В поисках шестого океана. Часть первая. Безмятежность

– А если не успеешь?

– Чего не успею?

– Вырасти не успеешь. Ведь умереть можно в любую минуту: чик и тебя уже нет. Парки вырвали твою нить из полотна судьбы.

– Чего?

– Парки – это такие ведьмы. Они ткут полотно судьбы из нитей человеческих жизней. Иногда нить обрывается, и тогда человек умирает.

– Это сказка? Ты сама придумала?

– Это древнегреческие мифы, дурачок.

– Ну, тогда это не у нас, нечего бояться, – облегченно вздохнул Сэм.

– Парки-то может и не у нас, а смерть? – я перешла на шепот. – Мне кажется, она ходит за мной по пятам. Иногда я даже чувствую её дыхание. И оно – ледяное.

– Да ну? – мне показалось, что Сэм даже испугался. – И сейчас чувствуешь?

– Нет, – засмеялась я, – сейчас не чувствую. Ведь рядом со мной – ты. Ты мой брат, мой защитник.

Я крепче прижалась к его плечу.

– Тогда ладно, – облегченно вздохнул Сэм.

Но я не унималась.

– Понимаешь, Сэм, мне кажется, что во всем должен быть смысл, связи причины и следствия. И я постоянно их ищу.

– Чего ищешь? – не понял Сэм.

– Смысл я ищу во всем. Мне обязательно надо знать, зачем что-то происходит.

– Чудная ты какая-то, – задумчиво протянул Сэм.

– Это плохо?

– Не знаю, – честно ответил Сэм. – С тобой вообще всё как-то по-другому. Со мной никто так не разговаривал, как ты. Как будто с человеком.

– Но ты и есть человек, Сэм!

– Я ещё ребенок, – сказал Сэм, но как-то неуверенно.

– Брось, Сэмми, ты уже – человек. Ты – великий человек! А великих людей от обычных отличают их поступки. Ты спас нас от смерти. Разве это не поступок?

Сэм смутился:

– Это случайно вышло. Один раз.

– Тебя уже никто не зовет Сэм-Беда.

– Это потому, что ты рядом.

– Это потому, что ты сам становишься другим.

Сэм задумался и сидел совсем неподвижно, и только в его черных глазах отражались огненные блики нашего костра.

17. Нападение

Зима на Аляске оказалась почти такой же, как в Нью-Йорке, зря я боялась морозов. Вот только снега было больше и почти постоянно дул ветер. Зато горы и холмы так сверкали на солнце своей белизной, что и на сердце становилось легко и спокойно, и все наши беды, преследования, казалось, укрыты этой чистотой и не вернутся больше в нашу жизнь никогда.

В Уналашке все были как на ладони. Все четыре тысячи жителей, считая алеутов из деревни. Чужаков было мало, в основном – туристы. Обычно они прилетали на самолете, жили в гостинице на берегу, ловили рыбу, делали фотографии и снова улетали. Я совсем успокоилась – наркокартель больше не преследовал нас.

На дорогах снег убирали, поэтому наша с Сэмом велосипедная эпопея продолжалась. С топливом на острове было не очень, его экономили, и велосипеды оказались самым лучшим транспортом.

В новогодние праздники в Уналашке должен был состояться концерт. На острове было много разных вероисповеданий, поэтому к католическому Рождеству этот праздник не привязывали. В концерте участвовали ученики школы, их родители, «методические» сестры и община алеутов.

Нил Найколайски вместе с такими же, как он, потомками первых поселенцев пели несколько старинных русских песен. Песни были без музыкального сопровождения, но голоса певцов так красиво расходились и сочетались, что мне показалось, это куда интереснее, чем пение под гитару или синтезатор. В русских песнях чувствовалась какая-то сила и мощь, как в океане. Она накатывала, крепла, а потом растворялась в акустике зала и отражалась тихим и сдержанным:

– Бомм… Бомм…

Так звонят колокола.

Песня называлась «Вечерний звон», но я поняла бы это и без перевода. Мне представились моряки в океане, затянутом пеленой тумана. Они не видят пути, но вдруг вдали раздается: «Бом, бом…» – это звонит колокол их церкви. Значит, они рядом с домом. И не потерялись в огромном океане. И у моряков на суровых лицах выступают слезы…

У меня тоже выступили слезы, и после я так отчаянно аплодировала, что отбила ладони. Выступление Нила Найколайски мне ужас как понравилось.

