Разгадай мою смерть

Мистер Райт улыбается.

– Особенно запомнились «земные ангелы».

Приятно, что он обратил внимание на вещи, важные лично для тебя, а не просто для следствия.

«Все эти люди, которых я совершенно не знаю, день за днем, месяц за месяцем, год за годом трудились, чтобы найти лекарство. Во-первых, исследования проводятся на деньги некоммерческих фондов. Представляешь, рядом с нами есть ангелы! Ангелы в белых халатах или твидовых юбках – те, кто устраивает благотворительные пробеги, организует сладкие ярмарки, прилагает массу усилий ради того, чтобы в один прекрасный день чужой ребенок излечился от страшной болезни».

– Ваши опасения утихли благодаря этим строчкам? – спрашивает мистер Райт.

– Нет. За день до того, как я получила письмо, пресса запестрела сведениями об экспериментальной терапии. Сенсационную новость о генном способе лечения муковисцидоза напечатали все американские газеты, по телеканалам сплошными блоками шли сюжеты, посвященные этой теме. Правда, по телевизору почти ничего не объясняли, только без конца показывали фотографии выздоровевших детишек. На первых полосах гораздо чаще встречалась фраза «чудо-детки», нежели «генный метод лечения».

– Здесь творилось то же самое, – подтверждает мистер Райт.

– Много информации нашлось и в Интернете, так что мне удалось подробно изучить вопрос. Выяснилось, что испытания полностью соответствуют регламенту, у компании «Хром-Мед» есть все необходимые разрешения. В Британии уже родились двадцать совершенно здоровых младенцев, которым на раннем этапе внутриутробного развития диагностировался муковисцидоз. У матерей не выявлено никаких побочных эффектов. Женщины в Штатах, беременные детьми с муковисцидозом, умоляли включить их в программу эксперимента. Я поняла, что Тесс очень повезло.

– Что вам было известно о компании «Хром-Мед»?

– Что она занимается исследованиями в области генетики уже не первый год. «Хром-Мед» заплатил профессору Розену за разработку искусственной хромосомы и нанял его для продолжения научной работы.

Чтобы твоим ангелам в твидовых юбках не приходилось собирать деньги.

– Кроме того, я видела несколько телевизионных интервью с профессором Розеном, изобретателем чудесного лекарства.

Понимаю, это совсем не важно, однако мое мнение по поводу экспериментального лечения изменилось именно благодаря профессору Розену. По крайней мере он заставил меня взглянуть на этот метод с надеждой. Помню, как впервые увидела его по телевизору.

Ведущая утренней новостной программы томно промурлыкала свой вопрос:

– Итак, профессор, расскажите нам, каково это – ощущать себя человеком, сотворившим чудо, как вас теперь называют?

Профессор Розен, сидевший напротив ведущей, выглядел типичным «ботаником»: очки в проволочной оправе, узкие плечи, нахмуренные брови; где-нибудь за камерой непременно висел белый халат.

– Едва ли можно вести речь о чуде. На работу ушли десятки лет и…

– Как интересно, – заметила ведущая.

Она поставила в предложении профессора точку, но тот ошибочно воспринял ее возглас за стимул к дальнейшим пояснениям:

– Причиной заболевания является мутация в гене трансмембранного регулятора проводимости, часть которого образует хлоридный канал. Ген муковисцидоза локализован в седьмой хромосоме. Он вырабатывает белок, именуемый кистофиброзным трансмембранным регулятором, сокращенно КФТР.

Ведущая провела рукой по стройному бедру, разглаживая узкую юбку-карандаш, и очаровательно улыбнулась.

– То есть, говоря простым языком…

– Я и говорю простым языком. Искусственная микрохромосома, которую я изобрел…

– Боюсь, сложная терминология не слишком понятна нашим зрителям, – проворковала ведущая, беспомощно всплеснув руками. Эта кукла жутко меня раздражала – кстати, профессора тоже.

– Ваши зрители не обижены умом, так ведь? Моя искусственная хромосома способна перенести здоровый ген в клетки без какого-либо риска.

Наверное, профессору Розену следовало предварительно потренироваться в изложении своей науки примитивным слогом. Со стороны казалось, будто он и сам уже по горло сыт этим дурацким представлением.

