Полководческое искусство

Учитывая особенности серии, посвященной вопросам полководческого искусства, в данном издании сочли необходимым отказаться от некоторых фрагментов текста автора (Том 2. Главы 4–6). Исключены главы, посвященные более политике и имеющие публицистический характер, а также те, что касаются тактико-технических вопросов, а не стратегии и оперативного искусства. Все описания военно-исторических событий и анализ кампаний, напротив, сохранены в полном объеме.

Кандидат исторических наук,доцент Л. В. Ланник

Том первый

Предисловие автора

Клаузевиц в своем труде «О войне» писал: «Исторические примеры проясняют все, давая при этом познавательный опыт, и являются лучшими доказательствами. И более чем где бы то ни было это относится к военному искусству… В нем опыт имеет куда больше ценности, нежели философские истины любого иного рода». Предлагаемая вниманию читателя работа была написана в стремлении присоединиться к этому завету великого военного теоретика. Она основывается на Мировой войне, однако помимо обсуждения тех явлений, современниками которых мы являемся, стремится учитывать и войны прошлого. В них, как в общеисторическом, так и, конечно же, в военно-историческом плане, слишком много ценного, чтобы мы могли позволить этому пропасть. Ведь это – ошибки человечества, за которые приходится нести ответственность каждому в отдельности, причем снова и снова. Лишь те будут застрахованы от однобокости своих оценок, кто сможет направить свой взгляд в прошлое. Лишь тогда смогут они не остаться перед лицом будущего беззащитными. События Мировой войны применительно к урокам военного искусства стоят для нас на первом месте, однако не только они окажутся важными в будущем. Тому, кто разделяет сомнения автора в том, что мы дожили до окончания всех войн вовеки[9], следовало бы включить и войны прошлого в свой сравнительный анализ.

Заголовок «Полководческое искусство» был избран для этой работы потому, что он показался более подходящим нежели варианты вроде «Стратегия» или «Об операциях». Границы между стратегией и оперативным искусством с одной стороны и тактикой – с другой зачастую достаточно размыты[10]. Однако заглавие данного труда должно все же вызывать ощущение, что в нем будут рассмотрены вопросы командования крупными массами войск. В нем собраны, с одной стороны, более частные, а с другой – более широкие проблемы, нежели те, что имеются в виду под словом «стратегия». Оно включает в себя то, что Жомини именовал «большой тактикой».

Так как при этом само «руководство воинской частью» отходит на второй план, то достаточно лишь обрисовать ход событий. При этом, опять же, предоставляется возможность обширного сравнительного анализа. В пределах очерченных таким образом рамок и возможна та решительность, с которой здесь углубляются в суть проблемы. Для цели, которую мы имеем в виду, и без этого было бы достаточно ограничиться самыми общими чертами. Ведь только так уже сейчас становится возможным проанализировать события Мировой войны, не подвергаясь опасности того, что оценка будет исправлена при позднейшем более детальном их изучении. Это делается по практическим соображениям, так же как и в моей вышедшей в 1910 г. работе «Полководческое искусство Наполеона и его значение в наше время», где проводится классификация форм ведения войны. Автор надеется, что его выводы будут встречены с интересом и за пределами узкого круга военных специалистов. Ведь Мировая война показала, что крайне желательно, чтобы способность оценивать военные события хотя бы до некоторой степени была бы присуща и вообще образованным людям, а уж государственным деятелям и политикам это попросту необходимо.

Во втором томе[11] будут рассматриваться преимущественно вопросы внутренних коммуникаций и эксцентрических операций, обороны в различных ее формах и географических условиях, разведки и преследования, боевого расписания и механизма командования. Заключение будет подведено в ходе размышлений о главнокомандовании армиями в Мировую войну.

Многочисленные проводимые сравнения с боевыми действиями в прошлые эпохи призваны послужить тому, чтобы оценить, с какими сложностями приходилось справляться германскому Верховному Главнокомандованию и подчинявшимся ему командованиям группами армий и армиями, в сколь высокой степени при этом приходилось учитывать и работоспособность штабов всех уровней, и боеспособность частей, прежде чем требовать от них чего-либо. Таким образом, эти страницы с анализом военного опыта должны посодействовать тому, чтобы пробудить воспоминания о германской военной славе во всяком по-настоящему патриотически настроенном немце. Ведь память об этом представляет для нас неотъемлемое национальное богатство, которое, кажется, как никакое другое подходит для того, чтобы в прискорбном настоящем поддерживать в нас веру в немецкий народ.

