Сборник рассказов ЛитО «Щеглы»

Часы снова щелкнули, милиционер опустил палку, машины сорвались с места, собака взлетела. Девочка заплакала.

– Как здорово… – прошептал Стаска.

Он до самой ночи не отпускал Ритиной руки и слушал ее, как слушают сказки – с блеском в глазах и закушенной нижней губой. Она сама в детстве также слушала бабушку.

Бабушка пахла лекарствами и липовым чаем; ее голос, словно густой сироп, тек по жаркому дню:

– К старости тебе будет казаться, что ты прожила в два раза больше, чем все остальные. Теперь твоя память как бездонный колодец. Ты запомнишь каждый шорох, звук и запах, каждое слово, каждое движение, свое и чужое. Иногда будешь думать, будто сходишь с ума… У волшебства, милая, как у монеты, своя обратная сторона.

Рита запомнила каждую прожитую секунду, длинную и короткую.

Она любила листать старые календари, смотрела на числа и вспоминала свои дни со своим мужем, Степаном. До мельчайших подробностей, звуков и запахов. Календари заменяли ей фотоальбомы, записи со свадьбы и прочих торжеств.

Особенно она любила первые два года: живых бабушку и родителей, а также долговязого, неуклюжего Степу.

И зачем он пристал к ней, этот прыщавый, странный паренек? Увидел на остановке, увязался следом, отвадить не получилось. Потом завертелось: Степан караулил у института, подруги смеялись, но признавали, что парень очень старается.

Когда ветер сорвал косынку с ее шеи и опустил рядом с мраморной девушкой, Степан перемахнул через бортик фонтана, даже не сняв обуви. «Герой!» – случайные прохожие с интересом наблюдали, как парень пытается сохранить равновесие и подцепить ткань – рыбку, угодившую в плен сильного течения. Он вылезал из воды под беззлобный смех, покрасневший до кончиков ушей, смущенный и мокрый. Еще и поранился.

Однажды Маргарите пришлось вносить за Степана залог: чтобы порадовать ее, парень оборвал городские клумбы, изрядно подпортив цветочную композицию. Позвонили из милиции, попросили забрать незадачливого ухажера. Папа вызвался сопровождать дочку и смеялся всю дорогу до участка. А на обратном пути ласково смотрел на пристыженного романтика, по-отечески хлопал его по плечу.

Рита так боялась, что папа остудит пыл ухажера, а получилось наоборот, Степан был обласкан и удостоен награды – рассказов о папиной молодости, тоже безденежной, но веселой, о семейной жизни и о том, как не могли выбрать имя для дочери, разрываясь между Маргариткой и Розой.

Запах сирени, прогулки по парку, скамейка. Первый поцелуй, нахлынувшие чувства, синее небо. Дома мама ворожит на кухне, накрывает на стол. Лепестки ромашки в чае словно бумажные кораблики. Любит-не любит-плюнет-поцелует.

Любил и целовал все тридцать лет, пока были женаты. А потом… Рита научилась обрывать свои мысли, «переключаться» (подслушанное за молодыми слово пришлось как нельзя кстати). Невыносимо думать о смерти Степана, чувствовать запах ладана, слышать речь священника.

Но иногда «переключиться» не удается. Рита думает, что в такие моменты она выглядит хуже Катерины на пике своего приступа.

Они со Стаской обедают молча. Диктор говорит о повышении квартплаты, о взлете цен на хлеб и о чужой войне. Что-то важное, но Рита, погруженная в раздумья, не слушает. А мальчик, наоборот, вглядывается в экран.

– Если бы ты была там, – он указывает на солдата, вскинувшего автомат. – И часы бы щелкнули, ты спасла бы человека? Например, от пули?

Рита смотрит на него озадаченно. Чужая война на мгновение становится ближе.

Она однажды спасла кошку из-под колес автомобиля. Один из самых страшных моментов в жизни: часы щелкнули, когда Рита едва успела отползти на пару сантиметров от смертельной траектории; лакированный бок автомобиля мелькнул перед глазами.

– Не знаю, – честно отвечает Рита. – А ты?

Стаска пожимает плечами.

Война отдаляется, вытесняется прогнозом погоды. Завтра душный город затаится в ожидании дождя, загонит в подвалы своих уличных кошек, рассадит своих птиц под навесами, под кромками крыш.

– Если бы у меня были такие часы, я бы помог маме, – говорит Стаска.

– Как бы ты это сделал?

