Без любви, или Лифт в Преисподнюю

Сан Саныч: Куда улетел?

Генерал: Куда-куда?! Известно куда! В тёплые края. Куда наши руки коротки, чтоб дотянуться.

Сан Саныч: А какого цвета был заяц? Белый или серый?!

Генерал: Сметливый, как погляжу, ты, однако ж. Бывают зайцы белые – бывают серые, а вот мой заяц был просто безбилетный.

Сан Саныч: Неужели тот самый?!

Генерал: В самый корень метишь. Потому и поручаю тебе это непростое дело. Дело-то с бородой! Упустишь на этот раз – ни на что не посмотрю: сниму штаны и выдеру как Сидорову козу.

Сан Саныч: Разрешите поинтересоваться, товарищ генерал: что за коза и кто такой Сидор?

Генерал: Нашёл, блин, время для шуток.

Сан Саныч: Понятно.

Генерал: А раз понятно, то и задача твоя предельно ясная: поймать зайца и отбрить. И дело в шляпе. Проколешься, так и знай: опущу по полной программе!

Сан Саныч: А что это за волосатое чудище такое было?

Генерал: Домовой.

Сан Саныч: Как домовой?! Какой домовой?! Кличка, что ль, такая?

Генерал: Свидетели, я их как орешки расколол, показали на допросе. Клички его я так и не узнал. Знакомые звали его Капкой. Фамилию тоже не удалось выяснить. Род занятий – домовой.

Сан Саныч: Товарищ генерал, вы простите, что туплю, но я, честно признаюсь, ничего не понял из вашего рассказа.

Генерал: К сожалению, не вы один такой. Я тоже ничего не понял. Поэтому я и прошу, Сан Саныч: отнесись к поручению со всей серьёзностью и осторожностью. Верю. Надеюсь. И, не удивляйтесь моим словам, молюсь за удачу предприятия.

Сан Саныч: Ну, а в рапорте вы это всё отразили? Наверное, с вами беседовали, задавали вопросы?

Генерал: Кто ж такое отражает в рапорте?! Примут ещё за чокнутого! И вопросы, само собой разумеется, задавали. И по душам беседовали… Кстати, знаете, почему все вокруг говорят о боге, но никто его в глаза не видел – собственными ушами не слышал? Как если бы следы есть, а того, кто наследил, – того нет и никогда, уж кажется, не было. Один помин остался.

Сан Саныч: Честно сказать, никогда не задумывался.

Генерал: Да потому, что в начале было слово, но слова богу никто не давал. Все только просят. Себя слушают – не его.

Сан Саныч: Надо будет запомнить.

Генерал: Да уж, запомните. В начале было слово, а потом только бог объявился. Слово то, на правах первого, он, видать, и прикарманил. Только не шутка это. Шутить будем потом. Когда вся эта нечистая шатия-братия окажется в обезьяннике, а обезьянник в глухой камере с метровыми стенами без окон, без дверей, а за стенами камеры – высокий забор с колючей проволокой под напряжением. У клетки автоматчики, вдоль стен изнутри и снаружи по периметру автоматчики. И всё это внутри бетонного бункера замуровано – да глубоко под землю закопано, а сама земля на необитаемом острове посреди океана…

Сан Саныч внимательно вглядывается в лицо генералу. Молчит. Озадаченно.

Генерал: Да не гляди ты на меня, как на сумасшедшего. Я в своём уме. В здравом. В трезвом рассудке, не тронутом коростой безумия. И с памятью у меня тоже всё в полном порядке. Коньяк, он знаешь, не даёт извилинам коснеть. А лимон нюх обостряет. Дядя мой меня научил – и я тебе советую. Только по чуть-чуть и не в служебное время…

В общем, Сан Саныч, будем считать, что я тебя предупредил. А дальше твоё дело. Давай, время пошло. Удачи. И помни: с этими тварями нечистыми шутки плохи.

Сан Саныч бодро, но в странной задумчивости покидает кабинет своего непосредственного начальника. Генерал окликает его – на пороге.

Генерал: Случись, пересекутся где наши стёжки-дорожки, не удивляйся и виду не вздумай казать, будто узнал. А теперь ступай, и с богом!

Сан Саныч: Есть!

Генерал: Да, и захвати с собой очки.

