Полная версия
Кровь. Закат
Кровник улыбнулся и подмигнул ей. Затрепетала ресницами.
Пилотка опять закричала в рацию, и опять Кровник не смог разобрать ни слова. Он замер повернув ухо в сторону кабины. Вслушался.
Наконец понял, что она говорит с кем-то по-китайски.
Самолет, задрав нос, стал забираться выше, Кровник взял ребенка за плечо, и тут наступила тишина.
Он почувствовал, как пропала вибрация.
Увидел, как замедлились и замерли огромные винты по обоим бортам.
Услышал тонкий свист ветра в пулевой пробоине.
– Эй ты! – Пилотка кричала из кабины.
– Я?!
– Да! Ты! Вы! Оба идите сюда! – голос ее был совсем рядом, за перегородкой.
Она сидела, вцепившись в штурвал.
Край солнца тонул в огромном облаке где-то прямо по курсу.
– Что? – спросил Кровник. – Все? Керосин нихт?
– Керосин не нихт, керосин экономим, – Пилотка смотрела на приборы. – Я повыше забралась, будем планировать и ждать товарища Ли Чжэньфаня с его волшебным китайским примусом.
– В смысле? – спросил Кровник, – Заправщик? Китайский? Его же ПВО собьют на границе! Сначала их, а потом наши вдогоночку!
– Семь тысяч нарушений государственной границы за последний год, – сказала Пилотка. – Из них пятьсот по воздуху, из них десять мои. Если считать туда и обратно…
Она тряхнула головой:
– Тебя это вообще не должно волновать дядя! Тебе в Москву надо?
Кровник кивнул.
– Можешь начинать платить за проезд, – сказала она. – У меня денег с собой ноль, а товарищ Ли Чжэньфань за бесплатно не заливает.
– Мы летим в Москву? – спросил Кровник.
Они смотрели друг другу в глаза.
– Сначала мы заправляемся, – говорит Пилотка.
– А потом мы летим в Москву?
– Потом мы ремонтируем Катрусю у Васи Микки Мауса. До него минут тридцать лететь. Даже если керосин течет, с полными баками дотянем… Вася нас быстро чинит – надеюсь очень быстро – и мы двигаем на Москву.
– Точно? – спросил Кровник.
– Точно. Если я останусь, меня вылюбят, высушат, убьют и закопают. Я против если че…
Пилотка дернула щекой и посмотрела на девочку.
– Эй! – сказала она, вдруг улыбнувшись. – Смотри-ка, а нас уже не тошнит, да? Ты как, красавица? Испугалась?
Девочка молча рассматривала человека за штурвалом.
– Тебя как зовут? – спросила Пилотка.
Молчание.
– Немая что ли доча твоя? – она повернулась к Кровнику.
– Можно сказать и так.
– Понятно… – Пилотка посмотрела на приборы. – Как звать?
Кровник прикрыл глаза.
– Маша.
– А тебя?
– Миша, – сказал он.
Кровник вздрогнул: двигатели взревели, и почти моментально винты за бортами опять превратились в смазанные овалы с острыми краями.
Пилотка быстро защелкала тумблерами, мяукая что-то в шлемофон по-китайски.
Кровник почувствовал тень на своем лице и тут же сквозь стеклянный потолок увидел огромный, черный самолет.
Заправщик.
Тяжелый, старый, без опознавательных знаков. Нависающий, словно большая туча.
Летит тем же курсом, в одной скорости с ними.
Пилотка проквакала что-то в микрофон и стащила наушники с головы.
– Теперь очень быстро! – закричала она и вскочила с кресла, – Двигай за мной!
Рычаг бокового люка плавно ушел вниз. Они вдвоем потянули большую толстую дверь из авиационного алюминия на себя и с усилием втащили ее в салон. Зафиксировали у борта внутри. Ледяной ветер свистел, хлеща их по лицам. Кровник увидел в проем, как от большого черного самолета отделилась черная макаронина топливного шланга.
