Что сказал Бенедикто. Часть 3-4

Часть третья

Глава 59. Без Абеля

Следующие дни, что они провели в гостинице, обернулись для Вебера сущим кошмаром. Аланд проводил все дни с Агнес, Кох, никого не замечая вокруг, был все время с Анной-Марией, а Гейнц с Карлом не оставляли в покое Вебера с Анечкой ни на минуту. Они все время куда-то звали, приходили в гости, постоянно пытались увести Анечку с собой, если Вебер отказывался с ними идти, и расписывали Анечке перспективу безрадостной жизни с меланхоликом Вебером, высвечивая бесконечные преимущества их веселого общества.

– Сходите, Агнес позовите, – бессильно отбивался от них Вебер. – Или Анну-Марию, она твоя сестра, Гейнц, вот и поразвлекай ее, оставьте нас в покое.

– Ну, Вебер, заигрывать с Агнес в присутствие Аланда не мог позволить себе даже Фердинанд. Анна-Мария, кроме своего Коха, все равно людей по лицам не различает, ей что брат, что не брат. А вот Анечка – наш человек, наша сестренка, правда, фрау Анна? Если б вы не выскочили замуж за этого балбеса, мы б вас отбили мигом.

– Прямо так и вы, и так бы и отбили… Я тебе самому, Карл…

– …что-нибудь отобью, – завершил фразу Вебера Карл.

Вебер сердился, Анечка смеялась.

– Нет, конечно, Вебер, ты прав. Я неправильно выразился. Отбил бы твою жену непременно я. Гейнцек живет в ожидании своей небесной любви, ждать ему еще долго, поэтому он может позволить себе разве что легкий флирт в стиле а-ля господин генерал, а вот мое сердце и моя душа – свободны. И слово тебе даю, если твою жену отобью я, то до флирта у Гейнца дело не дойдет…

То, что Вебер всерьез злился на шутки, веселило их. Аня пыталась сдержаться, но и ей было смешно. Карл с Гейнцем старались вовсю, и все равно уводили их гулять, водили по каким-то подвальчикам – кафе, ресторанам. Сопровождали их на побережье, на Вышгород. Волоком тащили Вебера к Патрику в Церковь и усаживали за орган, и он уже не имел сил от них отбиваться.

– …Рудольф, ну не злись на них, они же ради тебя стараются. Если Аланд сказал, что у Фердинанда все хорошо, то все хорошо, ты все время думаешь о нем…

Аня пыталась его отвлечь, называя настоящую причину непроходимого горя Вебера.

– Аланд сумасшедший! То, что для него «хорошо», и пережить не всегда возможно. Абель может лежать больной, полумертвый, а для Аланда это будет вполне хорошо. Ты не знаешь его, ты не можешь знать, что в понимании Аланда – «хорошо».

– Но почему остальные доверяют ему, а ты нет?

– Потому что я побывал в тех краях, где с точки зрения Аланда все у меня было хорошо. Абель не хотел уходить, он мог работать и работать, и приносить людям радость и исцеление. Я вижу, что меня заговаривают, как дурака, позволяя говорить себе все, что меня злит, лишь бы я завелся на что-то другое. Аня, ты не знаешь, что такое в моей жизни был Фердинанд. Для меня он и Корпус – это были синонимы, он уходил, и я впадал в благостную спячку, прекращались все события, я становился тупее идиота, но я был так доволен собой, учился прилежнее девочки с косами, всех слушался, всем нравился. А потом он приходил – брал меня за эти косы и вешал мою идиотскую голову на крючок, пока не выветрится из неё вся благостная чушь, этого не мог больше никто, даже Аланд.

– Значит, и для Фердинанда слово «хорошо» не всегда имело общепринятый смысл. Значит, он был, как Аланд.

– Но почему же он был? Аня… Прости меня, я понимаю, что сейчас я должен быть счастлив. И я счастлив тем, что ты есть у меня, но для чего Аланд именно сейчас вышвырнул Фердинанда?

