Тринадцать

Сергей Асанов

ТРИНАДЦАТЬ 

Пролог

29 ноября 1948 годаЗа 59 лет до Большого Взрыва

Ближе к полуночи привезли новую партию. Фургон лениво перекатился через песчаный холм, едва не завалившись на бок, снова вырулил на проселок, проехал немного, выплевывая из-под резиновых копыт ошметки грязи и куски льда, и остановился в пяти метрах от оврага. Сердито фыркнув напоследок, словно недовольная возложенной на нее миссией, машина затихла.

– Дурень, выключи фары, ослепнуть можно! – крикнул командир расстрельной бригады, махнув рукой водителю. Тот не послушался. – Выруби, говорю, или вместе с пассажирами пойдешь!

Эта угроза подействовала. Свет погас.

– Вот так-то. – Командир сплюнул кожурой от семечек и обошел фургон сзади. Солдаты в это время торопливо открывали двери.

Офицер заглянул внутрь, посветил фонариком, оглядел людей, сидящих внутри. В него, словно призраки, из полумрака вперились испуганными глазами несколько доходяг, которых то ли выдернули прямо из теплой супружеской постели, то ли долго пытали – настолько они были нелепы в этом холодном и величественном ноябрьском лесу.

– Так, троцкисты-утописты, выгружайся по одному.

В фургоне находилось человек восемь – десять. Одни мужчины. И никто из них не сдвинулся с места.

– Кому особое приглашение требуется, говори, не стесняйся, рассмотрим, – предложил офицер, продолжая грызть семечки. – Можно и под ручки взять, мы не гордые.

Доходяги в фургоне зашевелились, но никто, очевидно, не хотел спрыгивать на землю первым.

Офицер не выдержал:

– Так! По одному из машины – бегом!!!

Для убедительности он вынул из кобуры наган. Как ни странно, этот аргумент сработал. Люди стали спрыгивать на землю.

– Молодцы, – заключил чекист, успокаиваясь. – А то, понимашь, как девушки на выданье…

Через пару минут все невольные пассажиры автозака стояли на мерзлой земле, кутаясь в свои рубища. Среди них были двое стариков лет семидесяти, трое мужчин помладше вполне интеллигентного вида, а остальные смахивали на простых совет–ских работяг. Таковыми они, собственно, и являлись, и этот факт буквально задел за живое большого начальника расстрельной бригады.

– Ну, с этими-то понятно, – кивнул он на интеллигентов, – а вы-то, гегемоны сраные, каким чертом здесь оказались?

Диалог явно не клеился. Мужчины молча смотрели на землю, и на их лицах, освещаемых теперь фонарем чекиста, даже слабые отблески надежды уже не прочитывались. Они прошли все семь кругов ада, прежде чем попасть сюда, на заброшенный золотой прииск, и пути обратно уже не было.

– Руки за спину, – приказал офицер, – повернулись направо. Грищук, командуй дальше.

Под прицелом десятка винтовок и под зычные команды мелкого суетливого лейтенантика колонна обреченных направилась к краю оврага.

Командир смотрел в спины людей с презрением. Причем презирал он их не за измену Родине, которую должен был любить всем сердцем (где-то в подземельях души он такую Родину видел в гробу, в белых сапожках с бахромой), а за то, что вынужден мерз–нуть ночью здесь, на далекой окраине, и слушать предсмертные стоны этих кретинов, оказавшихся не в том месте и не в то время.

Сам он никогда не стрелял и наган вынимал из кобуры только для острастки. Он понимал, что кому-нибудь из его подчиненных однажды придет в голову сообщить об этом куда следует, и тогда в один прекрасный день (скорее, ночь) он сам может встать на краю оврага с руками за спиной. Наверно, так и случится рано или поздно. Но, черт возьми, он не мог поднять пистолет! Стрелять ночью в лесу в затылок безоружному и бог знает в чем обвиненному человеку, который еще вчера, может быть, ходил по одной улице с тобой и плевал на ту же мостовую, – это вам не фашистские эшелоны под откос пускать. Это какая-то абсолютная и необъяснимая глупость, дурацкий сон на похмельную голову!

Поэтому единственное, что он мог себе позволить в предложенных обстоятельствах, – это лениво грызть семечки и молоть языком, прикидываясь потомственным истребителем космополитов. Авось проканает.

Подбежал лейтенант Грищук.

