Robbie Williams: Откровение

«Я проснулся часов в пять, – рассказывает на следующее утро за завтраком Роб, – расстроенный тем, что Дэвид Боуи не любил меня».

Роб размышляет: может быть, Дэвид Боуи такие чувства стал испытывать после того, что случилось на NetAid. Это было такое благотворительное шоу на стадионе Уэмбли в 1999 году, против бедности. В афише были оба, Уильямс и Боуи. Фестиваль стал одной из главных ступенек в возвышении Роба: «Одна из таких, как Том Джонс на The Brits, Майкл Паркинсон – я вышел на сцену и меня приветствовали в стиле «тот, кого все больше всех любят». Волной любви захлестнуло. Эйфория полнейшая. И я всеми управлял». Роб спел всего пять песен, но это были его топовые синглы: “Let Me Entertain You”, “Millenium”, “Strong”, “Old Before I Die” и “Angels”.

«После меня вышел Дэвид Боуи, и его сет оказался подобран так, как будто не ставилась задача порадовать народ», вспоминает Роб. Боуи включил в программу песни из своего последнего на тот момент альбома Hours: «…И принято это было не очень хорошо».

Может быть, в этом все и дело.

Но чувства – смешанные. «Ну я типа да, оплакиваю потерю, но тут все сложнее уже», – говорит он.

Позже в студии он снова поднимает эту тему.

«А ты-то читал про эту фигню про Боуи, о которой Дилан Джонс из GQ сегодня рассказывал? – спросил он Гая. – Ну где они долго разговаривают на тему того, что в мой успех трудно поверить?»

Роб замечает, что вообще-то и раньше слыхал, что Боуи о нем слегка пренебрежительно отзывается. Конкретно однажды Боуи сказал в интервью BBC вот что: «Я знаю, что есть Кайли, Робби, шоу «Поп-идол» и все такое прочее. От этого никуда не денешься, если ты в деле, так что мне известно все о той части британской поп-музыки, где царит дух развлечений в стиле круизного лайнера».

«Помню, я тогда от этого такой: о-о-о…», – говорит он Гаю. Но Роб понимает, что сам часто разглагольствовал в таком стиле, заботясь более о том, чтобы его слова были интересными и честными, чем осторожными и дипломатичным.

«И я про некоторых людей такое думал», – говорит Роб.

«И о себе», – уточняет Гай.

«Ага», – соглашается Роб.

* * *

Сентябрь 2006 года

В середине тура Close Encounters Роб выпускает новые сингл и альбом, альбом этот он записывал в прошлом году, по большей части в студии, оборудованной на части хозяйской спальни в его лос-анджелесском доме. Работал с массой музыкантов, по большей части друзей своих: «Я так весело еще ни один альбом не записывал. Я его рассматривал как такой альбом промежуточного года, на котором мы с друзьями веселились и кричали: «Смори!». В альбом вошло несколько довольно неожиданных кавер-версий; Роб попробовал себя во всяких эклектичных стилях, в том числе – рэпе. «Я думал, что веселье это слушателю передастся. Я такой: «О, да это ж мое родное звучание, это я на самом деле, моя работа! Блеск! Я нашел то, что надо!». Я делал альбом, который поразил бы меня пятнадцатилетнего».

Альбому он дал название Rudebox – по самой жесткой рэп-песне на нем. Ее же и выпустили первым синглом. В первый же вечер, когда он начал петь эту песню на концерте, ближе к финалу шоу в Хэмден-парке, он понял, что вот эта авантюра заведет его несколько не туда, куда он предполагал. Казалось, что шотландцы, заполонившие весь стадион, вдруг несколько охладели, слегка разочарованные тем, что услышали. Он вспоминает, что его это позабавило, но и насторожило слегка.

Гораздо больший ущерб причинила пресса. Ну или, по крайней мере, одно довольно специфическое, хоть и влиятельное, ее крыло. По иронии судьбы, учитывая, что альбом вошел в историю как некий эпический провал, Rudebox получил несколько положительных рецензий. Но все это заранее уничтожил главный музыкальный критик газеты The Sun, пишущая о попсе Виктория Ньютон (именно ее на недавней вечеринке в Лос-Анджелесе Роб домогался словесно, случайно или не совсем). Она написала очень жесткий отзыв на сингл “Rudebox” – целый разворот под заголовком:

«У Робби вышел САМЫЙ худший сингл».