– Если ты хочешь побыть один и подумать, твои друзья прекрасно развлекут меня в этом чужом городе, они так интересно рассказывают, словно тысячу лет живут здесь и знают легенду, историю каждого дома и закоулка. Перестань сердиться, я буду проводить время с ними, пока тебе ни до кого.

– Я не хочу, чтобы ты уходила, ты мне очень нужна. Когда и тебя нет рядом… Аня, я не вижу Фердинанда, обычно я чувствовал, что с ним, сейчас я слеп, как бесчувственное бревно, и я не знаю, что думать.

– Может быть, Гейнц прав, и тебе лучше больше времени проводить за органом? Рудольф, они не смеются над тобой, они тебя очень любят. Я только удивляюсь, как они умеют скрыть за шутками свою тревогу о тебе и обо мне. И на Аланда, пожалуйста, не злись, он не предал бы Фердинанда, а ты обвиняешь его именно в этом. Ты бываешь несправедлив к тем, кто любит тебя. Мне нужно, чтобы ты сейчас просто был рядом. Мне очень нужно, чтобы ты был спокоен, Рудольф.

– Я ни на секунду не забываю о тебе. Насчет покоя… Я возьму себя в руки. Неужели ты не понимаешь, что это не пустая тревога?

– Не понимаю. Тебе говорят, что у Фердинанда все хорошо – ты не слышишь. Аланд и Агнес заботятся обо мне так, как никто и никогда в жизни обо мне не заботился, и я знаю, что их забота обо мне – забота о тебе, они все делают, чтобы мы не отдалились друг от друга с первых же дней. Ты только думаешь, что ты стремишься ко мне, как прежде, дай тебе волю – и ты бы давно убежал на поиски Фердинанда и оставил меня.

Вебер метался по комнате, не понимая, что возражать. Как объяснить ей, самому близкому человеку, что он не может ни единой клеткой расстаться с ней, и не может ни на миг выпустить из сознания стойкий позывной к Фердинанду.

– Аня, но это единственное, что я не могу сделать даже для тебя, перестать быть собой, я не могу измениться. Во мне нет спокойствия, но ты выбрала меня таким. Почему теперь ты не можешь мне этого простить? Фердинанд тоже не умел быть спокойным…

Он говорил уже на повышенных тонах, и все бы это могло привести к ссоре, но вошел Аланд, чуть кивнул Веберу, смолкшему на полуслове, приобнял за плечи Анечку, уводя ее с собой.

– Ты так о себе значительно говоришь, Вебер, словно ты само совершенство. Не может он измениться… Не поверишь, как быстро ты можешь измениться. Пакуй чемоданы, вечером уезжаем, а мы пока подышим свежим воздухом с фрау Анной. Беременной жене полезнее прогулки, чем твоё беснование, поверь мне, это я тебе как врач говорю.

Даже Анечке эти слова Аланда показались слишком строгими, она не без опасения оглянулась на Вебера, тот отвернулся и промолчал.

– Какой вам нервный муж достался, – смеялся Аланд, прихватывая Анечкино пальто и платок, и сапоги на ее ногах он, разумеется, застегнул сам.

– Зачем вы лезете в мою жизнь?

– Будешь мне дерзить, в Корпусе еще и отлуплю, имей в виду… Беги лучше Абеля догоняй, если, конечно, у тебя хватит прозорливости его отыскать. Но рад он тебе не будет.

– Старый осел… – прошептал Вебер.

Аня удивленно посмотрела на смеющегося Аланда – и на это не рассердился?

– Это он о себе в старости. Все, что непочтительного дети говорят о родителях, они говорят о самих себе в старости, старая истина, а на него не сердитесь, с неопытными мужчинами такое бывает, не съешь себя, Вебер.

Вебер в подоконник вцепился, чтобы не броситься на Аланда.

– Не ты первый, Рудольф, не ты последний, не отчаивайся. С Фердинандом тебе стоило об этом в первую очередь поговорить, в поезде поболтаем, если у меня будет настроение, но в Корпусе оно у меня будет непременно. Спокойствию я его научу, фрау Анна, у вас будет не муж, а воплощенное спокойствие, поверьте.

