Простая История. Том 4

– Я тебя никуда не пущу. Подожди секунду,– вдруг испугавшись и вцепившись в его плечи, сказала Николь. Бросилась в спешке в ванную, выглянула в окно: оттуда были видны ворота. Быстро вернулась.

– Нет там машины.

– Как нет?

– Вот так. У ворот пусто. Там никого нет, кроме папы. Он только что подъехал.

– Ну вот, мы опоздали, – облегчённо засмеялся Джеф.

Машину трудно не заметить. Значит, можно больше не врать. Но Николь тут же рассеяла эти надежды.

– Раз машины у ворот нет, значит, мама вышла из положения. О! Ты ещё не знаешь. Она большой мастер наводить порядок, – и добавила, глядя на него. – Придётся тебе сидеть тут безвылазно.

– А может, его просто угнали? – Предположил Джеф шутливо, понимая, что Николь права и пытаясь припомнить, не было ли в салоне чего важного.

Вроде нет: после сегодняшнего раннего подъёма, у него был плодотворный забег по магазинам. Он отвёз подарок для Николь, оставил упаковку прямо на постели, рядом бросил чеки. Документы у него всегда с собой. Ладно. Пусть всё будет, как идёт. Всё равно это старая машина: восемь лет – столь преклонный возраст, что такие вещи нужно сдавать антиквару. Ему не хотелось менять "Дьявола" просто потому, что в нём пришлось кое-что переделать самому, что он не счёл нужным доверить фирме во время сборки автомобиля. И делал это Джеф под себя, с учётом особенностей своих привычек и симпатий. Это была хорошая машина, честно послужившая в паре приличных передряг. И хорошо хранившая его жизнь, которую он в своё время так желал уничтожить. Майка, помнится, всегда удивляло его пристрастие к такого рода технике – ему нужно что-то более броское и фешенебельное: он большой любитель пустить пыль в глаза и никогда не ценил рациональной упрощённости в вещах. Может, пришло время "Дьявола" сменить? – всё равно переоборудование салона не соответствовало теперь им с Николь, да и электроника уже морально устарела: машина, рассчитанная на одного не может удовлетворить обоих.

– Зато Стив-то как будет доволен! – Сказал он. – Стив мои автомобильные вкусы всегда терпеть не мог.

– Да нет, спорим, ты всего лишь остался без ужина, а не без машины, – Николь задумчиво хмыкнула. – Сейчас ты посидишь в шкуре Ромео.

– Не хотелось бы, чтобы это продолжалось слишком долго. Хочется жить своей жизнью. – Усмехнулся Джеф, смиряясь.

И засмеялся.

Николь медленно провела по его щеке ладонью и ему вдруг захотелось обнять её, уткнуться лицом в её волосы.

– У тебя есть на диске что-нибудь хорошее из музыки? – Враз охрипнув спросил он, пытаясь отвлечься от внутренней дрожи и успокаивая себя. – Роммштайн или ещё что?

– Сейчас поставим, – серьёзно пообещала Николь.

– Ты прости, – мягко сказал он. – Я недальновидный тип. Давно брился.

Она тихонько засмеялась.

– Мне нравится. Колючий.

Пришёл волшебный вечер: минут сорок им пришлось играть в старые игры, чтобы снять напряжение и скованность. Потом, когда территория была освоена, Джеф почувствовал себя свободнее. В малюсенькой комнате Николь нашлось немало интересного. Они щедро отдавали друг другу ту нежность, которая помогала дышать и жить в разлуке, потом Николь устроила экскурсию по своей жизни, вооружившись парой толстых альбомов, которые извлекла из нижнего ящика встроенного шкафа.

Было интересно наблюдать сквозь глянец фотоснимков перетекание детства во взрослость. Это было совсем не то, что на видеопленке: фотография невероятно меняет лица, запечатлевая один, неуловимый глазом, миг. Некоторые кадры, сделанные дедом, Джефа просто впечатлили. Родственников обычно так восхищает собственное чадо, что они почти не задумываются о художественном оформлении своего восхищения.

Джеф, лежа на постели Николь, разглядывал её фотографии, как картинки хрустальной сферы, смущая Николь своим придирчивым вниманием. Как хороший аналитик, он изучал проявление фамильного сходства, даже независимо от своих желаний, просто неосознанно наблюдал, как оно проступало и преломлялось в чертах Марины и Николь. Насколько было видимо в снимках восьмилетней Николь и восьмилетней Алины.