Чуть более детальный подзаголовок всадил нож еще чуть глубже:

SINGER’S NEW RAP – WITH A SILENT С

И дальше, в самой статье, такое: «Новый трек Робби Уильямса “Rudebox” – это не просто его худшая песня, это самая худшая запись из тех, что я ВООБЩЕ слышала (а вы уж поверьте, что приходилось мне слышать на своем веку дерьма предостаточно)… попробуйте представить себе, что вы с друганами в своей комнатке включили драм-машину и типа «рэп» смешной читаете под нее. Разница только в том, что у Робби есть возможность эту чепуху выпустить на пластинке – у него ж контракт со звукозаписывающей компанией есть. Rudebox? Скорее, Rudeb****x».

Это задало стиль: с тех пор про альбом только так и говорят.

* * *

«Я думаю, что такой прием этого альбома – это просто блядство, – говорит он. – Они годами ждали повода на меня наброситься, прощупывали, и тут вдруг все вместе как начали: Быстрее, он свалился, прыгай на него, бей посильнее, пусть сдохнет, еще, еще, так его!»

Но зачем?

«Ну потому что это явно было слабое место в блистательной карьере».

Вне зависимости от того, было оно таковым или не было, почему, как вам кажется, они ждали повода наброситься?

«Ну это ж их работа, разве нет? Их заработок. Миллион раз говорили: сделай им имя, а потом смешай с грязью».

Смеется.

«Сейчас-то они такие, что не достойны того, чтоб им имя делать».

Не важно, что альбом разошелся тиражом в два миллиона. Это по высоким стандартам Роба довольно удручающий результат, но для большинства других артистов – гигантская цифра. Позже распространился слух о том, что EMI Records вынуждена была горы непроданных дисков Rudebox отправить в Китай, где их раздробили и использовали для поверхности дорожного полотна. Вот во что превратился Rudebox: альбом настолько провальный, что, со всей своей заносчивостью, неуклюжестью и белым мальчиком-рэпером, был раздавлен неизвестными китайскими пригородными рабочими. (Не важно, правдива ли эта история – скорее всего вранье, конечно. «Я более чем уверен в том, что это все выдумка», говорит Тони Уэдсворт, в то время председатель и CEO EMI, указывая на то, что в 2006 году компакт-диски печатались уже настолько быстро, что совершенно не стоило рисковать, запасая на складах их гигантское количество.)

Так Rudebox и запомнят как глупую причуду Робби Уильямса, приведшую к провалу. С историей этой Роб потом часто будет заигрывать, много лет. Он не из тех, кто боится растравливать свои раны. Особенно когда можно повеселить, а здесь юмора хоть отбавляй. Ну и какая разница, что по правде очень мало его альбомов – если такие вообще есть еще – которые он сам любил бы сильнее, чем этот, и что ни один другой настолько точно не отражает его характер и вкус? Как правило, всегда легче и веселей – а может, и менее болезненно – просто подыграть.

* * *

Январь 2016 года

Даже в близком кругу он, прям как в интервью или со сцены, по-всякому высмеивает Rudebox.

Однажды Роб пожаловался Айде, совершенно серьезно притом, что «Тедди меня отталкивает». Он начинает такую беседу, которую ведут все родители, когда подросший ребенок начинает изучать и пытается понять окружающий мир, и его поведение меняется день ото дня.

«Наверное, – предполагает Айда, – она наконец послушала Rudebox».

* * *

Утром за завтраком Роб читает Тедди книжку «Все какают». Потом едет к психотерапевту. Он периодически ходит к врачу – почувствовав, что надо. Сегодня у него новый доктор, они еще не общались. После приема он делится впечатлениями: «Я говорил очень много, долго. Но доктор мне очень понравился».

Он уточняет кое-что, о чем именно говорили: «О том, как я не хочу общаться с людьми и как паникую, когда я не дома, хотя не так сильно здесь, как в Юкей. И что когда сажусь в самолет или выхожу из машины – то обосраться могу». Потом добавляет: «И я еще рассказал типа про траты. Меня пугает, как утекают деньги, потому что я не умею быть взрослым».

Он смеется, потом продолжает.