Пилотка распахнула узкий шкафчик, который он не заметил ранее, и выхватила из него пояс монтажника-высотника. Молниеносно затянула его на Кровнике. Защелкнула карабин короткого страховочного троса в одном из такелажных креплений на полу.
– Ну?! – она бешеными глазами смотрела на Кровника, – Поймай его и втащи сюда! Я буду рулить! Командуй мне! С Богом!!!
Она побежала в кабину. Черный шланг слегка извивался метрах в пяти от раскрытого люка.
Кровник, вцепившись обеими руками в скобу у дверного проема, смотрел на него.
Сделал шаг назад. Почувствовал, как натянулась страховка. Нащупал рукой крепление троса у себя на пояснице.
– Блин… – сказал он себе под нос и не услышал себя.
– Левее!!! – заорал он что есть мочи, – Левее!!!
Самолет плавно качнулся и придвинулся к шлангу на пару метров.
Лес медленно проплывал где-то внизу.
Клочья облаков с бешеной скоростью летели совсем рядом – прямо над головой.
– Левее!!! – он чувствовал, как ледяной воздух врывается в горло, как стынут его голосовые связки, – Левее!!!
Самолет качнулся. Шланг исчез из виду и заскрежетал по обшивке.
– Вперед!!! – завопил он. – Твою мать!!! Вперед!!!
Он вдруг увидел черную горловину с металлическим наконечником. Прямо перед собой, по ту сторону дверного проема. Словно большой черный червяк осторожно заглядывал внутрь, стесняясь войти.
Кровник отлепил одну руку от скобы и, нагнувшись, схватился за краешек. Ветер ударил в глаза, высекая слезы, хлестнул по руке, выхватил шланг.
Сжав зубы и зарычав, Кровник вцепился в него обеими руками и рванул на себя всем телом. Он втащил шланг в салон.
– Все!!! – заорал он. – Все!!!
Спустя секунду – Пилотка рядом с ним.
Она делала все очень быстро: откинула крышку в полу, схватилась за шланг, одним движением воткнула наконечник в отверстие.
– Пять баллов!!! – она показала ему раскрытую ладонь и сразу убежала. Кричать в свою рацию.
Кровник нагнулся и отстегнул страховочный трос. Снял пояс и бросил себе под ноги. Сел на лавку у борта. Тут же встал. Прошелся по салону в хвост. Постоял, держась за борт.
У капитана Кровника было ощущение, что он махнул стакан водки и запил его литром кофе. Он никак не мог надышаться. Сердце оглушительно ухало в барабанных перепонках, с бешеной скоростью перекачивая кровь.
Он потрогал свой лоб.
Пилотка перемещалась даже не бегом – стремительными большими прыжками. Только что была у входа в кабину и – хлоп(!) – уже около него. В руках у нее он увидел капсулу пневмопочты похожую на большой футляр губной помады.
– Все!!! – она протянула руку, – Давай деньги!!!
Кровник вытащил пачку из внутреннего кармана:
– Сколько?
– Три сотни!
Он отсчитал три бумажки:
– На!
Она свернула банкноты в трубочку и сунула в капсулу. Быстро завинтила крышку и тут же оказалась у люка.
Кровник увидел, как она отсоединила шланг, пристегнула капсулу и выбросила все получившееся за борт. Это заняло у нее не больше трех секунд. Он подоспел как раз к тому, чтобы помочь ей захлопнуть большую алюминиевую дверь.
Пилотка провернула рычаг в положение «закрыто».
В салоне наступила относительная тишина.
– Все нормально? – спросил Кровник.
Она кивнула. Улыбнулась:
– Ай да мы! Да?
– Да, – Кровник улыбнулся ей в ответ. – Никогда не слышал о такой системе дозаправки.
– Ясен пень! – она развела руками, – Но этот самолет другой не оборудован!
