Опыты литературной инженерии. Книга 3

Некоторое время Худяков посопел у калитки, пытаясь отдышаться на жаре, поднял внезапно полегчавшую сумку за две короткие ручки и направился к шоссе в поисках попутной машины.

Утром на заводе, перед дверью своего кабинета, Худяков обнаружил Витю Ченцова. Льстиво заглядывая Худякову в глаза, Ченцов спросил:

– Михал Иваныч, он где, на даче у тебя, что ли?

Худяков молча достал бумажник, отсчитал недоумевающему Вите в ладошку деньги, и потянул на себя дверную ручку. Остолбеневший Ченцов, держа деньги на раскрытой ладони, уставился на Худякова.

– Нету кобеля! – оборачиваясь к Вите и неожиданно рассвирепев, рявкнул Худяков. – Нету! Не родился еще, скотина!

– У Озерова покупал! – ахнул Ченцов.

И пошел прочь по коридору, горестно всхлипывая:

– Теперь всё – навеки академик!

Разгадка загадки Стоунхенджа

Прораб Матвеич с плохо скрываемым отвращением жевал капусту из остатков позавчерашнего борща, изредка помогая себе пальцами. Ночью прямо из кастрюли жидкую составляющую борща высосал сынок-дальнобойщик, вернувшийся из рейса на Казань. Сынок криво загнал свою грязную фуру в палисадник, раздавив правым задним колесом грядку с чесноком.

Матвеич с тоской в глазах сражался с длинными холодными космами капусты, не зная, на ком или на чем сорвать свое недовольство жизнью. Сегодня на стройплощадку должны подвезти арматуру, а оба вязальщика, Самойлов и Зарудько, уже который день в запое. Кого поставить на разгрузку, кого на вязку – черт его знает! Можно вроде бы и молодого Болотина, так это колонны первого этажа – самое ответственное место. На…вертит молодой от души, так наплачешься позже. Жена спит, ей на работу к одиннадцати. У нее сегодня в магазине сандень. А ей какой-никакой, а перекур хоть на полдня. Только вот и осталось что со вчерашнего – остатки борща. И Васька-сын храпит у себя в комнатушке. Устал, наверное, с дороги как собака.

На работу Матвеич пришел за полчаса до восьми. Полуголодный и раздраженный. К своему удивлению, обнаружил в бытовке вполне себе проспавшегося вязальщика Зарудько, который внимательно смотрел на экран маленького телевизора. Этот телевизор подарил бригаде инвестор-застройщик, и с того дня все были в курсе главных политических и экономических событий в стране и в мире. И иногда даже культурных.

– Слышь, Матвеич, – не отрываясь от экрана, обратился Зарудько к прорабу, – нашли-таки эти британцы то место, где вырубались камни для Стоунхенджа!

– Здороваться сначала нужно, – проворчал Матвеич, вешая шапку на гвоздь при входе.

– А я разве не поздоровался? – искренне удивился Зарудько и наконец повернулся к прорабу лицом. – Извини, Матвеич, тут такое про Стоунхендж сказали, что я просто обалдел. Представляешь, каменные глыбы весом под пятьдесят тонн волокли каким-то неизвестным способом аж триста километров! Потом уже ставили «на попа» и сверху накрывали такими же! И все без всякого крана!

– Откуда же у них на те времена мог кран взяться? – буркнул Матвеич, усаживаясь на свое прорабское место – за маленький конторский столик, который пережил уже как минимум трех прорабов.

Зарудько поспешно пересел ближе к прорабу и с нескрываемым воодушевлением продолжил:

– Матвеич, вот ты умный человек, на стройке лет сорок отработал, скажи, как это больше чем четыре тысячи лет назад эти англичане смогли перетащить такие каменюки на триста кэмэ?

– Вот так и перетащили, – огрызнулся Матвеич, перебирая наряды. – Пили мало, а то и вовсе не пили! Вот и перетащили!

Зарудько виновато помолчал, но так как возразить на справедливый упрек было нечего, то, посопев пару минут, он снова возобновил разговор.

– Ну, Матвеич, ладно, не сердись. Самойлов дочку выдал. Сам своим ходом на работу выйти не может. А я, видишь, вот он. Слышал, сегодня арматуру для первого этажа привезут?

– Хрен тебе привезут, а не арматуру! – взорвался прораб. – Про премию забудь! Найду вам с Самойловым замену – выгоню к е…й матери! Мне такие работнички не нужны. Или пей, валяйся по канавам, или работай! А он мне про Стоунхендж! Лапшу вешает! Иди, бери молодого, начинайте ставить первую линию! Или выгоню и тебя, и его к е…й матери!

– А молодого-то за что? – обиженно переспросил Зарудько.

– А за то! Чтоб с мальства понимал, что с такими разгильдяями, как ты, дело иметь – себя не уважать. Иди с глаз моих, пока я добрый, а то, видит бог, не удержусь, чем-нибудь тебя по хребтине огрею!

Зарудько поспешно покинул вагончик, оставив телевизор включенным. Прораб, решив отдышаться, отложил наряды в сторону и повернулся к экрану. С экрана молодой прилизанный англичанин-историк в свитере ромбиками продолжал рассказывать о Стоунхендже:

– В конце третьего тысячелетия до нашей эры Стоунхендж подвергся новой, самой масштабной перестройке, благодаря которой он стал так популярен в наши дни. С холмов южной Англии, удаленных от Стоунхенджа на сорок километров, сюда привезли тридцать огромных каменных блоков – «сарсенов», каждый из которых весил по двадцать пять тонн…

За воротами стройплощадки настойчиво засигналила машина.

– Наконец-то, арматура приехала! – успокоился Матвеич. В се-таки хорошо, что Зарудько появился. Руки у парня золотые. За два дня арматуру колонн соберут и зашьют опалубкой. С четверга пойдет бетон – и мы в графике!

Удовлетворенно крякнув, прораб снова повернулся к телевизору: – …внутри этого кольца подковообразно установлены самые большие камни высотой до семи и двух десятых метра и весом до пятидесяти тонн. Один из них, «Алтарный», глубоко ушел в землю. С наружной стороны кольца концентрически расположены три круга, образованные множеством глубоких земляных лунок. Вокруг всех этих сооружений возведен земляной вал диаметром сто шесть метров с наружным рвом.

– Смотри, не соврал Зарудько! Действительно, пятьдесят тонн! Это что же получается? У нас кран десять тонн берет на вылете стрелы пять метров. При вылете двадцать метров – всего две с половиной! Так то какой же кранище! А тут пятьдесят тонн не просто поднять – перевезти надо!

В прорабский вагончик вошел шофер грузовика, который привез арматуру. Положил перед прорабом накладную и путевку.

– Че так мало? – кисло спросил Матвеич, снизу вверх посмотрев на молодого небритого шофера.

– Кран встал, – начал оправдываться шофер. – Сейчас электрики его курочат. После обеда еще ходку сделаю, привезу остатки и задел на завтра.

«И тут кран» – подумал про себя Матвеич, подписывая накладную.

Шофер вышел, а прораб засобирался на площадку. Нужно было проверить, что там навтыкали геодезисты, которые вчера ползали по нулевому циклу. Насос в западном крыле барахлил: откачали ли воду из дренажного приямка? Перенесли ли опалубку к местам установки? Все ли на месте в бригаде плотников?

Делая свои привычно неотложные дела, прораб изредка мысленно возвращался к утреннему разговору с Зарудько и к недосмотренной телепередаче:

«Пятьдесят тонн! Не шутка! Без крана как же? Может быть, на катках?

Сколько же нужно лошадей! Оп-па, ведь и дорог-то в те времена не было! Выходит, по кустам да по кочкам? Тут уж никакие катки не помогут! Так сорок или триста кэмэ? Что-то там наврал Зарудько…»

Перед самым обедом на территорию въехал раздрыганный уазик ГИПа – главного инженера проекта. ГИП молодецким скоком одолел канаву под газопровод и махнул рукой прорабу: подойди, мол, сюда. Матвеич прыгать не стал, а обошел канаву с недорытого конца.

– Что, Матвеич, – поинтересовался молодой и прыткий ГИП, – за сегодня поставим опалубку с нулевого?

– Здороваться мама не учила? – сурово спросил Матвеич, не отвечая на риторический вопрос ГИПа – тут и так все было ясно.

ГИП не смутился, сунул прорабу ладошку дощечкой и, поманив Матвеича рукой, направился к западному крылу.

«Вот черт, – огорчился про себя Матвеич, – если воду не отсосали, начнет буянить. Криклив наш ГИП не по возрасту. Но куда от него деться, когда его папа – вторая шишка в компании?»

В приямке все оказалось в полном порядке. Насос, посапывая, допивал последнюю маленькую лужицу. ГИП был несказанно доволен. В превосходном настроении он полуобнял прораба за талию и доверительно сообщил:

– Я сегодня по телеку такую передачу смотрел – зашибись! Про Стоунхендж. Как там эти черти, древние бритты, или как их там, волокли монолиты по пятьдесят тонн? Триста километров до ближайшей каменоломни! Заметь, Матвеич, ни танковых трейлеров у них не было, ни подъемных кранов! Почему нам в институте об этом ничего не говорили? Был у нас такой профессор… Кто доживал до экзамена, мог считать себя коммунистом… Вот этот самый профессор подкидывал задачки на перемещение техники из зоны недоступности. Например, свалили железобетон в углу двора, а кран не достает. Погрузчика нет. Что делать? Чего мы только не придумывали, чтобы профессору угодить! А вот знал бы я тогда про Стоунхендж, выставил бы встречный вопрос. Поперхнулся бы мой профессор, как пить дать!

«И тут Стоунхендж, – внутренне изумился Спиридон Матвеич. – Что их всех на английские проблемы потянуло? Вон, пирамиды как-то построили, и ничего, стоят! Правда, там было проще. Говорят, таскали блоки на салазках по земляной насыпи. А тут, подумать только, триста километров!»

ГИП еще немного посуетился, сверил данные геодезистов с угловыми отметками на чертеже и уехал.

Матвеич вернулся в вагончик, присел за свой заслуженный столик, нашел в выдвижном ящике журнал инструктажа по технике безопасности, считавшийся потерянным, и окончательно повеселел. Проскрипел дверью Зарудько, посланный в магазин через дорогу за снедью, принес все, что заказывал прораб. После утренней капусты из борща обед обещал быть питательным и даже вкусным.

После обеда прораб по собственной инициативе возобновил прерванный разговор с проштрафившимся Зарудько, которого милостиво не удалил из вагончика, а позволил отобедать за компанию:

– Так что ты, Володя, думаешь про Стоунхендж?

Зарудько, почувствовавший надежду на снисхождение, охотно откликнулся:

– Это же феноменально!

– Что феноменально? Ты откуда такие слова знаешь?

– Что там слова? Пятьдесят тонн, Спиридон Матвеич, представляете? Я нашу Варьку-крановщицу спрашиваю: а ты могла бы пятьдесят тонн своим «Либхерром» поднять хоть на метр?

– И что она тебе сказала?

– А послала на либхерр!

– Правильно сделала. Все не так просто, Володя. Есть тут какой-то секрет. Феномен, как ты говоришь. Не мог простой англичанин пятьдесят тонн вот так, за здорово живешь, перетащить на триста километров!

– Вот и я то же самое говорю, Матвеич! Что-то тут не так! А вы как считаете?

– Все, Зарудько, кончай перекур. Бери молодого и – марш на площадку! Я сам чувствую, что здесь что-то не так, но понять до конца пока не могу.

– Вот и я говорю, Матвеич…

Прораб махнул рукой, и реабилитированный Зарудько испарился.

Спиридон Матвеич порылся в столе, нашел затрепанный справочник и полистал его.

«Так, песчаник, плотность примерно две с половиной тысячи килограммов на кубометр. Если прикинуть, то так на так и получается. По двадцать пять тонн камни и по пятьдесят тонн камни. Не могли они их перевезти! Не могли, это точно! А что, если?..»

Прораб задумался, уставившись в окошечко. За стеклом, заляпанным раствором, неожиданно нарисовалась физиономия Зарудько с выпученными глазами. Предчувствуя неприятность, прораб, с грохотом опрокинув стул, выбежал из вагончика:

– Что случилось? Кто-то с высоты упал?

У порога тяжело отдувался Зарудько:

– Какая высота, Матвеич? На нулевом цикле мы! Варька-крановщица, чтоб ей!..

– Что Варька? Говори!

– Варька… Варька-крановщица рожает!

– Как рожает?

– Вот так и рожает!

Спиридон Матвеич метнулся обратно в вагончик, сорвал трубку телефона и срочно набрал номер скорой. Недовольный голос на том конце провода ответил:

– Да знаем, знаем. По мобильнику уже вызвали. Едет к вам машина, едет.

Матвеич смахнул со лба пот, тихонько положил телефонную трубку на рычаг. Потом спохватился и бросился к двери.

В ворота с разбойным улюлюканьем и перемигиванием ворвалась скорая.

– Сюда, сюда! – махал кто-то шапкой от западного крыла.

Из раскрытого заднего проема скорой помощи уже доставали членистые раскладные носилки. Матвеич остановился и снова вытер лоб рукой. Все утрясется, делать ему там нечего. Но что же получается с краном? Варьку сейчас увезут, а кран без крановщицы останется? Прораб быстро вошел в вагончик и стал названивать начальству.

Вечером за ужином, вымакивая сметану последним пельменем, Матвеич рассказывал жене:

– Представляешь, пацана родила. Когда успела? И отпуск по беременности не брала, и ничего на ней заметно не было!

– Что ж тут особенного? – ответила жена. – Она у вас вся такая плотненькая была. А под ватником и вовсе ничего не увидишь!

Васька-дальнобойщик потянулся к чайнику:

– А что, батя, я понял, с крановщиком у тебя теперь напряженка?

– Да, сынок, угораздило же эту Варьку! Груженая машина во дворе стоит. Завтра вручную арматуру таскать будем. Обещали кого найти и прислать. А как нового человека на кран сажать, не проверив? Он мне завтра половину людей поубивает!

– Так уж и поубивает, – встряла жена. – Обученного дадут, а как же?

– Знаем мы этих обученных, – проворчал прораб и в глубокой задумчивости поднял глаза на жену. – Как ты сказала? Плотненькая? Это две с половиной тонны на кубометр для песчаника…

– Что это ты бормочешь? – переспросила жена.

Сон не шел к Матвеичу. Он беспрестанно ворочался в постели. Один раз даже встал, напился на кухне компота прямо из кастрюли, стараясь не хлопнуть крышкой. И тут его осенило:

«Все просто со Стоунхенджем! Все ясно. К то-нибудь из этих горе-археологов пытался постучать по каменюкам? Просто не может быть, чтобы они – да пятьдесят тонн! Это расчетные пятьдесят тонн. Объем, умноженный на плотность! Пустотелые они, родные, долбленые! А торцевые отверстия заделаны пробками на той же известке с крошкой песчаника. Они как пустые спичечные коробки, как же это до сих пор никто не понял? Надо просто приехать в этот Стоунхендж да хорошенько простучать все монолиты. Вернее, то, что у них считается монолитами. Если звук глухой, значит, все, я прав! И никакой загадки больше нет. Перевезли их просто на лошадях, и точка! Слава Варьке-крановщице – надоумила!»

Матвеич выключил свет на кухне и пошел спать до самого утра. Спокойно и со вкусом.

Рампуцель, или Укуси себя за хвост

(сказка)

Давайте сразу договоримся, что в моем имени ударение ставится на последнем слоге. Понятно? Рампуце́ль! Никак не иначе. А то некоторые путают. Но не суть.

Когда-то давным-давно в нашем роду был прадедушка по маминой линии – тоже Рампуцель. Это от него пошла традиция всех мужчин рода, которые выделялись особенно зеленым цветом, называть Рампуцель. Прадедушка по маминой линии – тот и вовсе был изумрудно-зеленым. Но не суть.

Так вот из-за чего произошел весь сыр-бор. У нас, у крокодилов, принято сдерживать свои эмоции. Даже по безвременно почившим родственникам плакать не полагается. Выражение «крокодиловы слезы» – это фикция. Как раз имеется в виду, что слезу легче высечь из кремня, чем из настоящего крокодила! А прадедушка Рампуцель был как раз из таких вот кремней. Рассказывали, что однажды он лежал около водопоя, спокойно ожидал, когда придет напиться какая-нибудь копытная живность: антилопа там или, на худой конец, зебра. Тут возьми и появись целое стадо слонов. Прадедушка, говорят, к тому времени не питался уже что-то около полутора месяцев и был не то чтобы голоден, а просто жуть как голоден! И по этому поводу страшно зол. А тут, представляете, целое стадо практически несъедобных слонов. Ну, не то чтобы несъедобных, но трудносъедобных. Может быть, худо-бедно какого-нибудь зазевавшегося слоненка прадедушка и смог бы схарчить, а в тот день, как на грех, все стадо состояло из сплошных взрослых слонищ! И где только они такие выискались? Как говорила в таких случаях моя мудрая прабабушка: «Видит око, да зуб неймет!» Но не суть.

Прадедушка видит, что складывается крайне неприятная и бесперспективная ситуация. Сам он, видите ли, зеленый, похож на замшелое бревно. Значит, прадедушка замаскирован до последней степени, и ему ничего не угрожает. Вроде бы можно лежать себе спокойно и ждать, пока слоны напьются и уберутся восвояси. А там, глядишь, и притащится обезводевшее стадо антилоп или, на худой конец, зебр.

Но слонам и дела нет до прадедушки. Они добрых полчаса утоляют жажду, потом начинают обливать друг друга водой из хоботов, скакать, хулиганить и даже валяться на мелководье вверх ногами! Но не суть.

Прадедушка, понятное дело, возмущен. Прадедушка планировал просто поесть в свое удовольствие, потом на недельку-другую махнуть в прибрежные заросли и понежиться на солнышке. А что он получил взамен? Весь до того более-менее чистый водопой слоны взмутили, переболтали, затоптали и даже, простите за подробности, загадили. Прадедушке Рампуцелю ничего не оставалось делать, как принять меры по самозащите. У нас, крокодилов, насчет прав и свобод – святое дело! Но не суть.

Поднимается прадедушка на хвосте, угрожающе разевает пасть. А в ней, к вашему сведению, зубы около пяти сантиметров длиной, предназначенные исключительно для хватания добычи. Кого хочешь впечатлят. Не то что слонов. Стоит, значит, прадедушка на хвосте с раскрытой пастью, но исключительно для запугивания. А слонам, представляете, хоть бы хны! Они все прыгают, резвятся и на эффектную позу прадедушки – ноль внимания. Как будто его и нет на белом свете! Так проходит минута, вторая. Прадедушка чувствует, что что-то тут не так, какая-то ненормальность. И поза его, вроде бы как до того и боевая, смотрится как-то унизительно. Недостойно крокодилов его племени. Тут он как зарычит! Рычать он мог, говорят, тоже совершенно замечательно. От его рычания у буйволов на берегу аппетит пропадал на неделю! Но не суть.

Рычит, значит, прадедушка, а слоны и его рычание игнорируют. Что может быть унизительнее для крокодила, чем такое вызывающее презрение? Особенно для крокодила изумрудно-зеленого! Когда прадедушка Рампуцель убедился в полной бесполезности своей акции устрашения, он плюхнулся в воду, подняв огромный столб брызг. И тут эта слониха, самая обыкновенная слониха, только очень крупная, как закричит совершенно ехидно, подняв хобот:

– Укуси себя за хвост!

Это она моему прадедушке, Рампуцелю! Представляете, изумрудно-зеленому? Какой позор на все крокодилье племя! Но не суть.

Прадедушка был очень умным, он, само собой, не заплакал от публичного оскорбления и сделал из этого случая соответствующие выводы: когда тебе добыча не по зубам, укуси себя за хвост! Конечно, иносказательно. А в переводе с крокодильего: не раскрывай пасть попусту на то, что заведомо съесть не сможешь!

Рантклюфт

В этот день стояла какая-то ненормальная жара. И это на высоте больше тысячи двухсот метров над уровнем моря в долине реки Аксаут на Западном Кавказе!

Машине сегодня пришлось нелегко. Она карабкалась по крутым серпантинам, подпрыгивала на торчащих из земли камнях, окуналась в шипящие струи поперечных ручьев и царапала свои серые бока стеблями малины, серыми от пыли.

До того был план: приехать на Аксаут, в поселок геологов. Там оставить машину и сходить в верховья долины к леднику, полюбоваться голубым ледниковым гротом, подышать воздухом высокогорья, для описания которого еще не придумано слов. После прогулки, таков был план, намечалось общение с друзьями-геологами при напитках и закусках, а уж после – совершенно расчудесная ночь со звездами, величиной с астраханский арбуз. Метеопрогноз пообещал все климатические блага, но про жару, как всегда, наврал.

В селе Хасауте-Греческом наехали на какую-то дрянь и пробили правое переднее колесо. Хорошо, что на маленькой скорости. На демонтаж-монтаж с заменой камеры ушло всего десять минут. Проверенная методика с одной монтировкой и двумя молотками. Досадная мелочь и только. А вдоль дороги журчал кристальной чистоты ручеек, в котором просто жалко было мыть грязные руки.

Через двадцать минут после ремонта при разъезде со встречным лесовозом получили камень в ветровое стекло. Лесовоз умчался, оставив за собой смерчи из красной пыли: как раз проезжали район, где дорогу обрамляли малиновые золотоносные скалы, а сама колея радовала прямо-таки африканским цветом. Лесовоз подсветил пейзаж синим соляровым дымом, но ясно же было, что и это все временно и не сможет испортить настроения.

Камень пробил в триплексе дыру, в которую свободно проходил кулак, и плюхнулся на заднее сиденье, слава богу, никого не задев в салоне. Марина взяла камень в руки: красноцветный пермский конгломерат. Уж она-то, геолог, распознала личность пришельца с первого взгляда. Дима вышел из машины, заглянул внутрь через дырку в стекле, приблизив глаз к нему почти вплотную. Изнутри, в обрамлении радиальных трещин и облачных разводов это выглядело эффектно. Но управлять машиной, глядя на дорогу через такую прекрасную дырку, было бы неразумно. Почти полчаса путники провозились, выковыривая стекло из его родного посадочного места, выгребали стеклянную пыль и собирали тонкие лепестки триплекса, разлетевшиеся от удара по салону, как семена одуванчика. Дима оттащил стекло к реке и, натужившись, забросил его в воду. Это был единственно правильный выход – через год-два горная река сделает из стекла то, чем оно было до того, как стать стеклом – кварцевый песок.

Дальше поехали в буквальном смысле «с ветерком». Оказывается, без ветрового стекла ездить совсем несподручно. Надели приготовленные для ледника солнцезащитные очки, но всякие летающие мелкие твари, сложив свою скорость со скоростью машины, лихо врывались в салон и больно били по лицу, а к Марине умудрялись влететь в волосы и там запутаться.

Какие-нибудь другие молодые люди, более суеверные или чуткие к звенящему напряжению экзотерических струн, сочли бы такой набор мелких неприятностей предупреждением свыше. Но наши герои были куда более целеустремленными, их планы – нерушимыми, а внимание более сосредоточено друг на друге и окружающем пейзаже.

В поселке Рудничном друзья-геологи встретили невредимых и веселых Марину и Диму так, как и полагается геологам, т. е. более чем радушно. А поврежденную машину – с нескрываемым сочувствием. Подкормили чем бог подал в предобеденный час и клятвенно пообещали к их возвращению с ледника так подготовить интерьер домика начальника партии, где намечалось единение душ, чтобы все было «чики-чики».

От поселка до ледника всего около трех километров по практически горизонтальной долине. Сначала по ароматному сосновому редколесью, потом по валунам старого русла, буйно украшенному розовыми свечками цветущего иван-чая. Если бы не жара, то все было бы сверхзамечательно. Дима вел Марину не по тропе, а ближе к реке, где холодные струи воздуха разгоняли зной от раскаленных камней. Так идти было неудобно, но гораздо приятней, чем в отдалении от воды, где воздух застыл, как в закрытой духовке.

Грот в массивном языке ледника был виден издали: огромный, тускло голубой. У него откололась и неустойчиво повисла часть свода, и Дима про себя начал мечтать, чтобы лед рухнул и чтобы Марина испугалась. Ну, не то чтобы испугалась, но всплеснула руками, потом бы закрыла рот ладошкой – жестом, который у нее был неподражаемым. Но свод преспокойно продолжал висеть, река шумела так, что нужно было напрягать голос, чтобы услышать мнение друг друга о сверкающем сахарном леднике, о черной пиле скал, обрамляющих ледник на фоне василькового неба, об иван-чае, который превратил долину в волшебный ковер.

Неожиданно в поле зрения экскурсантов появилась странная фигура. От ледника навстречу им, не выбирая путь среди валунов, шел человек с рюкзаком. Издали в контровом освещении он блестел, как черная рыба. Молодой парень в нелепом брезентовом костюме прошел мимо них в десяти шагах, не поздоровавшись, как принято у всех людей в горах, вообще не обратив на них никакого внимания. Рыбий блеск легко нашел объяснение: его костюм и рюкзак были совершенно мокрыми. Купался он, что ли, или переправлялся через реку? Второе предположение тут же отбросили, так как затея даже просто зайти в ледяную воду со стремительным течением граничила с идиотизмом.

Наша парочка проводила странного пешехода недоумевающими взглядами, а Марина еще несколько раз оборачивалась, видимо, какая-то мысль не давала ей покоя. Дима про незнакомца забыл через десять секунд, так как его ликующая душа едва вмещала внешние впечатления.

До грота оставалось метров триста, когда Марина указала Диме рукой на микроскопические черточки, едва заметно перемещающиеся по верхнему цирку ледника. Напрягая глаза, поправляя друг друга, они насчитали шесть фигурок, которые двигались в совершенно нелогичном направлении: к тому борту ледника, который ограничивали с запада скальные сбросы «пилы», и откуда не было очевидного спуска в долину.