Вся эта простая жизнь на берегу озера, запечатлённая увлечением деда оформлялась перед ним. Это было хорошее упражнение для мозга накануне дежурства. Он высказывал свои заключения Николь, изумляя её.

Марина спокойно встретила Тома, но обедать отказалась, сославшись на головную боль. Её нервировало присутствие Джефа наверху: собственные прогнозы ближайшего будущего вызывали в ней только беспокойство. Скрыть его от Тома было бы бесполезным делом: даже не будучи слишком наблюдательным, он по двум-трём фактам, бросившимся в глаза, мог сделать достаточно верный вывод. Марина никогда не знала какой результат может запрограммироваться у него.

Она забралась в ванную и Том, с досадой покрутившись у двери, ушёл обедать один. Он толкнулся было к Николь, но постучав и потолкав дверь, не услышал привычно-насмешливого "вперёд". Николь, наверное, и не слышала его, занятая прослушиванием своей дикой музыки. Сидя в столовой и листая положенный возле тарелки старый журнал, он не анализировал почему его все бросили: ему на это было не до того. Гораздо более важные вещи тревожили. Назрела необходимость ввести в команду профессионального инженера – хватит пользоваться услугами наёмников. Перелистывая знакомые страницы с примерами программ, он обдумывал эту идею, рассматривая её с разных сторон. Потом пошёл в кабинет – не хотелось, чтобы кто-то вторгся в размышления, а в библиотеку могла спуститься Мери.

Там стало уже не до тишины дома и не до недовольства Мери, которое он никак не мог постичь. Он сделал только маленький перерыв, вспомнив, что оставил свою записную книжку в костюме. Пришлось подняться наверх. Проходя мимо комнаты Ники, он подумал, что надо к ней заглянуть, раз уж они не виделись с утра. Но из её комнаты всё ещё доносилась музыка, такая же тяжёлая и Том уже привыкший не лезть в комнату Ники, если она заперлась на замок, прошёл мимо. Времени на ссоры с ней не было совсем: его ещё ждало много работы. Неудивительно, что его дочь такая неврастеничка: слушать такую дрянь. Даже у коров от рока молоко пропадает, что говорить о людях. Бедняга Ники, совсем сдвинула себе крышу. И ведь попробуй запрети. Он вернулся назад, попыхивая сигарой, забыв обо всём, как только в его руках оказались нужные пометки: и о Ники, и о спящей Мери. Просидел в кабинете до трёх ночи.

А Николь утопала в счастье. Рядом был Джеф. Он явно сначала чувствовал себя не в своей тарелке, пытался контролировать себя ухаживая за ней. Спрашивал удобно ли ей, хорошо ли она лежит, не тесно ли так, что ей хочется, чтобы он ещё для неё сделал. Николь ничуть не раздражали эти вопросы – она находила их абсолютно естественными, и сама спрашивала примерно то же. Они так соскучились друг по другу, что напряжённость их не сразу оставила обоих и в этих вопросах Николь ощущала его желание сделать её счастливой. Она с удивлением сердито уловила какую-то странность в себе, и Джеф явно чувствовал этот налёт досады. Вряд ли этому виной была незапланированная разлука, ей словно мешало что-то внутри неё. Признаваться Джефу не хотелось, хотелось, чтобы ему было хорошо. Но он явно ощущал её недоумение: Николь чувствовала, как он притормаживал себя, потом замедлился и совсем остановился ещё до того, как она с лёгким стоном шепнула: "что-то не так".

Джеф непроизвольно прикинув время действия биологических часов Николь – действительно что-то не так.

– Что не так, жизнь моя? – Тревожно спросил он и, узнав, что ей просто больно, утешил: – Не бойся. Я ничего плохого тебе не сделаю. – Решив про себя, что нужно обязательно выяснить, что именно не так.

Его утешение Николь насмешило: она и так знала, что Джеф ничего плохого ей не сделает. Ей не хотелось причинять боль ему, что она ему тут же и выложила. Джеф нежно засмеялся в ответ:

– Думаешь, я не придумаю способ, который устроит нас обоих?

Осторожно переместил Николь, не выпуская её из рук, так, чтобы ей было удобнее.

Как у него так всегда получается? Даже самая настоящая проза жизни становится чудом. И ведь, кажется, он не прилагает к этому никаких усилий.

Он просто поражал её своей чуткостью. Она не ожидала, что может такое богатство ощущений родиться от присутствия Джефа рядом и заполняющей её маленькую комнату "Nebel" когда она, забросив все мысли и опасения, и просто доверилась ему.

