Я посидела на кровати в опустевшей, сразу тихой без Лёни и Мити комнате. Повздыхала, но одной оставаться невозможно. Станица тихая, собак и тех почти нигде не осталось, все ждут, когда ощенится сука в дальнем конце, чтобы взять по щенку на двор. Хорошо, что петухи хотя бы есть. Вон наш радостно «отбой» возвестил…

Я выключила свет и пошла на кухню.

Там темно тоже, но фонарь с улицы освещает хорошо через окно, всё как тогда в 90-м, только тогда у нас не было корзинки с ребёнком…

– Лёня… – я села на край тахты. – Лёнь, ты спишь?

– Пришла всё же… Я пьяный, противный… – он повернулся ко мне.

– Ну… я не пьяная, но противная тоже, – я улыбаюсь, не знаю, видит он мою улыбку в полумраке, я его – вижу… – возьмёшь?

– Придётся, уступаю принуждению, – тихо смеётся Лёня, поднимаясь ко мне сразу весь с руками своими нежными, губами…

И мы вернулись всё же в рай всегда бывший здесь для нас…

Но ехать в Москву приходится, а там воздух уже пахнет осенью и остужает ноздри по утрам…

Глава 2. Соперники

Я знал, что Лёля должна приехать в Москву в середине августа. Она не звонила, я стал думать, не позвонить ли мне самому. Так я и сделал, конечно, но, что я получил? Ясно, что ничего, она не ответила. Телефон просто был отключен. Рожать ей на рубеже месяцев, время ещё было. Но я всё же начал нервничать: а не могла ли Лёля сбежать от меня?

Но эту мысль я отмёл. Лёля, как и её ненаглядный Лёня, не была ни хитрой, ни подлой. С такими людьми и легко и тяжело именно потому, что они не лгут, но не прощают и чужой лжи, они не всаживают нож вам в спину, но втыкая в них, попадаешь в себя.

Тогда почему её нет? Или не приехали ещё?.. Интересоваться у профессора Легостаева – было выше моих сил.

Лёля позвонила сама, двадцать седьмого августа утром.

– Это я, Игорь, здравствуй! Ты не занят сегодня?

Было восемь утра, и она подняла меня с постели, в которую я лёг в четыре. Но Лёля всегда звонит мне, когда считает нужным. Не обращая внимания на время суток, может быть, потому что знает, что с утра меня ни в каком офисе не ждут. А может быть, потому что уверена, что её звонок всегда кстати?

Конечно, она уверена на мой счёт… Хорошо это? Не знаю. Но я знаю, что мне приятно, что она относится ко мне как к человеку, с которым можно не церемониться. Так относятся только к самым близким людям. Поэтому я ответил:

– Для тебя я не занят никогда. Наконец-то звонишь, где ты была столько времени?

– Я расскажу, всё расскажу, Игорёчек! – сказала Лёля, мне показалась, что она улыбается. – Когда можно приехать к тебе?

– Приедешь ко мне? – это уже что-то необыкновенное за последние полгода с тех пор как она ушла всё же к мужу опять. – Да хоть сейчас.

– Кому ты звонишь? – Лёня увидел, как я отключила телефон. – Ему?

– Да, Игорю, – ответила я…

…Мы приехали вчера утром, не застав дома Кирилла, которого не предупреждали о приезде. Позвонить возможности не было, да и я не хотела, чтобы он нервничал в ожидании нас троих. Он не может не нервничать, он знает, что родился Митя. Поэтому, когда мы приехали на вокзал, отправились на «Сушу» на такси, вымылись и отдохнули, устроили Митю в кроватке. То ли укачанный в поезде, то ли просто это перемещение в пространстве было испытанием для такого маленького ребёнка, но Митюша спал и прерывался ненадолго только, чтобы поесть.

Кирилл возвращаться с работы не спешил, если обычно он приходил в пять-шесть часов, если не было никаких совещаний или симпозиумов или подобных мероприятий, которыми пестрило его расписание. Когда он не пришёл в половине седьмого, я решила позвонить ему.

