Жизнь как жизнь

Александр Семенов

Жизнь как жизнь

Моим друзьям живым и ушедшим

в мир иной посвящаю эту книгу

Часть первая

Вторую неделю морозы стояли за тридцать с гаком. А перед этим метели дули дней десять. Снегу намело вровень с заборами. Алёна Матвеевна кое-как пробила траншейку до поленницы с дровами, да к калитке сараюшки. Печурку топить надо, да и козушке сенца бросить. Корову Матвеевна уже пятый год не держит – на неё сена надо прорву. Разве ей накосить? А козёнку содержать ещё можно.

По улицам Борька Пашухин бульдозером своим проехался туда – сюда, нагрёб на обочины глыбы аршина на полтора. Глыбы смёрзлись – хоть колуном коли, лопата не возьмёт. Вот и сидит Матвеевна дома в застенках. Через бруствер не перебраться. Продукты кончаются, хлеба нет. Муки не запасла, надеялась, что лавка из Ковернино возить будет. Свою-то пекарню в деревне давно порушили. А газелька видимо не пробьётся. Хорошо хоть картоха под полом ещё есть.

– Господи! – Матвеевна бросила взгляд на образа в красном углу избы, – хоть бы из детей кто-то приехал, бруствер бы этот сломал, а то, если и лавка приедет, на улицу-то не выбраться.

Хорошо, хоть Борька дорогу пробил, а то бы и по улице не протолкнуться. А справный мужик – Борька Пашухин. Как-то в смутные те года сумел тракторишко к рукам прибрать. Чай не задаром, да и не задорого поди. Где бы задорого денег ему взять? Зато теперь мы, старушонки, ему на соляру по копеечке соберём, он дорогу-то и прочистит. Вот только брустверы расковырять некому.

– Ой, Господи! Хоть бы дети, кто-нибудь, приехали! Да как они приедут – дорогу-то чай замело.

В Нижегородской-то поди расчистили, а Борька до Борихи, видать не доехал.

А как ладно-то было, когда в деревне народу тьма жило. Да, что народу – коров два стада по сто голов было. Ай-ай-ай! Что это я про коров-то. Детей семеро – все рядом были. Правда около меня только Степашка да маленькая Верочка кружились. Остальные с утра до вечера в лесу работали. Вечером приедут, умоются, поедят и в клуб до полуночи. А ещё лучше было, когда Андрей был жив. Благодать! Хоть и ругались частенько. А кто не ругается?… Жизнь, как жизнь…

Нет, ребята, наверное, не приедут – далеко их разнесло: кто в Самаре, кто в Сталинграде, кто в Казахстане. Как-то надо самой выкарабкиваться. Ой, да надо печку протопить, а то к ночи изба выстынет.

Алёна Матвеевна накинула на себя плюшевую жакетку, повязала поверх платка пуховую шаль (Степашка в один из отпусков в подарок привёз) и вышла из избы. По траншейке добрела до поленницы, покрытой полуметровым сугробом, натаскала из серединки поленьев, сложила их на левую руку, правой обняла сверху и понесла в избу к печке. Затем вышла в сени за смоляной растопкой. Горка мелко наколотых смолянистых сосновых щепок в углу лежала. Матвеевна выбрала несколько лучинок, залезла рукой в короб, достала кусок бересты. Прикинула: до весны растопки должно хватить.

Сложенные между двух полешков береста и смоляные лучинки загорелись от одной спички, затрещали, заискрились. Матвеевна положила наискосок ещё два поленца, прикрыла дверку печки и стала ждать, пока разгорится. Потом пошла в упечь (кухню) взяла чайник с водой и поставила его на конфорку – « Нечего теплу даром пропадать». Наложила на занявшиеся огнём поленья ещё дровишек, принесла маленькую скамеечку, поставила её рядом с печкой и присела. Как языки пламени с жадностью слизывали сначала мелкие древесные ворсинки и отщепочки, а потом занималось всё полено, так и память слой за слоем восстанавливала прошлое.

