Народная Русь. Круглый год сказаний, поверий, обычаев и пословиц русского народа

Другая былина отправляет Святогора искать той же тяги земной – в поле чистое, в степь широкую… И видит богатырь впереди себя прохожего с малою сумочкой переметною… «Едет рысью, все прохожий идет впереди; во всю прыть не может он догнать прохожего». Окликает его Святогор богатырским зычным голосом… Остановился прохожий – «с плеч на землю сбросил сумочку…» Едет к нему могучий, «наезжает на эту сумочку, своей плеточкой сумочку прощупывает – как урослая, та сумочка не тронется»… «Перстом с коня потрогивал, с коня рукой потягивал, – не сворохнется та сумка, не шелохнется…» Слез богатырь с коня, обеими руками за сумку взялся, во всю силу богатырскую натужился, – с натуги кровь из глаз пошла. «А поднял сумку он всего на волос, по колено сам в сыру землю угряз!» Прохожий-то был не простой подорожный человек, а богатырь-оратай Микула Селянинович; а в сумке-то и нес пахарь-оратаюшко тягу земную… Оседлая сила богатыря-земледельца оказалась куда могучее кочевой – Святогоровой, хоть и не было от нее грузно ни самому Микуле, ни Матери его Сырой-Земле…

Недаром русский народ исстари веков слыл народом-пахарем, самым могущественным из созданных его вековыми сказаниями богатырей и является оратай Микула Селянинович: волей-неволею уступает ему по силе даже сам Святогор. Представитель верной народу земли-кормилицы, может быть, и не знал пословицы – «Держись за землю, трава – обманет!», но оправдывает ее всеми своими мужицкими подвигами. Подвизается Микула во чистом поле, свою соловенькую лошадку – знай понукает, с края в край бороздочку отваливает, корни сохой выворачивает – крестьянствует, приготовляя, с Божьей помощью, распаханную-засеянную ниву-новь новым поколением народа-землепашца, все свои надежды-чаяния возлагающего на поливаемую трудовым потом землю. В могучем своей простотой богатыре-оратае народная Русь воплотила саму себя. Поэзия крестьянского труда, с незапямятных пор питающего население необъятной страны, – вся налицо в былине о Микуле Селяниновиче. С непокрытой головою, с расстегнутым воротом – с душой нараспашку, в самодельных лаптях виден этот могучий сын могучего народа посреди безграничного простора людей, убегающих в неоглядную даль, увлекающих за собой взоры… Ветер, свободно гуляя по широкому полю, налетает на него, треплет густые пряди русых кудрей добра молодца, обвевает холодком его открытую, пышащую зноем, могучую грудь. Налетай сама буря грозная, – не только не свалить с крепких ног, а даже и не покачнуть ей богатыря Микулу. Вера в свое вечное, в свое святое призвание – в сердце его: сила, несокрушимая сила – в мускулистых железных руках пахаря. Нет у Микулы ни меча булатного, нет ни лука скорострельного у Селяниновича, ни острого копья мурзамецкого: силен он сам собой да своей сохой крестьянскою… «А у пахаря сошка кленовенька, сошники в той сошке булатные, захлестнуты гужечки шелковеньки, а кобыла в сошке соловенька…» Такими словами любовно говорит былина о нем, повествуя о встрече его с мудрейшим из богатырей – Вольгою-свет-Святославичем, поехавшим с хороброй дружиною «по селам-городам за получкою, с мужиков выбирать дани-выходы»… Зовет Вольга Микулу ехать с собой во товарищах. Поехал Селянинович. Много ли, мало ли отъехали, – вспомнил он, что «не ладно в бороздочке свою сошку оставил неубранну…» Посылает Вольга, по Микулиной просьбе, десять молодцев – «сошку с земельки повыдернуть, с сошников землю повытряхнуть, бросить сошку за ракитов куст». Не только эти, а и другие, десять, а и вся дружина Вольги, не могли сделать этого, – словно вросла соха в землю, точно не земля, а железо на ниве у Микулы: «только сошку за обжи вокруг вертят, а не могут с земли сошку выдернуть»… Пришлось самому богатырю-оратаюшке вернуться на полосу недопаханную: «одной ручкой бросил он сошку за ракитов куст»… Держит к нему слово, спрашивает пахаря вздивовавшийся Вольга: «А и как тя, мужик, звать по имени, – величать тебя как по отчеству?» Богатырь отвечает Святославичу со всей свойственною народной речи картинностью: «А я ржи напашу, во скирды сложу, домой выволоку, дома выволочу да и пива сварю, мужиков сзову; и начнут мужики тут покликивать: – Гой, Микула-свет, ты Микулушка, свет-Микулушка да Селянинович!» По той былине, где крестьянствующий богатырь встречается со Святогором, он на такой же вопрос со стороны последнего отвечает более коротко: «Я Микула, мужик я Селянинович! Я – Микула, меня любит Мать-Сыра-Земля!» В этих словах еще ярче встает из-за темной дали веков светлый образ могучего оратая Земли Русской.