– Чем он еще не оборудован?
– Противомудацкой защитой, – сказала она. – И антигондонной.
Кровник захохотал.
Они стояли и, улыбаясь, смотрели друг на друга.
– Что у тебя карты на хвосте означают? – спросил Кровник.
Пилотка подобрала с пола пояс со страховкой и повесила его обратно в шкафчик на крючок, закрыла длинные узкие дверцы.
– Ну, тут я обычно говорю, что выиграла Катрусю в карты, – сказала она.
– А на самом деле?
– На самом деле не скажу… – она вытерла ладони о задние карманы джинсов.
– А Катруся, почему тоже не скажешь?
– Неа.
– Но «Катруся» это же имя?
– Ага.
– Это воздушное судно и у него есть имя?
– А я его капитан! – сказала она. – И хватит об этом! Ты мне лучше вот что скажи, ты…
Самолет тряхнуло. Еще раз. Кровник услышал, как забуксовал и чихнул левый двигатель.
Пилотка побледнела и метнулась к иллюминатору.
Мгновение – и она поскакала в кабину.
Кровник услышал, как закашлял правый движок.
– Сууукааа!!! – взвыла Пилотка.
– Что такое?
– Этот урод мне паленой херни какой-то залил, падла!!!
Она схватила шлемофон и защелкала рацией, быстро передвигая бегунок по шкале:
– Ноль сто первый! Утя! Слышишь меня? Дядь Жень?! Есть там кто?! Ноль сто первый!
Самолет тряхнуло. Пилотка скривилась как от зубной боли.
– Сссукааа! – простонала она, – Движки спалим!
– Ноль сто первый! – закричала она в микрофон, – Слышишь меня? Слышишь?! Ох, мля без ля-ля, дядь Жень! Полоса свободна?! Я щас на тебя упаду! Потом все объясню!
Она вцепилась в штурвал и повернулась к Кровнику.
– Все! – сказала она, как показалось ему радостно, – Молимся!
Почти до самого конца он не мог понять, куда она собирается садиться.
Кровник был уверен – врежутся.
Она просто выпустила вдруг шасси, направила самолет вниз, и они понеслись к земле под таким углом, что стало понятно – врежутся. Прямо в деревья. Всмятку. Верхушки сосен приближались с бешеной скоростью. Замелькали в трех, в двух, в метре от стеклянного пола под ногами.
– Ой-ей-ей! – только и сказал он.
И деревья вдруг кончились. Кровник увидел широкую просеку под ногами.
– Держись! – заорала она.
Все время пока они катились по посадочной полосе, она хохотала. Хохотала, пока разворачивались. Хохотала, пока подруливала к большому навесу, спрятанному среди деревьев.
– Ха-ха-ха! – кричала она. – Видел бы ты свою рожу!
Лысый как колено мужик в точно таком же, как у Кровника брезентовом дождевике, стоял, опираясь на палочку, и рассматривал троицу, идущую к нему от самолета.
– Охренеть! – воскликнул он, как только они ступили под навес, – Я слушай, думаю, где ты там летишь?! И тут Катруся просто камнем с неба! Чисто вписалась! Красава!
– Спасибо! – Пилотка кивнула. – Ура мне!
Кровник увидел деревянное крыльцо за спиной мужика и только потом понял, что там – за его спиной – целый дом. Деревянный сруб из крупных бревен, плотно укутанный маскировочной сетью, утыканный поверху ветками.
Широкая низкая изба с покатой крышей и несколькими небольшими оконцами. И не различишь ее сразу. Не то, что с воздуха – с тридцати шагов можно не заметить.
Под навесом Кровник увидел большой компрессор, пару верстаков, несколько бочек, голубые баллоны с кислородом, какие-то ящики.
Мужик внимательно осматривал Кровника.
– Это кто? – спросил он.