«Я серьезно. Я не шутил, ничего не приукрашивал, не прятал счет, не ходил в супермаркет – здесь у меня прогресс слабоват. У меня здесь дети, а если деньги уйдут, то я не знаю, что делать. Я пойму как, достаточно быстро, но…»

Тут он сам понял, как это звучит. Что вот это вот то, что его беспокоит. «Я знаю, – признает он, – что по-настоящему это проблема из серии “сердце кровью обливается”». Но по-настоящему для меня это и есть моя жизнь».

А если вы – Робби Уильямс, то какой вам смысл, придя к врачу, разговаривать о чьих-то проблемах?

* * *

Ближе к вечеру, сидя с Майклом и Дэвидом, Роб высказывает одну просьбу. В который раз.

«Мне, Майкл, новый компьютер нужен». Он показывает трещину в том компьютере, которым он сейчас пользуется.

«Ты что, снова его ронял?» В вопросе Дэвида скорее веселье, чем что-либо еще.

«Чувак, за последние полмесяца он у меня пять раз падал», – отвечает Роб.

Но тут он с радостным возбуждением делится новым открытием – что вина за это и другие подобные несчастья лежит, возможно, не полностью на нем.

«Доктор спросил, а вот в детстве вы теряли ли вещи, роняли их, не могли сконцентрироваться… И я такой: ну да!»

И его радует то, что это может означать.

«Так что, – провозглашает Роб, как будто это значит как минимум в одном смысле, что за все за такое с него можно снять ответственность, – это обстоятельство».

* * *

На следующий день в гости приезжает продюсер Стюарт Прайс – в теннис поиграть. Роб упоминает, что вчера начал курс психотерапии. «И он мне такой: ставили вам в 15 или 16 лет диагноз депрессия?» – говорит Роб и заливается смехом. Ну абсурд же – как кто-то может подумать, что в Британии может такое происходить?

«Да уж, такого у нас в Британии нет», – соглашается Стюарт. (Он тоже англичанин.)

«Я вообще о таком узнал только когда в клинику попал, – говорит Роб. – Что? Я это могу называть каким-то термином?»

В теннис выигрывает Стюарт, но Роб отыгрывается за бильярдом. Потом они совершают мандариновую прогулку с Крисом Бриггсом и Дэвидом. Пока идут, Роб уже по-другому, более сжато и сухо, рассказывает, как был у врача:

«Я заговорил об Айде и детях, и добрался до того, что мне надо исправить самооценку».

Все смеются.

«Нет, – возражает он, – именно так и произошло».

* * *

Декабрь 2006 года – февраль 2007-го

В первых числа декабря Роб отправил мне мейл из Австралии:

«Год ужос нах… почти кончился… потом смогу наконец башку в порядок привести… пора менять все уже… в итоге весь тур и все, что он сделал с моей головой, будет мощным (духовным) даром. Но сейчас… и т. д.».

* * *

Последний отрезок тура Close Encounters стартовал в конце ноября.

«В Австралии было реально жестко, – вспоминает он. – Я не спал. Мне от синдрома дефицита внимания и гиперактивности прописали таблетки, а они, конечно же, содержат амфетамин, на который я, конечно же, подсел, так что одна таблетка не действовала на меня, две не действовали, три, так что я стал уже горсть зараз принимать. А это как мешок Pro Plus съесть: тебе сразу страшно, неуютно, с ума сходишь, паранойя».

Последний концерт состоялся в Мельбурне 18 декабря 2006 года.

«Не спал вообще, – рассказывает он. – А надо было выходить петь перед восемьюдесятью тысячами народу или сколько их там было. Это вот напрягало сильно. Себя подвести, их подвести, подвести тех, для кого я работаю. И к тому же отыграв в том году несколько успешных концертов и понимая, на что я способен – вне зависимости от того, считаю я себя этого достойным, или нет. А в тот вечер – ну точно нет. Энергии у меня уже просто вообще не осталось. Я был затраханным. Но о концертах, которые оказались дерьмовыми, никакой волны плохих отзывов не было. Так что я объявился и выдал все, что у меня оставалось, пусть и в измененном состоянии».

После этого – обратно в Лос-Анджелес. Теперь наконец-то у него есть время и место, чтобы расслабиться, прийти в себя, выздороветь.