В известном народном стихе о «Голубиной Книге», еще и теперь распеваемом убогими певцами каликами перехожими, собраны – по мнению Безсонова – «правила и решения на все важнейшие стороны древних воззрений». В этом стихе, отразившем в своем словесном зеркале заветные взгляды родной старины чуть ли не на все существующее в мире, задается, между прочим, вопрос: «Которая земля всем землям мати?» – «Свято-Русь-земля всем землям мати!» – следует ответ. – «Почему же Свято-Русь-земля всем землям мати?» – не удовлетворяется полученным ответом пытливый дух спрашивающего. – «А в ней много люду христианскаго, они веруют веру крещеную, крещеную-богомольную, самому Христу, Царю небесному, Его Матери Владычице, Владычице Богородице; на ней стоят церкви апостольския, богомольныя, преосвященныя, они молятся Богу распятому…» – следует пояснение. От речи о том, какая земля «всем землям мати», вопрошающий переходит – за доброй дюжиной попутных вопросов – к такому: «На чем же у нас основалася Мать-Сыра-Земля?» – «Основалася на трех рыбинах», – не скупится на слова простодушная народная мудрость:

«На трех рыбинах на китенышах,На китах-рыбах вся сыра-земля стоит,Основана и утверждена,И содержитца вся подселенная…»

Ответ доходит до самой, что называется, подноготной мироздания: «Стоит Кит-рыба не сворохнетца, – когда ж Кит-рыба потронетца, потронетца – восколыхнетца, тогда белый свет наш покончитца: ах, Кит-рыбина разыграитца, все сине море восколыхнитца, сыра мать-земля вся вздрогонитца, увесь мир-народ приужаснитца: тады буде время опоследняя»…

Наиболее верное объяснение этому ответу дает А.Н. Афанасьев: «Земля покоится на воде, якоже на блюде, простерта силою всеблагого Бога», – приводит он слова одного из забытых памятников народной старины. Эта «вода» – небесный воздушный океан, в котором тучи-водохранительницы представляются какими-то громаднейшими рыбами. «Кит-рыба – всем рыбам мати!» – гласит «Голубиная Книга». А потому-то тучи-рыбы переименовались в китов, принявших – по воле воображения не видывавшего этих «рыб» пахаря – на свои спины «всю подселенную, всю подсолнечну». Иные утверждают, – говорит пытливый исследователь поэтических воззрений славян на природу, – что исстари подпорою природы служили четыре кита, но один из них умер. Когда же перемрут и остальные три, в то время наступит кончина мира. Землетрясение – в глазах пахаря, задумавшегося над основами мироздания – не что иное, как осколки шума, производимого китами, поворочивающимися с бока на бок. По уверению памятливых, особенно ревниво оберегающих дедовские предания сказателей, в старину было даже не три-четыре, а семь китов, подставлявших свои спины для земли. Когда отяжелела она от незамолимых грехов человеческих, ушли четыре кита «в пучину эфиопскую». Во дни Ноя все киты покинули свое место, отчего, – говорят дошедшие до простонародного умозрения сведующие люди, – и произошел Всемирный потоп.

По другим – родственным с индийскими – сказаниям, земля стоит не на китах, а на слонах. Их тоже было в древние времена больше, а не три, как теперь, да состарились они – повымерли. «До сих пор Мать-Сыра-Земля изрыгает их кости!» – говорят в народе по тем местам, где находят кости допотопного мамонта. Есть и такое представление об устоях земли, что держится она не на китах и не на слонах, а на громадных столбах. «Пошатнется который-нибудь из столбов, вот и трясение земли!» – думает убежденный в этом люд. В отреченной (апокрифической) рукописи «Свиток божественных книг» сказано, что Творец основал хрустальное небо на семидесяти тьмах тысяч железных столбов. «Да, вижю, где прилежит небо к земли, якож глаголют книгы, яко на столпех железных стоит небо…» – читается в сказании о Макаре Римском. В простонародных заговорах то и дело встречаются такие выражения, как: «Есть океан-море железное, на том море есть столб медный…» и т. п. По свидетельству митрополита московского Иннокентия, просветителя алеутов, у этих инородцев также существует поверье, что мир держится на одном огромном столбе. Но в народной Руси эти последние сказания распространены несравненно меньше, чем особенно пришедшееся ей по мысли первое – о китах.

