Мастера Книги

Она кричала, что я полностью уничтожил ее жизнь, сломал ее судьбу, что я – сволочь, гад, убийца… Она бы кричала еще и еще, но с лавочки поднялись двое мужчин и поспешили к нам. Странно, но в их глазах я увидел граничащий с ужасом страх. Перед тем, как они оттащили ее от меня, она плюнула мне в лицо. Я быстро пошел дальше. Она же кричала уже своим приятелям или знакомым:

– Ну и пусть! Пусть! Пусть эта сволочь знает! Ну и что? Мне терять нечего.

И самым несуразным здесь было то, что, я готов в этом поклясться, она не была ни пьяной, ни сумасшедшей. Ее истерика была истерикой человека, перенесшего страдания и боль, вот только я даже представить себе не мог, каким образом ее несчастья могли быть связаны со мной.

Разумеется, Алине я подал эту историю как ничего не значащий забавный инцидент, но она отнеслась к моим словам более чем серьезно.

– Ты уже сообщил об этом Олегу? – спросила она, перейдя на холодный, деловой тон.

– Нет, а зачем?

– Затем, что это серьезно.

– Да ладно тебе. Какая-то пьяная дура перепутала меня с кем-то другим. Я и тебе рассказал это исключительно ради забавы.

– Послушай меня внимательно. То, чем ты занимаешься, достаточно серьезно, хоть ты этого так и не смог понять. Поэтому никаких мелочей, никаких случайностей. Ты должен докладывать обо всем, обо всех нештатных ситуациях, иначе может случиться непоправимое. Ты меня понял?

Меня так и подмывало спросить, чем же это таким я занимаюсь, но подобные вопросы лучше было не задавать. Особенно по телефону. Поэтому я коротко ответил:

– Понял.

– Тогда пообещай, что ты сейчас же позвонишь Олегу.

– Как только истекут наши минуты, – поспешил сообщить я.

– Сейчас не время…

– Если ты бросишь трубку, я никому не буду звонить. Обещаю.

– Не будь дураком!

– Если бы я не был дураком, я бы не вляпался в этот мир теории заговора и тайных организаций.

Дальнейший разговор начал перерастать в ссору, поэтому мы «расстались» на десять минут раньше отведенного нам времени. Не желая усугублять положение дел, я позвонил Олегу, и тут же пожалел о том, что вообще затронул эту тему.

– Почему сразу не сообщил? – строго спросил он.

– Не думал, что это имеет значение. Я и Алине рассказал об этом исключительно, чтобы поднять настроение. И если бы не она…

– О подобных вещах надо сообщать немедленно. Тебя что не проинструктировали?

– Меня никто ни о чем таком не инструктировал.

– М… Ладно, это наш просчет. Впредь всегда сообщай о чем-нибудь необычном, даже если это ничего не значащая ерунда. В нашем деле лучше перестраховаться, чем…

– Может, ты все-таки объяснишь, что происходит? – ситуация начала меня раздражать.

– Давай ты не будешь задавать подобных вопросов.

– Но ведь это касается непосредственно меня, – попытался я возразить.

– Это был наш просчет, но теперь мы берем ситуацию под контроль… Расскажи лучше со всеми подробностями, что там с тобой произошло.

Он заставил меня раз сто рассказать ему все от начала до конца в мельчайших деталях. Особенно его интересовала внешность спутников той женщины, вплоть до цвета глаз, о чем они до этого разговаривали… и так далее. Он хотел, чтобы я описал каждого из них, как Толстой описывал дуб Андрея Болконского. Вот только я не Толстой. Не Лев и даже не Алексей – не помню кто это сказал. Вымотав меня окончательно, Олег наконец-то сказал:

– Ты просто звони, если что. Хорошо?

– Хорошо, – устало согласился я.

Утром меня ждал сюрприз. Едва я сел завтракать, как заработал сигнал домофона.

– Мое имя – Владимир, – услышал я в ответ на мое: «Кто там?». – Я от Олега.

– Хорошо входите.

Владимир оказался немного худоватым мужчиной среднего роста с ничем не примечательной внешностью. Войдя в дом, он еще раз назвал свое имя и протянул руку.

– Чем могу помочь? – спросил я после рукопожатия.

– Я приставлен к вам с целью охраны вашей жизни и здоровья, – отрапортовал он.