– Искусственная хромосома обладает способностью не только внедрять, но и стабильно удерживать оздоровляющий ген. Искусственные центромеры…

Ведущая поспешила прервать очередную порцию тезисов:

– К сожалению, на этом придется закончить вашу лекцию, профессор, так как сейчас мы увидим кое-кого, кто хотел бы выразить вам особую благодарность. У нас прямое включение.

Ведущая обернулась к большому телеэкрану. В кадре появилась больничная палата, молодая мать, вся в слезах от счастья, и гордый отец с новорожденным младенцем на руках. Родители горячо поблагодарили профессора Розена за то, что он вылечил их мальчика и прелестный малыш родился совершенно здоровым. Профессора, однако, происходящее не привело в восторг, он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он отнюдь не упивался славой, и этим вызвал у меня симпатию.

– Значит, вы поверили профессору Розену? – спрашивает мистер Райт.

Своими впечатлениями он не делится, хотя, безусловно, тоже видел профессора во время массированной информационной кампании.

– Да. Во всех телеинтервью профессор Розен выглядел преданным служителем науки, полностью лишенным тщеславия. Он держался очень скованно; дифирамбы, льющиеся со всех сторон, вызывали у него лишь смущение и досаду.

Мистеру Райту я этого не говорю, но профессор чем-то напомнил мне мистера Норманса (он ведь и у тебя вел математику?). Учитель был человеком добросердечным, но глупость учениц неизменно повергала его в замешательство, и он сыпал уравнениями, как автоматными очередями.

По логике, неумение профессора Розена работать на публику, очки в проволочной оправе и сходство с пожилым учителем вряд ли можно назвать убедительными аргументами в пользу безопасности экспериментального лечения. Скорее, они послужили тем внутренним толчком, который требовался мне, чтобы преодолеть страхи.

– Тесс рассказывала вам, в чем заключалась процедура и что происходило потом?

– Нет, просто сказала, что ей сделали укол и теперь нужно только ждать.

Ты позвонила мне глубокой ночью – то ли забыла о разнице во времени, то ли сочла ее несущественной. На звонок ответил Тодд. Он передал трубку мне, недовольно бурча: «Боже милостивый, половина пятого утра!»

– Сработало, Би. Он здоров.

Я расплакалась. Плакала не стесняясь – всхлипывала, размазывала по лицу слезы радости. Я страшно переживала – нет, не за ребенка, а за тебя, за то, как ты будешь любить и растить малыша, больного муковисцидозом. Тодд испуганно посмотрел на меня.

– Черт побери, это же прекрасно!

Не знаю, что удивило его больше – мои слезы или ругательство.

– Я мечтаю назвать сына Ксавье. Если, конечно, мама не будет против.

Помню, Лео очень гордился своим вторым именем и всегда хотел, чтобы его называли Ксавье.

– Лео сказал бы, что это круто, – грустно улыбнулась я. Как печальна смерть в том возрасте, когда среди сверстников принято говорить «это круто».

– Да, он бы так и сказал…

Секретарь мистера Райта, крупная женщина средних лет, приносит минеральную воду, и я вдруг ощущаю сильную жажду. До капли осушив содержимое хлипкого бумажного стаканчика, ловлю на себе неодобрительный взгляд секретарши. Когда она забирает у меня пустой стаканчик, я замечаю на внутренней стороне ее ладони рыжие пятна. Должно быть, вчера она пользовалась автозагаром. Трогательно, что эта грузная дама сделала попытку прихорошиться к весне. Я улыбаюсь ей, однако она не смотрит в мою сторону. Ее взор устремлен на мистера Райта, и в этом взоре я читаю любовь. Ради него она покрывала искусственным загаром руки и лицо, о нем думала, когда покупала платье.

Мистер Райт прерывает мое мысленное сплетничанье:

– Таким образом, вы полагали, что беременность протекает нормально и с ребенком все в порядке?

– Да, я думала, что все хорошо. Меня волновало только то, как Тесс справится с ролью матери-одиночки. Тогда я серьезно переживала по этому поводу.

Мисс Пылкая Любовь удаляется, так и не удостоившись внимания босса. Мистер Райт смотрит на меня. Представив себя на месте секретарши, я украдкой бросаю взгляд на его пальцы: обручального кольца нет. Да, я опять отвлекаюсь; мой разум не хочет продолжения. Ты знаешь, что произойдет дальше. Прости.