Дошла до наших дней в различных списках сербско-болгарская рукопись XV века, в которой находится неопровержимое подтверждение того, что всем славянским народам родственны приблизительно одни и те же древние сказания о миросозидании. «Да скажи ми: що дрьжит землю?» – задается вопрос в этой рукописи. «Вода висока!» – следует за ним ответ. «Да що дрьжит воду?» – «Камень плосень вельми!» – «Да що дрьжит камень?» – «Камень дрьжит 4 китове златы!» – «Да що дрьжит китове златы?» – «Река огньнная!» – «Да що дрьжит того огня?» – «Друга огнь, еже есть пожечь, того огня 2 части!» – «Да що дрьжит того огня?» – «Дубь железны, еже есть прьвопосаждень, отвъсего же корение на силе Божией стоить!» И дуб, и огненная река, и камень – все это является древнейшим олицетворением громоносных туч небесных.

Сохранившиеся памятники отреченной народной письменности отводят немало места особо важному в глазах пытливого русского народа вопросу о том: на чем держится Мать-Сыра-Земля. В «Беседе трех святителей» говорится, например, что земля плывет на волнах необъятно-великого моря и основана на трех больших да на тридцати малых китах. Малые киты прикрывают «тридцать оконец морских». Вокруг всего моря великого – «железное столпие» поставлено. «Емлют те киты десятую часть райскаго благоухания, и от того сыти бывают…» По иному, занесенному в «Соловецкий сборник» разносказу этой «Беседы»: «В огненном море живет великорыбие – огнеродный кит – змей Елеафам, на коем земля основана. Из уст его исходят громы пламеннаго огня, яко стрелено дело; «з ноздрей его исходит дух, яко ветр бурный, воздымающий огнь геенский»… Когда «восколеблется кит-змей», тогда и настанет светопреставление… Всемирный потоп, по старинному сказанию о Мефодии Патарском, произошел оттого, что повелел Господь отойти тридцати малым китам от своих мест, и – «пойде вода в си оконцы на землю иже оступиша киты…» Отреченная письменность является, по мнению Афанасьева, Буслаева и других знатоков ее, прямым отражением простонародных изустных сказаний, а отнюдь не этим последним дала пищу книга. Родственная связь изустных сказаний у всех, даже и поставленных в самые разносторонние условия исторической жизни народов, свидетельствует о том же, о чем говорят и научные исследования: об одном месте их первобытной жизни. Так, например, предание о китах, поддерживающих землю, существует даже у японцев: «Опять ворочается кит под нашей землею!» – говорят они, когда – в недобрый час – случается землетрясение.

По всем уголкам светлорусского простора ходит, опираясь на слабеющую память вымирающих певцов-сказателей, духовный стих, именующийся то «Списками Ерусалимскими», то «Свитком («Листом») Ерусалимским», то «Списком ерусалимского знамения», то «Сказанием («Притчею») о Свитке». Вымрут сказатели, перелетающие – что птицы Божии – из конца в конец Земли Русской, но будут живы их сказания, сбереженные от напрасной смерти в сокровищницах собирателей словесного богатства народного. «Свиток Ерусалимский» во всех своих разносказах-разнопевах приходится сродни «Голубиной Книге». Он «упал во святом гряде Ирасулимове, в третим году воскресению Христову, из седьмова неба» – в камне: «камень ни огнян, ни стюден, ширины об аршине, тяготы яму несповедать никому…» К этому камню съехались, – гласит сказание, – цари, патриархи, игумены, священники и все другие христиане православные. Служились-пелись над неведомым камнем молебны три дня и три ночи. И распался камень на две половины, и выпал из камня свиток, почитаемый во многих местах за «послание Господа Бога нашего Иисуса Христа». В этом послании грешники и праведники предупреждаются о том, что «время Божие приближается, слово Божие скончивается». В целом ряде воззваний к «чадам Божиим» указываются наказания за людское нечестие. Самою тяжкой карою является бесплодие земли-кормилицы живущего, трудящегося и умирающего на ней русского пахаря.