– Кофе будете? – предложил я, несмотря на то, что меня буквально взбесил такой поворот событий. Я с детства терпеть не мог надсмотрщиков. Но злость не мешала мне понимать, что Владимир ни в чем не виноват.

Мое предложение он принял с удовольствием.

Я приготовил кофе, поставил на стол печенье, хлеб, масло, сыр.

– Только пожалуйста, не принимайте этот разговор на свой счет, – сказал я Владимиру, набирая номер Олега.

– Как скажете, – ответил он, приветливо улыбнувшись.

– Ну и что это за дела? – спросил я, услышав голос Олега.

– Руководство решило приставить к тебе охрану. Тебе не нравится Владимир? Пришлем другого.

– Мне не нравится, что вы лезете в мою жизнь, не считая нужным не то, что спросить, но даже поставить меня в известность.

– Владимир разве не поставил тебя в известность?

– Но я на ошейник и поводок согласия не давал.

– Ты преувеличиваешь.

– Не думаю. И если все настолько серьезно, я хочу знать, что мне угрожает.

– Владимир – специалист высшего класса. Так что можешь не сомневаться, с ним тебе ничего не угрожает.

– Знаешь что! – не выдержал я. – Либо ты сейчас мне все расскажешь, либо идите вы на хуй со своей работой! Я же в таком состоянии писать не могу!

Сказав это, я почувствовал, как страх отозвался спазмом в моем животе. Я понимал, что наглеть с этими людьми опасно для жизни, и тем не менее я уже второй раз за неделю шантажировал их своими кармическими надоями, – так я называл свое творчество.

Первой попыткой шантажа я выторговал ежедневные сорокаминутные разговоры с Алиной, – сначала мне хотели разрешить звонить ей лишь раз в неделю.

– Ладно, я кое-что тебе расскажу, – решил Олег. – Тебе не рассказывали, что случилось с Алиной?

– Нет.

– Так вот, она попала в аварию в совершенно исправной машине на совершенно пустой дороге. Просто разогналась и врезалась в бетонный столб. Сначала наши специалисты решили, что это была попытка суицида, но позже выяснили, что она не собиралась кончать с собой. Поэтому тебе так долго и не давали добро на контакт с ней. А если это связано с тобой? Поэтому мы и хотим обеспечить твою безопасность, пока не узнаем, в чем здесь дело.

– Пойми, я просто хочу хорошо делать свою работу, а для этого требуется определенное душевное состояние…

– Мы понимаем, мы все это хорошо понимаем.

– Тогда постарайтесь придумать другой способ обезопасить меня. Тем более, раз Алина непонятно зачем врезалась в столб, ваш Владимир вполне может без видимых причин всадить в меня пару пуль.

– Ладно, я позвоню.

– Вы не будете против, если я осмотрю двор? – спросил Владимир, когда я закончил разговор с Олегом. Судя по его виду, он никак не реагировал на наш разговор с Олегом, словно не услышал ни единого слова.

– Вы только не принимайте мои слова на свой счет. Просто я… – краснея, как не знаю кто, начал я, но он не стал выслушивать мои оправдания.

– Я понимаю, – сказал он и улыбнулся так, словно действительно понимал, хотя, скорее всего, ему было просто глубоко плевать как на меня, так и на мое к чему бы то ни было отношение, – так можно я осмотрю двор?

– Да, конечно… Разумеется.

Он вышел во двор, а я погрузился в рефлексию.

Давненько я так остро не чувствовал себя идиотом. Ненавижу идиотизм, ни чужой, ни особенно свой. Наверно, поэтому я стараюсь много не пить, чтобы потом не было мучительно больно. Нет, под градусом я не буяню, да и ничего такого не творю, по крайней мере, уже после окончания института, но все равно… При этом я понимаю, что моя щепетильность есть не более, чем появления чувства собственной важности, чувства, которое является своего рода кнопкой, при помощи которой можно мной управлять. Но, тем не менее, хуже, чем острое понимание собственного идиотизма (к хроническому я уже привык) для меня есть только одна вещь: чувство собственной беспомощности.

Впервые я столкнулся с этим чувство в раннем детстве. У нас были гости. Папа напился и начал всех крыть матом. Мама попыталась его вразумить, но он чуть не кинулся на нее в драку. Тогда один из гостей взялся его уложить спать. Он схватил папу за шкирку и чуть ли не волоком притащил в спальню родителей. Потом несколькими ударами по лицу уложил папу в кровать. Бил он отца не сильно. Даже не бил, а, скорее, толкал открытой рукой. Но сколько в этих толчках было презрения!