Боже, все Боги Олимпа и всех прочих небесных сфер, что я испытал, услышав этот голос! Нежный милый Лёлин голос! Сразу все дни, эти недели, а получилось почти шесть недель, все эти тридцать девять дней, что я провёл один, без неё, без Алёши предстали как потерянные впустую из моей жизни.

Потому что даже работа не ладилась у меня без них. Мысли не шли, залипая друг с другом в конгломераты из которых я не мог вытянуть ни одной путеводной нити. А то, что делалось в моей жизни помимо работы, вообще вызывало во мне только отвращение. Я будто гнался за самыми низкими удовольствиями, стараясь заставить себя не думать, не чувствовать. Разлука с Лёлей стала даваться мне всё труднее. И с Алёшей. Сын стал настолько близок мне, как я не мог и предполагать. Сильнее я люблю только Лёлю.

И вот я слышу Лёлин голос, больше того, я понимаю, что она звонит из Москвы, и говорит, что они приехали, что ждут меня дома. Я понёсся домой на «Сушу» так быстро, как только мог. Мымроновна изумлённо смерила меня взглядом, когда меня вынесло из моего кабинета и я, кивнув ей, сказал, чтобы она проследила, чтобы всё заперли, как положено.

– Что с тобой, бежишь как за Нобелевской премией, – хмыкнула она.

– Думаю, в Швецию я бы меньше спешил. Алёшка приехал!

– Надо же какой любящий папаша оказался! – услышал я спиной, потому что уже спускался по лестнице.

Лёля открыла мне. Я не мог не обнять её, оторвав от пола, прижимая к себе, такую тоненькую, такую лёгкую, душистую и гибкую, как цветок… Она такой и была или я так соскучился, что она видится и ощущается прекраснее, чем всегда? Или это от того, что я пытаюсь всё время заменить её кем-то?

– Э-э, мне это не очень нравится! – полушутя полусерьёзно сказал Алёша, тоже выходя в переднюю. Я отпустил Лёлю, чтобы обнять сына.

– Ну, наконец-то, с ума можно сойти, вас дожидаясь, черти! – воскликнул я, чувствуя, как радостные слёзы просятся из-под век, не хватало ещё расплакаться как старый склеротик… – Что же вы… где малыш? Митя?

Они улыбаются одинаковой улыбкой, улыбкой одной на двоих:

– Митя.

И маячат, зовут в комнату, их новую комнату, куда невыносимо было заходить без них…

Боже мой… В прелестной белой кроватке без одеялец, в комбинезончике из серо-голубого велюра, совсем крошечный малыш, неправдоподобно маленький и настолько же неправдоподобно красивый, будто это не человеческий младенец, а чудный ангел…

– Боже, Лёля… – прошептал я. И вдруг я понимаю, что он не просто прекрасен, но что его личико знакомо мне – он похож не маленького Алёшу…

– Алёшка, копия твоя! – вырвалось из меня.

Алексей гордо засмеялся. Он его отец. Он, кто точно знает, что физически не может быть его отцом. Он уже чувствует себя его отцом! Он стал им. Он уже взял это на себя, он впустил сына в своё сердце, в свою душу и не важна ему его кровь, как и мне в эти секунды перестаёт быть важна. Я думал об этом семь с половиной месяцев с самого января и до этой минуты, как увидел его.

А когда Лёля подала его мне, улыбаясь, светя своим сказочным лицом, своими глазами, моё сердце заполнилось такой безграничной нежностью, на которую до сих пор, кажется, ещё не было способно. Я взял мальчика на руки, удивительно, я не разучился держать новорожденных детей, наверное, это то, что один раз приходя, уже не уходит.