Сама я должна была танцевать полинезийский танец. Мама сделала мне костюм: юбочку словно из банановых листьев, разноцветный топик и гирлянды цветов. Она смастерила их из обрезков шелка, проволоки и бумаги. Я действительно стала похожа на туземку, только кожа у меня была не такая шоколадная. Два мальчика моих лет, чьи родители были с южных островов, хоть и не из Полинезии, тоже участвовали в моём номере. Они играли на барабанах. Перед самым выходом я выглянула из-за занавеса. Мама сидела в первом ряду, а папы почему-то не было. Меня кольнула тревога. Папочка никогда не пропускал мои выступления, даже если я просто стояла на сцене в толпе детей и изображала, что пою.

Сэм сразу уловил моё настроение.

– Что с тобой? – спросил он. – Боишься?

– Папы нет, – ответила я и поёжилась, как от холода.

– Сейчас, я мигом! – и Сэм, сорвавшись с места, бросился к выходу.

Несколько минут спустя объявили мой номер. Я танцевала, как в тумане, а когда закончила и все стали аплодировать, ушла за сцену и не вышла на поклон. Забыла. Впрочем, мы это и не репетировали, только сам танец. Слезы навернулись у меня на глаза: папы до сих пор не было. И тут я увидела взволнованное лицо Сэма. Он мельком глянул на меня, вылетел на сцену и завопил:

– Нападение! В Датч-Харборе – пожар! Бандиты хотят взорвать порт!

У меня упало сердце: в Датч-Харборе в одном из ангаров стояла наша «Ника». Я уже не видела, как мужчины рванули к выходу (почти у всех было имущество в Датч-Харборе), как кто-то из спасателей связывался по рации с полицией, как откуда-то возникло оружие, и машины, плотно набитые людьми, не жалея топлива рванули в порт. Я не видела этого, потому что прямо в своём полинезийском костюмчике и босиком вскочила на велосипед Сэма, брошенный у входа, и помчалась в Датч-Харбор.

Я прилетела к нашему ангару вместе с полицией. Возле него увидела незнакомых людей. Они вели себя как хозяева и были вооружены. Полиция и парни из береговой охраны тоже были вооружены. Но никто не стрелял. Вокруг пахло соляркой: весь ангар снаружи и внутри был облит ею. И «Ника» тоже. И папа. Он стоял на улице, бледный и мокрый, держа руки за спиной.

– Папочка! – закричала я, подбежала и обняла его, несмотря на тошнотный запах солярки. И тут только я поняла, что у него руки связаны. Я силилась развязать веревку, но узлы были тугие, к тому же мокрые.

Пока я дергала веревку, к парням из береговой охраны подтянулись рыбаки и докеры, матросы и судовладельцы. Нас окружала целая толпа. Оказалось, что мы с папой стоим в кольце бандитов.

– Отпустите заложников и сдавайтесь! – кричал шеф местной полиции.

– Освободите нам проход к вертолету! – в свою очередь выкрикивали бандиты.

Не знаю, чем бы кончилось это противостояние, как вдруг нас всех сбил с ног удар ледяной волны. Крик застрял у меня в горле. Последнее, что я слышала, это беспорядочные выстрелы.

Проболела я две недели. Первые два дня я вовсе не могла говорить и жутко испугалась, что голос ко мне уже не вернется. Маме я шепотом плакалась на свою невезучесть, а Сэму писала длинные записки. Меня поили теплым молоком и натирали каким-то маслом. За две недели произошло много событий.

Во-первых, Сэм стал героем Уналашки. Его даже наградили почетной грамотой, и шеф полиции лично благодарил и жал его руку. А на радиостанции даже целую передачу посвятили Сэму.

Во-вторых, бандитов арестовали и спецрейсом отправили на материк, на Аляску. Оказывается, пока полиция и бандиты препирались друг с другом, на вызов примчала пожарная команда. Увидев наше противостояние и то, что от любой искры вспыхнет и ангар, и яхта, и живые люди, не придумали ничего лучше, как ударить по бандитам из всех брандспойтов. Те начали стрелять, но ни по кому не попали.

