Без боя не сдамся

Однажды он пришёл домой и услышал из коридора собственный голос. «…like Jesus to a Child», – неслось из его комнаты. Алексей замер в ужасе: как отец мог найти записи? Он же так далеко их запрятал! Не зная, лучше уйти или принять на себя бурю, Алёша стоял на пороге. Впрочем, пути к отступлению уже не было: показался отец. Он медленно снял пиджак с мощного торса, ослабил галстук и закатил рукава. Налитые по-бычьи глаза уставились на сына.

– Посмотрел я, как ты кривляешься и визжишь бабьим голосом, – пренебрежительно процедил Михаил Иванович.

Алёша молчал.

– А ты, оказывается, из «голубых»…

Сын продолжал молчать, но возмущение серой пеной всколыхнулось в душе, увеличиваясь с каждой секундой. Отец с угрожающей издёвкой добавил:

– Если ты собрался подставлять зад мужикам, я лучше сразу тебя покалечу, чтоб дурь вылетела.

Привычный страх перед отцом подмяла неконтролируемая ярость, и Алексей ударил ему под дых первым. От неожиданности Михаил Иванович согнулся и захрипел:

– Ах ты, сука!

Со слепыми от ненависти глазами Алексей монотонно, как робот, бил по гладко выбритому, красноватому лицу, пока отец не выпрямился и не отразил удар. Алёша отскочил в сторону. Не дожидаясь, когда отец, сплюнув на паркет кровь из разбитой губы, забьёт его до полусмерти, Алёша выбежал из дома. В сумке лежал паспорт и пара тысяч на репетитора. На первое время хватит. Алёша нёсся так быстро, как только мог. Запрыгнул в маршрутку и обмяк, устав после взрыва эмоций. Он знал одно: сюда больше не вернётся. Он теперь сирота: нет тирана-отца, и никогда не было шлюхи-матери, что бросила его беззащитным рядом с этим монстром.

Глава 5

Пёс

Машу разбудил не грохот автомобилей за окном, а его отсутствие: только птичий щебет звонко будоражил тишь станичных улочек. Лучи солнца ложились мягкими полосами света между двумя кроватями. Напротив, уткнувшись носом в подушку, спала Катя. Маша спрыгнула с койки и радостно пропела:

– Ка-атька! Просыпайся! Уже утро!

Но подруга только махнула рукой и, пробормотав что-то невразумительное, перевернулась на другой бок.

– Ну, Ка-ать, Катюш, Катёнок, вставай.

Та сморщила нос и не откликнулась.

– Так, да? Ладно, – буркнула Маша и отправилась в комнатку напротив.

Подмяв под себя простыни и смешно свесив с кровати узкий зад в обтягивающих чёрных трусах-боксёрах, Юра сопел за двоих. Маша на цыпочках подкралась к нему и тихонько позвала:

– Юра-а!

Тот оторвал от подушки голову и, ничего не соображая со сна, недовольно бросил:

– Имейте совесть. Я в отпуске. Побью.

Маша вздохнула. Подёргала дверь к Вике и Антону. Заперто. Она обиженно надула губы. Не будить их, видите ли… Сонное царство! А ей что прикажете делать? Умирать от скуки? Нет уж! Спите тут сами!

В нетерпении Маша натянула белый спортивный костюм, и, завязав волосы в хвост, вприпрыжку выбежала во двор.

Приятная свежесть коснулась щёк, чистый воздух вливался в ноздри, омывая прохладой лёгкие. За зелёными вершинами надменно высилось плато, сверкающее белизной снежной шапки. Лёгкий ветер шелестел листвой – лес был совсем близко – рукой подать. Засунув планшет под мышку, Маша выскользнула за ворота – раз уж все такие сони, она сама отправится осваивать местность.

Настроение было чудесным. Умытая росой природа, как дитя, выглядела сейчас особенно нежной, невинной. Свернув с извилистой дороги, Маша спустилась к речке и зашагала по камням вдоль берега, с любопытством рассматривая домики на той стороне: то жилые, с детскими колясками, цветными игрушками во дворе и развешанным на верёвках бельём, то заброшенные, с выбитыми стёклами, опутанные виноградом, окружённые громадными зонтами белокопытника.