В поезде Вебер провалялся на полке глаза в потолок, сон не шел к нему. Приедет в Берлин, закроется с ней дома, и на порог никого не пустит.

В Берлине кто-то подогнал Аланду его «мерседес», Коху его «опель». Вебер присматривал такси.

Аланд дружелюбно опустил ему на плечо руку.

– Ты садишься с Кохом, Гейнцем и Карлом. Женщин я отвезу.

– Куда вы их отвезете?

– Ты возвращаешься в Корпус – и по расписанию, я скоро вернусь.

– Как это в Корпус? Я еду с женою домой.

– С твоею женою к себе домой еду я, если ты не понял, а ты возвращаешься к выполнению своих прямых обязанностей, меньше у тебя их не стало.

– Я поеду домой, я хочу побыть дома.

– Вебер, не спорь, поехали, – сказал Кох.

– Ты тоже в Корпус, Вильгельм?

– У него что-то со слухом, – сказал Аланду Кох и, не доверяя слуху Вебера, подтолкнул его в спину к машине. – Целуй жену – и поехали.

Вебер посмотрел на Анечку и не сдвинулся с места.

– Рудольф, я подожду, – Аня сама подошла, обняла его за шею. Отворачиваясь от всех, он все-таки прижал ее к себе и долго целовал.

– Фенрих снова в сказку попал, – сказал Карл. – Так мы до завтра стоять будем, ладно, не навсегда прощаешься. Господин генерал добрый – он тебя на Рождество домой отпустит, да, господин генерал? Что тут – пустяки, два месяца и осталось.

– Карл, рот закрой, – сказал Кох.

– Вильгельм, устрой им там разрядку, чтоб к моему приезду все были в адекватном состоянии, – сказал Аланд. – Идемте, Анечка. Я понимаю, что впрок нацеловаться невозможно. А тебе, Вебер, за право на побывку придется поработать, ты с себя погон не снимал.

– Я комиссован!

– Это для всего мира ты комиссован, а для меня нет, ты сам клялся твоей жене, что года не пройдет, ты будешь офицером. Поезжай исполнять. Майором станешь, будешь жить дома с женою рядом, чуть-чуть осталось, а пока придется к гастролям готовиться, раз ты комиссован. Дома у тебя не получится, при такой женщине сидеть и на клавесине сутки напролет играть, это было бы странно. И если бы это было не так, мы бы лучше Карла вместо тебя женили.

– Нет, господин генерал, я еще от этих женитьб долго отходить буду, – возразил Клемперер.

Аня смеялась, сцена резко утратила свой драматизм.

– И то правда, Карл. Поезжайте, – сказал Аланд, не сводя с Вебера глаз.

– Как я тебя ненавижу, гад… – прошептал Вебер, отворачиваясь от Аланда.

Аланд все улыбался. Вебер спиной ожидал хорошего тумака от Коха, но Кох как-то бережно приобнял его и повел к машине.

– Фенрих, все это пустяки, – очень тихо сказал ему Кох. – Ты подумай о том, что было два месяца назад. Я не думаю, что ты не в выигрыше. Хочешь туда – в волшебное прошлое? Она еще женою Адлера была, а ты Хабанеру в кабаке только отыграл – и сколько расхлебывал. Не гневи Господа, мы имеем с тобой больше, чем могли себе вообразить. Подожди немного, Аланд никому еще в любви не препятствовал.

Да, в самом деле, совсем недавно развернулась череда катастроф, перемен, перестановок. Кажется, что с тех пор миновала вечность – Кох прав. Кох проводил Вебера до машины и вернулся проститься с Анной-Марией.

Аланд усаживал женщин в машину с галантностью великосветского кавалера. Анечку он посадил последней. Она остановила Аланда.

– Аланд, вы что, правда, знаете, что они думают, делают и говорят?

– Работа такая, деточка.

– Как же они живут? Я бы так не смогла.