– Пассажиры, – Пилотка крутила головой по сторонам. – А где Утя?
– Какие пассажиры? – мужик стоял не шевелясь. Пилотка скривилась.
– Не грузи, дядь Жень! – сказала она, приложив руку к груди. – Мля стока всего сегодня! Мне вон китайцы дерьмо какое-то залили, чуть не навернулась!
– Кто именно?
– Товарищ Ли Чжэньфань, прикинь?!
– Иди ты!
– Я сама охренела! Таких косяков за ним ваще не помню! – она кивнула на самолет. – Слей эту хрень по-быстрому и залей мне новый керосин, да полетела я дальше…
– Ну конечно! – сказал дядя Женя саркастически. – Уже бегу! Ты мне торчишь за две крайних заправки и задний руль!
Пилотка показала на Кровника.
– Вот, – сказала она. – Мужчина сегодня платит за даму. Да, мужчина?
– Сколько? – спросил Кровник.
– В юанях? – дядя Женя рассматривал мешок за его плечами. – Или в рублях?
– В долларах.
Дядя Женя поднял левую бровь.
– Шиссотписят! – выпалил он.
Кровник кивнул.
– О! – воскликнул дядя Женя, – Другой базар!
Он повернулся к Пилотке:
– Ну, так че там? Говно слить, нормального керосину залить… Все?
– Еще заделай мне топливопровод… под днищем дырка… вытекает все… и быстрей, быстрей дядь Жень! Вечер уже скоро! Не хочу я тут у вас ночью торчать, не люблю я тут у вас… – она завертела головой, – Где Утя! Пусть тебе поможет уже, блин! В темпе, в темпе!
Кровник посмотрел в небо.
– Утя в город уехал… – дядя Женя, взяв с верстака чемоданчик, прихрамывая, пошел в сторону самолета. – Повез посылочку для…
Он глянул на Кровника.
– Вернется, короче, скоро…
– Когда скоро?
– Ну, через час где-то…
– А тебе сколько времени нужно… ну на все? – спросила Пилотка.
– Мне ж сначала посмотреть надо! – Дядя Женя остановился и раздраженно взмахнул чемоданчиком, – А не трындеть тут с тобой!
– Все! – она зашила рот невидимой иглой.
– В дом идите, не торчите тут! – пробурчал он и потопал к Катрусе.
Они поднялись по ступеням.
Пилотка потянулась к дверной ручке.
– Чш, – тихо сказал Кровник. Он достал пистолет из кармана:
– Теперь пошли.
Первое, что увидел Кровник – рацию в окружении автомобильных аккумуляторов.
На большом самодельном столе прямо посреди комнаты в клочках промасленной бумаги какие-то запчасти. Пахнет едой, солидолом, оловом и припоем.
Русская печь в углу потрескивает дровами.
Две одинаковые двери, ведущие куда-то дальше вглубь дома.
Кровник поставил мешок на пол.
– Там что? – негромко спросил он.
– Спят они там… – Пилотка пожала плечами.
– А там? – он кивнул на другую дверь.
– Там у них ванная…
Кровник приоткрыл правую дверь: две кровати в полумраке. Занавешенные окна.
Приоткрыл левую.
Действительно, ванная комната. С самой настоящей чугунной ванной.
– Это я им подогнала, – Пилотка стояла у него за плечом. – Тяжелая, зараза… Не знаю как они ее сюда заперли…
Пахнет мылом и мокрым деревом. Полотенце на гвозде, вбитом прямо в стену.
– Не гони… – сказала она. – Че ты тут ищешь?
– Ничего…
Он раздувает ноздри – запах немытого тела. Его запах.
– Да все нормально, – Пилотка взяла большую железную кружку и стала наполнять мятый алюминиевый чайник. – Это ж дядя Женя.
– А тот был дядя Савелий.
Пилотка поставила чайник на печь.
– Ты лучше оружием тут не свети, – сказала она, – Они на это дело тут очень нервные.