Николь посматривала на него изредка и видела, насколько он соскучился по ней. И нужна была ему она сама, а не как возможность развлечься, не как человек, перед которым можно демонстрировать свои таланты. Первое удовлетворение настигло его почти мгновенно, но он не отдалился, хотя явно сразу захотел спать.

Посмеиваясь над собой, поставил на круг на её компьютере полусимфонические роммштайновские инструментовки, сказав, что ему нужен ритм. Плыл над ними тяжёлый голос, поддержанный богатством электронного звучания. Николь не раздражала неторопливая нежная методичность Джефа – наоборот, его размеренная неторопливость очень подходила сегодняшней ночи. Обычно, при их прежних встречах скрыто присутствовала какая-то недоговоренная, просто по умолчанию, защита друг друга. Они всегда оба старались не напоминать друг другу о времени. Здесь же, запершись в маленькой комнате Николь, они, как ни странно, почувствовали себя свободными, оба: Николь видела это, наблюдая за Джефом.

Он был явно привычно захвачен спокойствием и чёткостью музыки – она помогала ему сочетать движение и паузы. Николь представить не могла о чём он думал, целуя и лаская её, да и не размышляла об этом, просто наслаждалась его мощным присутствием, его ладонями, его нежной силой. Её беспокоила собственная медлительность, но Джеф ухитрился заставить её забыть и об этом. Он осматривал её с таким восхищением, с такой плавной лаской делал ей массаж, что тревожные, да и не тревожные мысли улетучились. Николь облегчённо наблюдала, как он загорается и ювелирно сдерживается, с поощрительным удовлетворением помогая ей разрядиться и это выражение удовольствия в нём было красноречивее всех слов. Ничего больше в жизни ей не нужно было, кроме неизменной надёжности Джефа, поразительной и пронзающей всю её душу. Сначала ей всё хотелось спросить, о чём он думает, но с каждой минутой это любопытство отступало всё дальше после каждого взгляда Джефа или его поцелуя. Их обоюдное спокойствие не нарушил даже вопрос Джефа не больно ли ей, когда он оглядывал её спину, исследуя взглядом длинные синевато-сиреневые дорожки от проводов, заканчивающиеся круглыми петлями на рёбрах. Николь только покачала головой, но Джеф явно щадил её, постоянно помня об этих шрамах и о внутренней неясной боли, которую она испытывала. Когда-то, рассказывая ей о своём детстве, он однажды сказал, что его никогда не били дома. И сейчас он вдруг сказал, что хорошо понимает, что такое побои – его била жизнь во взрослом возрасте. И, может, лучше, если бы его лупили дома, как Стива, чем получать такие затрещины как он, будучи усатым дядей. Взрослому тяжелее переносить житейские тычки.

Николь не согласилась с ним. У неё было своё мнение о воспитании. Далеко не всех учат воспитывать детей, но все стремятся их иметь. И храбро переносят свои детские воспоминания на воспитание собственных малышей. Если посмотреть, как кто-то воспитывает своего ребёнка, сразу можно догадаться как воспитывали этого человека и что с ним было в детстве, даже когда человек отталкивается от противоположности. Некоторые так не приемлют поведения родителей, что стараются действовать наоборот, но и тогда их методы всё равно являются зеркальным отражением, противопоставляются родительским и легко вычислить, какое воспитание они получили сами – жёсткое или мягкое.

– Сногсшибательная теория, – сказал Джеф. – Хотя мне нравится. И как ты собираешься воспитывать наших детей?

– Никогда их и пальцем не трону, – с горячностью сказала Николь.

– Спорный вопрос. Это хорошо говорить, когда детей нет, но знаешь сколько родителей готовы побыстрее отлупить своё чадо, лишь бы оно замолчало, – усмехнулся Джеф.

– Так ты приверженец английского воспитания!? – Возмутилась Николь. – Полагаешь, кто жалеет розгу, тот портит ребёнка?

– Ни в коем случае. Розга розге рознь, – смеясь, покачал головой Джеф. – Воспитание это всего лишь переключение внимания. Оно почти бесполезно само по себе. Тут проблема терминологии. Ребёнок уже рождается со своим характером. Его нужно только обучить жить в этом мире. А это образование, но никак не воспитание. А образование весьма успешно обходится без розог. Просто использует неудовлетворительные оценки.

– Я тебя не понимаю, – заявила озадаченная Николь. – Откуда тогда берётся масса того отребья, которое заполняет тюрьмы и идёт на электрический стул, или живёт себе припеваючи, не пойманное.