Глава 3

Долю секунды дверной звонок был частью моего ярко-красного сна. Потом я побежала открывать, уверенная, что за дверью стоишь ты. Сержант Финборо мгновенно понял, что я ждала совсем не его. На лице детектива отразилось одновременно смущение и жалость. Догадавшись, о чем я подумаю в следующее мгновение, он поспешил успокоить:

– Нет-нет, Беатрис, ее пока не нашли.

Он вошел в гостиную. Из-за его спины показалась констебль Вернон.

– Эмилио Коди посмотрел вчерашнюю реконструкцию, – сообщил сержант Финборо, усевшись на твой диван. – Тесс уже родила.

Как так? Ты обязательно сообщила бы мне эту новость!

– Наверное, это какая-то ошибка…

– В больнице Святой Анны подтвердили, что в прошлый четверг приняли у Тесс роды. В тот же день она выписалась. – Детектив сделал паузу, а затем с должной скорбью в голосе швырнул следующую гранату: – Ребенок родился мертвым.

Мертворожденный. Умерший еще до появления на свет. Покойный. Мне всегда казалось, что это слово звучит умиротворяюще. Покойный – не нарушающий покоя, тихий, кроткий. Покойные воды. Покойно будь, о сердце ретивое. Покойной ночи… Теперь я понимаю, что этому слову отчаянно не хватает жизни. Жестокий эвфемизм, безжалостно обнажающий тот самый факт, который призван завуалировать. А ведь тогда я даже не думала о твоем малыше. Прокручивала в голове одну-единственную мысль: это случилось неделю назад, а ты не подала никакой весточки.

– Мы опросили сотрудников психиатрического отделения больницы Святой Анны, – продолжил сержант Финборо. – Тесс автоматически перевели в психиатрию в связи со смертью ребенка. Лечащего врача зовут доктор Николс. Я дозвонился ему домой, и он сказал, что у Тесс послеродовая депрессия.

Новости ударной шрапнелью разрывали наши с тобой отношения. Ты не сообщила о смерти ребенка. Страдая от депрессии, не обратилась ко мне за помощью. Я знала всех твоих друзей, знала, над каким полотном ты работаешь, какую книгу читаешь, знала даже кличку твоей кошки (на следующий день я вспомнила – Запеканка). Твоя жизнь всегда была известна мне до мельчайших подробностей, но я не знала главных вещей. Я не знала тебя.

Выходит, дьявол все-таки предложил мне сделку. Я должна смириться с тем, что мы с тобой – почти чужие люди, а взамен полиция выяснит, что тебя никто не похищал. Ты не убита. Ты жива. Я не раздумывая приняла условия сделки.

– Опасения по поводу здоровья вашей сестры остаются, – произнес сержант Финборо, – однако у нас нет оснований считать, что к делу причастны третьи лица.

Я сделала короткую паузу – ради соблюдения формальностей, дабы разобрать мелкий шрифт договора.

– А как же тот человек, что донимал Тесс по телефону?

– Доктор Николс считает эти звонки плодом воображения Тесс, следствием нестабильного психического состояния.

– А разбитое окно? Пол в спальне был усеян осколками.

– Мы изучили это обстоятельство, когда домовладелец заявил о пропаже вашей сестры. В ночь на вторник хулиганы разбили стекла в пяти машинах, припаркованных на улице. Должно быть, кирпич влетел и в окно Тесс.

Волна облегчения расслабила мои натянутые нервы. Страх ушел, а вместо него навалилась чудовищная усталость.

Проводив полицейских, я пошла к Эмиасу.

– Вы знали, что ее ребенок умер? – напрямую спросила я. – Потому и посоветовали мне выбросить одежки?

Старик печально посмотрел на меня:

– Мне очень жаль. Я думал, вы тоже знаете.

Я не хотела продолжать эту тему. Не теперь.

– Почему вы не сказали полиции о ребенке?

– Тесс не замужем. – Увидев мое озадаченное выражение, Эмиас добавил: – Я не хотел, чтобы ее посчитали распущенной. Боялся, что не станут искать.

Пожалуй, он был прав, хотя несколько в ином смысле. Как только полиции стало известно, что у тебя послеродовая депрессия, розыски утратили срочность. В тот момент, однако, меня волновало другое.

– От чего умер ребенок? Тесс ведь говорила, что его вылечили!