Он такой маленький и тёплый, такой поразительно мягкий, гибкий и подвижный, будто в нём и косточек никаких нет… Он вздохнул, чуть-чуть разогнул маленькие длинные пальчики… Боже мой, настоящий ребёнок, наш малыш, наш чудный мальчик! Твой, Лёля, а значит и мой, потому что ты моя.

Видеть, как Кирилл держит нашего сына на руках, было необычайно волнительно. Кроме того гордость наполнила моё сердце. Я хотела видеть его лицо, когда он возьмёт Митю на руки, мне хотелось увидеть, что он готов был полюбить его ещё до того как увидел. Потому что он мой? Я хочу увидеть глаза Кирилла при этом, он ищет свои черты в ребёнке или это уже не имеет значения для него? Хотя, как это может не иметь значения?

Чего я хочу? Похоже, мой эгоцентризм смотрит сейчас моими глазами. Их любовь избаловала меня, и я хочу, чтобы и Кирилл, вслед за Лёней полюбил моего сына только за то, что это мой ребёнок? Но я хочу этого для себя или для них? Для этих самых дорогих для меня на свете людей.

Мы празднуем, конечно, с Кириллом рождение Мити, мужчины пьют вино, я пригубила тоже. Ужин мы с Лёней приготовили, поджидая Кирилла, и они с аппетитом поглощают его: жареного гуся, что мы привезли с собой из бабушкиных домашних гусей, тех, кого не постреляли десятого августа. Не сговариваясь, мы решили в первый день не сообщать Кириллу о том, что было с нами там. Расскажем при случае как-нибудь. День заканчивается замечательно, и ночь проходит очень спокойно. Поэтому утром я встаю вместе со всеми, вполне выспавшейся. Пока Лёня и Кирилл умывались и готовили завтрак, я занялась проснувшимся Митюшей. Чистый и сытый Митя уснул без всякого плача, после чего я вышла, чтобы позвонить Игорю.

Почему у Лёни такое лицо, когда он узнаёт, кому я звонила?

– Я против, – говорит Лёня низким и твёрдым голосом, и лицо его становится серьёзным и жёстким, сразу каким-то взрослым.

Я не верю своим ушам.

– Как это… Лёня… да ты что?!

– Я сказал, Лёля, я против. Митя – мой сын и никакой мудацкий Стерх его не получит! – его взгляд сейчас твёрже стали.

– Так нельзя…

– Ему было можно сделать то, что он сделал…

– Лёня, что он сделал? Разве мы не получили оба по заслугам тогда? Я легко поверила в то, что ты лжёшь мне, а ты не за своё ли отношение заплатил? Не ко мне, но к той же Оле?! Ведь то, что она не от тебя оказалась беременна всего лишь случайность. А сколько таких Оль у тебя было?!

Нет, эти весомые, как мне казалось, аргументы не подействовали, он говорит убеждённо и уверенно. Очевидно, он давно задумал сказать то, что говорит сейчас.

– Может быть. Может быть, я получил по заслугам… Хотя ту казнь, что он мне выбрал, я думаю, я всё же не заслужил, – Лёня прошёл мне за спину к окну кухни, будто рассуждая. – Но пусть так. Но чем твой Стерх заслужил Митю? Тем, что вовремя тебя трахнул?! – он побледнел даже губами при последних словах, а для меня они как пощёчина…

– Замолчи!

– Да не стану я молчать! Ты собираешься у меня отнять сына, а я должен спокойно смотреть на это? Ты собираешься встретиться со Стерхом, чтобы он ещё одного ребёнка сделал тебе? Может быть, тебе это нравится больше, чем со мной…

– Замолчи! Замолчи! – уже закричала я, он обезумел?

– Что тут у вас? – на кухню вошёл Кирилл, привлечённый нашими громкими голосами.

– Сдурела, вот, что у нас! – рыкнул Лёня, кивнув на меня. – К Стерху Митю отвезти собралась!

– Ты… ты же договаривался с ним! Ты сам говорил… – беспомощно лепечу я. Что же это такое?..