Сан Саныч: Зачем?

Генерал: Чтоб зорче читать по бровям. Или совсем забыл такой немой язык, которому тебя учил?

Сан Саныч: Что – издалека читать?

Генерал: Почему издалека? Кто сказал издалека?

Сан Саныч: Нет, я к тому, какие очки брать – приближающие или отдаляющие?

Генерал: И те и те – увеличивающие и уменьшающие разом. Ещё вопросы есть?

Сан Саныч: Последний вопрос, мой генерал. А не прорабатывали ли вы версию заячьих ушей?

Генерал: Ну-ну, смелее же!

Сан Саныч: Не замаскировал ли тот, на кого идёт охота, под уши свои крылья, чтоб если что не так, к богу взлететь и там, как на дно, залечь, чтобы переждать, пока шумиха вокруг ни уляжется. Кому придёт идея в голову искать его у бога за дверью – на хате в углу?!

Генерал: В самом деле, надо будет проверить эту версию тоже. Чем чёрт не шутит?! В общем, схватим за уши, сбреем бороду – и посмотрим, на кого он похож… А до тех пор, чтоб ни волосок с головы его не упал. И не упусти! Ещё есть вопросы?

Сан Саныч: Никак нет, товарищ генерал.

Генерал: Задачи понятны?

Сан Саныч: Так точно!

Генерал: Тогда круу-гом! Шагоом арш!

Сан Саныч: Есть!

Сан Саныч аж присвистнул и уж готов был приступить к исполнению этого непростого поручения, когда генерал опять окликнул его, в дверях на полушаге.

Генерал: Да, и ещё, дружок. Пришли-ка ко мне, пожалуй, ещё и Жана. И скажи ему, чтоб одна нога там – другая здесь. Знаю я его повадки.

Наконец Сан Саныч покидает кабинет. Уже едва ли не бегом.

Генерал сидит какое-то время, размышляя о чём-то своём, да и опять хватается за телефон. На этот раз трубку прижимает плотно к уху.

Генерал: Начальника лаборатории…

Ждёт долго, настолько долго, что кабинет погружается в зловещую тишину, и, чтобы разрядить эту гнетущую атмосферу, где-то в углу, слыхать, зашебаршился поскрёбыш, снова принявшись за своё назойливое точило. Но генерал, глубокую думку думая, как будто бы не слышит поскрёбывания в углу и, плотно прижав к уху телефонную трубку, напевает, точно кот мурлыкает себе под нос: отчего я не сокол – отчего не летаю, отчего же ты, боже, мне крыльев не дал?!

Вдруг он встряхнул головой, прогоняя с глаз долой застившую их мечтательным облачком туманную дымку, очнулся от грёз и говорит вполголоса, разве что не шепчет.

Генерал: Ты, брат, меня не грузи всеми этими своими заумными терминами. Будь проще…

Генерал: Да. Да. Да. Ничего? Вообще ничего?! А мыши?

Генерал: Нет, говоришь, мышей? Странно. Может, кошка?

Генерал: Ну да, в самом деле. Откуда ж здесь приблудиться кошке?! Хм… А что с шерстью, которую я сдал на анализ?

Генерал: Ага. Теплее. Если не шерсть, то что…

Генерал: Вот-вот-вот. Это уже интересно… Хм, чем интересно, спрашиваешь? Да тем и интересно, что не три шерстинки из корня, а одна – всего-навсего одна волосина. Вот так-то…

Генерал: Ладно, сейчас сам буду. Я спущусь к тебе – там, внизу, и потолкуем по душам. Да-да, кладу трубочку и спускаюсь в твоё полуподвальное царство. Встречай!

Генерал опять прикладывается к коньяку и быстрым шагом направляется к выходу из кабинета, когда вдруг, словно спохватившись, замирает перед дверью, делает характерное движение рукой, чтобы высвободить запястье из-под манжета и глянуть на часы. Стоит в нерешительности, глядя на циферблат часов едва не с четверть минуты, затем машет в отчаянии рукой и качает неодобрительно головой из стороны в сторону. Тянется к ручке двери и… Дверь отворяется помимо его усилий. Навстречу ему – Жан. Кошачьей походкой.

Разговор короткий. На пороге кабинета.

Генерал: Ну и где тебя черти носят?! Сколько можно ждать!