Веймар, февраль 1920.Автор

Введение

Развитие оперативного и тактического искусства вплоть до Мировой войны

В своей речи по поводу 100-летней годовщины со дня рождения фельдмаршала графа Мольтке[12] тогдашний начальник Генерального штаба граф Шлиффен заявил: «Было бы желательно написать книгу, откуда бы явствовала та пытливая натура, которая позволяет человеку выиграть три кампании, пленяя целые армии и доводя войну до финала за столько же дней, сколько другим полководцам требуется на это недель, месяцев и лет». Это пожелание осталось неисполненным. Фельдмаршал стремился решать крупные стратегические проблемы не в солидных томах, множестве глав и многочисленных параграфах, свое видение сути войны он, скорее, сумел свести в несколько слов: «Стратегия – это система подпорок». Это может показаться камнем, поданным голодающему вместо хлеба, или же фразой оракула, которая более запутывает, нежели объясняет. Кажется, что в этом нет ничего и, одновременно, в этом – все. Это суть протест против тех, кто пытается отыскать панацею в теории, методе, во внутренних или внешних коммуникациях, в охвате или прорыве. Это – утверждение о том, что во всяком случае следует искать самое целесообразное, оставляя за полководцем полную свободу делать то, что, как он полагает, принесет ему победу.

В своей речи на 100-летнем юбилее Военной академии 15 октября 1910 г. граф Шлиффен[13] указывал: «Перед любым из тех, кто хочет стать полководцем, должна лежать книга, озаглавленная “Военная история”… Чтение, должен я сказать, далеко не всегда пикантное. Придется продраться сквозь массу малоаппетитных ингредиентов. Однако вслед за этим все же дойдешь до фактов, зачастую фактов, греющих сердце, на основании которых и придет понимание того, как все происходило, как все должно было происходить и как это будет происходить опять. Конечно, раньше изучать войны было легче. Деятельные и честолюбивые принцы в сопровождении полководцев проделывали одну, а то и целый ряд кампаний и тщились путем наглядного обучения подготовить себя к своему призванию. Но это могло происходить лишь в эпоху войн, ведущихся схематически, в тесных рамках. Теперь же, во времена массовых армий и длительных периодов мира, этот метод уже неприменим, а курсами на учебных полигонах и маневрами заменить его нельзя. Теперь мы должны обратиться к прошлому, к опыту, которого мы лишены в настоящем, искать в том, что случилось более или менее недавно».

Эти слова человека, который учил нас сегодняшней войне масс, великого учителя Генерального штаба, чей духовный вклад в германские успехи в Мировую войну просто нельзя переоценить[14], вполне соответствуют воззрениям великих полководцев прошлого. Так, Фридрих Великий писал: «Военное искусство требует постоянного обучения ему, если только им хотят овладеть основательно. Я весьма далек от того, чтобы льстить себе, что овладел им полностью; я даже полагаю, что и жизни человеческой не хватит, чтобы обозреть его пределы, так как я от кампании к кампании получал все новый опыт и открывал новые принципы, и так как существует большое количество ситуаций, об исходе которых прийти к заключению я не смог»[15]. Учиться рекомендует нам и Наполеон, когда говорит: «Ведите войну наступательно, как Александр, Ганнибал, Цезарь, Густав Адольф, Тюренн, принц Евгений и Фридрих. Прочтите историю 83 их кампаний, перечитайте ее еще раз, подражайте им – вот единственный путь стать великим полководцем и постичь таинства военного искусства»[16]. В другом месте у Наполеона сказано: «Навык верховного командования приобретается только изучением военной истории и опытом. Нет никаких определенных, неизменных правил; все зависит от замысла генерала, от боеспособности его войск, времени года и тысяч прочих факторов, которые приводят к тому, что никогда один случай нельзя сравнить с другим»[17].