– Не знаю. Я бы хотел попробовать, – робкая надежда во взгляде.

«Каждому новорожденному в подарок дается время, – говорила бабушка. – Тебе решать, что делать со своим. И с каждой длинной секундой, которую подарю тебе я. Распорядись по совести». Рита усмехается. На ее век не выпало ни войны, ни голода; все плохое происходило далеко от ее улицы и дома. Детей не нажила, хотя когда-то думала о них. Не получилось. Работала секретарем, библиотекарем, экскурсоводом; любила все, за что бралась. Хорошей ли была ее жизнь, правильной? Рита считает, что ей удивительно повезло. С бабушкой, с родителями, со Степаном.

И со Стаской.

Его глаза – как летнее небо, на которое Рита любит смотреть, откинув голову на спинку лавки. Она расстегивает браслет, протягивает мальчику часы.

Надо же, столько раз думала снять, но не решалась. И плавала с ними, и в походы ходила; знакомые удивлялись, Рита отшучивалась: часы старые, но сделаны на славу, им не страшны ни огонь, ни вода. Носила, чтобы помнить о бабушке, фотографий которой не сохранилось; чтобы не забывать, как пахло и звучало, как чувствовалось время, проведенное с родителями и Степаном.

– Давай заключим пари. Если у тебя все получится, я отдам тебе их насовсем. Если нет, я позвоню по телефону, и мы оба знаем, что может случиться.

Катерина приходит через несколько дней, обнимает сына, уводит. Рита стоит у двери и слушает как отдаляются их шаги, как наверху, через два лестничных пролета, скрипит дверь. Возвращается в комнату, а на экране черная бомба медленно падает на серый город, и серая девушка в белом платье стирает со щеки слезу.

Рита не любит черно-белое кино, переключает канал. Появляется диктор и сообщает о повышении квартплаты, о взлете цен на хлеб и о том, что далеко-далеко отсюда, в другой стране, кажется, скоро закончится война.

Эль Осман

VK: https://vk.com/elosman

Место жительства: РФ, Республика Дагестан, г. Дербент.

Образование: высшее (биолог-генетик, эколог).

Жанры, в которых пишу: реализм, мистический реализм, научная фантастика, приключения, ужасы.

По образованию биолог, восемь лет проработал преподавателем ВУЗа, в данное время работаю в своей мини полиграфии. Издавался в районных газетах, литературных журналах Республики, сборниках поэзии на родном лезгинском языке. На русском языке изданных книг нет. Автор повести, около десяти рассказов, поэм и стихов. Сейчас работаю над циклом фантастических рассказов и романом о кладоискателях, «черных» копателях древних руин и исторических памятников.

Предчувствие

Он решил не подходить к окну – даже закрыл шторы, чтобы не видеть эту стерву. Все душевное спокойствие утра разрушено дрянью, иначе называемой «женой соседа». Джон Фаулз откинулся в кресле и отпил свежего кофе. Бумага раздражала пустой белизной, мысли вертелись беспорядочно, как мошки вокруг лампочки, зачаточная сюжетная линия в рассказ не складывалась. Образ героя по-прежнему оставался размытым, эфемерным, но те даже кусочки, которые, как разбухшие трупы в реке, всплывали в воображении, Джон отсекал с самообладанием палача: заштампованные и тысячу раз заштопанные.

Писатель незаметно для себя начал грызть карандаш. Самые лучшие утренние минуты он вынужден тратить не на писательство, а на самоуспокоение. В зрительной памяти на переднем плане маячило бисквитно-пудинговое лицо миссис Грейс и дымилась свежая кучка д…ма. Лицо и д…мо. С ужасающей периодичностью эти две соседские достопримечательности мигали в сознании красным светом и звенели в ушах сиреной.

Нет, ничего путного он не напишет. Он должен убить соседку или ее далматинца Бэрри. Вокруг, мать их, сотни домов, дворов с газоном, но у этого ублюдковатого пса именно лужайка Фаулзов вызывает какательный рефлекс. Удивительно! Этой скотине ничего не стоит перемахнуть через клумбу и застыть в блаженной позе. И ведь не в первый раз!