– Так я и твои мысли знаю, ты теперь часть этого дуралея, пусть самая лучшая, но его часть. Не думай об этом, еще отца и матери люди иногда стыдятся, а учителя – никогда. Он же всегда в тебе, приходится жить с ним, как с паразитом, вытворяй что хочешь, он слова не скажет, и никуда он не денется. Люди Христа – и того не стыдятся, допуская вполне официально, что он все видит, все слышит и знает все наши помыслы. Знает – и черт с ним, правда? Самые совестливые раз в неделю в церковь придут – покаются – и пойдут себе делать, что делали. С учителем по-другому, иначе ничему не научишь. Такая работа. Когда твой муж сам пойдет учить вместо меня – тогда он цену своему гаду поймет. И все его гады ему возвратятся. Сейчас и говорить бесполезно, он этого не понимает, он пока сгусток страстей. Агнес, я почти сразу вас оставлю, ты понимаешь…

* * *

– Вебер, в зал, делаешь энергетическую гимнастику, готовишься к музыке. Аланд вернется, займется тобой, – едва вышли из машины, сказал Кох.

– Я ничего не буду делать не буду, я не маленький мальчик, – на всякий случай огрызнулся Вебер.

– А похож, – сказал Гейнц.

– Да, – подтвердил Кох, улыбаясь.

Гейнц с Карлом с удовольствием смотрели на них.

– Гейнц, у тебя в пять история музыки, если верить преданиям, иди, готовься. Карл, у тебя математика в три, следовательно, ты успеешь озадачиться обедом.

– А, так Гейнцек читает в пять, и он не успевает, а у меня в три – и я с обедом.

– Именно, тебе готовиться меньше.

– Как скажете, господин полковник. Гейнц, ты замечаешь, какой дрянью стал наш Кох? А я когда-то считал его своим другом.

– Ничего, Карл, – ответил Кох, – не ты один заблуждался.

– А вы чем будете заняты, господин полковник, если это не государственная тайна?

– Тайна, Карл.

– Можно идти?

– Давно пора. Вебер, а ты почему еще здесь?

– Я не собираюсь ничего делать, я вам сказал.

– Гейнц, Карл, идите.

– Хотелось посмотреть, Кох, как ты фенриха обломаешь, – честно сказал Клемперер.

– Вообще-то, с дороги ополоснуться неплохо, – сказал Гейнц. – Вы тут поругайтесь, а я пошел. Педагогика – это не мое.

– Тебе-то что, Гейнц? В комнате все удобства, – сказал Клемперер, – это у меня на кухне – только раковина, я в нее не помещусь.

Карл повернулся, чтобы уйти, Вебер попытался его остановить.

– Карл, давай я вместо тебя? – предложил Вебер.

– Что вместо меня? В раковине помоешься?

– Нет, обед пойду готовить, все равно я не буду ничего делать.

– Иди умойся, остынь, хотя – если тебя свернуть потуже, ты-то и на кухне в раковину влез бы. Но с обедом я сам. В таком настроении, как у тебя, фенрих, еды лучше не касаться – ты ж всех отравишь. Я сам. Кох, на аэродром я попаду когда-нибудь?

– Завтра поедем, Карл.

Вебер смотрел на Коха в упор, но с места не двигался.

– Гейнц, добрось нашего жениха до зала, а то как бы фрау Анне сегодня вдовой не остаться. Если сейчас Аланд вернется… – сказал Кох.

Гейнц, посмеиваясь, подошел к Веберу, раскрывая руки, чтобы в обнимку увести его с собой.

– Вебер, давай без демонстрации, пойдём.

Кох что-то шепнул Карлу, Карл вскинул брови, заулыбался.

Кох пошел к себе, Карл передал услышанное Гейнцу. Гейнц с серьезным видом кивнул.

– Фенрих, хочешь, чтобы Аланд сегодня отпустил тебя домой?

– Разумеется, хочу.

– А это, оказывается, очень просто. Кох сказал, а он у нас умный.

– И что сказал умный Кох?

– Он сказал, что ты сейчас, не артачась, изображаешь скотское смирение – идешь в зал, потом играешь Аланду так, чтобы Скарлатти в гробу от восторга заплакал, и ты едешь домой.

– Ты уверен?

– Кох уверен, а эта шельма не стала бы зря говорить.

– А если врет?