Этому соответствует и то, к чему приходит Клаузевиц: «Тот, кто собирается вникнуть в такую субстанцию, коей является война, не должен привносить в это ровным счетом ничего, кроме воспитания своего духа; если он пользуется готовыми идеями, а не пришедшими к нему под влиянием момента, которые он не пропустил через свои плоть и кровь, то поток обстоятельств опрокинет воздвигнутое им здание еще до того, как оно будет окончено. Война имеет иную, недоступную пониманию людей природу и именно у самых выдающихся из них, которые знают, чего они хотят, не пользуется ни малейшим доверием»[18].

Как в «системе подпорок», так и в этом «воспитании духа», кажется, заложено мало, и все же такое мнение в принципе охватывает все, в чем нуждается профессия военного в самом высоком ее смысле. Эта мысль пронизывает все уроки Клаузевица, которые тем более ценны и тем большие плоды принесли нашей армии, что они сплошь пропитаны опытом военной истории. Клаузевиц даже прямо заявляет, что теория войны должна быть лишь размышлением, но не уроком. Он писал: «Оно является аналитическим исследованием ситуации, ведет к точной ее картине и – если в нем обращаться к опыту, то есть в нашем случае к военной истории, – также к основательному знанию о ней». «Абсолютная, так называемая математическая, составляющая в военных расчетах никогда не найдет себе твердой почвы»[19]. «…В войне, этом акте человеческих взаимоотношений, этом конфликте больших интересов, разрешаемом кровопролитием», теория, основанная «на абсолютных выводах и правилах, которой намерены самодовольно следовать», непременно подведет, ведь «горе теории, вступающей в противоречие с духом». «Ведение войны почти для всех сторон характеризуется неопределенностью границ, лишено всякой системы, свода правил или же ограничительных рамок синтеза, а потому возникает неподдающееся устранению противоречие между подобной теорией и практикой». «То, что делает гений, и должно стать лучшим из правил, и теория не может сделать ничего лучшего, нежели показать, как и почему так произошло». «Для того, чтобы каждый не был обязан вновь рассматривать и перерабатывать для себя, а находить вопрос уже приведенным в порядок и достаточно освещенным, для этого и существует теория».

«Тем самым возникает возможность подходящей, то есть полезной и никогда не вступающей в противоречие с действительностью, теории ведения войны. И тогда необходимо так соотнести ее с действиями, чтобы зияющие различия между теорией и практикой, зачастую возникающие из-за неразумных теорий, совершенно исчезли, а тем самым она будет приведена в соответствии со здравым смыслом». И действительно, отличительным признаком всякой здравой теории является то, что она никогда не отдаляется от человеческого разумения. И поскольку такого не происходит, то она не является теорией в общепринятом смысле, а лишь одухотворенным знанием, которое совершенно незаменимо для всех задействованных в ней солдат. Кто пренебрегает таковым, тот добровольно меняет надежное командование на хаос военных событий.

В работах Клаузевица мы видим отражение военного опыта наполеоновского времени. В качестве сравнения генерал, однако, часто приводит материал из войн Фридриха Великого, где он и находил исходные пункты для своих размышлений.

Когда король Фридрих выдвинулся в свою первую операцию против Силезии, он уже располагал обширными знаниями военной литературы своего времени. В частности, ему были близки кампании принца Евгения Савойского[20]. Он часто выражал благодарность трудам Фекьера[21]. 10 лет мира, предшествовавших Семилетней войне, предоставили ему возможность переработать свои наблюдения в обеих Силезских войнах[22]. Одновременно он первым придал учениям своей армии характер непосредственной подготовки к войне. В это время и был создан крупный учебник «Генеральные принципии войны, примененные к тактике и к дисциплине прусских войск». Незадолго до Семилетней войны последовала и работа «Размышления и общие правила войны», которую близкий к нему генерал фон Винтерфельдт[23] назвал «неоценимой полевой аптечкой».

В «Генеральных принципиях войны» король теоретически развивал идею сражения на уничтожение, как он понимал его на основе первых двух войн и его маневров, а также из изучения прошлого. Параллельное сражение, которое он в конце концов взял за правило, всегда приводило лишь к вытеснению противника с поля боя, а вот если бы, напротив, удалось привести в действие массу своей армии против фланга противника в то время, как более слабое другое крыло будет сломлено, то возникла бы возможность не только одержать решительную победу, но и «разбить противника неравными ему силами». Основная мысль, которая происходила из такого косого боевого порядка, проявилась почти во всех сражениях Семилетней войны, хотя формы, в которых велась атака, зачастую менялись. А так как в этом упражнялись в мирное время и в чистом виде, то такая форма была проведена только под Лейтеном[24]. Однако изучение сражений короля всегда показывает его стремление к уничтожению противника за счет воздействия на его фланги и тыл.