Речка свернула вправо, огибая валун. По желтоватой протоптанной тропе Маша поднялась на пригорок. Дорожка повела дальше – через расшатанный мосток, сквозь заросли фундука, по-над набирающей мощь горной рекой.

На скалистом выступе, нависшем двухметровой стеной над бурлящими водами, Маша остановилась. Носком кроссовки столкнула камешки с высокого края – бирюзовая вода поглотила их мгновенно. Маша отошла на шаг от обрыва и потянулась счастливо. Красиво вокруг! Для полного удовольствия не хватало только музыки. Она достала было наушники, но, передумав, нажала на виртуальную кнопку планшета. Пространство над чашей заводи, над огромными серыми камнями, рассыпанными неведомым великаном по ту сторону бегущей к западу воды, заполнила композиция Яна Тирсена и понеслась эхом дальше.

* * *

Алёша поднялся до рассвета. Вместе со всеми на молитвенном правиле прочитал молитву мытаря и предначинательную, молитву ко Святому Духу и к Пресвятой Троице, молитву Господню и Тропари Троичные, Символ веры и молитвы Макария Великого, а потом мысленно воззвал к иконе Спасителя: «Сохрани мою душу, Господи, в чистоте от греха прелюбодеяния, от блуда и бесовских мыслей! Избавь мене, Господи, от встреч всяких, проведи мой путь в благом одиночестве. Наставь мене, Господи, на путь истинный!» Осеняя себя крестом, он, как должно, отбил двадцать земных поклонов.

После постной трапезы похожий на бухгалтера Никодим, отец-эконом, зачитал по списку послушания для братии и трудников, отмечая что-то карандашом в большом блокноте. Никодим Алёшу недолюбливал, да тому было всё равно.

Нахлобучив на пшеничные волосы скуфью, в длинном сатиновом подряснике Алёша побрёл в лес за боярышником – выполнять, что велено. Кудлатый, бурый с белыми подпалинами пёс Тимка увязался следом. По дороге к поляне он радостно гонял вокруг послушника, тыкался в пальцы мокрым носом, прыгал на него, пачкая чёрную ткань желтоватыми отпечатками крупных лап. Алёша смеялся и кидал кудлатому другу палку.

Пока послушник набирал в мешок алые ягоды, Тимка куда-то запропастился – должно быть, учуял белку или нашёл для себя интересную диковину. Исцарапавшись вдоволь о шипы кустарников, но набрав мешок почти доверху, Алёша сел на траву, прислушиваясь к неугомонному хору лесных обитательниц, разделяя их на голоса – маленькое музыкальное удовольствие, в котором он не мог себе отказать. Послушник взглянул вверх на объятые полупрозрачной дымкой сиреневые вершины. И вдруг в блаженную тишь ворвалась музыка. Это было совсем не то, что периодически доносилось из станицы. Нежная, переливчатая и одновременно ритмичная мелодия струилась по воздуху, будоража и волнуя. Алёша давно не слышал подобного – с тех пор, как живёт в скиту. А незнакомая композиция вызывала любопытство, манила изумительно красивыми фортепианными трелями и фирменными, сочными причмокиваниями электронных тарелок – такими, что всегда ему нравились. Мелодия на верхних октавах казалась прозрачной, лазурной с прожилками розового, как небо на рассвете после дождя. Она летела ввысь, к горам, и Алёша не мог усидеть больше на месте. Он рванулся и чуть не упал, зацепившись за куст. На треск рвущейся ткани послушник не обратил внимания, стремясь скорее туда, к чудесной, насыщенной гармонии звуков.

Добежав до реки, он остановился как вкопанный, увидев сквозь орешник девушку в белом. Алёша вспыхнул, узнав в ней вчерашнюю насмешницу. Её длинные рыжие волосы, убранные в хвост, отливали медью на солнце. На большом камне рядом лежал тёмный сенсорный экран. Из динамиков донеслись последние ноты волшебной мелодии, и музыка оборвалась.