– От муковисцидоза вылечили. Но ребеночек болел еще чем-то, а они не знали. Кажется, что-то с почками.

Я поехала к маме, чтобы сообщить ей хорошие известия. Да, хорошие, выяснилось, что ты жива. Прости, тогда я не думала о ребенке. Сделка с дьяволом… К тому же оказавшаяся подставной.

По дороге к маме я вдруг поняла собственную ошибку. Как же я глупа! Послушно поверила в предложенную версию, идиотка. Так хотела заключить эту сделку, что позволила себя обмануть! Я знала тебя с самого рождения. Я была рядом с тобой, когда отец ушел из семьи, когда умер Лео. Я знала главное. Ты обязательно сказала бы мне о смерти ребенка. И о том, что собираешься уехать. Значит, что-то тебе помешало. Или кто-то помешал.

Мама испытала то же облегчение, что немногим раньше и я. Не позволив ее радости продлиться, я поступила жестоко.

– Думаю, они ошибаются, мам. Тесс не сорвалась бы куда-то просто так, она обязательно сказала бы мне.

В отличие от меня мама крепко ухватилась за надежду и не собиралась расставаться с ней так легко.

– Солнышко, просто у тебя нет своих детей. Ты даже представить себе не можешь, что сейчас переживает Тесс. Беби-блюз – сама по себе штука неприятная, а тут еще все остальное… – Мама всегда умела находить замену неприятным словам. – Нельзя сказать, что я обрадована смертью младенца, – продолжала она, – но теперь по крайней мере у Тесс есть второй шанс. Мало кто из мужчин готов принять чужое дитя.

Очень по-матерински – увидеть в случившемся перспективы светлого будущего.

– Я убеждена, что Тесс исчезла не по своей воле.

Мать не желала меня слушать и продолжала рисовать для тебя спокойную, надежную жизнь:

– Надеюсь, второго ребенка она родит в более благоприятных обстоятельствах… – Голос ее все-таки дрогнул.

– Послушай, мам…

– Ты знала, что Тесс беременна, да? – перебила она.

Из будущего мама перепрыгнула в прошлое. Предпочитала находиться в любом временно́м измерении, только не в настоящем, где с тобой что-то происходило.

– Выходит, тебя не смущало, что младшая сестра станет матерью-одиночкой?

– Ты же справилась. Доказала нам, что можно вырастить детей и без мужа.

Я хотела, чтобы мои слова прозвучали по-доброму, но лишь сильнее разозлила маму.

– Нечего сравнивать меня и Тесс! Я забеременела, будучи в законном браке. Да, мой муж бросил меня, но он сам так решил.

До сего дня мама ни разу не называла его «мой муж», всегда только «ваш отец».

– Кроме того, у меня есть понятие о приличиях и стыде, и Тесс тоже не мешало бы кое-что об этом знать!

Как я и говорила, гнев способен ослабить страх, хотя бы на некоторое время.

На обратном пути из Литтл-Хадстона в Лондон началась метель, превратившая шоссе М11 в один безумный снежный вихрь. Белые хлопья сплошной стеной валили с неба, липли на лобовое стекло. Их было так много, что стеклоочистители уже не справлялись. По обеим сторонам дороги в свете фар вспыхивали знаки, предупреждающие о сложных погодных условиях и призывающие водителей снизить скорость в целях безопасности. Ревя сиреной, мимо промчалась карета «скорой помощи».

– Это не гудеж, Би.

– Ладно, тогда просто адский шум.

– Сирена – это голос кавалерии двадцать первого века.

Ты только что поступила в художественный колледж, и твою головку переполняли мысли, до-которых-никто-прежде-не-додумался. В придачу у тебя появилась еще одна неприятная черта, типичная для студентов: уверенность в том, что все прочие люди не способны понять простейших вещей.

– Под кавалерией я подразумевала карету «скорой помощи», полицейскую или пожарную машину, спешащую на помощь людям.

– Спасибо, Тесс, я догадалась.

– И сочла мое высказывание глупым?

– Угу.

Ты коротко хихикнула.

– Нет, если серьезно, то для меня сирена – это сигнал того, что общество заботится о гражданах.

«Скорая помощь» исчезла из виду, вой сирены растворился в воздухе. Спешит ли кавалерия на помощь к тебе? Я заставила себя прогнать эти мысли. Понимала, что нельзя думать о худшем. Но все равно мне было холодно, страшно и одиноко.

