Архив 2. Четвертый элемент. Зерна

– Наверное, от предшественников. Мешает? Вынести? Выбросить?

Иван удивился такой быстрой реакции и пустился в исторический экскурс и ценные рассуждения:

– Зачем же выбрасывать? Близость к гению – не помешает. Кстати, когда четырёхлетний Картезий увидел стоящий у отца в кабинете бюст Аристотеля, он проникновенно произнёс: «А-а-а». На этот весомый факт обращают внимание все его биографы…. – и многозначительно замолчал.

– Демьян, – после некоторых раздумий, решившись, поправил молодой коллега.

– Как? – удивился Иван и с удивление посмотрел на бюст. – Разве это не основатель школы перипатетиков? – и добавил, как бы между прочим: – Перипат – это садик такой, хотя, впрочем, есть и другая версия, и не одна… Неужели?..

– Я – Демьян…

– Я знаю, очень рад, – радостно сказал Иван, крепко пожал Демьяну руку, вспомнил о служебной этике и продолжил: – Я – Иван. – Подумал и на полном серьёзе спросил: – С нами – понятно. А это?.. – опять постучал бюст по темечку.

– А это Аристотель, – мягко уточнил Демьян.

– Значит, я прав, – Иван облегчённо вздохнул и с упрёком обратился к Демьяну, добавив в тоне официоза: – А что вы мне тогда голову морочите?

Демьян промолчал. Иван ещё раз прокрутил в голове ситуацию и, видимо посчитав её недостойного анализа, резко сменил тему, заведомо зная, что Демьян вёл направление по господину Х:

– Неужели никаких следов, кроме сигаретного пепла?

– Никаких.

– Экспертиза пепла есть?

– Нет.

– Надо сделать.

– Завтра! – отчеканил Демьян.

– План дома?

– Имеется.

– Фотографии?

Демьян открыл принесённую папку и подал Ивану пакет. Иван сел за стол, жестом предложил собеседнику занять место напротив и довольно быстро просмотрел фотографии.

– Интересно, – пробормотал Иван, – здесь что – и буквы, и цифры?

– Да, – подтвердил Демьян, – четыре буквы, четыре цифры.

– Это ж надо такое придумать, – уважительно сказал Иван. – Им что – делать было нечего?

Демьян не совсем понял реплику и дипломатично промолчал.

– А это что? – спросил Иван, показывая коллеге фотографию?

– Внутренняя часть. Здесь принцип – как автоматической камере хранения. На обратной стороне набран хозяйский код. Набираем его на внешней – и сейф открыт.

– Странное решение, – недоумённо сказал Иван. – Зачем так и усложнять, и упрощать одновременно? – покрутил фото, посмотрел на него с разных сторон и добавил: – Кстати, я ни в сейфах, ни в замках, ни в кодах ни черта не понимаю. Один раз, правда, столкнулся… Получилось – думаю, просто повезло…

Демьян тщательно скрывал на лице выражение безнадёжности.

– Так и было? – вновь заговорил Иван. – Преступник оставил набранный им код? Это – он набрал? – мой друг показал Демьяну фотографию. – А это? – он показал вторую, – хозяйский код, имевшийся на обратной стороне? Я правильно понял?

– Да, именно так, – подтвердил Демьян, отметив про себя сообразительность дилетанта—патрона.

– А зачем он так поступил? – резко спросил Иван.

Демьян недоумённо пожал плечами.

– Что он хотел этим показать? – опять спросил Иван.

– Трудно сказать… – решил всё-таки ответить Демьян. – Дерзость, превосходство, вызов, хвастовство…

– Чем хвастаться, если код ему, как мы видим, был известен?

– Но как?

– Это уже второй вопрос, и здесь есть, над чем задуматься. Но независимо от того, как он его узнал, зачем это показывать?

– Издёвка над болтуном—хозяином? – предположил Демьян.

– А если он не один? – увлёкшись, ляпнул Иван.

– Кто не один? Преступник? – уточнил Демьян.

– Преступник, преступник, кто ж ещё, – исправил свою оплошность Иван, отметив про себя: действительно, группы не состыкованы. Отложил фотографии и спросил:

– Дворника допросили?

– Он пропал.

– Пропал или вы его не можете найти?

– Не можем найти.

– Значит, ещё не пропал, – подытожил Иван. – А кто он вообще этот мажордом, откуда взялся? Как правило, таких людей без рекомендаций не принимают… Кто рекомендовал?..

– Уточняем.

– Уточняйте.

На этом разговор был закончен. Сказать, что Демьян был удивлён, значит, ничего не сказать. Но он уже научился не задавать глупых вопросов и не делать поспешных выводов: задание получено – надо выполнять, думать – это потом, когда падут на погоны генеральские звёзды. Хотя и по поводу этой перспективы у него в душе шевелилось сомнение.