Андрей вернулся с войны в предзимье – картошка уже выкопана, а капуста была ещё не рублена. Ждали первых морозцев, чтобы она свернулась в тугие вилки. Пришёл он домой на костылях без левой ноги. Да пришёл не один, а привёл с собой такого же как и сам горемыку безногого. Алёна помогла мужикам раздеться, повесила на гвозди в стене их шинели. Тут же прискакали откуда-то Нюрка с Глашкой, бросились к отцу.

– Тятя! Тятя! Вернулся! – обвили его своими ручонками.

Четырёх летний Лёшка стоял у печки насупившись. Потом подошёл к мужикам, посаженным Алёной за стол, и выдал:

– А чего расселись? Забирайте свои шинели и уходите отсель!

– Лёшенька, Лёша, ты что! Это же твой тятя вернулся! – всполошилась Алёна. – Как так можно, сынок?

Мальчонка забился в угол, сопел. Алёна ухватом выкатила из печи чугун, налила большим деревянным половником в глубокое блюдо зелёных щей, поставила перед мужиками.

– Хлебайте щти-то пока не остыли, а я сейчас картошечки ещё принесу. Нюрка! Глашка! Садитесь за стол, я и вам сейчас щей налью.

Андрей хлебнул несколько ложек постных щей, посмотрел на Алёну и спросил:

– А Василко-то где?

– Так в школе ещё. Скоро примчится.

Василко – это их первенец. Последний год в школу ходит – седьмой заканчивает. Большой уже. Во всём помогает. Как бы не он совсем было бы не в мочь Алёне управляться. Девчонки тоже помогают: на них огород, куры, уборка в избе. Нюрка тоже большая – десять уже. Глашка только в первый класс пошла.

Мужики поели.

– Алёна, ты бы нам баньку истопила, а то мы за дорогу совсем запаршивели.

– Ой, батюшки! Что же это я сама-то не догадалась? Только вот в зимней-то баньке ишо не прибрано, мы все в летней у реки паримся. Дойдёте ли туда?

– Дойдем. Мы от Мантурово, почитай, пешком протопали. Кое-где сердобольные старики на подводы сажали, если по дороге было.

Алёна набросила на себя телогрейку, сунула ноги в кирзовые сапоги и вышла. В сенях её чуть не сбил с ног Василко.

– Мама, что тятя вернулся? Я бегу из школы, а тётка Матрёна кричит: «Васька, беги быстрей, отец вернулся!»

– Пришёл, пришёл! Иди, дома они. Я баню пойду затоплю.

Василко рванул дверь, перескочил через порог и оторопел. За столом сидели два мужика. Мальчишка зыркнул по ним глазами, узнал отца.

– Тятя, вернулся? А мы тебя заждались.

Подошёл к столу, обнял отца и протянул руку второму мужчине.

– Меня Василий зовут.

– А меня – Григорий. Мы с твоим отцом вместе в госпитале лежали.

Василий присел на скамейку рядом с отцом. Девчонки тоже прилепились. Вылез из своего закутка и Лёшка. Примостился по другую сторону стола, поглядывая из-под лобъя на мужиков.

– Ну как, Василко, вы тут жили поживали? Как учитесь? Матери-то помогаете? – спросил Андрей у сына.

– Да нормально жили. Ведь мы не на войне – дома. А учимся хорошо, без троек. Вот закончу семь классов в техникум пойду на лесовода учиться, если вы, конечно, не будете против.

– Что ты, сынок, чего это мы будем против?.

За разговорами время летело быстро. В избу вошла Алёна.

– Собирайтесь мужики! Баня – готова.

К бане пошли всей толпой. Алёна помогла мужикам зайти в баню, наполнила шайки водой, запарила берёзовый веник.

– Ну вы мойтесь, парьтесь. Я тут на улице рядом побуду. Если, что зовите.

Алёна вышла из бани, присела на бревно под оконцем. Ребятня сидели у реки на плотике для стирки белья, о чём-то судачили.