– Говорил. Но это было до того, как вы чуть не умерли, а меня чуть не посадили за твоё убийство! Так что всё имеет цену. Я свою заплатил, и на Стерха и его непонятные для меня права мне плевать!

Кирилл изумлённо открыл рот при словах Лёни о тюрьме и прочем:

– Что… что там было?

– Это неважно сейчас! – огрызнулся Лёня. И опять посмотрел на меня: – Никуда не пойдёшь! Я тебе запрещаю с ним встречаться!

– Тогда он сам встретится с ней, – весомо говорит Кирилл. – Ты этого хочешь? Чтобы они встречались втайне от тебя? – он смотрит на Лёню. – Он считает Митю своим, и он не отступится. Не стоит вновь спорить о том, о чём вы спорили уже… – Кирилл опустился на табуретку. – И лучше рассказать мне нормально, что произошло там.

Лёня был вынужден замолчать, Кирилл говорит здраво и, хотя Лёню не устраивают прежние договорённости со Стерхом, он перестаёт сейчас требовать невозможного:

– Ладно, мы поедем к нему вместе, как тогда, – спокойнее проговорил он.

– Нет… – вылетел мой выдох…

– Нет – да! – опять вскричал Лёня, – иначе я буду считать, что ты с ним спишь!

– Ты что дурак?!.. Чёртов дурак и псих! Псих!.. Вот псих!

– Да нет, дураком я был, когда позволил тебе опять к нему сбежать! А теперь ты ко мне привязана, никуда не пойдёшь с моим сыном, поняла? Хочешь идти к Стерху, вали, но Митя останется дома!

– Припадочный!

– Алексей, он в суд подаст и добьётся совместной опеки, если докажет своё генетическое отцовство, тебе надо это? – Кирилл смотрит на него спокойно и строго.

Я опустилась на стул, почувствовав, как кровь отлила от лица: мне стало плохо от одной мысли, что станут делать ДНК и может выясниться, что отец Мити Кирилл… Он, поэтому и заговорил об этом, что сам до ужаса боится, что Лёня узнает правду о нас.

Лёня посмотрел на него:

– Что… это возможно? – снизив голос и хмурясь, произнёс он.

– Отпусти её, пусть покажет сына, а потом решите с ним, – взвешенно говорит Кирилл. – Но… лучше ты реши, Лёля. Тебя Стерх услышит.

– Я? Что же я… – я посмотрела на бледного Кирилла. – Господи…

– Если он увидит его, уже не отдаст! – сказал Лёня. Потом посмотрел на отца: – Ты вот можешь теперь отказаться от Мити?.. Я укачиваю его на руках семнадцать дней, и я отдам чужому мужику моего ребёнка? Ребёнка, которого я увидел раньше, чем его мать?! Который родился в мой день рожденья? Которому я не дал погибнуть? Я! Я не он! – я вижу, он свирепеет всё больше. – А он что сделал?! Что сделал он? Спал с ней? Он кончил, и на этом основании у него права? Отлично устроились!

– Не сметь говорить обо мне в третьем лице! – взбеленилась я, подскакивая со стула.

– Нечего орать! – сам орёт Лёня. – Не пойдёшь ты к нему, хватит идиота из меня делать! Придумала себе законное основание его видеть!

Я хотела бы быть спокойной и здраво рассуждать, но меня задевает и обижает то, что он говорит, поэтому и я теряю контроль:

– Да если бы! Если бы мне надо было видеть его, я бы виделась с ним каждый день! Я бы вообще с ним жила, да и всё! Но сейчас ты злишься по другой причине! – я тычу пальцем в него. – И не превращай свою неудовлетворённость в праведный гнев оскорблённого отца!

У Лёни полыхнули щёки и лоб и даже виски:

– Ну, стерва! Проклятущая шлюха! Ты и не спишь со мной, потому что хочешь к нему скорее! – заорал Лёня, краснея даже шеей.