Но в это утро какашки полетели обратно. Джон ухитрился попасть в почтовый ящик, отчего они ошметками разбрызгались по лужайке четы Грэйс. Надменное лицо соседки с обилием морщин, дешевой косметики вытянулось, у губ и на лбу вздулись бугорки истеричности и ее прорвало. Сначала у себя во дворе, затем понеслась через дорогу к Фаулзам. Хорошо, что его жена, Дороти, за пятнадцать минут до этого поехала в магазин, а то ей бы хватило решительности застрелить миссис Грейс за растоптанные любимые магнолии.

Дороти предлагала ему отравить Бэрри, но остальные преступления пса, в отличие от испражнений, особой тяжестью не пахли. Да и к тому же пса жалко, а вот эту сорока четырехлетнюю стерву он бы…

«Расслабься, Джон, выпей чего-нибудь, чувак. Пока Дороти не вернулась, напомни себе, где стоит бутылка виски. Запах спиртного? Она не узнает. Пожуй арахис, запей кофе, потужься лишний часок над проклятой белой бумагой. Выветрится», – так успокаивал себя тридцатисемилетний неудавшийся писатель Джон Фаулз. Его литературные «выходы в свет» исчислялись несколькими статейками в захолустных газетах Хьюстона, вроде «Джереми Пост», но Джон не из тех, кого ломают уважительные отказы из литературных журналов и издательств. Бронебойный рассказ будет написан, – уверял себя Джон.

Он тяпнул виски. Спиртное тут же заставило его умиротворенно улыбнуться. Но значительно больше обрадовала идейка, неведомо откуда скользнувшая в его вдохновенный мозг. Эта идея даже заставила Джона встать и выглянуть в окно, выходящее к Грейсам.

Миссис Грейс – перезрелая мамаша – толкала по очищенной от навоза лужайке велосипед двухлетнего Дэвида. Тот, не дотягивая ногами до педалей, болтал ими в воздухе и теребил привязанные к рулю воздушные шары.

Так, прекрасно.

Фургон Диксонов пронесся мимо и скрылся за поворотом. Скоро приедет молочник и принесут почту.

Джеффри Грейс – славный мужик, и на склоне лет достоин хорошей жизни. Его работа бакалейщика на Принстон авеню 35/12 обеспечивает семье выплату счетов, кредита за машину и покупку билета в кино раз в три недели. С появлением сына Джефф как будто помолодел… но не в обиду, старик. Я должен сделать это.

Джон сел за рабочее место: выключенный ноутбук на краю стола ждал позыва автора погуглить информацию, бумага сверкала там же, где и раньше, остро отточенный карандаш удобно лег в левую руку. Наверху, заглавными буквами он вывел: «ВЕЛИКАЯ ПОТЕРЯ». Это будет рассказ, взятый из жизни. Он даже имена оставит настоящие. Джон Фаулз почесал бородку, отпил виски и начал писать:

«Весеннее утро в Хьюстоне выдалось на редкость благоприятным. Солнце, едва показавшись из-за тонкой полосы кровавых облаков на горизонте, осветило восточную стену семейного гнездышка Грейсов в живописном пригороде Хьюстона. В этот ранний час в доме четы Грейс было заметно оживление: старина Джефф укладывал в рюкзак капроновый спиннинг и палатку, миссис Грейс хлопотала в кухне, готовя сэндвичи, далматинец Бэрри храпел на соломенном диване, а малыш Дэвид тер кулачком глаза. В воздухе витало почти осязаемое предчувствие прекрасного пикника с рыбалкой у озера Конро, что в трех десятках миль от дома. С рыбалкой и до позднего вечера! Джефф обещал, Джефф выполнил.

– Мама, мама, велосипед, – тянул Дэвид.

– Пусть покатается, поразминает ножки, – попросил Джефф. – Ему до озера сидеть и сидеть.

Миссис Грейс поджала губы.

– Только смотри за ним в оба, – велела она мужу. – И этого выгуляй.

Бэрри, почуявший свободу, спрыгнул с дивана и понесся на Джеффа.

– Сидеть, Бэр! Молодчина. За мной! Идем, Дэвид.

Они вышли в сливочное утро. Из сарая на заднем дворе Джефф достал велосипед и усадил мальчугана. Еще вчера пухлые воздушные шарики сдулись и кульками висели на руле, попадая в спицы. Бэрри стремглав помчался срать к соседу – известному писателю и автору мировых бестселлеров.

Все идет хорошо. Солнышко светит, птички поют, бабочки порхают над лужайкой, Дэвид заливается смехом, когда велосипед набирает скорость, писатель спит, пока пес справляет нужду… Все просто замечательно. Но тут Джефф вспоминает, что не взял дрова и прочие необходимости для костра и, сняв с седла малыша, чтобы тот не грохнулся (а то жена всю кровь через соломинку выпьет), возвращается на задний двор.