Уже в сумерках вернулись всей ватагой домой, Алёна поставила самовар, начала накрывать на стол. Принесла из погреба миску грибов солёных, мочёной брусники зачерпнула из кадки, вытряхнула из чугунка картошку в мундирах, достала из сундука чекушку. Андрей пристально посмотрел на хлопочущую жену – «Постарела за эти два с небольшим года. А ведь ещё и тридцати пяти ей нет.»

– Андрей, Григорий! Вот выпейте после баньки по рюмочке – сказала Алёна.

– С удовольствием! – Андрей наполнил стограммовые гранёные стаканчики. – А ты, Алёна, что себе стаканчик не поставила? Не рада, что ли, возвращению мужа-калеки?

– Что ты, Андрей, как не рада? Очень даже рада.

– А то я думаю, не обняла мужа.

– Ой, да стушевалась я больно, а тут ещё человек чужой.

Алёна склонилась к Андрею, положила голову ему на плечо.

– Ладно, хоть не люблю я пить горькую, но за возвращение живым выпью.

Она встала, принесла махонькую рюмочку на высокой тонкой ножке, поставила её перед мужем.

– Налей, только не полную, а то опьянею.

Андрей налил водки в рюмочку.

– Ну что, выпьем за встречу. Живые вернулись, значит – жить будем.

Выпили, закусили грибочками.

– Да вы ешьте, картошечку ешьте, угощать то особо теперь нечем – Алёна пододвинула к мужчинам миску с картошкой.

– Ничего, всё наладится! Немчура уже драпать начала. Глядишь, скоро и войне конец.

Андрей налил себе и Григорию ещё по стаканчику.

– Алёна, Григорий у нас пока поживёт. Его деревня на Псковщине ещё под немцами. Так что ему ехать пока некуда.

–Ладно, пусть поживёт, места всем хватит, изба то большая.

За чаем разговоры пошли. Андрей спрашивал о родных, о своих товарищах: кто живой, кто убит, кто покалечен.

– Да почитай на половину мужиков, что призваны были похоронки пришли, Васька Алёхин без руки пришёл, Алёша Колесов без ноги, в селе тоже двое без рук да ног. Контуженых много. Брат твой Пётр без вести пропал. С месяц назад извещение получили. Обо всех-то сразу и не расскажешь.

Засиделись до поздна. Лучины пучка два сожгли. Алёна начала всех укладывать. Разбросила на полу матрасы, набитые сеном для Григория и Васи, мелких загнала на печку, для себя и Андрея разобрала кровать.

На следующий день в дом потянулись деревенские бабы поглядеть, да спросить, не встречали ли где ихних. Мужики прыгали по избе на костылях, выходили на крыльцо покурить. Дважды садились за стол – так и день прошёл. К утру захолодало, инеем траву подернуло. Народ засуетился, капусту с огородов убирать начали. Васятка взял топор и тоже пошёл капусту рубить. К вечеру натаскали мешками в сени целую гору вилков. «Хорошая уродилась капуста, на всю зиму хватит. Завтра надо разобрать капусту: зелёные листья снять, в короба положить» – подумала Алёна перед сном.

Утром после завтрака, проводив в школу старших детей, Алёна вместе с мужиками принялась за капусту. Мужики с ножами сидели на скамейке, Алёна подавала им вилки капусты. Они отрезали от вилков зелёные листья, бросали их в огромный берестяной короб, а белую капусту Алёна складывала в другой свободный угол сеней, предварительно расстелив на полу рогожу.

На другой день Алёна с Васяткой, пока он не убежал в школу, затащили в избу три кадушки для квашения капусты и огромное трёхметровое деревянное корыто. Алёна в печи в чугунках накипятила воды, ошпарила кипятком кадушки и корыто, из сарая принесла тяпки.

– Андрей, поточи тяпки то, а я пойду баб на вечер собирать.