Жан: Да я… у меня, товарищ генерал, одна нога там – другая здесь. Я что?

Генерал: А ничего! Посмотрите только на этого красавца, а?! Поразбрасывал ноги – туда, сюда, ещё хрен знает куда… А самого не дождёшься.

Жан: Нет, ну я…

Генерал: Ладно, слушай. Задание ответственное и сложное. И рассусоливать тут некогда. Твоя задача быть впереди на шаг, а то и два.

Жан: Впереди кого?

Генерал: Того, на кого идёт охота.

Жан: А на кого идёт охота?

Генерал: В том-то и дело, что точно пока неизвестно, понятно? Поймаем за уши, как бабочку за крылья, отбреем – тогда и узнаем.

Жан: Хм, а как же мне узнать?

Генерал: Ты меня спрашиваешь?!

Жан: А кто у нас охотник?

Генерал: А вот это уже не твоего ума дело! Ещё есть вопросы?

Жан: Никак нет, товарищ генерал. Но мне всё равно непонятно…

Генерал: А если не понятно, тогда надо исполнять приказы. В точности. Скрупулёзно. И внимать, когда старшие по званию говорят, раз своего ума мало. Теперь понятно?

Жан: Так точно, товарищ генерал.

Генерал: Тогда слушай. Петрович, отсекая следопыта, сядет на хвост тому, за кем идёт охота, и будет у него за плечами. Рядом пристроится Сан Саныч. Как бы с боку с припёку. Следи и будь впереди на шаг – другой.

Жан: В контакт вступать?

Генерал: По обстоятельствам. Себя не обнаруживать.

Жан: Насколько тесный контакт?

Генерал: Для непонятливых повторяю: по обстоятельствам! Но если пойдёшь на контакт, то будь уж любезен – настолько тесный, чтобы объект приклеился к тебе сам и ни за какие коврижки на свете не захотел отлепиться. Теперь всё понятно?

Жан: Так точно.

Генерал: Тогда действуй.

Жан: Есть!

Жан бежит из кабинета. Следом покидает кабинет и генерал, хлопнув дверью. Когда эхо от удара о косяк затихает, то в мёртвой тишине раздаётся раздражающее слух поскрёбывание.

Действо третье

Смена декораций, но не настолько существенная, чтобы нарушить обусловленное обстоятельствами действия единство места. Время то же.

Кабина лифта. Открываются двери лифта.

Генерал (вслух самому себе): Если полковник прав, то как звать того, кого сначала зарезали да похоронили глубоко во сырую землю, а когда воскрес, тогда застрелили, сожгли вместе с домом, косточки обугленные обследовали и вторично догорать отправили в крематория печь. И кабы опять восстал бы Ты из мёртвых – так кто еси Ты?! Я не Понтий Пилат – я генерал. Да пусть хоть генералиссимус! Пасть на колени и, воздев к небу очи, молиться о доле горемычной своей – о душе, погрязшей в грехах? Нет!!! Сия роль не про меня. Потому не быть полковнику – правым! Никогда!!! Пусть даже земля разверзнется у меня под ногами…

Генерал сжал кулаки и, воздев над головой, грозно потряс ими в воздухе.

Генерал (в гневе): Опущу собственноручно – в разверзшуюся твердь под ногами!

И по-генеральски браво и бесстрашно вступил в лифт.

Над раздвижными дверями световое табло, с указанием всех надземных и подземных этажей. Напротив дверей – зеркало. Сбоку, слева от входа, на стенке кнопки, большие и с подсветкой. Маленький диванчик. Рядом в углу столик. Телефонный аппарат. На полу пушистый красный ковёр.

Генерал (уже рассудительно): Мудра, однако ж, Софья Андревна. Ох и мудра, плутовка! Опустить полковника, и точка!!!

Жмёт пальцем на кнопку с литерой «П», и двери закрываются у него за спиной.

Лифт мягко трогается вниз – в подвал. Циферки на табло плывут, как обычно подмигивая: …7, 6, 5… Генерал, рассматривая своё отражение в зеркале, поправляет причёску, приглаживает усики, почёсывает брови, смахивает ладонью с покрытых погонами плеч волосинки и крохи упавшей перхоти – будто грехи отпускает. Как если б то были лохматые снежинки, упавшие с неба… 2, 1, 0, П…

Генерал оборачивается лицом к двери и вдруг с недоумением поднимает взгляд на световое табло.