Я же смотрел на это и разрывался между жалостью к отцу, жалостью к матери, она плакала, потому что папа ее обидел, желанием, что бы все это как можно быстрее закончилось, а еще лучше никогда больше не начиналось, и чувством собственной беспомощности, неспособности хоть что-либо в этом изменить.

В тот день впервые рухнул мой мир. Конечно, потом он рушился еще и еще, но я ни разу больше не переживал крушение мира так остро, как тогда.

Сейчас же, как писал когда-то Ленин, я был винтиком или шпунтиком в неком механизме, устройство, назначение и принцип работы которого мне были неизвестны. Я был как балка или вал из задачи по сопромату или теоретической механики, предметом, на который действует энное количество сил, причем для тех, кто стоял за этими силами я, лично я, был ничем и никем. Их интересовала только польза, которую я все еще приносил. Всем им я был нужен исключительно до тех пор, пока использование меня было целесообразней замены другим шпунтиком или винтиком. Да что далеко ходить, даже Алина рассматривала меня прежде всего как ценного работника, а уж потом как мужчину в своей постели. Я это понимал, и понимание этого сводило меня с ума. Наверно поэтому я и взбесился, когда ко мне приставили охрану. Другой бы на моем месте только был бы рад, а я… Сколько я ни старался, ни одного более или менее правдоподобного оправдания моему поведению в голову не приходило. Ну и хрен с ним, – решил я, – все равно уже ничего не изменишь, а раз так…

Чтобы хоть немного справиться с терзавшими меня эмоциями, я решил выплеснуть их на электронный аналог бумаги. Получились «Огненные волшебники»:

Мне не было и пяти, когда наша семья совершила настоящее путешествие, переехав в большой, красивый дом (мне он тогда вообще показался настоящим замком) в другом городе в другой стране. Едва мы утроились, как мама, которая раньше всегда сидела со мной дома, начала регулярно ходить на службу, где задерживалась иногда на несколько дней. Будучи настоящим маменькиным сынком, я превращал каждую ее задержку на службе в настоящую трагедию. Я забирался в постель, накрывался с головой одеялом и плакал в подушку, пока мама не возвращалась домой. Я отказывался есть, пить, играть…

Родители пытались мне объяснять, что идет война, что они – офицеры, что мама на службе, и не может всегда быть со мной. Но какое мне было дело до их объяснений! Это сейчас я представляю, с каким сердцем мама задерживалась на службе!

Отец тогда тоже становился чернее тучи. Он очень любил меня, и мои слезы были для него настоящим ножом в сердце. Я больше чем уверен, что он все бы отдал, лишь бы я перестал плакать, но он был не в силах что-либо изменить в этой ситуации, и это чувство беспомощности, неспособности помочь любимому человеку, любимому маленькому сынишке поистине его убивало.

И вот однажды он нашел выход. Был вечер или даже ночь, по крайней мере, на улице было темно. Мама была на службе, а я, как обычно, плакал, уткнувшись лицом в подушку. Отец тогда силой вытащил меня из-под одеяла. Он взял меня на руки и отнес к окну, которое выходило на огромный пустырь.

– Смотри внимательно, – сказал он, – сейчас ты увидишь чудо.

И точно, стоило ему это сказать, как за окном из темноты появился огненный человечек, который забавно плясал какое-то время, а потом вновь исчез в темноте. Это чудо настолько меня потрясло, что я забыл о своих слезах.

– Что это было? – спросил я отца.

Отец объяснил, что это был добрый волшебник и повелитель огня. Узнав, как сильно я люблю маму, он пришел к нам под окна и специально для меня исполнил свой волшебный танец.

– А еще он придет? – с замиранием сердца спросил я.

– Придет, если ты будешь мужественным мальчиком, перестанешь рыдать, когда мамы нет дома, начнешь хорошо есть и играть.

– Я буду мужественным мальчиком, – пообещал я.