У ног незнакомки крутился Тимка. Он льнул к ней, как щенок, и девушка чесала ему за обвислым ухом. Смеясь, она приподнимала его, как крыло бабочки, теребила Тимку за шею, будто собственного любимца, принёсшего комнатные тапочки, и шутливо приговаривала: «Ах ты, хороший собак! Весёлый птичк! Ты откуда взялся? Ну-ну, что? Где твой хозяин?»

Высунув язык и виляя хвостом, оставляя на белой материи брюк тёмные шерстинки, Тимка беззастенчиво показывал, как ему нравится всё, что с ним делали. Предатель!

Алёша развернулся, собираясь уйти, но вдруг она окликнула:

– Ой, здрасте! Это ваш пёс?

Не оборачиваясь, Алёша буркнул: «Нет».

* * *

– Эй! Это ваш пёс? – настойчиво повторила Маша, не услышав ответа. – Я же с вами разговариваю! Вы бы хоть оглянулись.

Стройный парень в длинном одеянии резко повернулся, ветка фундука сбила с его головы круглую шапочку. Схватив её на лету, послушник недружелюбно посмотрел на Машу.

Он был до неприличия привлекателен: тонкий прямой нос, будто высеченный аккуратной рукой скульптора, высокие скулы, взъерошенные, давно не стриженные золотистые волосы. Не портил его даже белый шрам, пересекающий левую бровь, и юношеская неопрятная борода, тёмным контуром подчёркивающая правильный овал лица и упрямый подбородок. Его красивые, большие, чуть удлиненные глаза окрасились свинцово-серой, предгрозовой тяжестью. Сделав шаг вперёд, он проговорил, чеканя слова:

– С вами? Разговаривать? Думаю, не о чем. Пойдём, Тимка!

Покраснев, Маша сглотнула. На ум снова пришла чёрная тень, следящая за ними вчера. «О Боже! Дура я! Какая же дура!» В растерянности она отступила назад. Кроссовка скользнула по неустойчивому камню и, теряя равновесие, Маша с криком упала навзничь. В доли секунды холодные волны реки сомкнулись над головой, заливая ноздри, больно обжигая глотку. Ничего не понимая, Маша барахталась, чувствуя, как её закручивает потоком, утягивает куда-то вглубь.

Послышался всплеск, и сильные руки в несколько рывков вытолкнули её на поверхность. Глаза резало, Маша жадно пыталась вдохнуть, закашливаясь и выплевывая попавшую в горло воду, а парень тащил её за собой к торчащему из скалистой стены обломку. Она уцепилась за камень, хватая воздух ртом. Послушник подтянулся и вылез на валун, а затем, склонившись, вытянул и Машу.

Дрожа от страха и холода, она не сразу пришла в себя. Обхватив колени, Маша посмотрела на кружащие воронкой воды в бирюзовой чаше. Сверху та казалась совсем не глубокой.

Пёс бегал вокруг Маши, заливаясь лаем.

– Молчи, Тимка, – велел послушник и спросил: – Плавать, что ли, не умеете?

– Умею. Я испугалась, – хрипло, в нос ответила Маша. Она украдкой взглянула на своего мрачного спасителя с точёным профилем. С его носа и мокрой стружки светлых волос крупными каплями стекала вода. Худощавый, мускулистый торс облепила влажная чёрная ткань. Отдышавшись, парень вытер лицо рукой и принялся выкручивать тяжёлый подол.

– Встаньте с камня. Простудитесь, – буркнул он.

– Угу, – кивнула Маша, поднимаясь с валуна.

Голова закружилась, и её качнуло. Послушник подскочил к Маше и, не церемонясь, оттянул подальше от края:

– Снова свалитесь.

– Не-ет. – Маша пересела на кочку, поросшую травой. В кроссовках хлюпало, насквозь вымокший костюм в прохладе утра вызывал озноб. Сняв обувь, Маша вылила воду и начала расстегивать молнию на кофте, но, вспомнив вчерашнее, остановилась и покраснела.