Но самое главное, что я поняла за эти две недели болезни: холод и мороз – это не самое страшное, что может быть на свете. Страшнее, когда не на кого надеяться. Теперь близость к полюсу показалась мне такой ничтожной! Нас окружали настоящие люди: мужественные и смелые. Они не испугались бандитов и их оружия. Они защитили нас лучше, чем ФБР. И здесь, на краю земли, где в окна бился ледяной ветер и на склонах гор лежал самый настоящий снег, мне вдруг стало тепло и безопасно.

Когда я выздоровела и снова могла гулять, к нам прибежал Сэм.

– Ты хочешь увидеть китов? Ставр сказал, что видел их сегодня в заливе.

Ставр, брат Сэма, был старше его на шесть лет и уже почти два года ходил на промысел краба.

– Как же мы его увидим?

– Можно попросить отца взять нас в море. А можно просто спрятаться на корабле. Я знаю, как проникнуть, чтобы никто не заметил, и где можно укрыться.

– Ты авантюрист, Сэм!

– Но ты же хочешь посмотреть на китов?

– Хорошо, – подумав, ответила я. – Когда отходит траулер?

– Завтра в шесть утра.

– А его маршрут точно пройдет мимо китов?

– Слушай, я китами не управляю. Скорее всего, так.

На следующий день, в пять утра, мы уже сидели в трюме «Буяна». Было холодно и страшно хотелось спать. Я таращила осоловевшие глаза, стараясь делать вид, что мне всё нравится и я готова к приключениям, но на самом деле ругала себя за то, что влезла в эту авантюру. Что я, китов не видела, что ли? Ну, положим, белых я действительно не видела, но мне казалось, стоит представить касатку, только полностью белого цвета – вот и получится белый кит.

Мы сидели в трюме долго, я всё же заснула. Потом на палубе что-то крикнули на неизвестном мне языке, и Сэм сразу затормошил меня:

– Слышишь: «справа по борту»! Просыпайся, спящая красавица, всех китов проспишь!

Мы потихоньку вылезли на палубу и, конечно, сразу были замечены матросами.

– Нил! – позвал кто-то. – Здесь твой мальчишка, да ещё с дружком!

Нил Найколайски был суров, но не жесток. Я думала, он отвесит Сэму очередную затрещину или вовсе размажет о стену, но он сказал только:

– Дома поговорим.

Мне показалось, что в своей бороде он прячет улыбку.

Потом обратился ко мне:

– С этим обормотом всё понятно, а мадемуазель Софи что здесь делает?

Я начала сбивчиво отвечать, что очень хотела посмотреть на белых китов и что это я уговорила Сэма провести меня на «Буян».

Поворачивать обратно из-за нас было невыгодно, поэтому капитан маршрута не изменил, только по рации сообщил на берег о «безбилетных пассажирах».

На нас с Сэмом надели спасательные жилеты и, пока не начался сам промысел, разрешили остаться на палубе. До этого дня я никогда не была на таких больших кораблях. Папа брал меня с собой на яхты своих друзей. Но даже самая большая из их яхт не могла сравниться с небольшим траулером.

Странное дело, хотя Нил Найколайски обращался с Сэмом сурово, мне почему-то казалось, что он доволен, что Сэм вышел вместе с ним и братьями в море. Вообще, в море Нил был совсем другим, чем на суше. Его кураж и балагурство сменили сосредоточенность и целеустремленность. Может быть, если бы Сэм почаще видел отца таким, то и сам бы делался на него похож.

В тот раз мы так и не увидели белых китов вблизи, но я узнала, как море меняет людей. Море не терпит трусости или лени. Так же, как острые камни оно превращает в округлые и гладенькие, так и люди становятся совсем другими. И чем севернее, чем суровее море – тем быстрее происходит этот процесс.

Я побывала уже в четырех океанах и теперь думала, что с такими людьми, как Нил Найколайски, я пошла бы даже в пятый, самый суровый – Северный Ледовитый океан. Ведь именно Нил, шериф и спасатели из Датч-Харбора организовали нашу защиту. И с того новогоднего покушения нас и нашу «Нику» охраняли как национальное достояние. Всех туристов, прибывающих в Уналашку, проверяли ещё в аэропорту в Джуно, а когда в Датч-Харбор входили незнакомые суда, в порту их всегда встречал шериф с добровольцами.

Дружба моего папы с Нилом Найколайски крепла точно так же, как наша с Сэмом.