– Приговор зачитывать? – спросил он, пританцовывая и перетирая замерзшие ладони.

– Ты знаешь их приговор?

– Ну… кхм, нет.

– Тогда какого лешего?! Иди и работай!

Когда непонятливый лейтенантик, все так же припрыгивая, отошел к остальным, офицер достал папиросу и закурил. Быстрей бы все это закончилось, подумал он, поднимая воротник куртки. Чертов лес, чертова осень, чертова работа! Особенно гадостный привкус во рту вызывал этот тупой белобрысый юноша, суетившийся так, словно сдает экзамен на разряд в слесарной мастерской в присутствии своих старших товарищей. Сейчас он, чуть не повизгивая от удовольствия, расставляет людей на краю оврага, а минуты через две-три, вальяжно отойдя на несколько шагов, оглядит композицию, словно художник-пейзажист, взмахнет рукой и насладится процессом, как будто бабе своей засадит. Вот же гнида!

Мысленно желая, чтобы все скорее закончилось, офицер, вероятно, имел в виду не только эту конкретную партию бедолаг – он думал о чем-то большем…

– Стоять, сука, стрелять буду!!! – разрезал вдруг тишину ночного леса чей-то вопль. Офицер вздрогнул, выронив изо рта папироску.

Один из приговоренных к расстрелу интеллигентов совершил отчаянный поступок. Он побежал – рванул вправо от оврага прямо в темноту леса, растолкав товарищей по несчастью, понимая, что у него все равно нет никаких шансов. Свободная птица, предпочитавшая быть подстреленной в полете… или просто придурок, у которого сдали нервы.

Офицер автоматически схватился за наган. Черт возьми, он же должен стрелять!..

– Стой, сучонок!!! – снова прокричал лейтенантик. Было видно, что он растерян, поскольку с такой наглостью ему сталкиваться еще не приходилось. Он бросил полный отчаяния взгляд на офицера.

– Командуй, баран! – крикнул тот.

Лейтенант сразу успокоился. Старший товарищ, слесарь самого высшего разряда, вложил в его руки молоток и зубило и дал добро на выбивание рельефа Венеры Милосской.

– Огонь!!! – взвизгнул салага.

Тут же из десятка вскинутых стволов под оглушительный грохот вырвались смертоносные огни. Сбитый с ног беглец рухнул в кусты. Офицер за–жмурился.

Несколько секунд стояла звенящая тишина. Никто не двинулся с места. Офицер открыл глаза и обнаружил, что вопреки его ожиданиям остальные жертвы не стали в ужасе разбегаться. Они были парализованы окончательно, и командир даже не хотел вглядываться в их лица.

Они и так уже снятся ему ночами…

– Грищук, мать твою за ногу, заканчивай быстрее! – бросил он и пошел к автомобилю. 

Часть первая

МУРАВЕЙНИК ЖИВЕТ…

Наши дниЗа месяц до Большого Взрыва

Абитуриент по имени Василий и с забавной столярно-плотницкой фамилией Дрель звезд с неба не хватал. Он рвался в университет не для того, чтобы откосить от армии, поскольку белый билет у него давно был на руках ввиду отсутствия в числе предков сколько-нибудь психически здоровых особей. Он также не стремился стать высокооплачиваемым специалистом в области юриспруденции или экономики, поскольку и то и другое вызывало у него нестерпимую зевоту. На во–прос «Зачем тебе университет?» Василий пожимал плечами и неуверенно выдавливал: «Ну, как-то… не в ПТУ же идти?» Выбор пал на исторический факультет педагогического университета.

Практически сразу же выяснилось, что при отсутствии вменяемых результатов тестов и без обильных подношений приемным комиссиям поступить на бюджетной основе будет трудновато. Поэтому для начала Вася нанял репетитора-историка, который имел весьма приличную репутацию на факультете. Вернее, наняли родители, пообещав отпрыску за надлежащее рвение помочь деньгами непосредственно при поступлении.

Вот уже второй месяц молодой историк Михаил Поречников пару раз в неделю приходил домой к Василию Дрелю и разжевывал ему премудрости своей науки. С августа по октябрь они успели обсосать особенности правления Ивана Грозного, Смутное время, перегибы на местах во время Петровских реформ и вплотную приблизились к просвещенному абсолютизму. Миша успел познакомиться с родителями этого недоросля – вечно занятыми, а потому вполне обеспеченными людьми, готовыми потратить энное количество денег, чтобы их чадо не болталось по кабакам. Он также смог удостовериться в тщетности попыток увлечь парня непосредственно историей, при этом экстрасенсу Михаилу дико мешало то обстоятельство, что он мог видеть больше, чем все остальные граждане, и чувствовать то, чего не чувствовали другие.