Генерал: Куда?! Стоять!!!

Лифт, вопреки команде, падает вниз, да ещё и ускоряясь: – 1, – 2, – 3…

А шкала мелькает.

–10, – 11, – 12…

Вот уже и тело невесомо.

–20, – 30, – 40…

Генерал: Боже ж ты мой! Папочка, родненький, миленький, – помоги!!!

То ли слышится, то ли мнится генералу голос папы.

Голос: Сын, я тебе говорил – я тебя умолял. А ты не слушал советов отца родного. Теперь сам расхлёбывай…

Генерал обеими руками хватается за голову.

Генерал: Ужас, о, боже!!!

В громкоговоритель, как в метро, объявляют низким утробным скрипучим голосом.

Голос: Уважаемые господа пассажиры! Следующая остановка – конечная: «Преисподняя». Лифт ниже не падёт. Просьба освободить помещение…

И гробовая тишина.

Двери открываются…

Лифт пуст.

Время замирает на месте, опрокидываясь в вечность.

Заключительная сцена

Генеральский кабинет. Та же обстановка. Ни души. Ни звука. Зарёй обагрены окна.

Звонит телефон: долго, нудно. Замолкает.

Тишина.

Звонит телефон: долго, нудно. Замолкает.

Тишина.

Звонит телефон: долго, нудно. Замолкает.

Тишина.

Звонит телефон: долго, нудно. Звонок обрывается – и тут же опять звонит. Обрывается звонок – звонит. Звонит – звонит – звонит.

Звонит второй телефон, третий.

Безумолку.

Трио надрывается, как будто невидимый дирижёр за сценой размахивает без устали палочкой, нагнетая, убыстряя, взвинчивая до безумия сумасшедшую какофонию.

И вдруг тишина.

И вот по коридору уже бежит эхо сразу от нескольких пар каблуков.

Эхо высокое: Генерал назначил себя главнокомандующим и уехал воевать вселенское зло.

Эхо низкое: С таким успехом можно зайца назначить вагоновожатым.

Эхо дуэтом в терцию: Впустив в мир зло, должно понимать, что оно не уйдёт из мира не солоно хлебавши, кроме как заземлившись через чью-либо заячью душонку.

Эхо дуэтом, взяв квинту: И жди, что семена будут посеяны и злаками беды да горя взойдут на ниве, окроплённые горько-солёными слезами.

Многоголосье: Земля – это рай, воздух в котором испортили люди. Познаешь тот рай, лишь побывав в аду, в который сам себя человек и опускает.

Эхо смолкает. Наступает тишина – мёртвая. За окном полыхает кровавая заря, и кабинет окутывают сумерки – всё гуще и гуще.

Средь оглушительной тишины в полном мраке вдруг явственно слышно, как кто-то поскрёбывает в углу. И точит, и точит, и точит…

ЗАНАВЕС

медленно опускается

Генерал и его мыша

Театральный разъезд

Не называй её небесной

И у земли не отнимай!

Николай Филиппович Павлов

Под оглушительные аплодисменты зала, которые наверняка были слышны вне стен здания театра, достигши даже ушей скучающих от безделья водителей двух представительских автомобилей, что нудились у театрального разъезда, Аркадий Наумыч вскакивает в негодовании с места, и восклицает так гневно, что едва не перекрывает своим командным голосом овации:

– Можно подумать, быть генералом – постыдное дело!

Аркадий Наумыч не помнил, когда бы последний раз в своей жизни он так краснел от негодования, и чувство жжения по самой кромке ушей и горение щёк совершенно не смущало его. Праведный позор – как праведный гнев. Он пылал изнутри, и бесчестья красок загар не в мочи был притушить даже густой сумрак, окутавший ложу.

Трудно сказать, слышали в партере его слова или нет. А ежели расслышали, то кто же они и сколько их было – тех, разумеется, у кого столь чутки уши, чтоб услышать, как поскрёбывает мыша в углу генеральского кабинета?!

Поднялся занавес, и воссияла сцена в огнях софитов.