– А если нет? Давай поспорим? Если ты проиграешь – то ты не едешь домой, когда Аланд тебя отпустит. А если проиграю я, и он тебя не отпустит, то я скажу Аланду, что он старый осел.

– Так и скажешь?

– Так и скажу. Только ты должен сделать все как следует, халтура не принимается. Если ты все сделаешь хорошо, как ты это умеешь, поедешь домой. Аланд тебя проверяет, бунт твой не выгоден, прежде всего, тебе, а так-то Аланд добрый, ты же знаешь, не тебя, так Анечку пожалеет, к женщинам он снисходителен.

Вебер посомневался, но интуиция упрямо ему твердила, что Кох сказал правду. Вебер под колонкой умылся и пошел в зал, едва он скрылся, Гейнц с Карлом переглянулись и рассмеялись.

* * *

Аланд появился в Корпусе, и сразу направился к Веберу в музыкальный зал. Тенью промелькнул в последний ряд, долго слушал и только когда Вебер прервался, сказал:

– Вижу, что позанимался, молодец. Возьми ноты, сядь рядом, – листая том сонат Скарлатти, Аланд вносил уточнения, Вебер увлекся, позабыв про свои обиды. Завершил свой комментарий к игре Вебера Аланд неожиданной фразой:

– В целом, неплохо поработал, до шести утра свободен.

– Я могу уехать домой?

– Я бы тоже уехал.

На выходе из зала Вебера поджидал Гейнц.

– Отпустил?

– Отпустил.

– Отлично, ты проиграл, значит, не едешь…

– Ты что, Гейнц?

– Мы же поспорили… Ты говорил – не пустит, я говорил – пустит. Ты проиграл, а раз ты проиграл, то ты не едешь домой.

Вебер только теперь понял коварный смысл пари, заключенного с Гейнцем.

– Да иди ты знаешь куда, Гейнц…

Аланд подошел к ним.

– О чем спор?

– Господин генерал, он проиграл мне пари – и не хочет выполнять условия.

– Какие были условия, Вебер?

– Я даже не понял, как он мне сумел их подсунуть. Про осла я понял, а про то, что я не поеду домой… Гейнц, ты знаешь, кто ты?

– Подожди, Вебер. Про осла можно подробнее?

– Нет, господин генерал, – встрял Гейнц, – причем тут это? Вы просто скажите: если пари заключено – условия должны быть выполнены?

– В случае, если бы я его не отпустил, ты, Гейнцек, назвал бы меня прямо в лицо старым ослом, так?

– Но вы же отпустили.

– А если я отпущу, то Вебер, как проигравший пари, домой не едет?

– Да, он проиграл.

– Насчет того, что ты мне в лицо скажешь, Гейнц, мы подумаем, а Вебер, получается, домой не поедет.

Вебер сдерживал себя, чтобы не схватить и Гейнца, и Аланда за шеи и не сшибить их лбами – чтобы ему за это не было.

– Вебер, садись в машину и поезжай к фрау Агнес, твоя жена там, забери ее, не пешком же ей идти, едешь не домой, пари не нарушено. А подполковник Хорн пусть зайдет ко мне в кабинет для выяснения некоторых вопросов служебной субординации.

Гейнц весело рассмеялся.

– Мне было даже интересно, как вы вывернетесь, господин генерал. Фенрих, дурак, да наплевал бы я первый на это пари… Ты бы никуда не поехал, если бы ты продолжил корчить осла на плацу, как изначально собирался, и не сделал того, что тебе сказали. Но ты сделал.

– Это точно, Гейнц, а про осла в мой адрес ты как благородный человек и почтительный ученик хотел умолчать – да Вебер выдал. Бегом, Вебер, пока я не передумал. Коха оторви по пути от ученых занятий, пусть зайдет, ему тоже пару слов скажу. Кох посоветовал?

– Не сделал бы Вебер, что вы сказали, вы бы его домой не пустили.

– Не увиливай: тебе сказал так сделать Кох?