На рубку капусты обычно приглашались родные или соседки – человек шесть– восемь, в зависимости от количества выращенной капусты и длины корыта. Эта команда каждый вечер переходит из избы в избу, пока у всех изрубленная капуста не перекочует в кадки.

– Ну вот и всё, и Матрёна и Степанида, и Наталья, Марья с Катюхой вечером капусту рубить придут. Шестеро то до полуночи, чай управимся.

Алёна сняла телогрейку, повесила её на гвоздь у дверей, увидела тяпки, которые так и стояли у стены, куда она их приткнула.

– Андрей, а ты, что тяпки то не наточил?

– Да, я напильник не нашёл. Вроде везде поглядел.

– Да вот же он на запечке лежит.

Андрей попрыгал к печке. И правда, напильник и брусок лежали на видном месте, на том самом месте, где он их всегда держал до войны. Взяв напильник и брусок, он уселся на табуретку у печки.

– Гриша! Передай мне тяпки, а то ты с утра сиднем сидишь.

Григорий поковылял к стоящим у стены тяпкам, прихватил по одной к каждому костылю и принёс их к Андрею. Потом подтащив остальные, сел на скамейку рядом с Андреем.

– Давай, Андрюха, ты напильником тяпки точи, а я их брусочком править буду.

– Ладно.

Мужики быстро справились с задачей. Григорий со знанием дела правил бруском лезвия тяпок. Сразу было видно, что делает он это не впервой.

– Алёна! А что это у нас радиво не говорит?

– Васятко говорит, что какой-то проводок припаять надо. Да ему всё некогда.

– А давайте я погляжу –вмешался в разговор Григорий.

Он снял со стены чёрную тарелку, повертел её в руках.

– Мне бы гвоздь большой. Я его в печке накалю и припаяю проводок. Олова тут целая лепёшка.

Алёна пошла в сени, поковырялась там в ящике и вернулась с огромным гвоздём. Григорий положил гвоздь на конфорку. А когда гвоздь накалился, прихватил его сложенной в несколько слоёв тряпкой и принялся ковыряться в тарелке.

– Ну вот и готово! Сейчас будем проверять.

Григорий повесил тарелку на стену, вставил вилку в розетку. Тарелка хрюкнула, но не заговорила.

– Так, рано ещё. Радиво включат в шесть часов – отозвалась Алёна. – Мужики надо ещё ножи наточить, а то чем капусту то резать будете?

– Давай, давай, конечно, наточим.

Вскоре ребятишки прибежали из школы. Все сели обедать. Молча гремели ложками. Проголодались. Когда щи и каша были съедены, защебетали. Наперебой начали рассказывать, что было в школе, кого встретили по дороге домой. Старшие с умилением смотрели на них. Потом Нюрка встрепенулась, собрала со стола пустую посуду и понесла её в упечь мыть.

Вечерело. Управившись со своими делами в избу к Сазоновым потянулись бабы. Каждая переступая порог крестилась на красный угол, здоровалась с мужиками.

– Разболокайтесь вот здесь, – каждую встречала Алёна, – да присаживайтесь пока на лавку.

– Васятко! Неси из упечи табуретки, корыто будем ставить.

Табуретки поставили посреди избы, на них водрузили корыто. Алёна начала распределять обязанности:

– Мужики, вы садитесь за стол, вилки резать будете. Васятка неси из сеней стиральное корыто, резаные вилки в него складывать будем. Нюрка, Глашка! Подтаскивайте тяте с дядей Гришей вилки капусты.

Девчонки челноками шныряли из избы в сени и обратно. Скоро весь стол был завален вилками капусты. Мужчины с хрустом разваливали вилки, вырезали кочерыжки и складывали их в отдельный таз. Работы не нашлось только Лёшке. Он забрался на родительскую кровать и с интересом наблюдал за происходящим в избе.

Стиральное корыто скоро наполнилось четвертинками вилков капусты. Две женщины взяли его за края и с грохотом вывалили капусту в деревянное корыто.