Но так не случилось.

«Никакого облегчения, – говорит он, – потому что я понимал, что придет какая-то расплата – душевная, физическая и умственная – за то, что я только что прошел».

Когда твой мир рушится, подчас трудно это остановить.

* * *

После любого тура всегда какое-то время тяжело.

«Даже когда ты заканчиваешь тур совершенно трезвым, потом происходит страшный упадок. В восемь вечера твое тело само включается в режим «Привеееет! Слышите меня??? Let me entertain youuuuu!!!» А что делать – ты не знаешь. Вот так бьешься об стену, я бы сказал, месяц после тура. Потому что там все распланировано: «В только-то часов столько-то минут идешь туда-то, делаешь то-то…»

На сей раз он в еще большем раздрае.

«Я полагаю, что это был… – он подбирает слово, – срыв». Затем распекает себя за то, что плясал вокруг слова: «Конечно, ну конечно же это был он».

Ну а когда тур уже состоялся, о чем вы думали?

«Я к тому моменту вообще не думал. Я столько таблеток съел, что изменился… так, что, может, это уже и не исправить. Столько переварил веществ, что с ума сошел».

Вы вернулись в Лос-Анджелес. Там что происходило?

«Совсем не сложно получить чего хочешь, оно всегда где-то близко – поскреби поверхность и что-то обнаружится. Странное дело: когда ничего не ищешь, ничего к тебе и не идет. Я за те годы, что трезвым был, такое заметил: когда кто-то нюхает кокаин – меня нет с ним в туалете, и экстази мне никто не предлагает. Короче, когда ты с темы соскочил – все, ты с нее соскочил. Вообще не в курсе ничего. Блаженное незнание. Но вот когда ты употребляешь, ты все находишь за секунду. Так что когда я вернулся в Лос-Анджелес, я принялся покупать очень дорогие наркотики. Я вообще сидел на «Адероле». У себя в комнате занюхивал кокаин. Но от кокаина мне ничего хорошего – у меня от него в башке что-то перещелкивает, что я кудахтать начинаю, как курица. И не я поднимаюсь, а меня сносит куда-то в сторону. И никаких быстрых разговоров, тешащих эго, а просто ужасная печаль: я один в комнате, параноик испуганный».

Занятие, похоже, не очень привлекательное.

«Совсем не привлекательное».

Тогда почему вы это употребляли в таких обстоятельствах?

«Потому что зависим был. На “Анонимных алкоголиках”, на терапии и в рехабе тебе говорят, что при рецидиве ты начинаешь там, где бросил, и набираешь еще. Точно это у меня и было. В 1995 и 1996 году было нечто изумительно-гедонистическое, такое не вернешь – сексуальность и полная оторванность. Много адских ночей, но также просто полный отрыв, моему телу и мозгу нужны только секс, наркотики, рок-н-ролл и место, куда надеешься вернуться когда-нибудь. Так что, думаю, я просто хотел воссоздать то время. Но получилось неважно. Не справился вообще. Уже кишка тонка на все на это. Грустно, встаешь на тот путь – это как написать самому себе записку самоубийцы. Я тогда не понимал, но все разваливается моментально: искажается реальность, твои ощущения, когда надо остановиться, и тут уже начинается настоящая зависимость, по-серьезному. Да, вот в таком месте я побывал… Я бы сказал – умирал медленно, но умирал-то я быстро. Левая рука немеет – обычное дело. Один поклонник дал мне «Сероквель» – это вроде от шизофрении таблетки или типа того. И в любом случае тяжелая смесь кокаина с этими таблетками обеспечила мне «приход» в худшем смысле. Ноги не слушались. В ванной я упал, ударился о футляр выключателя бровью, сорвал его и типа валялся потом на полу в луже собственной крови. Так и лежал. Но хотя бы свет включил – это плюс, так что мог видеть, что вокруг».

Это заставило вас задуматься над тем, что вообще с вами происходит?

«Я уже до такой точки дошел, где все равно – жив ты или мертв. Это не самое здравое место. Мягко говоря. Но просто зависимость и все, что я принимал, довели меня до того, что мне было уже плевать».

Так думали ли вы, что вы в опасности?

«Ага. Понимал, что в дерьме».

И о чем думали?

«Думал: помираю, но это меня не волнует».