А я с размаху кулаком двинула ему в лицо, даже не знаю, куда попала, потому что в руке у меня что-то хрустнуло и пребольно свело кисть. Но сейчас и эта боль только подстёгивает мою злость.

– Ненавижу! – будто трещит моё горло. – Иди, табун свой собирай, пока жена-шлюха пробежится по прежним ухажерам! Ненавижу тебя! – я выскочила с кухни.

– Да я уже понял! Могла бы второй раз не повторять! – прокричал Лёня мне вслед, но как-то приглушённо. – Чёрт!..

Нечего и думать, чтобы сейчас взять Митю с собой, во-первых он спит, а во-вторых: меня так трясёт от злости, что я и собрать его сейчас не смогла бы. Поэтому я лишь оделась в одно мгновенье и, взяв ключи от Игоревой квартиры, вышла прочь, пока Легостаевы оставались на кухне.

Оставались, конечно, потому что у Алёшки из разбитого носа шла кровь.

– Научилась драться, паразитка! – шипит Алексей, наклонившись над раковиной. И тут мы услышали, как щёлкнула, открываясь, входная дверь. – Ну, стерва, ещё и сбежала! – он поднимает голову, кровь, смешанная с водой заливает ему губы и бороду.

– Зажми ноздри-то, правдоискатель, – говорю я, отрывая кусок бумажного полотенца для него. – Чего ты добился?

Но Алёша, оттолкнув меня, вдруг сорвался с места в переднюю, как был босой и окровавленный, крича на бегу:

– А ну, стой!.. Стой!.. Стой! Нет, не уйдёшь! – он шарахнул тяжёлой дверью о стену… ограничитель приделать надо, весь дом разнесут со страстью своей…

Я не успела и двух пролётов пробежать, когда Лёня настиг меня и остановил, рванув к себе за плечи…

Конечно, настиг, мог я позволить ей уйти? Сейчас уйти к нему? Чтобы она со злости… Нет, Лёля, я не позволю тебе больше уйти от меня…

– Иди к чёрту! – взвизгнула она.

– Да щас!..

…Я выхожу из распахнутых дверей. И не один: соседка осторожно приоткрыла дверь и выглядывает.

– Здрасьте, – сказал я, долго глядя на неё, может, поймёт, что ей не стоит подсматривать.

А вот и они… ниже на полтора пролёта Алексей прижал Лёлю к стене и тянется к ней, а она, выставив руки, пытается оттолкнуть его…

В этот миг я услышал детский плач, удивительно, но я сразу понял, что это Митя, будто я ожидал его услышать. Я возвратился в квартиру, к кроватке, Митя кричит, подтягивая коленки к животику и стискивая кулачки. Как хорошо, что я могу побыть с ним наедине…

– Иди ко мне, мой хороший, пусть предки помирятся… – я взял его на руки, а он открыл тёмно-синие глаза, прекращая кричать, но толкая меня легонько своими славными ножками.

Я улыбнулся ему, потому что он внимательно и даже заинтересованно будто смотрит на меня, и унёс в свою комнату, ясно, что безумная парочка сейчас ввалится сюда, и я хочу дать им возможность побыть наедине. Это и в моих интересах, Лёлю нельзя выпустить к Стерху, тут Алексей прав, тем более в такой момент, когда она оскорблена и зла.

Митя на моих руках не плачет, продолжая внимательно разглядывать меня.

– Ну, что, мой мальчик, с нашими ребятами не соскучишься. Так что готовься, будем держаться вместе.

Что он сделал в ответ? Трыкнул в подгузник и улыбнулся, будто ожидая, что я сделаю теперь, чем смешит меня ужасно:

– Да ты парень с юмором! – засмеялся я, и понёс его в ванную мыть и менять подгузник. – Это хорошо, в нашей с тобой жизни без смеха не обойтись.