Сегодня перед занятием ему пришлось долго вы–слушивать стенания Василия на следующую тему: «Почему бездарности в этой жизни пробиваются сами, без всякого мыла пролезая в любые щели, а мне приходится тратить деньги на репетиторов при отсутствии всяческих гарантий? Почему такая несправедливость? Где поддержка молодых талантливых ребят?!» Миша пропускал его слова мимо ушей, а вместо этого в очередной раз перечитывал то, что пряталось в нехитрой Васькиной голове.

– Послушай, дружище, – сказал он наконец, – не пытайся разыгрывать передо мной оскорбленного несправедливостью гения. На самом деле тебе не хочется никуда поступать. Правда?

Вася молчал. Выпад был неожиданным.

– Правда, – с удовлетворением заметил Михаил. – Понимаешь, Вась, очень глупо ничего не хотеть и ни к чему не стремиться. И не только глупо, но и чудовищно трудно, мне кажется.

– Да ну! – усмехнулся Василий. Ему-то как раз казалось, что «ничего не хотеть» – это вполне посильное бремя для человека его возраста и социального статуса.

– Ну да! – ответил Миша. – Вот чего ты сейчас по-настоящему хочешь?

Вася задумался. Он, разумеется, не знал, что его преподаватель умеет читать чужие мысли, а потому пытался сочинить красивую легенду.

– Не утруждайся, – махнул рукой Михаил, – все равно ничего не придумаешь. Я сам отвечу.

Вася подобрался.

– Сейчас ты хочешь очень простых и пошлых радостей жизни, о которых грезят подавляющее большинство молодых людей твоего возраста. Это перемахнуть из своих беспечных семнадцати лет в свои еще более беспечные, допустим, тридцать пять, где уже есть большая и роскошная квартира, хорошая машина, красавица жена, банковский счет, где у тебя, прости за вульгарность, член работает как отбойный молоток, приводя в восторг, помимо жены, еще десяток глупеньких блондинок… Ну и так далее. Вот примерная картина и примерные цели твоего существования. Без обид?

Вася улыбнулся. Он был вполне добродушным малым, и с Михаилом они успели сдружиться достаточно, чтобы не обижаться на подобные речи.

– А вы думаете, все это невозможно? – спросил он.

– Отчего же, вполне возможно. Только весь прикол в том, КАК двигаться к своей мечте. Мечтать можно о чем угодно, но куда интереснее процесс достижения. Если я скажу тебе, что некоторые наши с тобой сограждане работают как сволочи, что-то создавая своими руками, ты не поверишь и сочтешь меня преподом-занудой.

Вася кивнул.

– Стало быть, говорить я этого не буду, – согласился Миша, – но люди действительно работают как сволочи. Есть и другие способы – получить наследство, «срубить бабла по-быстрому», выиграть в рулетку и так далее. Тоже варианты.

Вася снова кивнул. Он ждал главного вывода.

– Знаешь что, друг Василий, – сказал Миша, поднимаясь из-за большого круглого стола, стоявшего в безразмерной гостиной, – я хотел бы тебе пожелать почаще испытывать чувство реальной победы. Футбольный матч можно выиграть в упорной борьбе, бегая по полю до зеленых соплей и мозолей на пятках, а можно заплатить судье или сопернику. Результат в обоих случаях вроде бы одинаков, но вот ощущения… Поверь, очень многое в жизни зависит от ощущений. Очень многие наши с тобой сограждане предпочитают платить не только судье, но и соперникам и даже зрителям на трибунах и при этом не испытывают никаких неудобств и угрызений совести. Они считают себя победителями, и это, друг мой Василий, самая настоящая жопа.

Миша посмотрел на часы. Сегодняшнее занятие пора было заканчивать. И хотя он не успел рассказать Ваське, за что Екатерина Великая ненавидела своего мужа Петра, зато сумел открыть что-то новое. Он был уверен, что Васька задумался. Впрочем, что там – он это знал.

– А вам тридцать пять уже? – спросил Василий, закрывая тетрадь.

– Я так плохо выгляжу? Нет, Вась, мне гораздо меньше.