И если король желал полной победы, то вскоре он должен был все же признать, что он заходил слишком далеко, когда требовал от своей пехоты, чтобы она, по возможности не открывая огня, шла бы на врага, действуя главным образом штыками. В сражениях Семилетней войны он хотел как можно полнее пользоваться оружием. Но и значение артиллерии он недооценивал. С началом четвертого года войны[25] он все же сделал ее действенным наступательным оружием. Он признавал: «Атаковать противника без того, чтобы обеспечить это (артиллерийским) превосходством в огне, – это словно заставить толпу с палками сражаться с вооруженными войсками, а австрийскую систему с многочисленной артиллерией, сколь бы неудобной она ни была, следует принять, ведь она и противника может научить тому, как искусно использовать ландшафты»[26]. Король писал: «Лучшая пехота мира может в некоторых местах, где она вынуждена сражаться, используя местность против врага и его орудий, прийти в беспорядок. Наша, обессиленная и испорченная как победами, так и поражениями [армия], должна быть бережно использована в тяжелых операциях. Следует обращаться с нею согласно ее внутренним качествам». И хотя король был очень далек от того, чтобы положиться на позиционную оборону Дауна[27], он продолжал: «Австрийцы весьма обогатили военное искусство, однако это не должно помешать нам все-таки одержать над ними верх. Столь умело применяемое ими искусство обороняться дает нам в руки средство атаковать их… И если умению австрийцев, превращенному ими в тактику, можно только раздавать похвалы, то я могу лишь осудить их манеру действий при больших операциях».

Позже король Фридрих воплотил эти принципы на деле. В июле 1759 г. он оставил на укрепленной позиции под Шмоттзайфеном против Дауна небольшие прусские силы, находившиеся в безопасном тактическом положении и приковавшие к себе втрое превосходящие их силы [противника]. Также королю удалось сохранить неприступной, по тогдашним обстоятельствам, позицию армии до подходящего момента для дальнейшего возвращения к маневренной войне. Иным было положение под Бунцельвицем[28] в 1761 г. Позиция была избрана по тактическим соображениям, предполагалось отражать на ней вражеские атаки. Здесь мы видим, как говорит Клаузевиц, короля, «имеющего фронт во все стороны и проводившего все дальнейшее маневрирование, исходя из точки укрепленной позиции»[29]. Тяжелые потери, которые прусская армия понесла в течение кровавого 3 ноября 1760 г. под Торгау[30], заставили короля придерживаться принципа сохранения своих войск в наступательном сражении, и он позволил даже в самых отчаянных обстоятельствах отступиться от избранного метода[31]. Для его действий вполне подходит выражение Клаузевица: «Тот, кто за счет выигрыша времени и экономии сил пытается добиться всего, не обязан будет усиливать энергию войны».

Однако как уже вполне справедливо и красноречиво было сказано[32], если русские и австрийцы не предприняли наступление на Бунцельвицский лагерь, то главным образом потому, что великие свершения Фридриха и победы от Молльвица[33] до Торгау парили в воздухе на этой позиции, делая решения об атаке довольно трудным. И все же уже в самом этом замысле прочного лагеря в Силезских горах, в добровольном отказе от коммуникаций с остальными провинциями прусской монархии заключалась своего рода дерзость. Она основывалась на точной оценке противника и являла собой редкую многогранность военных навыков короля Фридриха. Он знал, как приспособиться к любой обстановке, и полагал, насколько это вообще позволяли ему средства в то время, что свободен от какого бы то ни было влияния традиций и схем.