– Мне? Карл. Честное слово, Карл, у него спросите. Кох вообще стал странный!.. Я с ним не разговариваю и сто лет бы еще не разговаривал. Он нам приказы раздавал, Карла вообще на кухню отправил. …Терпеть не могу вашего Коха!

Аланд смеялся, слушая искренние тирады Гейнца.

– Уйди, Гейнц. Вильгельму скажи, чтобы и он шел к черту. Не хочу вас видеть. Делайте сегодня, что хотите, завтра с утра за вас возьмусь.

– Конечно, поезжайте домой, господин генерал, фенриха перегоните. Еще лучше будет, если вы и Коха домой отправите, пусть уедет, надоел – сил нет.

– А вы тут с Карлом продолжите праздник жизни?

– Поиграем… Мы с Карлом привыкли.

– Гейнц, что в работе Корпуса, Гейнц, является главной дисциплиной?

– Музыка. Для кого-то – медитация, для кого как.

– И для тебя так, и для Карла больше, чем так, немного поиграйте, Бог с вами, а потом, если я вас увижу занятыми чем-то другим…

– Господин генерал, ну шпионить-то за нами зачем? Вы ж не за этим домой поедете. Передайте фрау Агнес от меня, что она лучшая женщина в мире, она красавица, она фантастическая женщина, – две жизни терпеть вас – я бы не смог, господин генерал. Это притом, что я вас очень люблю. Как же она вас любит? Меня бы кто так полюбил…

Гейнц сдерживал смех и отступал.

– Господи, где ты таких стервецов набрал? И почему все они достались именно мне?

– Не все же стервецы, Кох предан вам до утробного подхалимажа.

– Господин генерал, вызывали? – к ним подошел Кох и, с интересом дослушивая последнюю фразу Гейнца.

– Кох, наподдай этому оратору и поехали по домам, спасибо, что присмотрел. Завтра к шести быть на месте.

Аланд ушел. Кох продолжал смотреть на Гейнца.

– Ладно, Кох, я тебя отмазывал. Обижаться, что ли будешь?

– Слишком убедительно, Гейнц, но не буду. Обижается у нас фенрих, и то по неопытности. Удачной медитации, Гейнц.

– Привет сестрёнке, господин полковник!

Глава 60. Бумеранг

Вебер проснулся в половине шестого утра. Анечка спала на его руке, он не хотел шевелиться, чтобы не разбудить ее ненароком. Надо было вставать, уходить – и вся душа его была против этого. Хотелось, чтобы этот покой в его сердце, покой вокруг него ничем не прерывался.

– Почему ты не встаешь? – сквозь сон спросила Анечка.

– Я не хочу уезжать.

Она открыла глаза, посмотрела на часы.

– Немедленно собирайся и беги.

– Аня, один день – вдвоем, без Карла, без Гейнца, без Аланда. Просто вдвоем.

Анечка сама принесла Веберу форму и отдала прямо в руки.

– Рудольф, так нельзя поступать, ты не можешь остаться. Еще будет время побыть и вдвоем, ты офицер, мне вчера Агнес все объяснила.

– Какой офицер? Скажи еще, что у нас военный Корпус… У нас самодур-отец, которому доставляет радость нас, великовозрастных детин, строить на плацу. Завтра постою, я вообще комиссован, и он сам это сделал. Я музыкант, а музыканты в половине шестого утра не вскакивают с постели. Мы с тобой венчались – недели не прошло. Я могу просто побыть день с женой? Что там срочного? Война? Конец света?

– Мы два месяца с тобой, вечером ты вернешься, и так будет всегда. Собирайся скорее и поезжай, я не скажу тебе ни слова за весь день, если ты не поедешь.

– Они всегда правы, а я не прав.

– Сейчас ты не прав, и ты бы не злился, если бы сам этого не понимал.

– Змея-Агнес тебе мозги заморочила, она сама прожила всю жизнь в мечтах о своем генерале, видеть-то его начала совсем недавно – и то изредка.

– Неужели ты не чувствуешь, как ты несправедлив к ним?