– А откуда вы знаете, что будет в тридцать пять?

– Смотрел сериал по телику.

Они рассмеялись. Пора было прощаться.

– А пойдемте покурим? – вдруг предложил недоросль. Это было неожиданно, он никогда не афишировал своих дурных привычек.

– Ты еще и куришь, – произнес Михаил. – А вот я до сих пор не научился.

– Может, тогда просто рядом постоите?

– Если недолго.

Они вышли на балкон, который размерами своими вполне мог соперничать с гостиной. В этом новом доме, построенном пару лет назад и еще не заселенном до конца ввиду дороговизны квадратного метра, все было большим – лестничные площадки, кухни, гостиные, балконы, и даже в туалетах можно было при желании повесить телевизор. Нацпроект «Доступное и комфортное жилье» пока в полной мере отвечал только второй половине своего названия.

Василий достал из тумбочки в торце балкона пачку «Парламента», одну сигарету деловито сунул в зубы, а пачку бросил обратно. Миша понял, что курит он недавно и пока не успел втянуться, а потому всё еще представляет себя эдаким мачо. Когда он перестанет ощущать крутизну, выпуская дым из носа, будет уже поздно.

– Хорошо здесь, – протянул Василий, оглядывая окрестности.

– Пожалуй, – согласился Миша. Их этаж был восьмым. Почти прямо под окнами, метрах в двадцати от стены, тянулся ряд бетонных гаражей, а дальше на огромной площади расстилалось желтеющее море растительности – островки березовых рощ, за–брошенные вишневые плантации, холмы, пригорки и изрытые колесами грузовиков проселочные дороги. Тополиная улица была самой крайней в этом еще не достроенном городском квартале, и десятиэтажная двухподъездная коробка под номером «13», в которой жил Васька Дрель, стоявшая почти на отшибе, одной своей стороной грустно смотрела на затянутый дымом мегаполис, а другой радовалась почти нетронутой природе.

– Вечерами здесь в окно смотреть жутковато, – сказал Василий. – Ни одного огонька с этой стороны нет. Странные ощущения.

– Угу, – кивнул Миша. Он знал про эти ощущения, но он знал и кое-что еще, о чем говорить Василию не хотел. Дело не только в вечернем пейзаже. Находясь в стенах этого дома, Михаил чувствовал необъяснимую тревогу – а он приходил сюда только днем, когда все вокруг шумит, трещит, повизгивает и источает аппетитные запахи. Поначалу он списывал это на общую усталость и обычную осеннюю хандру, но со временем обнаружил, что вне дома ничего подобного не испытывает. Значит, что-то не в порядке с этим бетоном. Большой дом, населенный людьми, – это почти живой организм, и Михаил в силу своих врожденных экстрасенсорных способностей чувствовал, что в данном конкретном организме где-то завелась червоточинка. Что это было и где это искать, он не знал. Но эта червоточинка не давала ему покоя.

Хотя – оно ему надо?

– Ладно, Васёк, пойду, – сказал он, открывая дверь в комнату. – Ты успешно использовал меня как ширму на случай возвращения родителей, а теперь мне пора.

– Кхм… хорошо, – покраснел юный Дрель. – Когда у нас следующая встреча?

– Послезавтра. Тебе на пару вечеров задание – вместо журналов «Титьки и попки», которые ты читаешь в туалете, полистать что-нибудь из тех книг, которые я тебе назначил. Выбери любую понравившуюся тебе тему периода правления Екатерины Второй, и в среду мы с тобой пообщаемся. Послушаю, как ты умеешь дискутировать. О’кей?

– Ладно, – улыбнулся Васька. – Титьки и попки… Хм…

Он выбросил недокуренную сигарету на улицу, проводил Михаила до прихожей. Тот, надев туфли и проверив телефон, еще какое-то время мялся возле зеркала. Потом он все-таки решил спросить:

– Слушай, Вась, вы сколько тут живете?

– Месяцев десять почти. Ну, меньше года точно. А что?

Миша пожал плечами. Он не знал, как спросить, чтобы не вызвать нежелательные встречные вопросы.

– И как вам здесь? Нравится?

– Нормально. Холодно только почему-то. Вроде зимой топили, а не прогревалось ни фига. И еще гудит что-то постоянно в стенах.

– Гудит? – улыбнулся Миша.