«Чады вы Мои!

Да не послушается Моей заповеди Господней

И наказания Моего, —

Сотворю вам небу меднаю,

Землю железною.

От неба меднаго росы не воздам,

От земли железной плода не дарую,

Поморю вас гладом на земле,

Кладецы у вас приусохнут,

Истошницы приускудеют.

Ня будет на земле травы,

Ни на древе скоры,

Будет земля яко вдова…»

Вдовство-сиротство земли тяжелей всего для ее детей, поздних потомков богатыря-крестьянина. Да и как же не быть этой тяготе, если в том же, записанном П.П. Якушкиным списке «Свитка Ерусалимского» прямо говорится, что от нее создано тело человеческое («очи от солнца, разум от Святаго Духа») и что у всех чад Божиих:

«Первая мать – Пресвятая Богородица,

Вторая мать – Сыра-Земля…»

Мать-Сыра-Земля представлялась воображению обожествлявшего природу славянина-язычника живым человекоподобным существом. Травы, цветы, кустарники и деревья, поднимавшиеся на ее могучем теле, казались ему пышными волосами; каменные скалы принимал он за кости, цепкие корни деревьев заменяли жилы, кровью земли была сочившаяся из ее недр вода. «Земля сотворена, яко человек», – повторяется об этом, в несколько измененном виде, в одном из позднейших летописных памятников: «камение яко тело имать, вместо костей корение имать, вместо жил – древеса и травы, вместо власов былие, вместо крови – воды»… Рождавшая все плоды земные богиня плодородия испытывала, по народному слову, не одно счастливое чувство материнства. Мучимая жаждою – она пила струившуюся с разверзавшихся над ее лоном небес дождевую воду, содрогалась от испуга при землетрясениях, чутким сном засыпала при наступлении зимней стужи, прикрываясь от нее лебяжьим покровом снегов; вместе с приходом весны, с первым пригревом зачуявшего весну солнышком, пробуждалась она – могучая – к новой плодотворящей жизни, на радость всему живому миру, воскресшему от своих зимних страхов при первом весеннем вздохе земли. Ходит и в наши дни цветистая-красная молва о том, что и теперь есть чуткие к вещим голосам природы, достойные ее откровения люди, слышащие эти чудодейные вздохи, с каждым из которых врывается в жаждущую тепла и света жизнь вселенной могучая волна творчества.

Против благоговейного почитания Матери-Сырой-Земли, сохранившегося и до наших дней в виде яркого пережитка древнеязыческого его обожествления, восставали еще в XV–XVI столетиях строгие поборники буквы заветов Православия, громя в церковных стенах народное суеверие. Но ни грозные обличения, ни время – со всей его беспощадностью – не искоренили этого предания далеких дней, затонувших во мраке веков, отошедших в бездонные глубины прошлого-стародавнего. Кто не почитает земли-кормилицы, тому она, по словам народа-пахаря, не даст хлеба – не то что досыта, а и впроголодь. Кто сыновним поклоном очестливым не поклонится Матери-Сырой-Земле, выходя впервые по весне в зачерневшееся проталинами поле, – на гроб того она наляжет не пухом лебяжьим, а тяжелым камнем. Кто не захватит в чужеземный путь горсть родной земли, – тому никогда больше не увидеть родины. Больные, мучимые «лихоманками» – лихими сестрами, выходят в поле чистое, бьют поклоны на все четыре стороны света белого, причитаючи: «Прости, сторона, Мать-Сыра-Земля!» Болящие «порчею» падают наземь на перекрестках дорог, прося Мать-Сырую-Землю снять напущенную лихим человеком болесть. «Чем ушибся, тем и лечись!» – говорит народная Русь. И вот – советуют знающие старые люди выносить тех, кто ушибся-разбился, на то самое место, где приключалась такая беда, и молить землю о прощении. «Нивка, нивка! Отдай мою силку! Я тебя жала, силу наземь роняла!» – выкликают во многих местах поволжской Руси жницы-бабы, катаясь по земле, вполне уверенные, что, припав к ней, вернут все пролитое трудовым потом засилье. Земля и сама по себе почитается в народе лечебным средством: ею, смоченною в слюне, знахари заживляют раны, останавливают кровь, а также прикладывают ее к больной голове. «Как здорова земля, – говорится при этом, – так бы и моя голова была здорова!» и т. д. «Мать-Сыра-Земля! Уйми ты всяку гадину нечистую от приворота и лихова дела!» – произносится где-то еще и теперь при первом выгоне скота на весенний подножный корм. В старину при этом выливалась наземь кубышка масла – как бы для умилостивления земли этой жертвою. «Мать-Сыра-Земля! Утоли ты все ветры полуденные со напастью, уйми пески сыпучие со метелью!» – продолжался после этого памятуемый местами и теперь благоговейный причет-заговор.