Вебер оделся, вышел из дома, на лестнице он остановился, подумав, что зря он так заговорил с женой. Как он посмел не проститься? Надо было вернуться, сказать ей, как он ее любит и как для него невыносимо не видеть ее целый день, но все в нем было оскорблено ее потворством им, он не вернулся, сел за руль, подъехал к Корпусу, когда уже шла разминка. На плацу никого, кроме Аланда, не было, все на озере, Аланд определенно дожидался его.

Вебер смотрел в сторону, на душе было тяжело, он чувствовал, что должен вернуться, успокоить жену.

– Господин генерал, я вернусь домой, я должен извиниться перед ней, не знаю, что на меня нашло, я хотел остаться с ней, я не мог уйти, но она не позволила.

– Хорошо, что у тебя умная жена, – после долгой паузы ответил Аланд. – Итак, ты не офицер, это не военный Корпус, ты не обязан вскакивать в половине шестого утра, что еще ты открыл для себя сегодня утром? Что можно с утра надерзить жене, уйти, не попрощавшись, ты не благодарен своей женщине за то, что она ночь напролет всем жаром своей любви говорила тебе о том, как ты ей дорог? Ехать домой теперь я тебе не разрешаю. Я никогда не позволял себе в таком тоне заговорить со своей женой, а мы вместе уже много лет. И то, что ты сказал утром о моей жене, мне тоже очень неприятно.

– Почему ваша жена объясняет моей, как нам жить? Я понимаю, что сказал несправедливость. Я поеду домой.

– Лучше от этого уже не будет, вместо того, чтобы оградить свою женщину от беспокойства, ты заставил ее переживать. Хочешь уйти – уходи совсем.

Вебер повернулся, чтобы идти к воротам.

– На всякий случай, учти, Вебер, хоть ты и уверен, что у нас семейная кухня и здесь только самодур-отец утоляет свои амбиции на великовозрастных сыновьях, но в военном ведомстве мы официальная структура. Пока ты числишься здесь, ты никуда не устроишься.

Аланд пошел к себе, Вебер постоял еще, понимая, что в его интересах уйти до того, как вернутся остальные, он поспешил за Аландом. Аланд молча положил на стол документы, деньги, но на Вебера не смотрел.

Вебер вышел в коридор и снова замер. Как утром дома на лестнице, его уже невыносимо тянуло вернуться, он понимал, что каждый новый его шаг нелепее предыдущего, но и остановиться он не мог. Если бы Аланд хоть слово сказал, а он молчал, не смотрел даже в сторону Вебера. Вебер смотрел в раскрытую дверь, Аланд стоял у окна.

– Что-то еще? – спросил он, не обернувшись.

– Можно я возьму машину? Я верну ее, как только улажу дела, так будет быстрее…

– Быстрее у тебя не получится, день такой у тебя, Вебер, ты не прав, а потому ничего не получится, за что бы ты ни взялся.

– Машина все равно будет стоять без дела.

– Много чего на свете стоит без дела, и ты тоже стоишь без дела. Иди, останавливать не буду, как бы ты этого ни хотел, то, что ты делаешь глупость, ты понимаешь сам. Желаю успеха в нелегком деле. День будет неудачным не потому, что я тебе этого желаю, у меня нет привычки желать кому-то зла. Это только ты направо и налево даришь такие пожелания и удивляешься, что они все к тебе возвращаются бумерангом. Может, тебе хватит собственных пожеланий и пора остановиться?

– Господин генерал, я хочу сам строить свою семью. Я имею на это право.

– Пока ты не строишь, а разрушаешь ее, твои глупости на начальных шагах прорастут потом там, где ты и ждать не будешь. У Вильгельма все хорошо, я рад за него. Ты почувствовал утром, что не можешь уйти из дома? Тогда почему ты не разобрался внимательно в своем чувстве, а пошел посыпать проклятьями все, что тебе на самом деле дорого? Почему ты проснулся и не спросил свою жену, все ли у нее хорошо? Ты оставил ее предположительно на день, и ты ни о чем не побеспокоился. Беременность не болезнь, но твоя жена впервые переживает это состояние, и ты обязан с ней делить ее тревоги, сомнения, не говорю о том, что ты обязан всегда знать о ее самочувствии.