– Ну да. Знаете, когда ветер в вентиляции гуляет, звук такой – «у-у-у-у». Хотя вроде ветра-то нет, а все равно воет. Может, вы знаете, что это может быть?

Михаил снова пожал плечами. Он никогда не был специалистом по вентиляции, он понятия не имел, как функционирует проточный водонагреватель, и бесконечно уважал людей, которые могут установить унитаз. Он был специалистом по другим материям, и сейчас ему хотелось расспросить Василия поподробнее о том, как поживает этот странный и неприятный дом, но нельзя было настораживать парня, чтобы тот, обалдев от информации, не начал распускать слухи. Михаилу хватало интереса к своей экстрасенсорной персоне и без этого беспечного болтуна.

– А еще что интересного у вас происходит? – якобы между делом спросил он, с сосредоточенным видом нажимая на кнопки мобильного телефона.

– Ну, не знаю… – протянул парень. – Всякое. О! Летом девчонку одну в подъезде порезали. Может, помните, ее в новостях показывали? Ее на площадке нашли всю в крови.

Миша вскинул брови.

– Е-мое… Нет, не припомню. А что случилось, не рассказывали?

– Версии разные были. Говорили, что у нее с какими-то пацанами тёрки нехорошие случились, хотя родители вроде ничего такого не замечали. Хм… родители никогда ни фига не замечают… Менты говорили, что, может, просто изнасиловать хотели. Короче, так ничего путного и не сказали. Темное дело.

– Ты ее знал?

– Нет. Ей всего четырнадцать было или пятнадцать, не наша компания. Так, встречались иногда во дворе. Кажется, она даже не из нашего дома была.

– Понятно. – Миша убрал телефон в карман. – Ладно, друг Василий, пошел я. До встречи в среду в это же время.

– О’кей!

Они пожали друг другу руки, и Миша вышел на лестничную площадку. Когда дверь за ним захлопнулась, он постоял немного, посмотрел на двери соседних квартир. Одна из них до сих пор пустует, он это чувствовал на расстоянии, в двух других проживают приличные многодетные семьи. Михаил подошел к одной из дверей, вытянул руку, попытался прислушаться к тому, что происходило внутри. Никакого явного негатива не почувствовал, все довольно спокойно и мирно, эдакое тихое и разжижающее мозги мещанское счастье.

Михаил опустил руку, почесал левый висок, как он обычно делал во время сеанса «сканирования». Простояв минуты две, он понял, что ничего не добьется. Порой его невероятные способности, позволявшие видеть сквозь стены и «сверлить» набитые хламом чужие черепные коробки, куда-то улетучивались, и Михаилу оставалось признать правоту вечного завистливого противника профессора Саакяна: неординарные способности нужно развивать, иначе они протухнут, как не дождавшаяся разделки рыба на солнечном подоконнике.

Миша стал спускаться вниз. Он еще месяц назад решил, что в местный лифт не войдет ни за какие репетиторские гонорары, хотя никогда не страдал клаустрофобией. Черт знает что происходило с этим лифтом – от него тянуло едва уловимым, но невероятно гадким запахом. Скорее всего чувствовал это один Миша, иначе местные аборигены давно бы съели Кука из управляющей компании.

Он спускался медленно, слегка сбавляя скорость на каждой обитаемой площадке. Всюду бурлила жизнь – такая разная и такая непредсказуемая. «Хорошо иметь свой домик в деревне!» – почему-то вспомнил Миша рекламный слоган. Он понял, что завидует обитателям этих благоустроенных скворечников. Собственным жильем к своим двадцати пяти годам он еще не обзавелся, а съемная квартирка, в которой он сейчас обитал, хранила в себе чужую и не всегда приветливую энергетику.

На третьем этаже он вдруг остановился. Его внимание привлекла дверь квартиры с номером «11».

– Блин, – пробормотал Миша и приложил пальцы к виску.

Стандартная и ничем не приметная дверь пряталась в полутемной нише. В нескольких сантиметрах справа от нее проходила толстая вертикальная труба. Ничего странного в этом жилищно-коммунальном пейзаже не было, если не считать скромного букетика гвоздик, торчащего из-за трубы. Свежие красные головки цветов свешивались аккурат над кнопкой звонка. Впрочем, «букетик» – это слишком громко сказано.

Гвоздик было всего две штуки.