Мне доставляет удовольствие заниматься им, грязный подгузник не может напугать бывалого отца, знающего, что такое подгузники из марли и их стирка… Обнажённый он ещё более прекрасный, чем в своих милых одёжках. Он не плачет больше, позволяет надеть на себя и свежий подгузник и одежду. Когда мы с ним вышли из ванной я услышал задыхающийся шёпот Алексея, стелющийся по дому:

– Лёлька… Лёлька…

Вот паршивцы, когда приучатся дверь закрывать?..

Глава 3. Объявлена война

Времени уже десять, но уйти я не могу. На моих руках уснул Митя, прижавшись головкой к моей груди. Я позвонил Мымроновне и сказал, что опоздаю.

– Ты… тут министерская комиссия, ты забыл что ли?! – страшным шёпотом говорит она. Я даже лицо её представляю при этом.

– Галя, спасай, я не могу сейчас приехать. Прикрывай.

Какая министерская комиссия, когда мой младший сын уснул у моего сердца?

– Какой ты страшный с этими кровавыми усами, – смеётся Лёля, – как в анекдоте: «убил и съел!», – она прыскает в ладошку.

– Расквасила рожу родному мужу и насмехается ещё! Ты теперь тоже «убил и съел», – я намекаю, что и её перемазал в своей крови, впрочем, всё не только размазалось, но и засохло уже…

Она опять очень тонкая, теперь только вот этот рубец-улыбка остался у неё на животе от беременности… Я посмотрел на кроватку, наш сын спит, за мягкими бортиками его не видно, но тихо, значит спит. Я наклонился к Лёле, медальон качнулся и лёг ей на грудь. – Давай добавим ещё букву сюда, а?

– «Д»? – она взяла медальон в руки.

– Да, маленькую. А потом добавим ещё…

– Много? – смеётся Лёля.

– Три не меньше. Число «4» тебя устроит? Или лучше «5»?

– Иди сюда, «отличник»… – прошептала Лёля, притягивая меня к себе. – Я

люблю тебя…

– Это я люблю тебя!

– Я – больше!

– Поспорим?..

Я был готов к тому, чтобы не входить к ним хоть до завтра, но Митя с этим уже не соглашался. Минут сорок я ещё уговаривал его потерпеть, прохаживаясь с ним на руках взад и вперёд по моей спальне, но скоро он вопил уже надрывно, а родители за закрытыми дверями слышали только друг друга…

– Ну, что, сынок, напомним мамочке о себе, – я открыл двери своей спальни.

– Митя… – выдохнула Лёля.

Она набросила халатик, выйти из спальни, подняла руки к волосам, скрутила в узел кое-как. Как ты прекрасна…

Лёля вышла из спальни, и я встаю, чтобы хотя бы одеться.

Лёля вышла, лохматая и взволнованная, тонкий халатик болтается на её фигурке, смотрит на меня:

– Давно кричит?

– Им полезно покричать, не переживай так, – улыбнулся я, отдавая ей малыша, который на её руках сразу почувствовал её и поворачивает головку к её груди. Чувствует аромат?..

– Спасибо, Кирюшенька, – улыбается Лёля, привычно отворяя халат на груди. С какой жадностью Митя вцепился в неё, сразу с наслаждением смеживая веки и причмокивая, прижав к ней ладошку! И Лёлино лицо при этом, склонённое над ним… Не зря сотни и сотни лет художники вдохновлялись и вдохновляются мадонной… Мне кажется, я не видел этого раньше никогда… Да Не кажется, не видел: ни Наташа, ни Александра не кормили грудью моих сыновей.

Лёля вернулась в спальню, а Алексей вышел.

– Ты умойся, наконец, – сказал я, глядя на него.

Алёша улыбнулся, потёр лицо:

– Ужас?

– Не то слово.

Алёшка смеясь, пошёл в ванную.

– Расскажи теперь о бандитах, что за история? – я, наконец, задал вопрос, который мучил меня всё утро.

Алексей посмотрел на меня, вытираясь:

– История… – проговорил он, расчёсывая мокрую эспаньолку, – на целый боевик.