С тех пор каждый раз, когда мама задерживалась на службе, ко мне приходил огненный волшебник. Иногда он приходил с друзьями, и тогда они все вместе плясали свои забавные танцы. Я был счастлив, и вместе со мной был счастлив отец, мой самый сильный, самый умный, самый добрый и самый любящий отец, настолько самый-самый, что с ним дружили даже настоящие волшебники и повелители огня. Отец не просил меня об этом, но я никому не рассказывал об огненных волшебниках, считая дружбу с ними нашей с отцом тайной.

Потом к нам пришли какие-то люди и сказали, что мама погибла во время бомбежки, а вскоре отец попал в плен, и его расстреляли. Меня определили в какой-то приют, где мне доставалось как от воспитателей, так и от детей. Жизнь моя превратилась в ад, но когда мне становилось совсем плохо, я вспоминал моего самого лучшего в мире отца и огненных волшебников, и эта тайна придавала мне новые силы для преодоления всех невзгод.

Именно огненные волшебники и память об отце помогли мне тогда выжить и сохранить себя как личность, как человека. В память о родителях я тоже стал офицером, и уже в армии узнал, кем были эти огненные волшебники на самом деле. Я вновь увидел этот танец после того, как по засевшим в доме врагам ударили из огнемета…

Не знаю, были те люди пленными, или же их просто ловили на улице (отец тогда был комендантом оккупированного города). Их приводили на тот пустырь, обливали бензином и поджигали. Я же смотрел на их агонию, как на веселый волшебный танец.

К тому моменту, когда позвонил Олег, я уже готов был согласиться с любым предложенным мне вариантом.

– Я поговорил с руководством, – сообщил он.

– И что? – спросил я.

– Шеф долго не мог понять, почему тебе не нравится личная охрана, но я ему сказал, что творческие люди все с прибабахом. Тогда он сказал: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не беременело», – и дал добро на компромиссный вариант. В общем, мы решили, что ты сам сможешь о себе позаботиться. Пройдешь небольшой ликбез, получишь оружие. Ну а до тех пор тебе придется потерпеть общество Владимира, ну или кого-либо еще, если он тебе неприятен.

– Нет, так он меня вполне устраивает, ну а о его профессионализме я судить не могу.

– С профессионализмом у него все в порядке, за это можешь быть спокоен. Ну так что, такой вариант тебя устраивает?

– Более чем.

– Вот и славненько.

– Я вообще не знаю, что на меня нашло.

– Я так думаю, это мы во всем виноваты. Надо было сразу тебе объяснить, что мы не хотим, чтобы ты пострадал от каких-нибудь хулиганов. Не учли, что ты – личность творческая, и фантазия у тебя тоже творческая. Ну а лучшей почвы для воображения, чем полузнание быть не может. Ну да не мне это тебе объяснять.

– Ну а как же Алина?

– С Алиной тоже теперь все в порядке. Мы думали, что она сама повернула к столбу, а потом техники обнаружили неполадку с рулевым управлением.

Это объяснение позвучало столь же правдоподобно, как и любая другая официальная версия, но я не стал демонстрировать свои сомнения. Интуиция говорила мне, что я уже исчерпал свой лимит стервозности, а страх перед руководством требовал согласия с интуицией.

Вскоре вернулся в дом Владимир.

– Как я понимаю, вы уже в курсе моего назначения, – скорее сообщил, чем спросил он.

– Да, мы с Олегом все решили.

– И, как я понимаю, против такого поворота событий вы не возражаете?

– Ничуть. Когда мы можем начать подготовку?

– Все зависит от вас. Работа прежде всего. Так что в любое свободное от ваших основных дел время.

– Если честно, мне сейчас нужно проветрить мозги.

– Могу предложить занятие по огневой подготовке. Хотите пострелять?

– С удовольствием. Особенно если на свежем воздухе.

– Тогда собирайтесь.

Упрашивать меня не пришлось, и минут через десять мы уже садились в его «Мазду», а еще через десять минут въезжали в ворота воинской части, расположенной в Мухиной балке. Вот чем мне прежде всего нравится Аксай, так это тем, что в любую его точку можно легко добраться пешком и доехать в считанные минуты, не увидев ни единой пробки. Похоже, расположение части Владимир знал, как собственную квартиру, по крайней мере по дороге на стрельбище мы ни разу не сбились с пути.

– Стреляли когда-нибудь? – спросил он, когда мы прибыли на место.

– Из пистолета один раз на военных сборах. Ни разу не попал в мишень.