Во времена советского режима – по старой русской привычке не то проклинаемые, не то вновь желанные, – когда всеобщая недоступность качественной пищи и обилие дерьмовой одежды примиряли даже классовых врагов, дома действительно жили какой-то особой жизнью. Это в самом деле были муравейники, и едва ли преувеличивал Михаил Козаков, наделяя обитателей своих нетленных «Покровских ворот» коллективным разумом.

В каждой убогой пятиэтажке грязно-серого кирпича существовала своя полноценная футбольная команда, готовая и в дождь, и в снег мутузить единственный на несколько подъездов мячик. В каждом доме всегда можно было найти «злого старого перца», оберегающего яблони под окнами первого этажа, и местная детвора, забыв про собственно яблони, обязательно с восторгом дразнила старика, доводя его до заслуженного инфаркта. Свадьбы и похороны проходили при полном аншлаге, обитатели первых этажей всегда знали, кто пукнул на пятом, местные алкаши могли рассчитывать на вполне сносные подаяния, а ключи от своей квартиры всегда можно было оставить соседям или, на худой конец, спрятать под коврик у двери. Коврики никто не шмонал и не тырил.

Все изменилось ныне. В двадцать первом веке на одной шестой части суши человек перестал быть человеку даже волком, с которым можно было бы образовать стаю. Жилые дома вместо положенных основательных двух лет стали возводиться за считанные месяцы, а потому уже не внушали доверия по части долговечности. Дома стали «коробками». Обитатели отдельных ячеек в этих коробках постоянно менялись, не успевая оставить после себя никаких впечатлений, даже отрицательных, и последние уцелевшие романтики напрасно мечтали о возрождении коллективного разума.

Впрочем, дом номер 13 явно отличался от многих других, стоявших вдоль пыльной Тополиной улицы. У этой коробки, выкрашенной в красно-желтую клетку, была душа. Ее звали дядя Петя.

Он слыл местной звездой, без которой не обходился ни один мало-мальски значимый праздник. Причин тому было несколько: во-первых, Петр Аркадьевич умел создавать алкоголь из воздуха в самые ответственные моменты, когда ни у кого не было ни желания, ни здоровья бежать в магазин к автобусной остановке; во-вторых, Петр Аркадьевич знал кучу анекдотов на все случаи жизни, коими затыкал любую неловкую паузу в разговоре; в-третьих, дядя Петя —

в прошлом преподаватель музыкального училища – почти всегда носил с собой аккордеон.

Фамилии его никто не знал, поскольку он всегда представлялся либо дядей Петей, либо по имени-отчеству и документов никому не показывал. Возраст его тоже никто определить так и не сумел, хотя причудливый рисунок морщин на смуглом лице, неэлегантно заросший подбородок и спрятанная за бодрой улыбкой вселенская тоска позволяли предположить, что мужчина пожил при всех шестерых генсеках КПСС, причем пожил далеко не в шоколаде. В какой квартире он живет – толком никто не знал. Поговаривали даже, что он вообще обитает в одном из давно обжитых соседних домов или в другом конце города, а может, и бомжует на за–дворках гаражей, иногда выползая к людям по вечерам, словно оголодавший за день вампир. Черт его знает… Но – с ним всегда весело, он всегда на месте, и от него никогда не ждешь подлянки. Железная и безотказная кандидатура для любого Дня взятия Бастилии!

Впрочем, иногда он преподносил сюрпризы. Как вечером того самого дня, когда экстрасенс Михаил Поречников навещал своего абитуриента.

Дядя Петя пил коньяк в одном из гаражей под окнами. Бетонная коробка обрела нового хозяина – сорокалетний бизнесмен по фамилии Семенов недавно прикупил в этом доме трехкомнатную квартиру, сразу же подсуетившись насчет стойла для своей кремовой «камри», и теперь решил обмыть это дело с соседями. Никто из них не возражал.

Соседей было четверо, включая дядю Петю. Двое, Саша и Ваня, принадлежали примерно к той же возрастной и весовой категории, что и виновник торжества – 35—40 лет; третий, Владимир Петрович, был седовлас и мудр, как старая черепаха, на которой покоился мир. У относительно молодых Саши с Ваней в гаражах соответственно стояли подержанные «девяносто девятая» и «пятнашка», а у седовласого пенсии и доходов бомбилы хватало только на содержание древней грязно-синей «копейки». Таким образом, сложилось весьма демократичное автомобильное сообщество, особенно если учесть, что у дяди Пети из колесного транспорта была только старая тележка для перевозки тяжелых сумок.