– Ну, с богом! – сказала тётка Степанида.

Все бабы перекрестились, взяли в руки тяпки, и пошел стук – перестук. Сначала слышен был только хруст, а потом стук тяпкок стал глухим.

– Погодите, бабы, сейчас посолю.– Алёна взяла миску с солью и горстью стала посыпать капусту по всей длине корыта, потом тяпкой переворошила еще не достаточно мелко порубленную капусту. И снова тяпки начали выбивать весёлую, как перепляс, дробь.

Через несколько минут капуста в корыте была доведена до кондиции. Бабы присели на скамейки передохнуть, а Алёна ведром стала выгребать из корыта рубленую капусту и высыпать её в кадушку.

Когда деревянное корыто было освобождено от порубленной капусты, и надо было насыпать новую порцию, Алёна увидела, что стиральное корыто наполнено четвертинками вилков только наполовину, а мужиков за столом не было. «Курить, поди смылись.» Но тут дверь в избу распахнулась, и опираясь на костыли, мужики друг за другом перепрыгнули через порог.

– Ого! Вы уже управились? Ну посидите, мы мигом корыто накромсаем.

Мужики уселись за стол, и вилки снова с хрустом разваливались на половинки и четвертинки, кочерыжки летели в таз.

– Девчонки! А вы, что дремлете? Видите, на столе вилки уже заканчиваются. Таскайте скорей! – девчонки нехотя встали с лавки и поплелись к двери. Видимо игровой азарт прошёл, и теперь им приходилось отбывать повинность. – Васятко, капусту в кадушке утрамбуй хорошенько, а потом кочерыжки начинай чистить, и складывай их в кадушку.

Четвертинки вилков снова с грохотом посыпались в деревянное корыто, и пошёл вновь бодрый перестук тяпок. Девчонки подтаскивали вилки из сеней, Василий чистил от кожуры и одеревеневших волокон кочерыжки. Работа кипела.

Часам к девяти приготовленные кадушки были набиты капустой. Нерубленными остались только зеленые листья, которые заквашивались для приготовления щей.

– Вы, бабы, зеленую дорубайте, а я самовар ставить буду, да на стол собирать. – сказала Алена и отошла от корыта.

– Девчонки, Лешка! Идите в упечь я вам молока налью. Поешьте и забирайтесь на печь спать.

Алена поставила самовар, вытерла со стола, принесла из погреба грибов, моченой брусники, поставила в печь сковороду с уже сваренной картошкой. Пусть подогреется пока. Перестук тяпок смолк. Бабы закончили рубить зеленую капусту и начали собираться домой.

– Ой, бабоньки! Куда это вы? За стол все, за стол! Чай опашку отметить надо.

Бабы, как бы нехотя потянулись к столу. Хотя все хорошо знали обычай, что после любой коллективной работы, какое бы тяжелое время не было, следовало угощение. Рубкой капусты заканчивались все сезонные работы в деревне, и хозяева начинали заниматься своими домашними хлопотами.

Хоть и большой был стол у Сазоновых, но чтобы всех усадить, пришлось тесниться. Алена принесла на стол картошку, поставила пшённик в большой металлической миске и, наконец, водрузила на стол неведомо как добытые бутылку вина красненького и чекушку водки для мужиков. Андрей разлил по стаканам вино, себе и Григорию налил водочки.

– Ну, бабоньки, спасибо за помочь! Давайте выпьем с устатку, да закусим чем бог послал.

Бабоньки морщась выпили, мужики опрокинули в рот водочку, и уже не перестук тяпок, а стук ложек наполнил комнату. Все, что поставила на стол Алена, компания смела быстро. Пошли разговоры про войну, про работу в лесу, в поле. Всех волновало – когда эта треклятая война кончится. Просили бога, чтобы мужики, которых ещё не убили, домой живыми вернулись.

Алена приволокла на стол ведерный самовар.

– Давайте, чайку попьем. Правда чаю то настоящего нет уж давно. Губу березовую заварила.