– Это как раз и есть представители никудышного образования, которых научили ошибочным правилам общежития, основанным на эгоизме, а не на любви к ближнему. Ты же сама говорила, что в каждом есть добро, нужно только уметь смотреть. Знаешь, что меня поразило, когда я лечился от заикания? Что даже самый последний кретин будет прекрасным исполнителем на каком-либо музыкальном инструменте, если его научить. Добро, как и музыка, связано с внутренней сущностью человека, напрямую с душой. И любой человек на них отзывается.

Николь только вздохнула.

– Что-то моё умение смотреть на людей с позиции любви даёт последнее время серьёзные сбои сразу в нескольких направлениях.

– Ты просто увлечённо смотришь только в одну сторону, – улыбаясь, сообщил ей Джеф, проводя ладонью по её плечу.

– Скажи ещё, что тебе это не нравится! – Усмехнулась Николь.

Так, пересмеиваясь, они и заснули в конце концов, забыв начисто о времени, дрожащие от усталости, обняв друг друга. Николь проснулась на рассвете. Джеф спал рядом, привычно закинув правую руку за голову. Она приподнялась на локте, чтобы лучше разглядеть его. Он лежал тихо, лицо спокойное, тени от длинных ресниц на щеках. Его размеренное дыхание было таким сонно-длинным, пока она рассматривала каждую его чёрточку: прямой нос с несколькими тёмно-жёлтыми веснушками, ровные линии бровей, лоб с тонким шрамом у корней волос, убегающим вверх и прячущимся в кудрявых прядях.

Джеф!

Она легко могла представить себе, каким он был малышом, каким мальчишкой, каким подростком. Даже не потому, что она все его детские фотографии помнила наизусть, а просто в его лице просматривались эти детские черты. И то, что он сейчас стал таким, каким она увидела его впервые и полюбила, было почти грустно, потому, что сразу приходил на ум тот тяжёлый путь, который ему пришлось пройти. Вот эти горестные морщинки возле рта: говорят, морщины появляются от смеха. Почему же тогда они выглядят так печально? А длинная морщинка на лбу: может, она появилась от того, что он морщил лоб от напряжения, когда ему вставляли спицу в правую ключицу? А эти две складочки над переносицей? Джеф, если обеспокоен, всегда сводит брови вместе. Может, и складочки появились тогда, когда уехали родители? Белая неровная ниточка шрама напоминала о том, насколько он тонко изучил себя и как усилием воли "гасит свои вазомоторы", как он сам выражается.

Джеф лежал под её взглядом, не шевелясь. Потом он медленно вытащил руку, нашёл Николь на ощупь и обхватив за плечи, потянул к себе.

– Так ты не спишь? – Тихонько засмеялась она.

– Почувствовал, что ты на меня смотришь, – он открыл глаза.

Николь поддалась покладисто его мягкой настойчивости, устраиваясь на его плече и блаженно потягиваясь. Джеф уютно хмыкнул, прижимая её к себе сильнее…

Перебирая пальцами его волосы, она шепнула:

– Я хочу так просыпаться, именно так, всю оставшуюся жизнь.

– Скоро так и будет – без тени сомнения уверил её он, поднимая голову.

– О чём ты вчера думал?

– Когда?

Она засмеялась, не отвечая и он признался:

– Не думал. Не мог. А потом – о тебе. Что наша жизнь в тумане и ты мой свет.

Он устроился рядом, подпихнув подушку повыше. Николь с интересом окинула его взглядом.

Она была счастлива, весела и возбуждена. На дежурство Джефу нужно в ночь. Впереди почти весь день – ему надо выехать отсюда не позже шести. Если на "Дьяволе". А если на такси, то раньше. Значит, впереди всего только день. Джеф вздохнул и Николь, мгновенно угадав причину вздоха, тоже погрустнела. Отгоняя мысль о разлуке, улеглась на грудь Джефа, положив подбородок на правый кулачок. Провела пальцем по его лбу, по носу, потрогала губы.

– Что ты делаешь? – Спросил он, наблюдая за ней.

– Стараюсь тебя запомнить, чтобы было что вспоминать, пока тебя нет рядом.

– Мне сегодня приснился сон, – сказал, немного сумрачно Джеф, разглядывая задумчиво и ласково склонённое к нему её лицо.