Было время на Руси, когда при тяжбах о чересполосных владениях – вместо нынешней присяги – в обычай было ходить по меже с куском вырезанного на спорном поле дерна на голове. Это было равносильно лучшему доказательству законных прав тяжущегося. Еще в древнеславянском переводе «Слова Григория Богослова» – переводе, сделанном в XI столетии – встречается такая самовольная вставка переводчика: «Ов же дьрьн вскроущь на главе покладая присягу творить»… В писцовых книгах Сольвычегодского монастыря значится: «И в том им дан суд, и с суда учинена вера, и ответчик Окинфенко дал истцу Олешке на душу. И Олешка, положа земли себе на голову, отвел той пожне межу»… Много можно было бы найти подобных свидетельств о земляной присяге и в других исторических памятниках Древней Руси. В XVI веке эта присяга была заменена хождением по спорной меже с иконою Богоматери на голове.

Клятва над землею сохранилась в народе и до сих пор по захолустным деревням, лежащим в стороне от городов. «Пусть прикроет меня Мать-Сыра-Земля навеки!» – произносит клянущийся, правою рукой осеняясь крестным знамением, а в левой держа ком земли. Братающиеся на жизнь и на смерть, давая обоюдные клятвы в неразрывной дружбе, иногда не только меняются крестами-тельниками, а и вручают друг другу по горсти земли. Эта последняя хранится ими потом зашитою в ладанку и носится на шее, – чему придается особое таинственное значение. Старые, истово придерживающиеся дедовских заветов люди уверяют, что, если собирать на семи утренних зорьках по горсти земли с семи могил заведомо добрых покойников, – то эта земля будет спасать собравшего ее от всяких бед-напастий. Другие знающие всю подноготную старики дают совет беречь с этой целью на божнице, за образом Всех Скорбящих Радости, щепоть земли, взятую из-под сохи на первой весенней борозде. В стародавние годы находились и такие ведуны-знахари, что умели гадать по горсти земли, взятой из-под левой ноги желающего узнать свою судьбу. «Вынуть след» у человека считается повсеместно еще и теперь самым недобрым умыслом. Нашептать, умеючи, над этим вынутым следом – значит, по старинному поверию, связать волю того, чей след, по рукам и по ногам. Суеверная деревня боится этого пуще огня. «Матушка-кормилица, сырая земля родимая!» – отчитывается она от такой напасти: «Укрой меня, раба Божия (имярек), от призора лютаго, от всякаго лиха нечаянная. Защити меня от глаза недобраго, от языка злобнаго, от навета бесовскаго. Слово мое крепко, как железо. Семью печатями оно к тебе, кормилица Мать-Сыра-Земля, припечатано – на многие дни, на долгие годы, на всею на жизнь вековечную!..»

Как и в седые, затерявшиеся в позабытом былом времена, готова припасть к могучей земной груди народная Русь с голосистым причетом вроде древнего:

«Гой, земля eси сырая,Земля матерая,Матерь нам eси родная!Всех eси нас породила,Воспоила, воскормилаИ угодьем наделила;Ради нас, своих детей,Зелий eси народилаИ злак всякой напоила…»

Мать-Сыра-Земля растит-питает хлеб насущный на благо народное; унимает она «ветры полунощные со тучами», удерживает «морозы со мятелями», «поглощает нечистыя силы в бездны кипучия». До скончания веков останется она все той же матерью для живущего на ней и ею народа, своим внукам-правнукам заповедывающего одну великую нерушимую заповедь: о неизменном и неуклонном сыновнем почитании ее.

И крепко держится священная Русь этой священной для нее заповеди, глубоко запавшей в ее стихийное сердце, открытое всему доброму и светлому – несмотря на свою кажущуюся темноту. Светит в его потемках Тихий Свет беззаветной любви и «неумытной» правды, которых не укупить ни за какие сокровища.