– Ой, да губа это хорошо – для здоровья полезна – сказала Матрена – А я этим летом в березняк не сходила по губу-то. Теперь чай завариваю со смородиновыми да малиновыми веточками.

– Веточки то, они тоже силу придают – вмешалась в разговор Степанида.

Бабы напились чаю, начали выбираться из-за стола.

– Марья! Завтра чай у тебя капусту рубить будем? –спросила Алена соседку.

– Ой, да что ты. У меня и капусты то всего ничего – сама справлюсь.

– Чево это, сама? Ну, что бабы, завтра к Марье, да так и пойдем по кругу – подытожила Степанида.

Бабы ушли. Алена быстренько убрала со стола, поглядела спят ли ребятишки на печи. Те спали, как убитые. Придвинула с Василком корыто поближе к столу, освобождая место для матрасов.

– Давайте ложиться, а то завтра проспим…

За ночь снежок землю припорошил. И потекли дни один за другим, похожие как близнецы братья. Григорий, как только по радио передавали сводки с фронта, прилипал ухом к черной тарелке. Так было и в конце февраля сорок четвертого года. Григорий слушал радио, да как заорет:

– Ура! Мою Пустошку освободили! Домой можно ехать!

– Да погоди ты, ехать то. Сейчас все дороги заметены, до Ковернина не доберешься. – урезонил его Андрей.

– Григорий! На прошлой неделе обоз из Семенова в Макарьев проехал. Поди дня через два они возвращаться будут, чай возьмут тебя. А там и до Горького доберешься.

На том и порешили. Однако, ни на другой, ни на третий день обоза все не было.

– Пойду я, наверное. Обоз может другой дорогой обратно проехал. Не могу я больше сидеть на шее. Да и в семье у вас скоро прибавление будет. – Григорий лукаво посмотрел на уже заметный живот Алены. – Не терпится мне – домой надо скорее. О своих ничего не знаю: живы ли они? Где они?

– Мамка, тятька! – заорал торчащий у окошка Алешка – обоз вон едет!

Алена в чем была, выскочила на улицу.

– Подождите! Погодите! – закричала она обозникам. Бабы остановили лошадей.

– Миленькие, вы в Ковернино или Семенов едете?

– Да, в Семенов. А что?

– Возьмите калеку – фронтовичка с собой, а то он уж пешком на костылях собрался идти.

– А что не взять то – возьмем. Где он фронтовичек?

– Так в избе, сейчас соберется. А вы в избу заходите, согреетесь пока.

Женщины – возницы прикрутили вожжи к оглоблям и пошли вслед за Аленой в дом.

Григорий прыгал по комнате, собирал свои пожитки и сбрасывал их в рюкзак.

– Да не суетись, ты, успеешь – урезонила Григория пожилая женщина, видимо бригадирша возниц. Мы тут у печки хоть отогреемся немножко.

Алена в газету завернула еды на дорогу.

– На вот. Хоть перекусишь дорогой – то.

– Не надо Алена. У меня ещё деньжонки остались куплю в городе что-нибудь. А тебе вон ораву кормить надо.

Алена молча положила сверток Григорию в мешок.

– Ну все пора. – сказала старшая – надо засветло хоть до Наумова добраться.

Григорий с Андреем сидели рядом, молчали. Потом Андрей встал, оперся на костыли.

–Ну, до свиданья, Гриша! Доберешься до дому – не забудь прописать.

– Обязательно напишу. Спасибо вам за все. Если бы не вы не знаю где бы я ошивался все это время.

Мужики крепко обнялись, Григорий обнял Алену, поблагодарил её, потрепал по вихрам Алешку и вышел вслед за возницами…

В начале апреля солнышко начало пригревать, после полудня с застрех покапывало, но к вечеру опять подмораживало. Все ждали весны с новыми её хлопотами. Ребятня после школы носилась по улице, и только Васятко наседал на учебники. Всерьез готовился к экзаменам в школе и техникуме.