18. Дружба

Было так холодно, что самодельная печка уже не спасала. К тому же ветер выдувал любые намеки на тепло. Мы сидели в «нашем месте», прижимаясь друг к другу от холода. Снег в этот раз выпал глубокий, поэтому велосипеды мы не взяли. Прожорливый огонь стремительно поглощал запасы дров, и я подумала, что в следующий раз нам надо будет притащить с собой ещё веток.

Мне нравилось смотреть на огонь. В нем есть что-то загадочное.

Мы сидели и молчали. Так часто бывало. Я не всегда хотела вести монологи с рассказами о дальних странах, иногда хотелось просто помолчать. Я называла это «поговорить внутри себя». Сэм чувствовал это и не перебивал.

– Я хотел тебя спросить, – начал Сэм и вдруг закашлялся.

– Ну вот, простудился, – заворчала я. – Это потому, что ходишь без шарфа.

Я стянула с себя белый шарф и хотела замотать шею Сэма.

– Не поэтому, – пробубнил Сэм, отталкивая мою руку. – Я спросить тебя хотел. Ну, это… Как там… Тебе нравится кто-нибудь из мальчиков?

Мне почему-то было стыдно отвечать ему, но мы договорились с Сэмом ничего не скрывать друг от друга, и я произнесла:

– Да.

– И кто он?

– Джастин.

– Какой Джастин?

Я возмутилась:

– Как будто в Уналашке сто пятьдесят миллионов Джастинов! Джастин Харрис.

– Джей-Эйч?

– Можешь называть его и так, но всё равно он Джастин. Так же, как и ты – Сэмуэль.

Тут Сэм засмеялся.

– Ты чего? – опешила я.

– А я вовсе и не Сэмуэль. Я – Семен. А это ближе к Саймону.

– А откуда у вас такие забавные имена?

– Отец по старинным русским книгам смотрел: как называли наших предков при крещении. Вот и получились: Фрол, Ставр, Степан и я.

– Семен, – повторила я необычное имя. – Забавно…

– А ты не отходи от темы. Значит, тебе нравится Джей-Эйч?

Это стало похоже на допрос, и я уже чувствовала себя виноватой.

– Ты – спросил, я – ответила. Если бы я знала, что ты будешь так… так реагировать, ни за что бы не сказала!

– Значит, Джастин… – задумчиво проговорил Сэм, барабаня пальцами по колену.

Я разозлилась:

– Какая тебе разница, кто мне нравится? И зачем было спрашивать? Мне это всё неприятно! – в голосе у меня предательски зазвенели слезы.

Джей-Эйч был старше нас с Сэмом, ему уже исполнилось шестнадцать, и он был похож на Дика Сэнда. Как я его себе представляла. Особенно хорош был Джастин, когда небрежным взмахом головы откидывал с лица длинную челку. И становились видны его глаза. Сине-голубые, как океан.

А ещё он бегал. По утрам, в любую погоду. И делал упражнения на берегу залива. Так он воспитывал свой характер. Когда мы случайно сталкивались с ним, я необъяснимо трепетала и становилась полной дурой. Всё моё красноречие и знание нескольких языков мгновенно испарялось, и я могла только безмолвно вздыхать. Странно, что Сэм не заметил моего состояния раньше.

– И что в нем тебе нравится? – продолжал допытываться Сэм.

Как только заговорили о Джастине, меня снова поразило косноязычие.

– Ну, он высокий…

– Принимается, – подбодрил меня Сэм.

– Он держится уверенно…

– Ладно.

– У него голубые глаза…

Сэм поджал губы и ничего не сказал.

– И ещё он пропорциональный…

– Пропо… Что? Про – пор – циональный? – переспросил Сэм и захохотал.

Я покраснела. Ну, как ещё объяснить Сэму, что у Джастина красивое тело? Мне и без этого было ужасно стыдно. И я решила улизнуть от разговора о Джастине.

– А что ты знаешь о пропорциях? О золотом сечении Леонардо?

– Леонардо ди Каприо?

– Дурачок ты, Сэм. Леонардо да Винчи – великий художник и изобретатель. Ты знаешь, что это он изобрел вертолет?

– Да ну! – восхитился Сэм. – И в каком штате он жил?

Я вздохнула.

– Он жил в Европе и ещё тогда, когда никаких штатов не существовало! И вообще Америки не было.

Сэм был потрясен. Глядя на его застывшее в ужасе лицо, я решила поправиться.