Грустная мысль.

«Да вообще кошмарная. Я, понимаешь, в очень-очень темных местах оказался. Самых, наверное, мрачных, куда только можно добраться. Если есть какие-то уровни там – то снова их посетить я не хочу».

А почему вам было все равно?

«Я думаю, что зависимость уничтожает саму способность к неравнодушному отношению. Собственно, поэтому так много народу умирает, будучи наркозависимыми. У меня лично была самая гигантская апатия в жизни».

А дни как строились?

«Днем я приходил в себя после того, что было ночью».

А ночи?

«Ну снова шлялся и все делал, что обычно».

А остальное время?

«А не было никакого остального времени. Все – только это».

* * *

Странно, но единственное, что не употреблял Роб даже в самые плохие времена, – выпивка.

Одна из причин, как он вспоминает – если он честен сам с собой – чистое тщеславие.

«Выпивка, – утверждает он, – делает меня гигантом».

Возможно, и какие-то рудименты гордости остались – он до сих пор упорно вспоминает это маленькое достижение: «Я столько прошел без выпивки – и сейчас не пью».

И возможно также, по его словам, таким способом он заговаривал себя – не так, дескать, все плохо. А если бы пил – ну, тут уж пришлось бы признать, что на самом деле у него проблемы…

* * *

В начале февраля я проезжал Лос-Анджелес и зашел к нему в гости.

«Помню, ага».

Вам было плоховато.

«Ага, с ума сходил».

Внезапно звонил телефон и вы бежали на улицу кого-то встречать.

«Ага, там так было: окно машины опускается, из него высовывается рука с пакетиком, я беру его, отдаю деньги, и никто со мной, как с настоящим наркоманом, не разговаривает. Чистый бизнес: товар привез – уехал. Обычно я с дилерами болтаю».

Я помню, что странный способ маскировки был избран: ты типа говорил, пойду-ка я и занюхаю кокс в одиночестве.

«Ага».

Даже тогда, в то жуткое для тебя время, ты как будто воспроизводил режиссерский комментарий.

«Ага, правду говорю с усилием. По большей части».

А я помню, пока тут гостил, что ты довольно много времени валялся в постели, все время мне рассказывая про те страницы в автобиографии Гари Барлоу, которые тебя особенно раздражали.

«Ага. Когда ты закидываешься немеряно “Адеролом”, тебя может заклинить на чем угодно. И до рехаба меня конкретно клинило на автобиографии Гари Барлоу».

Я подумал, что тебя взбесила некая несправедливость в этой книге.

«Взбесила? Ну, пока он не написал “Я был абсолютным говном по отношению к Робби Уильямсу и хочу воспользоваться данной возможностью попросить прощения, и не могу дождаться возможности все исправить…”, я так и думал».

Этот визит получился проблемным. В художественной литературе, когда персонаж катится по наклонной, в сюжете есть момент, когда главный герой вдруг понимает, что происходит. Тут у всех с глаз пелена спадает, все вдруг в курсе, и начинается исцеление. Но одна из нерешаемых проблем с Робом заключается в том, что во всех трудных ситуациях, включая эту, он умеет показать, что-де он все прекрасно осознает всю трудность своего положения и прекрасно понимает, как вы его видите, и разговаривает с тобой об этом он совершенно честно и открыто, и даже предвидит все твои хорошие мысли и добрые советы – вот прямо как со мной в тот вечер у него дома. И на самом деле вот это вот самоосознание ситуацию только ухудшает, потому что подрывает надежду на то, что он внезапно поймет.

А что он должен понять, если он и так уже все прекрасно знает?

* * *

Можешь ли ты сказать, что окружающие за тебя волновались?

«О да. Окружающие волновались. Поэтому вмешались, отправили меня в клинику и тем спасли мне жизнь».

Через пару дней после моего визита в Лос-Анджелес должны были заехать его менеджеры, Тим Кларк и Дэвид Энтховен. Они сообщили Робу, что есть разговор. Он сразу понял, что имеется в виду. Он уже почти ополоумел, но дураком не был. «Я уже лежал в рехабе, и знал, что там так скучно, что мозги высыхают. Это было последнее место, где мне хотелось бы оказаться. Также это означало, что моя зависимость закончится, а я уже втянулся очень сильно».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.