– Вот, закончу техникум, буду лесником али объездчиком работать. А потом, глядишь, и лесничим назначат. – частенько поговаривал он.

Но жизнь вдруг сломала все: в воскресенье в конце апреля в клуб привезли кино про Чапаева. Клуб был на средней улице, всего через два двора от избы Сазоновых. Васятко попросил у родителей пятак и помчался в клуб. Через два часа Васятка не примчался, как всегда галопом, а его под руки приволокли одноклассники. Мальчишка был бледный как полотно, из уголков губ текла кровь. Говорить он не мог, только хрипел.

– Господи! Что стряслось то? – Ребятишки кладите его на постель.

Из упечи выпрыгал Андрей:

– Что? Что? Кто это сделал?

– Не знаем, – ответили мальчишки, – кто-то ступеньку из лестницы вытащил, Вася первым выбегал, оступился и упал грудью на каменную плиту у крылечка.

– Николка, беги скорее за Клавкой-фельдшерицей, – сказала Алена одному из одноклассников Васи, да пусть поторопится.

Женщина сидела подле сына, вытирала уголками платка струйки крови. Андрей сидел рядом. Оба молчали, только иногда всхлипывали и качали головами.

Вскоре прибежала фельдшерица, посмотрела на подростка и тихо почти шепотом сказала:

– В больницу бы в город его надо. Но боюсь, что не довезем мы его.

– Что, Клава, все так плохо? – спросил Андрей.

– Хуже некуда. Все внутренности отбиты.

Смерть Васятки Сазонова взбудоражила всю деревню. Первыми прибежали сестры Алены Наталья с Нюрой, сестры Андрея Матрена и Степанида, соседки сбежались.

– Да как же это так, Господи! За что такое наказание. Ай, Васятка, Васятка, кто же нам теперь письма на фронт писать будет? – проговорила Анна Серегина.

– Узнать бы какой зверь ступеньку то из лестницы выдернул.

– Да как узнаешь. Сам этот змей не признается.

– Ни че! Бог его накажет.

– А я слышала, будто ребятишки, кои динамо– машину крутили видели перед концом кина Яшку Портянкина на крылечке клуба. Сидел, курил.

– Да он милиционеру то так и сказал: «Присел, покурил, да и дальше пошел.»

Хоронили Васятку на третий день. Народу пришло море.

Учителя старшие классы с уроков отпустили. Серые от горя Алена с Андреем ковыляли за гробом. Рядом сбившись в кучку шагали дети Сазоновых, а за ними вся деревенская толпа.

Вот так и ушел из жизни несостоявшийся лесовод, унес с собой свою заветную мечту – приумножать рымские леса, растить их и лелеять.

В семье Сазоновых это была уже третья смерть. Первым ушел из жизни Мишутка, умер он ещё младенцем. Взрослые отнеслись к этому философски: « Бог дал. Бог взял». Вера умерла девятилетней от свирепствующей тогда дизентерии. Горевали. Многие семьи постигла эта беда. Поэтому погоревали, погоревали, да и смирились со случившимся. Смерть Василия принесла в дом неуёмное горе. Ведь он был надеждой и опорой семьи, практически незаменимым, полноценным работником. Руки у Алены опустились и, казалось, уже больше и не поднимутся никогда. Андрей все время сидел у стола на скамейке угрюмый, казалось безразличный ко всему. Да и что он мог: на костылях далеко не убежишь, лес рубить – не пойдешь, огород – не вскопаешь. Весь прок от него разве, что картошку начистить, да печь натопить.

Но весеннее половодье, смывшее с земли всю грязь, накопившуюся за зиму, пробудило к жизни всё: почки на деревьях набухли, начала пробиваться зеленая травка на взгорках, букашки всякие повылезали из своих укрытий. Все просыпалось от зимней спячки. Народ в деревне захлопотал: кто поправлял упавший за зиму забор, кто наполнял навозом поднятый метра на полтора над землей рассадник, пора было семена капусты сеять.