Чем ближе к земле-кормилице, чем теснее жмется к ее груди сын деревни и полей, – тем ярче расцветают в его жизни эти неоценимые цветы сердца. Благословение Божие осеняет незримыми крылами трудовой подвиг земледельца – по преданию, идущему из далекой дали веков к рубежу наших дней. И не отходит это благословение, – гласит родная старина стародавняя, – от верных заветам праведного труда ни на шаг во всей их жизни.

О каком бы сказании ни вспомнить, какое бы слово о кормилице народа-пахаря ни услышать, на какой бы связанный с Матерью-Сырою-Землею обычай седой старины ни натолкнуться, – все они могут служить подтверждением выраженного народом-сказателем в ярких своей образностью словах записанного П.В. Киреевским старинного стиха духовного:

«Человек на земли живет —Как трава растет;Да и ум человеч —Аки цвет цветет…»

Как траве-мураве не вырасти без горсти земли, как не красоваться цветку на камне – так и русскому народу не крестьянствовать на белом свете без родимой земли-кормилицы. Как без пахаря-хозяина и добрая земля горькая сирота, – так и он без земли – что без живой души в своем богатырском теле.

II. Хлеб насущный

«Хлеб – дар Божий», – говорит русский народ и относится с вполне понятным благоговением к этому спасающему его от голодной смерти дару, составляющему почти единственное его богатство. Немалым грехом считается в народной Руси уронить на пол и не поднять хотя бы одну крошку хлеба; еще больший – растоптать эту крошку ногами. Благоговейное чувство удваивается в этом случае и сознанием того тяжкого, страдного труда, каким добывает народ-пахарь каждую малую крошку, а также и воспоминаниями о тех тревогах-заботах, с которыми неразлучно ожидание урожая.

Вековечна дума крестьянина о хлебе. Думами об урожае окружены все сельские праздники. В большинстве простонародных примет, поверий, обычаев и сказаний слышится явственный отголосок этих чутких заповедных дум, пускающих ростки еще до засева зерна, колосящихся вместе с выбегающими на свет Божий из сердца Матери-Сырой-Земли всходами, зацветающих – при взгляде на первый выметнувшийся колос. Нет конца этим думкам-думушкам: что ни день – растут они, гонят сон от усталых очей пахаря, приводят к его жесткому изголовью тревогу за тревогою. Этими думами засеяна вся жизнь мужика-деревенщины – что твое поле чистое. Зовет народная песня вернуться на белый свет весну – молит-заклинает ее, чтобы пришла она – красная – «со светлою радостью, с великою милостью: с колосом тяжелым, с корнем глубоким, с хлебами обильными». Идет пахарь, а дума – впереди него, дорогу хлеборобу торит; за одной думкой другие перебегают тореный путь, самодельными лаптями проложенный, трудовым потом политый. Глянет пахарь на ясное небо, – в тот же миг закопошится у него на сердце думушка: пошлет ли Господь дождичка вовремя. Дождь – дождю рознь: один хлеб растит, а другой хлебогноем прозывается. Кропит дождь небо, поит – тороватое – жаждущую землю-кормилицу, а у мужика опять думка: пригреет ли его полосыньку красное солнышко в пору-благовременье. Набегут облака, сгустятся-зачернеют тучи, повиснут над хлебородной нивою, – смотрит честной деревенский люд, смотрит – крестится, Бога молит: чтобы не разразились тучи градом, не выбило бы хлебушка богоданного на корню. На земле пахарь живет, землею кормится, с ее дыханием каждый вздох его сливается. Сколько безысходного горя горького слышится, например, в словах такой – относимой некоторыми собирателями к разряду «плясовых» – песни бобыля-бездомника, оторванного мачехою-жизнью от земли:

«Полоса ль моя, полосынька,Полоса ль моя не пахана,Не пахана, не скорожена.Заросла ль моя полосынькаЧастым ельничком,Ельничком, березничком,Молодым горьким осинничком».

Думает-гадает о хлебе-урожае народная Русь и весной теплою, и знойным летом, и осенью ненастною; нет ей, кормящейся трудами рук своих, покою от думы и в зимнюю пору студеную, – когда дремлет зябкое зерно в закованной морозом земле, принакрытой парчой снегов сребротканою. На роду написано мужику – и умереть с этою же недремлющей думою в сердце.