Дэвид остался один. С бабочками. Погнался за одной. Та села на дорожку, ведущую в дом. Дэвид подкрался, но бабочка полетела к шоссе и приземлилась на бордюр. Малыш за ней. В самый последний момент она снова вспорхнула и села теперь на край лужайки. Эта игра очень нравилась малышу; он не замечал, что отдаляется от дома.

В тридцати ярдах отсюда – за поворотом, в мусорных бачках кормилась небольшая стая из трех собак. Одна из них, большая, черная, со свирепым взглядом и лохматой шерстью, лежала в стороне и облизывала лапу: битва с енотом псу обошлась дорого. Лапа болела до самой лопатки, слюна капала без остановки, а горло сводило от воды. Она все сильнее и сильнее ненавидела двух других собак из своей стаи, рвущих сейчас целлофан. Просто безумно ненавидела. Мальчик появился в момент наивысшей пытки – когда собака с воем покусывала онемевшую лапу. Увидев малыша, она привстала. Шерсть на загривке приподнялась, и собака медленно двинулась вперед. Две другие собаки с майонезом на мордах посмотрели на нее, рыгнули, и вновь уткнулись в остатки пиццы.

Старик Джефф зашел в сарай, подтянулся, достал с высокой полки сетку для барбекю, сдул с нее пыль, щеточкой согнал паутину и отложил в сторону. Поленья, сухие и ровные, как из супермаркета, сложил в мешок. Нужно поторопиться. Скоро утренняя прохлада сменится жарой, и весь комфорт от поездки обратится в липкий пот в подмышках. Старик, завязывая горловину мешка, вспомнил о сыне. Что он там делает?

Дэвид увидел хромую злую собаку, которая, пригнув голову и брызжа слюной, ковыляла в его сторону. Ее щеки раздувались от тяжелого дыхания, и хрип, смешанный с тончайшим стоном, едва доходил до малыша. Он понял все слишком поздно. Привыкший к туповатому добряку Бэрри, Дэвид не подозревал, что от собак, кроме слюны на лице и удара крепким хвостом, можно ожидать подлости, и улыбался, глядя на приближающегося пса.

Джефф стоял на лужайке. Ровно подстриженный газон, напоминающий прическу соседа Боуи, велосипед, бабочки и редкие машины, в этот ранний час проезжающие мимо. А сына нет. Он тихонько его позвал, оглянулся на свое окно. Жена еще не в курсе, но у него забилось сердце. «Что же я наделал!» – мелькнуло в голове. Он снова позвал. Но сына как будто не бывало…»

Джон Фаулз отложил карандаш и хрустнул от удовольствия пальцами. Катарсис!

Слабак и трус, дрожащий при одном упоминании имени миссис Грейс, на страницах рукописей мог себе позволить убить хоккейной клюшкой белку-летягу, залетевшую к герою в окно («Безупречный день»), или нажать на газ грузовика в момент, когда дорогу перебегает лось («Лесная поэма»), или же загрызть долгожданного сына старика Грейса (соответственно – «Великая потеря»). Удовольствие, как если бы это происходило на самом деле.

Извини, друг мой Джефф, за собаку. Размазать твоего сына по асфальту кадиллаком пьяного Джима слишком банально. Не обессудь, но я продолжу рассказ:

«Из-за боли собака видела перед собой маленький, окруженный тяжелой тьмой, овал – такой, как если смотришь в бинокль. И в этом светлом овале стоял мальчик, закричавший слишком поздно – когда только услышал низкий, грудной рык свихнувшегося от бешенства зверя.

Джефф побежал. Ужасное это чувство – тревога, смешанная с паникой. Вот он, вот здесь, за углом! Но старик ошибся стороной.

Дэвид уже всё понял, попятился, но пес прибавил ходу и, на секунду замерев в трех футах от ребенка, молниеносно прыгнул. Клыки, нацеленные в глотку….»

Джон Фаулз подпрыгнул на стуле и вскрикнул как школьник – потому что вдруг дверь с грохотом распахнулась и в комнату ворвалась миссис Грейс.

– Прогони! Прогони! – визжала она, опрокидывая стол. Ноутбук кубарем полетел на пол и ударился в стену, стакан разбился, а виски пролилось на рукопись и ковер Дороти. Миссис Грейс, как кобра, напала на бумаги и принялась их рвать.