– Что? Сегодня шоу не будет? – с усмешкой спросил он и, презрительно смерив взглядом, добавил: – Обратно сами дойдёте. Под ноги смотрите.

Не дожидаясь ответа, он натянул на мокрые волосы скуфью и, подобрав подол, стремительно ушёл в лес. Пёс помчался за ним.

Маша стянула с себя мерзостно липнущую куртку от костюма, и, пытаясь согреться, побежала к дому. Её одолевал вопрос: «Зачем молодому совсем парню уходить в монастырь? Зачем?!» И только увидев белые домики станицы, Маша вспомнила, что так и не поблагодарила послушника за спасение.

Глава 6

Меломан

– Чего ты бродишь ни свет ни заря? – спросил её Юрка. Он стоял в одних трусах на пороге домика, потягиваясь и зевая.

– Погулять хотелось, – бросила Маша.

– Придумала тоже, – пробормотал он. – О! А чего ты такая мокрая?

– В речку бултыхнулась.

– Ого! – присвистнул Юра. – Прям в одежде? Жаб решила попугать?

– Как видишь. Вытащили, слава богу… Монах вчерашний.

– И что? Приставал? – хихикнул Юрка.

– Это ты пристаёшь с дурацкими вопросами.

Маша прошла внутрь домика, шлёпнув по голому плечу Юры хвостом влажных волос.

Юрка отскочил:

– Бр-р! Лягушка! – И, подтрунивая, выкрикнул Маше вслед: – Я б тоже к противным, холодным рептилиям приставать не стал!

В их комнатке Катя только продирала глаза, взъерошенная и чуть опухшая ото сна. Снимая на ходу одежду, Маша улыбнулась:

– Привет, соня!

– Хай, детка! Там что, дождь?! – хрипло пробасила Катя. У неё даже шёпот выходил раскатистым, неправдоподобно громким, а голос никак не вязался с женственной внешностью.

– Ага. В окно посмотри, – хмыкнула Маша, набрасывая халат. Захватив с тумбочки принадлежности для купания, она направилась к пристройке с душем. У фанерной дверцы Маша остановилась, глядя на пытающегося освоить деревенский умывальник Юрку.

– Зря мы вчера над ним прикалывались, – задумчиво сказала она.

– Над кем? – не понял Юра.

– Над монахом. Он-то меня спас… Но ты б слышал, как он со мной разговаривал. Как с последней…

– Тю! – ухмыльнулся Юрка. – Не парься! Понятно всё. Пацану секса захотелось, а принципы не позволяют. Велика проблема!

– Не знаю, – вздохнула Маша. – Нехорошо вышло…

– Во даёшь! Влюбилась? – хохотнул Юрка.

– Сбрендил?

Маша брызнула водой из умывальника на Юру. Под его возмущённый вопль она залилась смехом и вошла в душ, думая про себя: «Нет, ну надо ж было такому парню в монахи податься! Красивым нужно запрещать».

* * *

Никита пришёл точно к завтраку. Коль скоро речь заходила о дармовом перекусе, нюх проводника не подводил. Пока ребята за столом баловались, словно дети в летнем лагере, таская друг у друга ароматную землянику из вкусной каши на сгущённом молоке, Никита заглатывал один за другим аккуратно нарезанные кусочки копчёной колбасы, ломтики сыра и прочие угощения.

Когда хозяйка опустила на стол круглый поднос, чуть не выплеснув чай из полных чашек, парни начали обсуждать, по какому маршруту сегодня пойти, и Никите пришлось снизить темпы уничтожения еды.

– Маш, а у тебя есть в планшете GPS? – спросил Антон.

– Наверное, во всех есть, – рассеянно ответила она.

– Тащи его сюда, сейчас посмотрим. Если что, в Гугл карту загрузим по-быстрому…

– Упс, его нет, – всплеснула руками Маша, понимая, что забыла планшет на камне у речки.

– А где он? – удивился Антон.