Николь! Глаза с тонкими жёлтыми прожилками возле зрачка и маленькой чёрной точкой на правой радужке, тонкий нос, с весело вздёрнутым кончиком, лёгкие голубоватые тени вокруг глаз: кажется, сегодня он не дал ей выспаться. Она молча ждала продолжения, доверчиво опершись на него. Джеф медленно провёл ладонью по её волосам, наслаждаясь их шелковистой гладкостью.

Начал рассказывать:

– Война. Закончилась уже, ещё идут бои кое-где, но не у нас. Здесь тишина, разрушенные дома, новое кладбище среди полей. Земля покрыта пеплом. Уныло вокруг и радость в сердце. Люди, измождённые, со светящимися лицами. Работают из последних сил над восстановлением разрушенного. Мой самолёт – обычный биплан, только грузовой, этакий синтез прошлого и будущего, как всегда бывает во сне. Самолёт фанерный, обтянут почему-то фольгой и когда летишь в крыльях отражается солнце. Внизу: сочно-зелёные квадраты, перечерченные жёлтыми полосками дорог. Сверху я смотрю вниз и вижу, там, у нас, на освобожденной территории притаилась вражеская база: среди зелёных квадратов – чёрное мазутное пятно. Люди, цистерны с горючим, техника. Суета началась, когда появился в небе я, начали всё затягивать камуфляжем: ещё немного и исчезнет, растворится на земле под прикрытием маскировки эта грязь и я их потом не найду. И мерзкое ощущение бессилия: у меня, ни боеприпасов, ни бомб, связь не работает, а когда я вернусь будет поздно. Тогда я решил, что единственный выход: заставить их обнаружиться. Надо их напугать. Самолёт тяжёлый, решат, что опасен, начнут стрелять, их сразу вычислят. Развернулся и захожу, как для бомбежки. Внизу засуетились, расчехлили пушки, давай палить по мне. Раза три над ними прошёл, в пробитых фанерных листах ветер засвистел, потом все-таки серьёзно подбили, пришлось тянуть домой. Далеко. Хвост за мной чёрный, огоньки пламени языками. Сижу в кабине, ворочаю штурвал и ощущаю за спиной огонь. Кто-то был там со мной, в этом самолёте, боролся с огнём. Успешно, видимо, раз не сгорели. Куда-то он потом делся, помощник этот невидимый. Но я сел. Ходил возле самолёта, гладя его – он превратился из красивой лёгкой машины в гору мусора – прикидывал, можно ли вернуть его к жизни. И вот странно, вроде всё в порядке: противника обнаружил, задание выполнил, самолёт посадил, а злость от бессилия осталась. Словно вина моя, что этот самолёт больше не взлетит. Хоть и красиво это было до боли сверху: зелёно-жёлтая карта. Порой встречаются облака – небольшие и округлые, как барашки. Свист ветра, ощущение полёта.

– Ты хотел бы летать? – Тихо спросила она.

Он коротко и тихо выдохнул носом, как хмыкнул.

– Теперь не знаю. Столько лет прошло… Но… Да, наверное.

Джеф всё так же задумчиво смотрел на неё. Медленно пригладил её взлохмаченные волосы. Его руки едва касаясь скользили по щекам Николь, дотрагивались до кончиков бровей, уголков губ. Она разглядывала его нахмуренные брови, вдруг потемневшие глаза, тонкие складки возле у рта. Он сказал тихо:

– Мне очень не нравится положение, в котором мы оказались. Терпеть не могу неточностей. Сам стал лжецом, тебя вынудил врать отцу. Ещё и Марину втянул. Неприятно, – он поджал губы, чуть покусывая их и качнул головой. – Это пачкает наши отношения, понимаешь?

Николь молчала, обеспокоенная его словами. Её глаза совсем загрустили. Он улыбнулся.

– Не унывай, – он пропустил пальцы в её волосы, наслаждаясь ощущением их лёгкой прохлады в ладонях. – Не могу так больше. И расстаться с тобой, даже на сутки, не в силах. Я теперь без тебя просто жить не смогу. Ночью кончится моё дежурство. В пять буду дома. Утром приду к родителям просить твоей руки. Через пять дней тебе восемнадцать лет, у тебя экзамены начинаются. Сдашь и уедем. И будь, что будет. Не могу так больше, правда.

27

Николь обняла его, прижавшись лбом к его груди. Джеф, гладя подбородком её шелковистую макушку, оглядывал комнату. Когда она успела убрать синих жаб?

– Хочешь есть? – Поинтересовалась Николь вместо ответа, как будто её согласие с его планами и не требовалось.