– Да?
– Да. И так, тут тебя притащила… – она выглянула в окно, прищурилась. – Че он там копается, черт хромой… быстрее валить надо, а он копается…
Кровник убрал пистолет в карман.
– Не нравится тебе здесь? – он усадил девочку на лавку, присел сам и понял, что суставы ног, каждая мышца и даже, кажется, кости ноют от усталости. Между лопатками и в поясницу вбили по большому раскаленному гвоздю.
– Неа… Не нравится…
– Чего?
– Того! – она оседлала лавку напротив него. – Плохие тут места.
– А там, откуда мы прилетели хорошие?
– Там тоже не фонтан, но здесь – вообще беда. Тут народу пропало – просто тьма! И никого не нашли.
– Дааа? – протянул Кровник. – Никого-приникого?
– Ваще никого. Кто здесь пропал – тот с концами. Тут деревня одна была, километрах в десяти отсюда… там однажды, перед войной еще, вообще все исчезли… вместе с детьми… вечером, говорят к ним артисты приехали, агитбригада какая-то с концертом… кино крутить собирались… а утром почту им привезли – нет никого… хаты пустые… клуб настежь… и весь пол в крови засохшей.
Ее передернуло.
– Фффу! Жутко тут… Ты вот не чувствуешь, а мне тут как-то аж плохо… Особенно ночью… Разок тут ночевала… Всю ночь кто-то вокруг дома ходил… Я с утра этим двум говорю, они мне «не выдумывай»… Раньше здесь несколько деревень было. Но как люди стали пропадать, так народ отсюда весь быстро слился… дома за собой жгли.
– Зачем?
– Ну… – она помолчала. – Говорят, чтоб в подполе нечисть всякая не селилась…
– Нечисть?
Пилотка отклонилась на лавке чуть назад и, задрав подбородок, выглянула в оконце. Вернулась в прежнее положение.
– Этот гондон Ли Чжэньфань, пить как все китаезы ни хера не умеет – сказала она. – Как-то пьяный тер мне, что в конце тридцатых сюда по железке эшелон ночью пришел, на рудники… мол, с врагами народа… только охрана у эшелона были не вохра, а волкодавы с автоматами.
Пилотка достала сигарету и прикурила от зажигалки, лежащей на столе.
– Разгружали, говорят, его странно. Загнали этот состав прямо в шахты, под землю и там бросили… а выход взорвали…
Она выпустила дым в потолок.
– Так вот, товарищ Ли Чжэньфань говорит – месяца через два и у них народ стал пропадать… тут же места женьшеневые… корень самый тот растет, что надо… раньше китайцы здесь все разрывали… все выкапывали… погранцы их наши замонались гонять… а щаз тишина… уже давно никто не шмыгает… боятся.
– Кого?
Пилотка смотрела со своей стороны лавки расширившимися зрачками.
– Говорит, с нашей стороны через границу к ним по ночам диша стали приходить…
– Диша?
– Типа бесы. Только еще хуже. Говорит, мертвяки они… из могил повылазили… землей от них пахнет… они сами мертвяки и людей в мертвяков ходячих превращают…
– В диша?
– Ну, да…
– Как?
Она пожала плечами.
– Говорит, кусают человека и хоп – он тоже становится таким же диша… и убить, говорит, их нельзя… потому как они уже мертвые… всю ночь говорит, бродят, гнилоголовые… живых ищут… как найдут – набросятся и кровь всю высосут… а под утро в могилы свои возвращаются…
– Гнилоголовые?
– Китайцы их так называют.
– Веришь?
– Я ж тебе говорю – китайцы очкуют тут даже днем появляться. Только товарищ Ли Чжэньфань и еще парочка, и то по воздуху… а он еще с детства пуганый…
Она затушила окурок в пустой консервной банке.