– Кажется, потеряла… – покраснела Маша. Секунду спустя она сорвалась со скамьи, бросив на ходу: – Я – в лес, может, он так и лежит себе на камушке…

– Я с тобой… – воскликнули хором Катя и Юра.

– Я сама, – крикнула Маша, выбегая на улицу.

В два раза быстрее, чем утром, она пронеслась вдоль речки, не обращая теперь внимания ни на домики, ни на природные красоты. Едва она ступила на мостик, её слуха коснулась знакомая мелодия: Ри Гарви допевал последний куплет Аллилуйи из Шрека. Вслед за секундной паузой громче подала голос Бейонсе, но тут же замолчала. Следующая за ней песня Нюши тоже оборвалась на первом куплете.

«Да это же мой плейлист!» – поняла Маша и ускорила шаг. Под ревущие гитарные аккорды «Линкин Парк» она зашла в орешник. Тропинка вывела к знакомому выступу над рекой.

На продолговатом камне сидел её спаситель. Покачиваясь в такт забойному ритму, отсчитывая его ступнёй в стоптанной кроссовке, послушник выглядел обычным парнем, а не суровым приверженцем монастырского устава. Парень с неподдельным интересом смотрел на экран планшета, улыбаясь так, будто встретил старого знакомого. А самое странное – он потихоньку и очень точно подпевал по-английски «Numb», явно понимая, о чём поёт.

Изумлённая Маша засмотрелась на послушника, но потом подошла ближе.

– Привет. Нравится рок?

Парень вскинул глаза и вскочил так, будто его поймали на месте преступления. Он скользнул пальцем по сенсорному экрану, и музыка заиграла совсем тихо. Послушник протянул гаджет владелице:

– Вот.

Маша не взяла, придержав ладонью:

– Ты мне жизнь спас, а я даже не поблагодарила… Можешь слушать, сколько хочешь.

Парень пожал плечами. По его лицу было видно, как борется в нём желание оставить айпад и решимость отдать его. Он всё же покачал головой и сказал:

– Нет. Спасибо. Нам нельзя слушать мирскую музыку.

– Правда? – удивилась Маша. – Почему? Это же часть современной жизни, современной культуры.

– Нет. – Послушник настойчиво вложил планшет ей в руки.

– Но тебе же нравится, я видела!

Он лишь произнёс:

– Мне надо идти.

Под гитарные переборы вокалист Limp Bizkit чуть слышно простонал:

No one knows what is liketo be the bad man, to be the sad manbehind blue eyes[2].* * *

Задумчивая, Маша вернулась в станицу. Весь день, гуляя с друзьями по лесным зарослям, она то и дело всматривалась в тени, будто желая угадать за валунами и скалами, за мохнатыми лапами пихт красивое худощавое лицо. Она была рассеянна и пропускала мимо ушей увлекательные истории Никиты, который сыпал ими, как заправский гид.

Вечером после ужина, к всеобщему удивлению, Маша вызвалась помочь Семёновне вымыть посуду. Протирая вафельным полотенцем тарелки, Маша наконец спросила:

– Лидия Семёновна, а монахи из скита в станицу приходят?

– Из скита? – переспросила хозяйка. – Да зачем тебе?

– Так просто. Любопытно.

– Ну, они показываются иногда, когда нужно. По выходным батюшка в церкви служит, часто кто-нибудь с ним приходит: молебны поют, порядок наводят или чинят, если что сломалось. Монахи из Святодухова скита тихие все. Их почитай нету для нашего мира. Молятся да работают. У них там и коровы, и птица своя, и огороды. Да ты небось вчера сама видела. От работы не отлынивают. Не то, что наши лоботрясы.

– Там, наверное, строго у них?

– Не знаю, – ответила Семёновна, – говорят, батюшка хороший, отец Георгий. Настоящий такой. Вроде бывший афганец. У него пальца на руке нет – может, и правда, воевал. Хотя наш народ и языком потрепать не дурак.

– Спасибо, – улыбнулась Маша. – А вы на службы ходите?