– Ничего, скоро будете стрелять, как Джеймс Бонд. Держите.

Он протянул мне, пистолет держа его за ствол. Взяв пистолет, я почувствовал ту смесь из страха и почтения, которую у меня всегда вызывало оружие.

Первая же пуля попала прямо в десятку, остальные легли на границе между черным кругом и молоком. Я стрелял до тех пор, пока мишень не начала расплываться перед глазами.

– Ну как? – поинтересовался Владимир.

– Давно не чувствовал себя таким счастливым! – признался я.

Я словно вернулся в те годы, когда носился по Аксаю с рогаткой. Тогда у женщин были в моде белые штаны и мы стреляли по ним из засады помидорами, стараясь попасть как можно ближе к промежности. Помидоры мы воровали в огородах в частном секторе. Адреналин тогда лился рекой.

Уже дома Владимир заставил меня разобрать, почистить и собрать пистолет.

– Оружие, как женщины, хочешь, чтобы оно тебе было верно – не забывайте за ним ухаживать, – напутствовал он.

Новая Глава

Есть вещи, вся сложность которых заключается в их простоте. Это как петь романс: вроде бы нет ничего сложного, однако только единицы способны исполнять романсы так, что слушаешь и веришь каждому произнесенному слову. Остальные же либо любуются собственными голосами, либо выводят ноты, а не так давно показывали парочку совершенно безголосых эстрадных звезд, исполняющих «Я тебя никогда не забуду», так они выглядели еще более убого, чем какая-нибудь гордость отечественного автопрома рядом с «Фольксвагеном» или «Тойотой». Неужели люди не понимают, насколько убого они смотрятся на фоне оригинала? Или им на это насрать? Ну да это их личное дело. Если находятся идиоты, готовые за это платить, то почему бы не избавить их от лишних денег?

Трудность исполнения моего очередного заказа состояла в его предельной простоте. Сюжетный лабиринт выглядел проще анатомического строения червя. Притязания заказчика тоже были вполне земными и выполнимыми, но как только я начинал прописывать сюжет, все, а особенно диалоги получались такими же дебильно-пластмассовыми, как в классических мыльных операх.

Конечно, можно было отдать заказчику и такую вот муть или отказаться от заказа под предлогом того, что данная задача является не решаемой, но только моя профессиональная гордость что ли требовала от меня выполнять работу самым наилучшим способом. К тому же я всегда был человеком упертым даже там, где без этого вполне можно было бы обойтись.

Так на самом первом моем компьютере, купил я его с рук, была установлена игрушка, стратегия «Под покровом ночи». Я настолько увлекся этой игрой, что начал даже вскакивать по ночам, чтобы опробовать пришедший в голову вариант решения поставленной задачи. Когда же я понял, что становлюсь в своем параноидальном стремлении пройти эту игру любой ценой, похожим на наркомана, озабоченного только очередной дозой, я попросту удалил с компьютера вообще все игры, и с тех пор у меня нет ни одной игры.

Вот только заказ этот не был игрой, и так просто удалить его я не мог. К тому же отказ от заказа стал бы признанием своей профессиональной несостоятельности, а это для меня было смертельно опасно. Поэтому, когда Владимир войдя в комнату, попытался мне что-то сказать, я раздраженно махнул рукой, дескать, не до тебя.

– Я не надолго, – сказал он и вышел.

Обложив его мысленно матом, я вернулся к работе.

– Можно?

Этот вопрос заставил меня мгновенно забыть не только о работе, но и вообще обо всем на свете.

Алина!!! Она стояла на пороге комнаты, не решаясь войти. В ее глазах были растерянность и вопрос. Она была словно котята из «Кошкиного дома». Помните?

Тетя-тетя кошка, выгляни в окошко.

Есть хотят котята, ты живешь богато.

Вскочив на ноги, я чуть было не опрокинул стол вместе с ноутбуком.

– Алина!

Я бросился к ней.

– Осторожно! – предупредила она.

– Алина, Алиночка, девочка моя, солнышко, мракотусенька, лапочка, девочка…

Я шептал лирическую пошлятину, целовал ее лицо, руки, шею… Я обнимал ее, не забывая о том, что с ней теперь надо быть осторожным, чтобы не причинить боль…

Я был настолько счастлив видеть ее, что не сразу заметил слезы на ее щеках.

– Ты плачешь?