Актёры выходили под крики «Браво!» и кланялись – кланялись, казалось, в направлении ложи. При взгляде снизу вверх можно было подумать, будто в затемнённой ложе почивают на лаврах драматург и режиссёр сего представления. В чём-то, должно быть, зрители были не так уж и неправы, особенно, если вывернуть слова наизнанку да передёрнуть их смыслы.

– Скажи, какой генерал бравый, а?!

А к какому из двух, однако ж, генералов обращены её обидные слова?

Софья Андреевна бросила с размаху на сцену букет, который преподнёс ей от всего сердца Аркадий Наумыч при свидании. Казалось, она напрочь растоптала его чувства, всколыхнувшиеся было в нечаянной надежде, и он не понимал, отчего же так случилось вдруг, но стоял, ожидая продолжения скандала.

– Браво! Брависсимо!!! – воскликнула она.

Генерал на сцене поймал на лету букет и, послав в ответ широким жестом воздушный поцелуй, склонился в бесконечно нижайшем поклоне.

На сцену летели цветы – точно бы с небес падали снежки, образуя пёстрые благоухающие сугробы. В театральном зале поднималась живая волна – под бравурные крики, свист и шквал аплодисментов актёры неистово кланялись, впервые, может статься, встретившись в своей артистической карьере с таким небывалым успехом. Глаза лучились.

Поистине, это был фурор: зрительный зал, словно обезумев, неистовствовал от восторга.

Круто развернувшись, Аркадий Наумыч двинулся было в гневном порыве к выходу из ложи, когда услышал в спину:

– Генерал и его верная мыша – как славно, не правда ли?!

Решительно ухватившись рукой за бронзовую ручку, так и застыл он вполоборота при выходе из ложи, отвернув голову и гордо откинув назад вороные пряди волос. Должно быть, он полагал, что в этот момент он чертовски красив и необыкновенно импозантен, а главное, горд наперекор судьбе. Всем своим видом говорил генерал, будто генералы никогда не сдаются на милость врагам, но враг генерала пленяет коварством, как порой шестёрка бьёт туза.

Отчего-то, однако ж, руки повисли, и нахлынуло безволие, – и генерал не устоял и минуты в своей праведной позе.

– За что вы меня так?

Ему показалось на миг, будто в груди у него проснулось маленькое серое существо, которое по ошибке кто-то именует душой, и защемило. Сие странное существо вдруг выпростало изнутри себя ручонку, да и махнуло квёло в сердцах – не безразлично ли?

– Зло должно быть наказано – таковы законы жанра.

Он обернулся на голос, точно очнувшись, да вдруг как закричит, глядя мимо неё – едва сам не бросаясь за бархатные перила ложи:

– Бра-во! Бра-во!! Бра-во!!!

И партер, чуть-чуть было попритихший и, должно быть, сдвинувшийся уже на пару шагов к выходу из зала, опять словно взорвался, и волна зрительская хлынула к сцене. Столпившись, приветствуют и будто ждут продолжения. А продолжения нет. Артисты берутся за руки, широко распахивают сияющие глаза на яркий свет гигантской хрустальной люстры, свисающей над головами в партере на цепях, и вздымают волной руки да вдруг преклоняются дружно ниц в благоговении пред восхищённым залом.

– Что ж вы не бежали, повинуясь первому зову сердца? – Софья Андреевна роняет тихое слово с незлым укором. – Может, это было бы и в самом деле лучшим для вас исходом.

– Я… я не знаю, что и сказать-то. Мне стыдно…

Ни словом не обмолвившись в ответ, она встала с кресла и быстро вышла из ложи. Аркадий Наумыч поспешил следом, чуть-чуть позади и в стороне, в почтительном полушаге. Она пересекла пустынное фойе, оделась, позволив ему накинуть себе на плечи меховое манто.

Когда генерал хмуро надвинул шляпу на лоб, Софья Андреевна глянула презрительно и обронила:

– Шляпа вам не к лицу. Выбросьте её в мусорную корзину. Ну, и зонтик заодно: занимает руки.

И пошла на выход.

Аркадий Наумыч в отчаянии смял в руках свою шляпу и бросил назад гардеробщику, что подавал ему плащ с зонтом, и бросился вослед.

Мела влажной пылью сентябрьская морось.

Водитель большого красного автомобиля распахнул перед Софьей Андреевной заднюю дверь.