Так и следует понимать то, что он писал после Семилетней войны: «Если я и должен был вести войну, то я бы разбил свой лагерь лишь на такой позиции, чтобы уже ни в коем случае не быть вынужденным к сражению, если я не считаю этого необходимым»[34], и, в другом месте: «Нам следует явно отразить в своей памяти, что в будущем мы не должны вести войну в иных формах, нежели бой артиллерии или выставление постов – то есть позиций, – что требует усердного изучения местности, а это и определяет силу или слабость постов, а согласно этому военное искусство и принимает формы: от прочной обороны и до успешной атаки»[35]. В 1777 году стареющий король писал: «Искусство генерала состоит в том, чтобы использовать свои войска против врага так, чтобы солдаты его были расстреляны еще до того, как они собственно смогут начать сражение. Для этого необходимо, чтобы огонь противника был бы подавлен за счет нашего в нем превосходства»[36]. Опыт долгой военной карьеры с учетом тяжелого положения его государства с неудобными границами сделал короля осторожнее, спокойнее. Дух порыва к действиям юных лет сменился более рассудительной манерой старости. Воззрения короля теперь придавали возросшее значение воздействию оружия, однако же базовые его представления о сути войны оставались все теми же. Это проявляется в том числе и в его теоретической работе 1775 года, озаглавленной «Размышления о плане кампании»[37].

Там было выдвинуто предположение, что Пруссия, Австрия, Германская империя, Голландия и Англия заключат союз против Франции и выставят вместе 390 тысяч бойцов против 270 тысяч у Франции и ее союзников. Из войск государств, заключивших союз против Франции, во Фландрии будут сконцентрированы 180 тысяч человек. «Не для того, чтобы каждый год давать по сражению и занимать некоторые укрепленные позиции, на что потребовалось бы 7–8 кампаний, а более для того, чтобы вторгнуться в сердце королевства, наступая в направлении на Сомму и одновременно угрожая столице».

На случай войны против Австрии, в которой Пруссия могла быть усилена 30 тысячами солдат русского вспомогательного корпуса, 60 тысяч должны были вторгнуться из Саксонии в Богемию, а 110 тысяч – сосредоточиться в Верхней Силезии, чтобы оттуда наступать по кратчайшему пути и добиваться решительного исхода на Дунае, вынудив австрийцев очистить Богемию. Здесь видно, что стареющий король был далеко от того методического ведения войны, которое было характерно для его брата Генриха[38], австрийцев Дауна и Ласси[39]. И если в поздних работах он и призывал так часто к осторожности, то все же в этом он, очевидно, не видел ни малейших оснований к тому, чтобы передать искусно созданное здание прусского государства в более слабые руки. Поэтому при чтении его трудов мы всегда должны учитывать, что свои самые глубинные размышления он приоткрывал лишь настолько, насколько полагал других способными и имеющими возможность их использовать.

Ведь уже в ходе Войны за баварское наследство[40] в 1778 г., еще при жизни короля Фридриха, стал явно проявляться упадок в ведении им боевых действий. Хотя король с 80 тысячами вторгся из Силезии, а принц Генрих с армией такого же размера, из них 20 тысяч – саксонцы, вошел в Богемию из Лаузица, до «хорошего сражения в Моравии», на которое рассчитывал король, не дошло. Король сомневался в необходимости проведения атаки на сильно укрепленную позицию, занятую австрийскими войсками за верховьями Эльбы. Объяснение действиям Фридриха следует искать, прежде всего, в том, что Война за баварское наследство ни в коем случае не являлась жизненно важным вопросом для прусской монархии. Основная цель, определявшая действия короля в ходе Семилетней войны, теперь послужила иной манере действий. Как раз потому, что тогда для него речь шла о схватке за то, чтобы «быть или не быть», что давало ему силы для блестящих свершений, которые и придали войне, пусть и в форме, свойственной XVIII веку, вполне современный отпечаток.

Вооруженная демонстрация в защиту независимости Баварии – ведь никакого иного основания для серьезной войны 1778 г. не было, естественно, там отсутствовали крупные побуждения, – позволила Фридриху вновь вернуться в этом вопросе к своего рода кабинетной войне, которая, на счастье Пруссии, была столь свойственна ее врагам и в Семилетнюю войну.