Джон Фаулз, поздно пришедший в себя, схватил ее за руки и швырнул на софу.

– Что ты тут делаешь? – выкрикнул он.

Миссис Грейс, распластавшись в позе краба, смотрела на него мутными глазами.

– Что ты тут делаешь, мать твою? – повторил Джон.

Она еще долго лежала в ступоре, разглядывая стены, потолок, свои руки, гневного беллетриста, но наконец встала.

– Дэвид, – прошептала она.

Джон отодвинул шторку. Маленький Дэвид на лужайке пытался слезть с велосипеда.

– Ты его ненавидишь, – сказала она, пытаясь сглотнуть вязкую слюну. – Вы оба нас ненавидите. Вы, мерзкие, бесплодные твари! Я вас убью, если с ним что-нибудь случится!

Грохнув дверью, она ушла, а на полу остались следы от ее обуви, пролитый алкоголь и жирная ненависть. С отвращением к собственному ничтожеству.

После ухода миссис Грейс черная зависть в его большом, пустом доме сгустилась еще больше. Изорванные в клочья, пахнущие спиртным листы, как цыплята, слабо пищали, когда он блуждал по комнате. «С Дэвидом в этой жизни ничего не случится!» – решительно заявил Джон Фаулз, изумленный сверхспособностью стервы предчувствовать вымышленную угрозу. Что это было: неизвестная науке форма предвидения? Если наука вообще занимается такими вещами. «Как тогда она поняла, – спрашивал себя Джон. – Прочитала мысли? Уловила трагическую атмосферу, созданную при написании рассказа? Неужели идея материализовалась таким образом, что черной тучей висела над моим домом и миссис Грейс все прекрасно поняла? Или поняла, что на рассказе я могу не остановиться и проберусь со своими «собаками» к реальному Дэвиду?»

Ясно одно: мальчик с такой мамашей не может умереть даже в книге.

Он снова выглянул в окно. Дикая миссис Грейс прижимала к себе малыша и смотрела на их окна. Ее блестящие глаза были видны даже отсюда. Джон задернул штору и отвернулся.

– Остается отравить Бэрри, Дороти, – вымолвил Джон Фаулз и взял в руки пылесос.

Екатерина Уланова

Пятый год учусь в институте культуры на документоведа-архивиста. Моя специальность помогает мне структурировать и добавить уникальности собственной вселенной, со своей хронологией и событиями, что связывает мои рассказы и роман «Не меч, но мир».

Пишу в жанре эпической фантастики. Моё творчество нацелено на критически мыслящих людей, хорошо знакомых как с поп-культурой, так и классическими произведениями. Я общаюсь с читателем посредством аллюзий и реминисценций, намеренных отсылок на известных героев и ситуации. Так я заставляю взглянуть на знакомые всем сюжеты под другим углом. Данный рассказ не исключение.

Для отзывов и пожеланий: [e-mail]

Снимок сна

Я всё время оступалась и падала на крутом склоне. Тропа заросла сочной влажной травой, что даже горные ботинки скользили по ней как по мыльной пене.

– Посмотрите, здесь как в статье у Картера, да? Только бы вдруг не напороться на очередной водопад, – засмеялся Эрг, начальник нашей экспедиции.

– Мы бы его давно услышали! – серьёзно произнесла Лиза. Моя коллега не любила шутить, когда дело касалось её работы.

– Эй, смотрите – там! – Сергей спустился быстрее всех. Он показывал на густые заросли, находившиеся чуть поодаль от полуразрушенной ограды.

«На что не пойдут писаки, чтобы откопать нечто стоящее…» – подумала я, пыталась очистить свои сапоги от вязкой грязи.

Мы спустились и наконец увидели то, на что указывал Сергей. Серые каменные стены утопали в пожухлой зелени тускнеющих осенних деревьев. От кладки веяло неприятным холодом.

Скрип открывающейся массивной двери, гулкое эхо шагов.

Мраморные колонны и ступени были плотно покрыты пылью, хоть до сих пор хранили первозданный вид обработанного камня. Мутные стёкла преломляли дневной свет, добавляя загадочных бликов на старом ободранном паркете.

– А знаете, – задумчиво произнёс Эрг, – Картер неплохо тогда описал встречу с тем дедом, Человеком-С-Водопада… Даже имя ему оригинальное придумал. Надо нам замутить что-нибудь подобное!