– Однажды, говорит, у него в деревне, когда он был еще мальчишкой, сын какого-то их китайского начальника дико впух… больной совсем на голову был… убил какую-то тетку и изнасиловал… причем в этой вот последовательности… за это нигде никогда особо не хвалили… и, короче, светила пацану за это по закону стопудовая китайская вышка… а в тот момент народ там очень нервный был… хотели этого юного некрофила на месте разорвать…
Она прикурила еще одну сигарету.
– Короче, отец его упросил народ не отдавать сына под суд… решили его привязать за деревней к столбу и оставить на ночь. Ли Чженьфань говорит, все сразу на это согласились, особенно родственники тетки… сын вопил, проклинал отца… а тот комуняка такой китайский был, жесткий дядька… он всем сказал так: мол, если виноват – получит по полной программе. А жив останется – тогда его отпустят в лес… значит, такова его типа карма или че там у них… пусть типа идет и живет один вдали от людей, как зверь… ну а придет обратно – пусть на себя пеняет… убьют его на месте. Народ в общем согласился… но самые хитрожопые догадывались конечно, что всякая карма-хуярма тут не при чем, что папаня хочет сынулю таким способом выкрасть… в общем, чтоб никаких подстав не было, на эту ночь к семье преступника в дом смотрящих посадили…
Она выдохнула дым в потолок.
– Ну, короче, перед закатом привязали того к столбу, сами по домам разошлись и стали слушать. Стемнело. Тот покричал, попроклинал их, стал песни похабные петь что ли… и вдруг вой… такой страшный что у всех волосы дыбом. Тот привязанный как свинья заверещал… Товарищ Ли Чженьфань говорит что его до сих пор трясет как вспоминает… даже руки мне свои показывал… все в пупырышках. Короче, утром не нашли того красавца. Только веревка, оборванная в пятнах крови…
Пустила дым носом.
– А примерно через неделю, тоже ночью, в доме отца шум страшный поднялся… но никто не кинулся на помощь… сидели за дверями, слушали. Утром всей деревней пошли смотреть – пустой дом… никого нет… соседи их ближайшие говорили, будто в полночь царапался кто-то в окно к папашке. В общем, в деревне товарища Ли Чженьфаня считают, что это сын-мертвяк за папаней приходил, а тот его, дурак, впустил… такая вот история… Теперь там вообще никто не живет в той деревне его… уже лет сорок как все уехали подальше.
Пилотка затушила вторую сигарету в той же банке:
– Да с нашей стороны тоже… тут, если сверху смотреть, все брошенные деревни видны… те, что не спалили… остальные сгорели давно – там уже новый лес вырос… на пожарищах…
Кровник в очередной раз осмотрелся по сторонам:
– А эти тут как живут? Дядя Женя и Кутя?
– Утя… – она пожала плечами. – Не знаю. Им, наверное, похеру. Утя в розыске пятый год… и где они еще взлетку возьмут? В тайге вырубят? Это толпой работы на год, а их двое. Здесь просека, укатанная, как по заказу… неее… они отсюда не свалят…
– Они контрабандисты?
Пилотка захохотала.
– Ну, извини! – сказала она. – Я это слово только по телевизору слышала…
Кровник увидел тонкую дымную нить толщиной с волос, вьющуюся на невидимом сквозняке.
Тонкий почти бестелесный росток, прорастающий прямо из
Его глаза полезли из орбит: из ее рта!
Он понял, что воздух стал твердым. Что он больше не может больше вдохнуть ни миллиграмма.
– Черт! – прохрипел он.
Он вспомнил.
Он все вспомнил.
Как полетел в сон головой вперед.
Как рухнул в него вверх тормашками, едва коснувшись головой матраса.
Как видел облака и сам был облаком.
Он смотрел вниз и видел крошечного себя, лежащего в детской коляске и смотрящего в небо. Он смотрел на себя, смотрящего на себя, и с ясностью, от которой хотелось зарыдать, вдруг понял, из чего они состоят – эти висящие в небе неповоротливые острова, одним из которых был он сам.