– Бывает.

– А я ни разу не была.

– А ты сходи. В субботу. Только прикройся, – хозяйка обвела руками фигуру постоялицы, – ну, там, кофточку позакрытее, юбку длинную, если есть, платочек на голову. Батюшка хороший, но строгий. В восемь утра они начинают.

– Спасибо, – повторила Маша.

– На здоровье, – крякнула Семёновна.

Но, вернувшись к друзьям и их беззаботной трескотне, Маша махнула рукой на эту затею. «Похоже, я съезжаю с катушек. Он – монах, и не о чем тут думать».

Французского вина уже не осталось, но сливовая настоечка а-ля Семёновна на вкус была превосходна и веселила, как забористый виски. Из-под беседки в саду вечеринка вскоре переместилась на усыпанный серо-белой галькой берег реки. Под чернильным небом с частыми вкраплениями звёзд ребята разожгли костёр. Круглые камни, раскалённые пламенем, скоро начали трескаться с громкими хлопками. Под хохот друзей Вика с визгом отскочила, перевернув бутылку и пластиковые стаканчики на камни.

Из динамиков ноутбука страдальчески запела о фальшивой любви Рианна: Te amo, Te amo… She says to me…[3] Катя встала и, потянув Машу, по-мужски закрутила её, а потом, обхватив за талию, наклонила партнёршу до земли. Танцуя, они то шутливо обнимали друг дружку, прижимались и изображали страсть, то, щёлкая пальцами, как мексиканки, и подбирая другой рукой несуществующие юбки, выплясывали латину, вихляя бёдрами.

Привлечённые музыкой, подтянулись скучающие туристы и местная молодёжь. Окружив костёр со всех сторон, они хлопали и свистели расшалившимся девушкам. На смену Рианне зазвучало какое-то клубное безумие, разрывая динамики, и берег превратился в ночной клуб. Молодёжь бесилась, кто во что горазд.

Запыхавшаяся Маша присела на большое дерево, вцепившееся в берег сухими растопыренными сучьями, окружённое раздавленными жестяными банками из-под пива и пустыми бутылками. Из-за облака жёлтым зрачком выкатилась луна и уставилась на развлечения крошечных человечков.

Маше снова вспомнилось лицо монаха и подумалось, что, наверное, несчастье заставило красивого парня стать отшельником, и посреди безудержного веселья ей вдруг стало грустно.

Глава 7

Колодец

«Как они живут там?» – задавалась Маша вопросом, пытаясь представить быт монахов в скиту: на каких кроватях спят, что едят, чем занимаются… Попытки были тщетными. Да и откуда ей было узнать? Википедия извещала лаконично, что скит – это уединённое, закрытое место для отшельников от посторонних, где они живут в трудах и молитвах, давая обеты более строгие, чем в обычном монастыре. А в обычном монастыре какие обеты дают? – Не понимала Маша. И кто они – монахи? Люди, сбежавшие от общества, потому что не ужились с другими, места себе в жизни не нашли? Или святые, устремлённые к чему-то высшему, готовые жертвовать собой и радостями жизни во имя веры? Это казалось совсем абстрактным, придуманным, взятым из книг.

Маше хотелось забыть о встрече с послушником, как о сотне других, избавиться от того смятения чувств, что никак не оставляло её. Но непрошеные и неуместные мысли о парне в чёрном подряснике приходили сами, вмешиваясь в привычный порядок вещей. Не столько внешняя красота парня, сколько невозможность его понять не давали покоя. Маше вдруг стало интересно, откуда у него шрам на брови? Сколько ему лет? Как его зовут?

Хотя, по сути, какое это имело значение: он не для мира сего, и не для неё он. Никоим образом. Боже мой! Монах?! Как вообще можно о нём думать?

Но с глупой настойчивостью вопросы приходили снова и снова, оставляя ощущение недосказанности, как будто она села на краешек стула и не решается, не может сесть нормально, как будто болят уже бедра от неудобного сидения, но и встать она не в силах.