Скользкие дороги в твоем квартале, не посыпанные песком, оказались весьма коварными. Уже у самого дома мою машину занесло, и я чуть не сбила припаркованный тут же мопед. На ступеньках сидел парень лет двадцати с небольшим. В руках он держал несуразно большой букет. Снежные хлопья, падавшие на целлофановую обертку, таяли и превращались в прозрачные капли. Я узнала его по твоим описаниям: Саймон, сын министра. Кстати, ты права: проколотая нижняя губа действительно придавала его юному лицу мученическое выражение. Байкерский костюм Саймона промок, озябшие пальцы побелели. Несмотря на холодный воздух, я уловила запах лосьона после бритья. Помню, ты рассказывала о неловких попытках ухаживания со стороны Саймона. Пожалуй, ты одна из немногих людей, которые честно дарят несостоявшемуся партнеру обещанный утешительный приз в виде дружбы.

Я сообщила ему, что ты пропала без вести. Он с силой прижал букет к груди, ломая хрупкие стебли.

– Давно? – Голос с характерным итонским акцентом звучал тихо.

– В прошлый четверг.

Мне показалось, Саймон побледнел.

– Я встречался с ней в четверг.

– Где?

– В Гайд-парке. Мы были вместе примерно до четырех часов.

Это на два часа позже того времени, когда ты заходила на почту. Судя по всему, Саймон – последний, кто тебя видел.

– Тесс позвонила мне утром, попросила прийти в Кенсингтонские сады, к галерее «Серпентайн». Мы посидели, выпили кофе, поболтали о том о сем…

Итонский акцент сменился капризным северолондонским. Какой из них настоящий?

– Я предложил проводить ее домой, но она отказалась. – Судя по голосу, Саймон терзался жалостью к самому себе. – С тех пор я ей не звонил, и больше мы не виделись. И да, наверное, с моей стороны это не очень красиво, но я хотел, чтобы она прочувствовала, что такое холод равнодушия.

До какой же степени было раздуто самомнение этого парня, если он считал, что его оскорбленные чувства сколь-нибудь важны для тебя после смерти ребенка или для меня – теперь, когда ты пропала.

– Где ты ее оставил? – спросила я.

– Это она меня оставила, ясно? Мы прогулялись по Гайд-парку, потом она ушла. Я ее не бросал.

Саймон лгал. Фальшивым был северолондонский акцент.

– Где вы расстались?

Он молчал.

– Где?! – рявкнула я.

– На пляже у озера.

До этой минуты я никогда ни на кого не орала.

Я позвонила детективу Финборо и оставила для него срочное сообщение. Саймон грел замерзшие руки под горячей водой у тебя в ванной. Позже, когда он ушел, меня разозлило то, что запах его дурацкого лосьона перебил аромат твоего мыла и шампуня.

– Что сказали в полиции? – поинтересовался он, входя в гостиную.

– Сказали, что проверят информацию.

– Очень по-американски.

Только у тебя есть право поддразнивать меня таким образом. На самом деле полицейский сказал: «Мы сейчас же займемся этим вопросом».

– Они прочешут весь Гайд-парк? – спросил Саймон.

По правде говоря, я старалась не думать о том, что подразумевал полицейский под словом «займемся». Я заменила английское выражение американским, обернув колючую реальность в мягкую пузырчатую пленку.

– Нам позвонят? – задал вопрос Саймон.

Я – твоя сестра. Сержант Финборо будет общаться только со мной.

– Да, детектив сообщит мне, если будут новости.

Саймон растянулся на диване, задев мокрыми от снега ботинками твою индийскую шаль. Я собиралась кое-что у него выяснить и потому сдержала вспыхнувшее раздражение.

– В полиции говорят, что Тесс пребывала в послеродовой депрессии. Как она показалась тебе?

Некоторое время Саймон не отвечал – рылся в памяти или сочинял новую ложь?

– Она была очень подавлена, – наконец произнес он. – Ей приходилось пить специальные таблетки, чтобы перестало приходить молоко. Тесс сильно переживала, говорила, что это ужасно – производить пищу для ребенка, которого уже нельзя накормить.

Я понемногу начала понимать твое горе. Прости, что мне потребовалось для этого так много времени. В оправдание могу лишь сказать, что в моих тревогах за тебя ребенку просто не находилось места.