Мы ушли с ним на кухню, он рассказал, сидя напротив меня через стол, и мне становится понятно, почему моё сердце ныло и рвалось всё то время, пока их не было и особенно в этот самый день. Я стал чувствовать их на расстоянии, раньше я не был способен на это. Раньше я никого не чувствовал. Это значит, я старею или это значит, я люблю?

– Хорошенькое дело… – бормочу я. – Ничего нигде не сообщали… Глухо упоминали в новостях, что участились бандитские вылазки, а это… это же разведка боем настоящая… Они приехали-то на чём?

– На джипах, на чём, не на танках, слава Богу. Хотя я бы не удивился.

– Джипы тоже припрятали, как и арсенал?

– Так, вероятно. Меня не очень интересовало, было чем заниматься.

– Было… и мне ничего, ни слова не сказал!

Алёша смотрит на меня:

– Чего ради? Чтобы ты тут один с ума сходил? Теперь говорю. А тогда… да я и сейчас ещё в себя не пришёл… Правда сейчас кажется, что всё это не с нами было. Рассказываю тебе как какой-то фильм… кошмарный сон.

Я разглядываю его, моего взрослого мальчика, которому в который уже раз выпадают испытания, какие мне даже и не снились. И он выходит из них сильнее, чем был.

– Лёля… очень пострадала, да? – дрогнув, спросил я.

Алёша посмотрел на меня, нахмурив густые светлые брови:

– Она… пострадала так… – сказал Алёша, бледнея, – Так, что… меня ненавидел весь город, пока думали, что это я… Поэтому роды начались… вообще это чудо, что… что они оба живы. Случайность. Будь плацента расположена иначе, не прижми ребёнок её, при начавшейся отслойке… Ты знаешь, что было бы, ты сам врач… – закончил он, поднимаясь с табурета и включая чайник.

– Так Митя спас и себя и её?

Алёша посмотрел на меня, чуть улыбнувшись:

– Он… он необыкновенный ребёнок, правда? Будто посланец.

– Любой ребёнок посланец, – сказал я, улыбаясь тоже, и думая о нём самом, об Алёше, больше, чем о Мите. – Но ты прав, Митя… Митя, видимо, должен был родиться… – я помолчал немного, раздумывая спросить или опять промолчать. – Алёша… то, что было в Чечне… ты вспоминаешь об этом?

Алексей не вздрогнул, не побледнел, мы слушаем, как шумит, разогреваясь, электрический чайник:

– Вспоминаю? Нет. После того, как… – он сел на стул, вздохнув, посмотрел на меня: – после того как Лёля однажды заставила меня выговориться, уже – нет. И знаешь… она была там со мной. Все мои товарищи смеются надо мной до сих пор, вспоминая, как я звал её во сне… каждую ночь.

– Н-да… Лёля… – проговорил я, отодвигаясь от стола и, расправив напряжённые до сих пор от его рассказа плечи, опираюсь о стену.

– Ты… любишь её? – неожиданно спросил он, продолжая смотреть на меня. – До сих пор её любишь?

– До сих пор? – усмехнулся я, скользнув глазами по нему. Как будто можно разлюбить… – Я поеду на кафедру. Не ссорьтесь больше?

– Ты не ответил, – Алексей нахмурился, глядя на меня.

– Не надо.

– Я должен знать, – настаивает он.

– А чего ты не знаешь? – я смотрю на него уже открыто и прямо, мне нечего стесняться сейчас. – Я не соперник тебе.

Отец уехал на работу. «Не соперник», как бы ни так… Я слишком хорошо помню, как тогда он целовал её, и как она в ответ целовала его. Всего три года прошло. Вопрос о Чечне всколыхнул во мне это воспоминание? Или опять наползающая на меня чёрной тучей ревность? Теперь, когда родился Митя, когда Лёля не беременна больше…

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

2 из 4