А жизнь шла своим чередом. Друзья, как всегда, шутили рядом о чём-то, Маша им отвечала и рассеянно смеялась, продолжая бродить по горам, нырять в прохладные, бурлящие вокруг массивных камней воды речки, загорать во дворике под утомлённым уже, не слишком палящим августовским солнцем. Маша видела парня в подряснике пару раз, но лишь издали. Хотелось заговорить с ним, обратить на себя внимание. Но он не замечал её, глядя куда-то вперёд отрешённым взглядом. А потому мысли о нём, как наваждение, ещё сильнее продолжали мучить безответностью и бессмысленностью.

* * *

В пятницу утром, отлежав за ночь все бока, Маша проснулась поздно. Натянув любимые шорты, майку, она вышла к друзьям во дворик. Юрка развалился в шезлонге, подставив солнцу мускулистый живот, и лениво листал журнал. Катя что-то вязала крючком, поглядывая в схему. Антон и Вика смотрели фильм на ноутбуке, спрятавшись от солнца в тень беседки. Судя по воплям из динамиков, друзья развлекались ужасами. Маша ополоснула лицо ледяной водой из умывальника, с удовольствием жмурясь. Вика оторвалась от фильма и заявила, капризно вытянув губки:

– Хочу шоколадку.

– А я чем тебе не шоколадка? – прильнул к ней Антон.

Вика оттолкнула его игриво:

– Я настоящую хочу, а не мясную…

Катя предложила:

– Пошли в магазинчик. Я тоже от шоколада не отказалась бы.

Юра заартачился:

– Да надоело уже ходить! Туда – сюда. Каждый день – поход! Дайте посидеть спокойно, а то мне после отпуска ещё раз отдыхать придётся.

– Тебя никто не зовет, – заметила Маша. – Сиди, лентюхай. Сами сходим.

Антон поднялся со скамьи, но Катя его остановила:

– И ты сиди. Вдруг мне судьба встретится… А из-за тебя пройдёт мимо.

– Шоколадного зайца испугается, – добавила Вика и провела по губам розовым блеском.

Заливаясь от смеха, девушки вышли на улицу. Они весело спустились с горы к центру, не обращая внимания на осуждающие взгляды пожилых станичниц. И впрямь, гламурная розовая кофточка Вики с более чем откровенным вырезом, ультра-короткие шорты Маши и обтягивающие, живописно драные джинсы и топ Кати были бы к месту в ночном клубе, но не на улочке, окаймлённой деревянными заборами и поленницами под листами старого толя. Девушки продефилировали мимо стадиона под возбуждённый свист мальчишек и, наконец, подошли к сельмагу.

В магазине царило шумное оживление – завезли хлеб. Обсуждая новости и цены, станичницы накупили по нескольку булок, чтобы хватило до следующего завоза.

– Блин, – недовольно сказала Вика, – так мы шоколадку до следующего конца света не купим.

– Ну и ладно, – сказала Маша. – Потом вернёмся.

– Не-ет, – замотала головой Вика. – Хочу сейчас.

Катя стала в хвост очереди у крыльца магазина, а Вика, пренебрежительно поглядывая на простецких женщин в халатах, протиснулась вглубь.

Через секунду из недр магазина послышались возмущённые вопли:

– Куда без очереди?!

– Я не за хлебом, мне только шоколадку…

– Все стоят, и ты постоишь. Ишь, городская, наглая!

– У тебя спросить забыла.

– Ах ты ж… Проститутка! Разрядилася тут!

– Сорри, парашюты шьют только на таких коров, как ты. На меня не нашлось.

– Совсем охамели московские! Пошла отсюда…

Раздались крики и визг, поднялась сутолока. Маша с Катей переглянулись, но не успели нырнуть за подругой в гущу толпы, как у выхода показались её розовая кофточка и всклокоченные высветленные волосы. Вика отбивалась, не глядя царапаясь красными нарощенными ногтями. В одно мгновение потоком пинков её вытолкнуло из магазина. Если бы Маша не подхватила подругу, она наверняка бы слетела со ступенек, расквасив нос.