В словах Саймона я уловила что-то не то. Да, вот.

– Ты сказал «была»?

Он недоуменно воззрился на меня.

– Ты сказал: «Она была подавлена», так?

На миг я подумала, будто прижала Саймона к стене, но он быстро овладел собой. В голосе опять послышался фальшивый северолондонский акцент.

– Я имел в виду, что она была подавлена в тот день, когда мы встречались, в четверг. Откуда мне знать, какое у нее настроение сегодня?

Его лицо уже не казалось мне детским; теперь в нем проглядывала жестокость. Проколотая губа символизировала отнюдь не юношеское бунтарство, но сознательный мазохизм. Я приготовила еще один вопрос.

– Тесс говорила тебе, что малыша вылечили?

– Да, он умер от какой-то другой болезни, не от муковисцидоза.

– Из-за того, что родился на три недели раньше срока?

– Нет. Тесс сказала, что эта болезнь убила бы ребенка, даже если бы он появился на свет в положенное время. У него было что-то с почками.

Я собралась с духом:

– Тебе известно, почему она не сообщила мне о смерти ребенка?

– Я думал, ты в курсе. – Во взгляде Саймона промелькнуло торжество. – А ты знала, что Тесс попросила меня быть крестным отцом?

Он упорно не понимал моих вежливых намеков и неохотно убрался только после того, как я открыто указала ему на дверь. Обычно я так себя не веду.

Тщетно прождав два с половиной часа, я сама позвонила в полицию. На другом конце провода мне сказали, что сержанта Финборо нет на месте. Я решила отправиться в Гайд-парк в надежде, что не встречу там детектива, что он занят расследованием более важного дела, а тебя причислил к «потеряшкам», которые возвращаются домой сами. Я надеялась, что он прав, а я ошибаюсь и ты просто уехала куда-нибудь, чтобы справиться с горем. Я заперла дверь и спрятала ключ под горшком с розовым цикламеном – на случай если ты вернешься в мое отсутствие.

На подъезде к Гайд-парку меня обогнала полицейская машина с включенной сиреной. Похолодев от ужаса, я прибавила газу. У Ланкастерских ворот я увидела, что опередивший меня автомобиль присоединился к другим. На их крышах сверкали красно-синие огни, со всех сторон слышался металлический вой сирен.

Я вышла из машины и побрела в парк. С неба неслышно падал снег. Мне хотелось оттянуть эту минуту, позволить надежде продлиться хотя бы еще немного. Многие сочли бы меня эгоисткой, но ты поймешь мои чувства, ведь ты жила с бедой в душе, точнее, часть твоей души умерла вместе с ней. Впереди я увидела полицейских, человек десять – пятнадцать. Туда же, прямо в парк, съезжались полицейские авто. Вокруг начали собираться зеваки – реалити-шоу в прямом эфире…

На свежевыпавшем снегу виднелись следы ног и отпечатки автомобильных шин. Много следов.

Я медленно двинулась вперед. Мной овладело странное спокойствие; я смотрела на себя словно со стороны: ощущала неровное биение собственного сердца, нехватку воздуха, сильный озноб. Мой разум как будто пребывал на расстоянии от тела, наблюдая за его реакцией.

Я прошла мимо смотрителя парка, одетого в коричневую униформу. Он разговаривал с мужчиной, который держал на поводке лабрадора.

– Нас спрашивали насчет пляжа и озера, и я решил, что они хотят обследовать дно, но их начальник приказал сперва осмотреть пустующие сооружения, – рассказывал смотритель. – После того как урезали бюджет, у нас таких много. – Привлеченные разговором, к хозяину лабрадора присоединились новые слушатели – собачники и бегуны трусцой. – Вон в том здании раньше был мужской туалет. Потом уж не стали его ремонтировать, просто выстроили новый – так дешевле.

Я миновала эту небольшую толпу и направилась к полицейским, которые выставляли оцепление вокруг ветхой постройки викторианских времен, наполовину скрытой в кустах.

Немного поодаль стояла констебль Вернон. Она вся тряслась; обычно румяные щеки были бледны, глаза опухли от слез. Один из коллег поддерживал ее за плечи. Меня они не замечали.

– Да, видела, но только в больнице, – всхлипывала констебль Вернон. – А эта ну совсем молоденькая, и одна-одинешенька, бедняжка…