– Нет, милый… все нормально… теперь уже все хорошо…

– Что с тобой, девочка?

– Ничего…

И только после целого миллиона отнекиваний Алина призналась:

– Я боялась, что такая не буду тебе нужна.

– Какая же ты дурочка, – ласково прошептал я, а потом опустился перед ней на колени и поцеловал носы ее ботинок, – я люблю тебя.

Она села на пол рядом со мной, прижалась ко мне…

– Я тоже тебя люблю.

– Скажи только честно, теперь я сильно некрасивая? – спросила она чуть позже.

Она действительно заметно поплохела. Через правую щеку у нее теперь проходил красный рубец, делавший ее похожей на предводительницу пиратов. Она исхудала, и в теле появилась какая-то диспропорция. Не красила ее и дурацкая шапочка на голове, которую она натянула чуть ли не по самые глаза. Но для меня, для моих чувств это было не важно. Я продолжал бы ее любить, даже если бы она стала в тысячу раз страшней.

– Ну так что?

Врать я ей не хотел, говорить правду тем более, поэтому я ответил затяжным поцелуем.

– Не уходи от ответа.

Я поцеловал ее еще раз.

– А так? – спросила она, осмелев настолько, чтобы снять шапку. Ее наголо остриженная голова была вся покрыта шрамами.

– Так ты похожа на кошачьего вожака, – ответил я, целуя ее в глаза.

– А ты похож на барбоса.

Точнее не скажешь. За то время, пока Алина лежала в больнице, я действительно обарбосился сильнее, чем сбежавшая из дома болонка. Не знаю, хорошо это или плохо, но я начисто лишен кобелестического духа. Поэтому, когда Алина попала в больницу, я не стал носиться по городу в поисках баб, как это делает большая половина моих женатых друзей, стоит им только хоть не надолго сорваться с цепи. Я работал, учился стрелять, изучал старинные книги… А так как мои занятия не требовали наличия правильного экстерьера, я себя малость запустил. Я был неделю небрит. Мои волосы не только недели две как мечтали о парикмахерской, но и не видели ни разу расческу с тех пор, как год назад я обрезал свою косичку. На мне была заляпанная чаем футболка и спортивные штаны с по-советски оттянутыми коленками.

Алина отправилась в ванную, «смыть с себя больничный дух», а я наскоро побрился, переоделся и принялся варить кофе.

Когда заметно повеселевшая Алина вышла из ванной в своем любимом халате и тапочках, кофе уже был на столе. Я пригласил Владимира к столу, но он тактично отказался, решив, что вдвоем нам будет лучше. Нельзя сказать, что он был неправ.

– Вот по чему я действительно соскучилась, так это по твоему кофе. Наверно даже больше, чем по тебе, – сказала Алина, сделав глоток и зажмурившись от удовольствия.

Кофе у меня действительно был хороший. Я покупал кофе йеменский зерновой по 800 рублей за 250 грамм. Да и клал я его не жалея. Варил же я его только в турке, – электрические кофеварки – это кофейные убийцы. Вода у меня была особая, с каких-то гор. Я ее брал у друзей из чайного клуба. Стоила она слишком дешево, чтобы из-за этого врать, а на вкус была просто великолепной. Правда я своего кофе мог выпить не больше одной чашки в день, ну так зачем лакать его ведрами?

Выпив кофе, мы, не сговариваясь, встали из-за стола и пошли в спальню. Скинув халат, Алина сразу же юркнула под одеяло. Я присоединился к ней несколько позже.

Вот только никакой постельной сцены у нас тогда не было. Едва я оказался под одеялом, Алина прижалась ко мне, положив голову мне на плечо, и замерла в этой позе. Так мы и лежали. Она была неподвижной, а я гладил ее по ежику на голове. Я лежал рядом и чувствовал, как некое опустевшее за время ее отсутствия пространство постепенно наполняется чем-то прекрасным, исходящим от Алины. Наполнившись, я отключился, улетев в те просторы, по которым гуляет нирвана.

Вернувшись из этого райского небытия, я нашел губами губы Алины. Она ответила на мой поцелуй. И только после этого я почувствовал, как во мне просыпается сексуальная страсть.

А потом, после того, как у нас уже все получилось, ее словно прорвало.

– Тебе рассказали, как это произошло? – спросила она. Во время телефонных разговоров мы эту тему почему-то не трогали.