Эта последняя война короля, которую сам он называл «безвкусной» кампанией, а в армии прозвали «картофельной войной», имела дурные последствия для духа и образа мыслей прусской армии. Вялые и поверхностные натуры должны были невольно способствовать тому, чтобы вместо кровопролитных дней Праги, Лейтена, Цорндорфа и Торгау недавно проявившийся способ ведения войны был сочтен более мудрым. И все же это был тот же самый царственный герой семи лет, который здесь явно обратился к новому методу. Этот кажущийся отход первого полководца эпохи от ранее исповедуемого им военного искусства должен был сказаться и далеко за пределами прусской армии. Австрийские позиции на верхней Эльбе были без сомнения очень сильны, и средствами линейной тактики к ним действительно было тяжело подойти, однако король не собирался идти на слишком большой риск. В действительности же это были лишь растянутые приграничные позиции. Если же Фридрих и воздержался от таких напрасных действий, то очевидно потому, что тогда повсеместно придерживались кордонной системы, теории, которая в стремлении обеспечить прикрытие всего и вся, исходила из того, что следует встречать наступление противника на широко растянутых позициях, что стало бы самым действенным военным средством. В особенности уверовали в нее австрийцы, полагая, что это и привело к их победе над королем в 1778 г. Кордонная позиция и искусные маневры при уклонении от сражения стали обоими полюсами оперативных и тактических воззрений того времени. Действия принца Генриха Прусского, который в Семилетнюю войну неизменно избегал решительного сражения, в противовес таковым у короля, казались наилучшими.

В Австрии главным сторонником кордонной системы был фельдмаршал Ласи. Этот, кстати, чрезвычайно заслуженный в организационной сфере деятель, будучи в Семилетнюю войну генерал-квартирмейстером Дауна, вполне овладел его осторожной манерой ведения войны. Ласи, заявляя о том, что Дауну удавалось в ходе Семилетней войны часто избирать позиции, которые Фридрих Великий с его меньшими силами был не в состоянии атаковать, признавал, что именно благодаря таким его действиям объединившимся против Пруссии державам в ходе войны так и не суждено было добиться своей цели: разгрома короля Пруссии и раздела его монархии.

И вряд ли стоит удивляться тому, что при таких воззрениях обеим немецким великим державам не удалось подавить французскую революцию, к тому же они бросили в борьбу против нее лишь часть своих вооруженных сил. Но и тактика армий старой Европы уже не соответствовала эпохе. Ведь понятие о чистом линейном сражении уже под влиянием Фридриха Великого существенно поменялось и с тех пор продолжало изменяться. Генерал фон Хён пишет[41]: «К переменам привыкли и редко прибегали к нормальному ordre de bataille[42]. И все же по сути своей принципов командования это не меняло. Оно лишь имело больше свободы в выборе места, где армия должна была бы развертываться, однако еще до отхода туда должны были предложить будущий ordre de bataille и соответственно ему перестроить по ходу марша армию. Теперь уже были исключены развертывания в два эшелона с обратными флангами или же перемешанные друг с другом батальоны и бригады».

Рост вооруженных сил до размера в 100 тысяч человек и соответственно расширившаяся линия фронта увеличили трудности для командования и обусловили необходимость придания ему вспомогательного органа в лице офицеров Генерального штаба. «Однако основывавшаяся на линейной тактике жесткая организация тогдашних армий имела в виду короткую цепочку передачи приказов, даже при самых масштабных задачах, что жестко противоречило технике дела. Все планы и расчеты главнокомандующего должны были увенчаться замыслом и привести в действие огромный механизм, а оперативные решения утрачивали смысл под тяжким грузом деталей»[43]. К варианту, который мог бы помочь в устранении этой проблемы за счет раздела армии на самостоятельные в оперативном отношении соединения, странным образом не обращались. Поэтому армия, которой руководили по принципам линейной тактики, хотя они уже давно были опровергнуты, оставалась в целом неповоротливой. Непосредственно перед началом боевых действий в 1806 г. Шарнхорст[44] добился раздела прусской армии на смешанные дивизии. Но было уже слишком поздно для того, чтобы это нововведение смогло прижиться. Тактическая неповоротливость сражавшихся против Франции армий сказалась еще раз, выразившись в практикуемой тогда системе довольствия из магазинов и требуемого для этого гужевого транспорта. «Кампании Фридриха Великого, – говорит Хён, – были оценены теоретически, однако дух его идей не был осмыслен, а применить непростой для переоценки опыт для наступления пытались и того меньше. Да, чем более занимались его войнами теоретики, тем более отдалялись они от фридриховского духа… Его лишили именно тех форм, которые принесли наиболее блестящие успехи, а последние теперь стали незыблемыми догмами»[45].