Он увидел белую траву, тонкую как… нет даже тоньше человеческого волоса. Пустившую невидимые корни неборосль, медленно колышущуюся в потоках воздуха… Врастающую снежно-блондинистыми волокнами друг в друга, сплетающуюся в невесомые сети, ловящие ветер… И тот ловился, охотно путаясь в тончайших струнах-стеблях, звенел еле слышно, выплетая такую же невесомую мелодию. Мелодию, становящуюся все уверенней, все гуще… Он услышал, что небесная виолончель взяла одну главную настойчивую низкую ноту, тянущую в этом оркестре одеяло на себя. Тянущую его за уши из сна, превращающуюся в ровный гул…
Он полетел из своего сновидения ногами вперед, полетел в этот
Ровный гул моторов.
Ему кажется? Или он действительно стал иным? Другим? Он – этот звук – действительно изменился?
Ему не хочется открывать глаза. Ему хочется вернуться обратно в свой сон про облака.
Но обратно уже не получается.
Еле уловимый запах в полудреме…
пахнет «словно»… пахнет «будто»… пахнет «как бы»…
Он разлепляет веки. Тусклый свет. Проникает в иллюминаторы, бесцветный как пустая стеклянная банка. Ему не нравится этот свет.
Он моргает и вдруг одним движением оказывается на ногах: мешок!!! Где мешок?!
Он оставил его вот здесь у лавки, рядом с
Где она?! Где девочка?!
Он с колотящимся сердцем озирается по сторонам.
Никого.
Ровное невыразительное безликое освещение, похожее на белое варево, сочится из иллюминаторов в пустой салон.
Никого.
Он сует руку в карман, и сердце останавливается вовсе: ПИСТОЛЕТА НЕТ!!!
Он рывком одергивает занавеску и вбегает в кабину.
Пустые кресла и штурвал, замерший в цепких невидимых лапах автопилота.
Он смотрит сквозь упругое выпуклое стекло кабины: прямо по курсу, слева, справа, вверху и внизу – сплошное молоко. Винтов не видно. Даже намека на них. Густая белесая масса облака в которой…
Летит сейчас самолет?
Висит на месте не двигаясь?
Запах.
Этот как бы запах. Запах который не вызывает никаких ассоциаций, за которым не закрепляется ни один из известных цветов или образов…
Этот словно… этот будто… этот как бы запах исходящий от…
От того кто находится сейчас за его спиной.
Он оборачивается.
Она прорастает прямо из воздуха.
Проступает из бутылочно-алюминиевого пространства в двух шагах от него.
Бесцветная трава, растущая сквозь, внутрь, наружу, извне, с запада на восток, с севера на юг – тело ее.
Глаза ее – ртуть.
Я сплю. Я сплю. Я сплю.
– Ты спишь. Я сплю. Мы спим.
Кровник почувствовал, как его язык пророс скользкими стеблями сквозь зубы, хлынул между губ, из ноздрей и уретры…
Сердце, лопнув, раскрылось алым бутоном в груди, запылало огнем, высыпало мелкими цветами пламени на тыльных сторонах ладоней. Он увидел серебристые искорки пыльцы, поднявшиеся с ресниц.
Его ресниц? Ее ресниц?
– Мы спим. Ты спишь. Я сплю.
– Спим?
И все исчезло.
Все – запах, цвет, свет, фальшивый гул моторов, пыльца и бутоны.
Только Он и Она.
И пустая оболочка самолета, как выгнившая изнутри гигантская стрекоза.
Тающая прямо на глазах тут и там. Появляющаяся снова тут и там. Перетекающая в саму себя.
Она.
Смотреть в ее глаза – мучение.
Оторвать взгляд – невозможно.
Две капли ртути.
– Я хочу проснуться.