– Вы не обязаны следовать за мной, – сказала она, ни мановением не выражая намерения.

– Вы гоните меня от себя?! – в отчаянии воскликнул генерал.

Софья Андреевна вошла в автомобиль, и прежде, чем водитель захлопнул за ней дверь, с досадой промолвила:

– В своей машине я привыкла ездить сама.

Опустилось вдруг стекло, и Софья Андреевна, как если бы противно чувствам своим, но из жалости одной, сказала ему в назидание:

– Да, и будьте столь любезны, чтоб зарубить себе на носу: алые розы – это пошло…

Аркадий Наумыч открыл рот, онемев, – да так и окаменел, будто фигура изо льда. Залучись тут солнышком её улыбка, он бы попросту растаял – и осталось бы у театрального разъезда одно мокрое пятно от бравого генерала.

Софья Андреевна махнула рукой водителю:

– Поехали!

Красный автомобиль сорвался с места и помчал по мостовой, звучно хлопая по брусчатке большими колёсами.

Едва придя в себя, генерал в нетерпении замахал рукой – тут же подкатилась большая чёрная машина. Он впрыгнул на переднее сидение, чем несказанно удивил шофёра, и велел коротко:

– Следом! – И за неимением других слов, добавил для вящей ясности: – Потеряешь – уволю.

Взгляд молний не метал, голос раскатами грома не рокотал, но любой мало-мальски знакомый с Аркадием Наумычем человек с полувзгляда определил бы: генерала обуяло ледяное бешенство, и в ослеплении он готов убить и не заметить.

Шофёр вцепился в руль обеими руками, утратив вмиг вальяжные манеры. При взгляде со стороны, могло показаться, что ни один пешеход, из тех зрителей, что вдруг валом повалили из дверей при театральном разъезде и были очень неосмотрительны, пребывая ещё под впечатлением трагедии, не угодил под колёса только благодаря неимоверному везению или, что вероятнее, обыкновенному чуду.

На хвосте удержаться никак не удавалось, особенно на поворотах, когда задние огни исчезали из виду на несколько томительных секунд, но генеральский шофёр не был бы истым докой в водительском ремесле, если бы позволил на улицах города кому-либо вклиниться и заслонить преследуемую им цель.

Какой-то шальной гаишник, с дурацкой полосатой палочкой в руках и свистком во рту, вдруг бросился под колёса, телом преграждая дорогу. Шофёр едва удержал машину на мокром асфальте.

– Придурок! – заорал в окно, взбесившись, Аркадий Наумыч отпрыгнувшему старлею с лицом, как та бледная луна, что испуганно спряталась за хмурыми низкими тучами в неласковом небе. – Сгинь к чёрту! К чёрту!! К чёрту!!!

И кричит на шофёра:

– Вперёд! Трогай, рыба снулая!

Драгоценные секунды, однако ж, были потеряны – безвозвратно. Так неизменно случается, когда теряешь время, и не ценишь текущих мгновений вечности бытия.

Дорога была мокрая, грязь летела в лобовое стекло, и щёточки не переставали шаркать туда – сюда, вызывая ещё большее нетерпение.

– Упустили, – выдохнул наконец шофёр и обречённо добавил: – Можете сразу убить, не сходя с места. Или уволить.

И машина причалила к обочине.

Весь материальный мир будто схлопнулся внутрь себя, и установилась мёртвая тишина, подобная, наверное, мгновению накануне вселенского взрыва. Время остановилось…

Удар кулаком сотряс изнутри машину – и жизнь потекла своим мерным чередом.

– Трогай!

– Куда?

– Куда-куда! В театр, куда ж ещё?! За шляпой, за зонтом…

Едва Аркадий Наумыч поднялся по ступеням ко входу в театр, как парадная дверь открылась навстречу – и сквозь щель услужливая рука протянула ему плащ, смятую шляпу и зонт. Как будто ждали. Перекинул через локоть плащ, нацепил шляпу и, раскрыв зонт над головой, медленно пошёл вниз.

Водитель распахнул перед ним заднюю дверь машины.

Дождь внезапно прекратился.

Бросив плащ на сидение, Аркадий Наумыч возвёл тоскливый взгляд к ночному хмурому небу и не ощутил мокрых капель на своём лице. Закрыл зонт и буркнул: