МилЛЕниум. Повесть о настоящем. Том 3

Я сразу нашла Милу. Какой-то долговязый молодой папаша кокетничал с ней, пока Кирочка в ярко-розовом комбинезончике с длинным белым мехом на капюшоне и ещё один малыш, мальчик этого самого папаши, очевидно, лопатками раскидывали свежий снежок с дорожки. Они примерно ровесники, эти малыши, вид у них совершенно очаровательный, просто загляденье.

Мила улыбалась, понятно, парень этот, с которым она гуляет, нравится ей… Похоже, я некстати. Меня Мила заметила не сразу, кивнула своему приятелю и отошла ко мне:

– Лёлька, ты чего? Просто так? А мы тут…

– Я мешаю тебе?

– Нет, если Серёжке не скажешь, что видела нас с Олегом.

– Так серьёзно, целый Олег уже? – усмехнулась я.

– Симпатичный? – спросила Мила, глаза блестят.

– Симпатичный, – улыбнулась я, чтобы не злить подружку, хотя я вообще не разглядела этого её кавалера. До того мне, когда у меня свинец в коленях до сих пор от Лёниного «визита»… Это никогда не кончится…

– Ты как? – Мила посмотрела на меня. – Шубка новая опять, и сумочка, Игорёк, как я погляжу, парниша щедрый. Квартиру не покупает ещё тебе? Он тебе всё купит, что ни пожелаешь, втюрился крепко, – Мила усмехнулась. – Надо же, ещё с той моей первой свадьбы… А ты ещё бегала от него тогда, дурында. Кстати тот Серёга мой, совсем опустился, наркоманит…

– Ты видишь его?

– Нет, ребята-одноклассники говорили. Ты насчёт квартиры подумай, чё теряешься-то?

– На что мне квартира, Мил? Живём в его квартире и…

– Это детей пока нет, а будут, поймёшь, зачем квартира, назидательно проговорила Мила, как опытная дама. – Замуж пойдёшь за него? Или боишься, что он после свадьбы в Арвида превратится? Не волнуйся, Игорёк хоть и был оторвой всегда, но он добрый, кошек с деревьев снимал, собаку уличную один раз машина сбила, так он на руках в ветеринарку нёс, выходил потом, она жила у них, хромоногая, лет… пять, наверное. Так что замуж можно, он добрый, как Серёжка мой. Да! Кстати, диск-то у наших вышел, у тебя есть? – мне стало забавно, как она перескакивает с одного на другое.

Не было, конечно, у меня диска. И Мила полезла в сумку, висевшую под ручкой у коляски.

– Сейчас… Думала, послушаю, если Олег не придёт сегодня. Он парень хороший, жена стерва…

– Жёны всегда стервы, – усмехнулась я.

– Это точно. Кроме нас, правда?

– Да, мы суперстервы! – усмехнулась я.

А Мила тем временем достала плеер, вынула диск и переложила в плоскую коробочку:

– Держи, жаль, тебя не было на презентации, мы веселились отменно. Эта Лёнькина Оля, конечно… Но, как говорится, не мы выбираем девушек нашим друзьям, верно? Люське тоже не понравилась.

– Они… Они живут вместе? – дрогнув, спросила я, разглядывая обложку, на ней какая-то готическая горгулья и название альбома и группы. Альбом они назвали «Смерть – невеста»

– Кто? Лютер и эта Оля? Да кто знает? Спрашивать не будешь же… Она же не подружка мне как ты, это тебя я могу спросить обо всём, а эта девица… – Мила помолчала, подбирая слово: – Не нашего круга, как говорится.

«Теперь вашего…» – подумала я, но говорить не стала ничего, я не в силах продолжать разговор о Лёне. Поэтому я спрашиваю Милу о работе, с лета она проходит интернатуру по эндокринологии. Она шутит, что профессор Потёмкин не зря тройки ставил, научил уважению к предмету.

– Хотя ты знаешь, довольно скучно, высчитывай дозы и…

Дальше мы болтали об эндокринологии и акушерстве, смеялись над малышами, затеявшими неловкую возню-битву за лопатку. Звонок сотового прервал нашу беседу. Это Кирилл. Я ответила, отойдя на пару шагов:

– Ты куда пропала? Я тут… Господи… испугался, честно говоря…

– Прости, Кирюшенька, я… я сегодня опоздала, не приду. Извини, что не позвонила раньше. Давай завтра? В это же время?

Я вижу, что Милин кавалер мнётся, поглядывая на нас.

– Ладно, Милуша, я пойду, пожалуй?

– Приходи, я каждый день тут в это время.

Мы с Милой поцеловались, и я отправилась обратно на Садовое кольцо, чтобы меньше чем через час добраться до дома. Интересно, Игорь пришёл уже?..

Но не успела я подумать, что же купить и приготовить на ужин, как возле меня остановилась машина и меня, втолкнули в неё, грубо наклонив, почти пинком.

В затенённом салоне на заднем сиденье уже сидит какой-то здоровенный человек, а второй, что толкал сзади, притискивает меня с этой стороны. Наконец, я попробовала закричать, но мне зажали рот сзади, и стали лапать грубыми заскорузлыми руками, царапая шелка и кашемир моих одежд и белья, добираясь до кожи… Я взялась драться, размахивая руками, не позволяя хватать себя, хотя рук у них так много, но сейчас сильнее я. Я вывернулась и укусила ладонь, которая зажимала мне рот, громадная солёная жёсткая лапа…

Укушенный взвыл и схватил меня за волосы, отгибая так, что странно, что не оторвал голову:

– Порву, сука! – прорычал он мне в ухо.

– Успеешь ещё, Ковыль, – Захарчук повернулся с переднего сиденья.

И смотрит на меня всё с той же ухмылочкой, с какой приходил в прошлый раз.

– Добрый вечер, Елена Николаевна, – он мерзко улыбнулся. – Сейчас мои ребята потешаться с вами, чтобы вы стали попонятливее. Их трое, все крепыши… – и, меняя тон с елейно-тошнотворного на свистящий злобный продолжил: – Играть вздумала с нами, б… медицинская?! Почему мы ничего не слышим, которую неделю?!

– Откуда… мне знать?.. – задушено проговорила я. – Я… на все пиджаки его… и в ма…в машине… в обеих, – я морщусь, волосы, вырываясь, по одному в пальцах пахнущего потом, гадким одеколоном и машинным маслом укушенного, причиняют боль…

Захарчук кивнул подручным и они «приступили к делу», но я в таком отчаянии рвусь из их рук, что Захарчук повернулся и остановил их, а у меня сердце уже в голове бьётся, готовое лопнуть:

– Смотри, не финти больше нам, если узнаю, что хоть звук пикнула Стерху, сегодняшнюю встречу будешь считать приятной прелюдией. И ещё… В морг поедешь любовничка-свёкра опознавать и муженька, золотого мальчика. Как-нибудь пострашнее убьём обоих. Или молодого не очень и жаль тебе? Его оставить, может? Пусть ещё с женой-шлюхой помается? – и ржут. Все четверо ржут, заполняя тесное и тёмное пространство испарениями своих адских ртов.

– Всё поняла?! Елена Николаевна?! – Захарчук кивает укушенному: – проводи, Ковыль.

Оказывается, мы у дома, где нас с Игорем высаживают охранники. Всё это время машина неспешно двигалась по Садовому кольцу, останавливалась на перекрёстках, вокруг были сотни людей, и никто даже предположить не мог, что происходит в этом чёрном внедорожнике…

Ковыль потащил меня за собой, хорошо, что в холодных сумерках никого во дворе нет… Мы подходим к двери в квартиру, за которой коммуналка, где «конспиративная» комната Игоря с пыльными окнами и засаленным старым диваном, которого мы даже не касаемся, входя сюда ненадолго…

– Ты мне должна будешь, – он наклоняется ко мне, рыча, – скажи спасибо, что сегодня трогать тебя не дали…

Толстым пальцем он погрозил мне у самого лица и исчез. А я, начала трястись, теряя остатки сил, достала ключи и, уронив их раза три, всё же открыла и вошла, не дойти сейчас до Игорева дома…

Лёля позвонила и попросила прийти в квартиру, где мы изображали наш с ней дом. И хотя она не плакала, я сразу понял, что случилось что-то нехорошее. Я прилетел меньше, чем за минуту.

Она, сжавшись, сидела на диване, едва я вошёл, подняла голову и протянула мне руки. Она прижалась ко мне, дрожа всем телом, и я не сразу увидел ни разорванную одежду, ни раненые губы, ни царапины на её коже.

– Игорёчек… Игорёчек… Милый…ты… ты только не думай… я… я не боюсь… не ожидала просто…

Я на руках унёс её тайными нашими ходами по чёрной лестнице в светлый подвал, потому что я включаю здесь свет каждый день, и потом, в мою, в дедовскую квартиру. Только здесь, Лёля расцепила руки и отпустила меня, только тогда я и разглядел, что одежду порвали, и блузку на груди и юбку… и синяки и царапины.

– Убью всех их… – прорычал я, теряя самообладание, представив, что кто-то коснулся Лёли.

– Не надо… Игорь… ты сам-то… ты…ох… – её затошнило…

Уже намного позже она рассказала мне, что же было сегодня. И заснула только после ванны, валерьянки, чая с мёдом, потому что никаких таблеток успокаивающих она не признаёт…

Я долго лежал рядом с ней без сна. Поддаться эмоциям – это то, что хочется сделать в первую очередь. Я поддамся. У меня есть возможность всю эту сволочь вывести. Я знаю даже, чей конкретно человек Захарчук, кто водит его руками в Конторе и в чьих интересах за её стенами он работает.

Я нашёл уже двух-трёх человек, к кому можно прийти со своим материалом. Но мне нужен, во-первых: подход, чтобы со мной стали иметь дело, а во-вторых: из троих надо выбрать лошадь, на которую ставить, кто принесёт большую выгоду всему. То есть тот, кто сидит выше всех остальных. Он и представлялся мне самым перспективным…

Что ж, теперь я ускорю свои дела, тянуть дальше ни к чему. Впереди Новый год. Увезти бы куда-нибудь Лёлю…

Я быстро придумал куда. Может ли быть на планете место романтичнее Венеции? Загранпаспорта я сделаю в два дня…

Глава 2. Плащ Казановы

На Арбат я приехала только через шесть дней, накануне Нового года. Я купила по дороге ёлочных игрушек, а Кирилл должен купить ёлку, на Арбате несколько ёлочных базаров.

Хороший лёгких снежок кружился на улице, придавая старинным домам уютный, какой-то Андерсеновский вид. Приятно пахло свежестью, морозцем. Никакого ветра, очень тихо и от этого, десятиградусный минус совсем не ощущался. Пока я шла от метро, получила удовольствие, вдыхая воздух на кривоватой улице, на Садовой шум и сила большой артерии города, а здесь тихо и уютно, почти как в Н-ске. Или в фильмах-детективах, вроде «Женщины в белом».

Но я приехала раньше Кирилла. Я поставила пакет с игрушками на пол в спальне и отправилась на кухню, зажгла огонь под чайником, чтобы делать хоть что-то. Остановилась у окна. Снег становился всё гуще, прямо снегопад…

Может пыль пока стереть? Придёт Кирилл, а я с тряпкой? Нет, после займусь… я заглянула в холодильник, полно снеди, купил заранее… да и от встречи я уклонялась целую неделю…

Кто-то позвонил в дверь, может, хочет, чтобы я открыла, свет-то видел с улицы… хотя и рано ещё, но мрачные зимние небеса совсем не пропускают солнца, поэтому я включила свет везде…

Я открыла дверь, молодая женщина, тёмно-красные волосы, довольно красивая, статная, выше меня, тем более что я босиком как всегда…

– Ну, я так и думала, – ухмыльнулась дама, оглядев меня наглым образом, и входя без спроса, – студентка что ли?

Я ничего не ответила, ожидая, что дама объяснит кто она, хотя, в общем, ясно, но хотя бы скажет, зачем пришла. Она осмотрелась, кивнула одобрительно:

– Ты что ли порядок навела? Домашняя девочка, значит? Он что, может, и жениться обещал? – она посмотрела на меня, подняв выщипанную бровь, усмехнулась. – Не женится, не верь. Такие, как он по выгоде только женятся, а какая с тебя, пигалицы, выгода? Даже эту квартиру для него я отыскала. Галина Мироновна Кирк, будем знакомы. Я заместитель его по научной работе.

Меня так и подмывало назваться. Но я не делаю этого, нет больше имён, начнутся имена, всё порушится опять. Слишком много значит моё имя…

– Что молчишь-то, соплячка желторотая? Давай договариваться. Я при нём двадцать лет состою, а ты… месяца…три? Так что… сама понимаешь… – она опять нагло разглядывает меня: – на молодость и красоту рассчитываешь? Так это товар скоропортящийся, так что спеши продать повыгоднее, он попользуется, и пойдёшь ты дальше по рукам, несолоно хлебавши…

Щёлкнула, открываясь, входная дверь, мы обе повернули головы, вошёл Кирилл, ёлка, связанная верёвкой, снег на ёлке, у него на плечах, с волос стряхнул, должно быть, ещё в подъезде – влажные…

– Лёль, на площадке может, ёлку пока оставить, пусть оттает? – повысив голос, говорит Кирилл и поднимает голову. – Галина?.. Ты что здесь делаешь?

– Лёля, значит? – усмехаясь, Галина Мироновна. Снова смерила меня взглядом. – Совершеннолетняя хоть, Кирилл Иваныч? А то, может, от статьи тут её прячешь?

Она подошла к Кириллу:

– Я думала, тут холостяцкий бордель, а тут любовное гнёздышко. А я всё думаю, что наши шлюшки кафедральные приуныли, а у тебя, оказывается, новая кобылка в стойле. Ёлка… – ухмыльнулась она, – по-семейному прямо… Не разочаровывай старые кадры, Кирилл Иваныч, пока ещё новые чему научатся.

– Галина, ты ступай, завтра рабочий день, – Кирилл спокойно улыбнулся, продолжая неторопливо снимать куртку, вешает её на крючки, спокойно глядя на красноволосую даму.

Она подошла ещё ближе, глядя на Кирилла сверкающими чёрными глазами:

– До завтра, Кирилл Иваныч.

– До после праздников, Галя, я завтра не появлюсь, – опять спокойно сказал Кирилл.

– Наглеешь, – хотя для меня, очевидно, что нагло себя ведёт она.

– Quod licet Iovi, not licet bovi? – легко ответил Кирилл.

– Ну-ну, Iovi, – Галина Мироновна взялась за ручку входной двери.

– Виктору привет и с Наступающим! – сказал на прощание Кирилл весёлым тоном.

На прощание дама ещё раз смерила меня взглядом, полным яда. Как только дверь за ней закрылась, я сказала Кириллу:

– Слушай, она влюблена в тебя.

Он посмотрел на меня, качнул головой:

– Ни в кого она не влюблена, – он обнял меня за плечи, увлекая по коридору. – Контролировать всё любит до смерти.

– Змеищща! – сказала я.

Кирилл засмеялся:

– Очень метко. Ты… не обиделась?

Я улыбнулась, глядя на него, и говорю вполне искренне:

– Да мне льстит даже, что я с таким популярным мужиком любовное гнёздышко свила посреди холостяцкого борделя.

Я смотрю на неё. «Льстит», то ли шутит опять, то ли всерьёз. Но, красивая такая, у меня сердце ноет, если не поцеловать её немедля, умру…

… – Ёлка оттаяла, поди, – сказала Лёля, уже совсем сумерки, размытые уличными фонарями по спальне. Их свет сегодня в крапину от теней пухлых снежинок, так и сыплющихся на землю.

Я провёл ладонью по её животу, пот капельками выступил на коже, топят здесь, будто хотят всех нас запечь, даже несмотря на открытые форточки, в комнатах очень жарко. Но нам жарко не от раскалённых батарей.

– Ты хочешь ёлку наряжать? – спросил я.

– Я купила игрушки… и даже лампочки. Зажжём? – она засмеялась, поворачиваясь ко мне.

– Глупо просить тебя встретить со мной Новый год, да? – всё же с надеждой спросил я, глядя на её улыбающееся лицо.

– Я уезжаю. Меня не будет здесь в Новый год.

– В Н-ск? – я поднялся на локте. – Поедем вместе?

– Нет, Кирюша, не в Н-ск, в Н-ск мне опять мука ездить теперь. Никто ничего не понимает, от меня требуют объяснений, будто я способна хотя бы… понять, не что объяснить… Но ты съезди, – она коснулась ладонью моей щеки. – Все рады будут.

– Лёля…

Она встала с постели, кровать тоже старая в этом чудном доме, двуспальная, железная, с панцирным матрасом, она позвякивает и скрипит от наших движений, но зато красиво поблёскивает золотыми шариками в темноте и это нравится Лёле…

Лёля набросила на себя рубашку, здоровенную белую рубашку, которая служит ей халатиком, новая рубашка, не моя, не Стерха, хотя я предпочёл бы, чтобы носила мою. И сегодня я попросил её надеть мою. Лёля улыбнулась:

– Зачем?

– Мне будет приятно, что она будет пахнуть тобой, хотя бы какое-то время ты будто рядом… – я с удовольствием смотрю на неё.

– Хочешь… Хочешь, я останусь с тобой на эту ночь? – Лёля надевает мою рубашку, застёгивает на груди, всё тело скрылось под ней, только длинные незагорелые белые ноги, с узкими розоватыми коленками, да запястья в закатанных рукавах, выбросила волосы на спину…

– Правда, можешь? – я сел на постели.

– Я ведь дежурю иногда, – улыбнулась Лёля.

Я поднялся тоже, что ж, можно и ёлку поставить тогда, коли время есть на эти развлечения…

Мы наряжаем ёлку, как когда-то наряжали на «Суше», когда встречали Новый год вдвоём, а потом она ушла к Стерху… Но тогда Лёля была другой. Сейчас, в эти месяцы, она совсем не такая как тогда. И я другой. Мы наслаждаемся каждой минутой близости, каждым словом, взглядом, прикосновением, мы не мучаемся больше от того, что мы переступили черту… Может мы переступили её навсегда?..

– Лёля… у тебя синяки я видел, и царапины… – сказал я, когда мы добрались до кухни, где решили поужинать, наконец, приготовив мясо на скорую руку.

– Не прошли ещё, значит?.. Ну да, – она посмотрела на свои запястья.

– Это… это он? Ты поэтому не пришла тогда, неделю назад? Он… с тобой… жесток? Ты поэтому боишься его бросить?

– Нет, – Лёля смотрит на меня открыто, так, чтобы у меня не было сомнений, – нет, я никогда не стала бы терпеть… Как можно с тем, кто тебя колотит, потом говорить, есть, спать, наконец? Просто смотреть на него? Ты мог бы?

– Некоторые женщины так живут, – возразил я, думая, что даже не некоторые, а многие.

Лёля нахмурилась:

– Я много не понимаю в этом мире… А ты?

– Я не понимаю только, почему за столько лет я так и не смог тебя заполучить полностью, ты всё время не моя.

Лёля весело прыснула:

– Ну, так задумано, наверное, Казанова, чтобы ты всё время хотел меня! Я бегу, ты – догоняешь! – захохотала она.

– Хулиганьё! – тоже со смехом, я хватаю её и, перекинув через плечо, уношу в спальню, где играет огоньками ёлка, наполнившая, эту пустую комнату, с голыми стенами, торчащей старинной кирпичной кладкой, ароматом хвои. Так красиво расплёскиваются её волосы упругой волной по постели…

Первый тревожный сигнал в моей голове прогремел, когда Оля спросила меня пару недель назад, среди прочей обычной своей болтовни:

– Твоя жена на самом деле спала с твоим отцом? – она заинтересованно смотрит на меня и мне, очевидно, что её давно и сильно интересует этот вопрос. – Как ты это терпел? Или вы… втроём?..

Я долго прокручивал в голове её фразу, потому что обычно не слушал, что она говорит, такая это была словесная «пурга». Но эти слова задели меня, и я спросил, напрягая ум, чтобы понять:

– Откуда ты… с чего ты взяла? Кто сказал тебе такое?

Оля смутилась немного, краснея и отводя взгляд в сторону как все, кто врёт:

– Ну… так… Я не помню, может из твоих друзей кто-то…

Я смотрю на неё, она лжёт, никто и никогда из моих друзей не мог сказать, потому что никто не знал об этом. Никто не знал и не расспрашивал, почему мы с Лёлей разошлись в прошлый раз, соблюдая невысказанную договорённость: не говоришь, значит, не хочешь, чтобы к тебе лезли в душу. Об отце и Лёле знали только наши родные в Н-ске и то, по-моему, не верили, но Оле и они сказать не могли, потому что не были знакомы, я сообщил им только, что у меня скоро появится ребёнок. С меня хватило, что я познакомил её с отцом и с друзьями, и то и другое мне далось с трудом. Оля так и не созналась и я мучился этим вопросом, не находя ответа.

А за день до чёртова Нового года Оля всё же заставила меня пойти с ней на УЗИ. Надо сказать, что я только умом до сих пор понимал, что происходит, что мне предстоит, потому что даже заметно растущий от одной нашей встречи к следующей Олин живот, мне не внушал хотя бы тёплых чувств. Меня пугала пухнущая Оля, которая становилась похожа на бегемота, её довольство происходящим. Она всё время, с самого первого дня, как сообщила мне о своей беременности, постоянно говорит мне о том, как всё будет, когда она родит, как она бросит работать в магазине, как пойдёт на курсы барменов, почему-то, как ребёнок, пойдёт в ясли: «Ведь дедушка не откажется помочь устроиться в ясли?», а мы снимем квартиру и… вот тут начинались проблемы, потому что я останавливал жирных голубей её фантазии, пытающихся взлетать над серым асфальтом наших сегодняшних жизней:

– Мы никогда с тобой не снимем квартиру, Оля. Я буду помогать тебе всем, чем смогу, но как не жаль, нормальным отцом твоему ребёнку я быть не смогу, потому что никогда не буду тебе мужем, – пряча глаза от её взгляда, чтобы она не заметила злости и раздражения в них, говорил я.

Но эти мои слова пролетали мимо Олиного сознания, она продолжала грезить наяву, уверившись почему-то, что когда родится ребёнок, мы станем жить все вместе. У меня всё это время было ощущение, что меня обокрали и заставляют при этом быть благодарным за это. Конечно, я виноват, что так легко снимал штаны в своё время. Это моя плата – Оля… Не ребёнок, который должен родиться, я не злился на него, мне было его жаль уже потому, что он или она, пола я так и не знал, что бедный малыш принуждён целыми днями всю свою жизнь слушать бессмысленную болтовню его матери…

Именно из-за этого мне даже приходили в голову мысли, чтобы забрать ребёнка себе, но я понимал, что это, по меньшей мере, несерьёзно, что с моей стороны это эмоциональный порыв и не более, дитя не котёнок, которого и то надо уметь воспитать, чтобы он хотя бы не писал в ботинки… что уж говорить о ребёнке, что я понимаю в детях?

Думая обо всём этом, я чувствовал, какое-то беспросветное бессилие, я никогда не чувствовал себя так… Впервые в жизни у меня впереди была будто бы стена, причём я не понимал зачем я приближаюсь к этой стене. Меня тащат к ней. Меня насилуют каждой мыслью об Оле, каждой нашей с ней встречей. Господи, неужели я так сильно виноват, что переспал с ней?! Неужели наказание должно быть таким жестоким? Наказание за легкомыслие и безответственность… Что все мужчины так? Поэтому всё больше в мире импотентов?..

Но в чём должна быть моя ответственность? Ни с кем и никогда?.. Поэтому мужчины и женщины ненавидят друг друга?.. Всё время пытаются обвинять, перекладывать ответственность за всё… Поэтому мир стал инфантилен, и никто не хочет взрослеть? Ребёнком жить легко – подчиняйся взрослым и всё происходит само собой без твоей воли. Поэтому жёны похожи на мамочек, а мужья на трёхлетних детей? При этом и те и другие составляют будто два враждующих лагеря.

А ведь я жил иначе… Но сейчас «мамочка» тащит меня, тащит в отцовство как на ненавистный кружок… Не хотеть с моей стороны преступно, я превращаюсь в монстра и предателя. Если бы не хотела она, то просто сделала бы молча аборт, и никто не знал бы и не осудил даже, а многие ещё и поддержали бы как ответственную девушку. А я, как ни поворачивай ситуацию, гад и мерзавец. Вначале я развратник, который посмел оставить своё семя в её теле, а потом я холодный подлец, не желающий иметь ничего общего с этой женщиной, не интересной и даже не очень привлекательной для меня.

Господи, будто я насильно всё сделал с ней! Будто не она пришла на наш сейшн и не она потащила меня вполпьяна в свою квартиру и не обвивалась вокруг меня своим мягким телом? Что мне было делать, не поддаваться? Никогда и ни с кем?!

О, конечно, отец предупреждал меня! И именно потому, что я сам плод такой же почти связи, я должен сам познать весь ужас этого…

Я спросил отца об этом. Мы с ним только поужинали, сидели над почти пустыми тарелками. Он поднял глаза на меня и возразил, удивившись:

– Да ты что!? Нет, Алексей, странно, что ты говоришь так… Мы с твоей матерью дружили, общались, это не было случайной связью ни в коем случае. Мне нравилась Наташа и очень. Просто тогда я думал, что влюблён в другую, но если бы я был умнее и зорче, я разглядел бы в твоей матери то, что я вижу в ней теперь, её черты я нахожу и в тебе, и они меня восхищают. Мне… Нет, Алёша, не сравнивай, это совсем не то же, – он смотрит на меня светлым взглядом. – И потом, мы с Наташей были женаты, мы вместе жили и до твоего рождения и после и ты… я тебя любил всегда и рад был твоему появлению. Я не стал хорошим мужем и отцом, не потому что не с той женщиной связал свою жизнь в тот момент, а потому что был легкомыслен и поверхностен. Всегда.

Его слова умиротворили меня, его глаза согрели мне сердце, я почувствовал себя не одиноким, поэтому и спросил его:

– Что бы ты сделал на моём месте?

– Аборт, – безапелляционно ответил он, дёрнув губой, и жёсткий металл влился в его взгляд. – Сделал и делал много раз. В смысле настаивал.

– И что, все делали?

– До сих пор, да, – он встал из-за стола, убирая тарелки в посудомоечную машину. Снова посмотрел на меня: – Я сейчас скажу крамольную, может быть вещь, но… Но, если честно, по-моему, дети – это женская ответственность, они рожают, отдавая свои тела под инкубатор нового человека, они и думают, чьего потомка растить в себе, кого станут прижимать к своей груди и кто станет дороже самой жизни… Но вообще, предохраняться всё же надо, мой мальчик, – он выразительно посмотрел на меня. – Заразы мог нахватать, герой-любовник. Альбрехт Дюрер, на которого ты теперь так похож с этой новой растительностью на лице, от страха перед люэсом впадал в тяжкую ипохондрическую депрессию, а вы во времена СПИДа и то ничего не боитесь. Не только голубые заражаются как в твоих задачках по инфекционным болезням…

Вот в этом аду я пребываю последние месяцы. Я не владею своей жизнью. Как всё легко и просто, когда Лёля рядом. Когда ты с той, кто твой мир. Нет ничего, что тебе тяжело или ты не можешь. Так было даже, когда я в школе только смотрел на неё издали. Но она была со мной, в моей жизни, она была моя жизнь. Она и теперь моя жизнь, была и есть. Даже в Чечне она была со мной.