– Спасибо за дельную мысль, но, думаю, надо сначала всё обследовать, а потом написать что-то стоящее, – осадила его Лиза.

– Вот ты и обследуй! Если помнишь, не ты здесь главная, – ответа на колкость Эрга не последовало, но Лиза точно это запомнила.

Здание с большими дверями, окнами и высокими потолками будто строилось не для человеческого роста. Возможно, строители так раньше пытались показать неограниченную свободу и высокий статус владельца, а может всё просто изначально создавалось для великанов.

Почти все окна в зале были заколочены изнутри. На второй этаж вели две изогнутые лестницы.

Пальцы заскользили по стене, цепляясь за остатки обоев.

Мы гуляли по коридорам, словно владельцы, которые пришли посмотреть, как дом пережил все эти годы.

На полу валялись осколки хрустальных люстр. Стены до сих пор украшали зеркала, только уже разбитые и запыленные. Под ногами хрустели останки стульев и кресел. Их обивка грязными лоскутами свисала с покорёженных подлокотников и спинок.

«Что мы здесь ищем?» – промелькнуло у меня в голове.

Медленно продвигаясь по залу, мы рассматривали выцветшие картины, развешанные по стенам. Но, к сожалению, на них сложно было что-то рассмотреть. Время и ветер не пожалели их.

Сергей включил камеру, осветив себе путь встроенным фонариком. Лиза подняла с пола отсыревшую книгу и увлеченно рассматривала её рассыпающиеся страницы.

Возле заколоченных дверей висели таблички с номерами.

Кабинеты.

Внезапно, незнакомый голос затараторил прямо у меня над ухом: «Среда, пятнадцать ноль-ноль – электричка прибывает в Александровку, оттуда вы идёте в сторону Безымянных озёр. Школа находится в низине, поэтому сразу найти её будет непросто. Постройка ещё дореволюционная – внутри будьте осторожны. По документам числился пансионом для богатых детей – рядом сады, выход в лес – всё как полагается, — перед глазами вдруг появился призрачный силуэт мужчины. Он курил. Сделав очередную затяжку, курильщик продолжил: — Сейчас там всё заросло! Не знаю, почему имение не приспособили под всякие другие нужды, как обычно это делали при советской власти… о его существовании просто забыли. Именно поэтому вы туда едете. Там, определенно, остались следы катастрофы. Кто-то хотел, чтобы так случилось…»

Курильщик исчез. Ветер разорвал видение, словно утренний туман.

Удивительно – откуда здесь сквозняк, в лесном закутке?

Пронзительный скрип двери окончательно вернул меня в реальность.

– Только посмотрите, что я нашёл! Поднимайтесь! – послышался со второго этажа голос Эрга.

По ветхим ступеням мы поспешили наверх.

Здесь уже было намного темнее. Двери остались не забиты досками, и они поразили меня больше всего: невероятно огромные, точно врата в храм, с резными фигурами людей на фасаде и полированными медными вставками. Двери, больше подходившие Исаакиевскому собору, нежели старой школе в глуши, вели в светлый зал.

Здесь танцевали.

Хотелось назвать это место «актовым залом», но я не решалась, ведь раньше вряд ли так говорили.

Заворожённая огромным пространством, я остановила взгляд на стенах. С каждого угла на меня смотрели пятиметровые фигуры людей в полный рост.

Удивительно, как всё здесь сохранилось, в отличие от первого этажа, где царила разруха.

Странные лица и одежды гигантских людей меня испугали, сбили с толку. Некоторые сцены мне напомнили религиозные сюжеты, может из Библии или иных священных книг, с разными героями, но едиными символами.

Только лики святых здесь выглядели иначе, как статуи древних греков или этрусков, перерисованных с натуры кистью мастера эпохи Возрождения.

– Разве в школах делали когда-нибудь такое? – громко спросила я, но никто не ответил.

Присмотревшись, я увидела, что образы всё же не полностью повторяли известные истории из Священного Писания. К центру зала, вереницей тянулись фигуры в тогах и плащах, с обращёнными вверх ладонями. Все герои исполинского рисунка направлялись к мужчине в серебряных одеждах, над головой которого старец держал корону. Подобной сцены никто и никогда не описывал в божественных трактатах и духовной литературе. Мифы и сказки тоже отпадали. В голове не появлялось аналогий, кроме, может быть, кадров коронации Арагорна из «Властелина колец».

Смешно.