– Ещё бы. – Подтвердил он, улыбаясь.

Это было стоящее предложение.

– "Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви"? *(Песнь Песней). – напомнила, посмеиваясь, Николь и Джеф решил, что она повеселела.

Засмеялся облегчённо тоже – значит, его план принят.

– Я сейчас не удовлетворился бы и слоном, – признался он. – Мне нужно вылезти из подземелья и пойти повиниться перед твоими родителями.

– Нет уж. Не бери мою вину на себя, – погрозила ему пальцем Николь.

– Да оба хороши, – сообщил ей Джеф. Осторожно приподнял её, подтягивая ближе к себе. – Иди-ка сюда.

Поцеловал. Немного отстранился, разглядывая её своим улыбчивым взглядом.

– Вообще-то знаешь, зачем я к тебе пришёл?

Николь смотрела вопросительно.

Наконец-то сюрприз?! Ну-ну.

– Отдать ключ, – сказал он, посмеиваясь.

– Что же это такое! – Возмутилась Николь. – И это всё!?

Отдать ключ, надо же!

– Ты вместо того, чтобы громогласно негодовать, лучше спроси – какой?

– На меньший, чем от твоей души, не согласна, – отрезала она.

– А он и есть от моей души и от жизни тоже, – признался Джеф.

Дотянулся до груды своей одежды, вытащил джинсы и порылся в карманах. У него там оказалось много интересного: неполный батончик мятной жевательной резинки, мятый старый ресторанный счёт, длинненький футляр, похожий на футляры для часов. Джеф подвинул его к Николь, сказав:

– Это вообще-то тоже тебе. Так, мелочь. Надеюсь тебе понравится.

Она открыла его, пока он продолжал свои поиски: Джеф в джинсах – сразу ясно, он нуждался в утешении, когда одевался. Футляр не поддавался, а потом вдруг распахнулся разом, вытряхивая содержимое. Действительно, мелочь.

Браслет. Очень красивый. Это был серьёзный подарок. Ей тоже захотелось подарить ему что-то, но всех её карманных денег вряд ли хватит на что-то дорогое. И что дарить, интересно? Что-то, чем он пользуется каждый день. Но не бритву же! Фу, такая проза! Запонки? Да у него все рубашки с пуговицами.

Что дарят мужчинам перед свадьбой? Часы? Нет, нельзя – часы к расставанию. Письменные наборы? Органайзер? У него всё в компе. Зажигалку? Джеф не курит. Нет, теперь курит, но он же сказал, что бросит. Смысл тогда дарить зажигалку? Вместо ручки у него электронная записная книжка, и часы он, кстати, не носит, потому, что они вечно у него ломаются. А время есть и в записной книжке.

Джеф пробормотал: "О! Вот," запуская руку в задний карман.

"Он носит галстуки каждый день!" – Осенило Николь, пока она смотрела на него. Надо ему подарить серебряную булавку для галстука, на это её карманных денег точно хватит. Джеф достал пару длинных резных палочек с болтающимся футбольным мячиком: брелком-свистулькой.

Николь застряла на выдохе.

– Ты мне принёс ключи от твоего дома? – Воскликнула шёпотом, изумлённая, принимая в сложенные ладони увесистое сокровище.

Посмотрела на него. Он, улыбаясь, снова откинулся на подушку, наблюдая за ней, потом помог надеть браслет, который она крутила в пальцах. Прикрыл глаза на её тихое: "спасибо", целуя мягкими губами её руку. Хрипловато извинился вместо ответа:

– Боюсь, что рояля ты там теперь не найдёшь.

– Я его потом у тебя заберу, – не задумываясь отмахнулась Николь, поворачивая ладонь под его поцелуями и рассматривая его движения.

– Но мебель там найдётся. Мы ничего не вывезли, – утешил он её, согревая дыханием её кожу. – И даже кое-что вернули назад: комп с твоими файлами и содержимое библиотечного стола.

Она некоторое время молчала, взглянула на ключи, потом зажала связку в кулачок и оперлась на грудь Джефа.

– Почему ты его не продал? – Спросила она серьёзно.

– Ты же не хотела?

– Я не говорила.

– Говорила. Я хотел его продать. Ты не хотела. Я видел. Не беспокойся: я поймал всех зайцев без моральных потерь.

– Это как? – Непонимающе поинтересовалась Николь, хмуря светлые брови.

– Я его продал. Ты его купила, – сообщил Джеф. – Всё совершенно законно.

И засмеялся.

О-о, как тут у него всё устроено…