Когда вошла Ирина мой друг слегка выпал в осадок, сражённый её миловидностью. Иван к юбочникам не относился, но непроизвольно начал раскланиваться, расшаркиваться, затем поздоровался с сотрудницей за руку, представился Иваном Смагиным, и, ощутив тепло её ладони, на мгновенье забыл, зачем он вообще находится в этой непонятной конторе. Это экзальтированное состояние длилось недолго, однако ирония во взгляде Ирины зародилась и крепла с каждой секундой. Иван понял: надо что-то делать, спасать положение. Но как?

– Вы курите? – очень оригинально начал разговор Иван.

– Нет, бросила, – не менее оригинально ответила Ирина.

– Понимаю, здесь не поощряется… Но, пожалуй, я закурю, – не скрывая неловкости сказал Иван, приоткрыл форточку, достал сигареты, зажигалку, закурил.

Ирина подошла к шкафу, открыла нижние створки, слега нагнувшись так, что лучше бы она не нагибалась, достала пепельницу, поставила на стол. Иван благодарно кивнул, затянулся и решил: не всё так страшно, я не первая и не последняя жертва чертовской миловидности. Сделал ещё пару затяжек, затушил сигарету, помахал рукой, разгоняя дым. Прошла ещё пара секунд, и Иван превратился в саму серьёзность. Ирина наблюдала с интересом.

Здесь я вынужден сделать небольшое отступление. Не могу сказать, что поведение Ивана представлялось мне уж очень странным – это неправда. Мне приходилось встречать такие экземпляры, перед которыми блекли даже комедийные персонажи. Только у тех экземпляров, кроме экзотики в манере вести себя, как правило, за душой не было больше ничего, именно ничего – пустота, фанфаронство, внешняя атрибутика и всё равно – ничего. Понятно: Иван к таким не относился. И уж если я обращал внимание и иногда испытывал некоторую неловкость, связанную с особенностями его характера, то по другой причине. Я не мог гармонично соединить в своём сознании его обычную, порой броскую, несобранность и его же умение сиюминутно концентрироваться и проявлять чудеса хладнокровия, бесспорной логики и иногда даже жёсткости.

Как-то я поделился такого рода мыслями с Глебом, который в последнее время изменился так, что его и узнать было трудно. Он работал сутками напролёт, дал от ворот поворот зелёному змию, что-то там могучее и многостраничное творил, Машка прыгала вокруг, давала кучу советов, на которые он не обращал внимания… В общем, процесс шёл. Я видел: они подходят один другому, они взаимно дополнят друг друга.

Глеб выслушал меня и на мой вопрос, что он думает по этому поводу, ответил: «Много думать вредно – голова заболит. Он такой – какой есть! Он умеет быть всяким, это его естественное состояние. Это редкое явление – в нём живут два человека: один из них человек войны, другой – мира, и оба уживаются, и неплохо. Я Ивана давно знаю, он таким и до контузии был…» На этом я свои психологические поползновения прекратил и сделал мимоходом два выводы. Первый – в туманном прошлом моего друга присутствует контузия, о которой я ничего не знал. Второй – эта, скажем так, неприятность не сказалась на характере Ивана, он был таким, если не всегда, то достаточно долго.

– Вы закончили изучение дела? – спросил Иван, прекрасно понимая, что дело только начинается.

Ирина стёрла с лица иронию, ответила:

– Заканчиваю.

– Хорошо. Фотографии? Экспертиза?

– Фотографии здесь – Ирина протянула Ивану такой же пакет, как совсем недавно предложил его вниманию Демьян. – Экспертиза ничего не дала.

– Вообще ничего?

– Ничего. Ни одного следа, ни одной зацепки. Дом и сейф открыты без взлома.

Иван вытащил фотографии, посмотрел, бросил удивлённый взгляд на Ирину, затем на фотографии…

– Вы ничего не перепутали? – спросил он недоумённо.

Ирина не поняла, в её глазах высветился вопрос.

– Нет, нет, это я о своём, что здесь путать, – тихо сказал Иван, перебирая фотографии. – Свидетели? Свидетельства какие-нибудь косвенные или прямые есть?

– Ничего.

– Вы верите, что такое вообще возможно? – спросил Иван.

– Раньше не верила, а сейчас… – неуверенно начала Ирина.

– И сейчас не верьте. И в будущем – тоже! – прервал её Иван, встал, подошёл к окну, внимательно посмотрел одну фотографию и продолжил: – То есть, он набрал известный ему хозяйский код – вот и все дела. Его же оставил на наборных дисках – на радость хозяевам…

– Именно так, – подтвердила Ирина.

– Что-то здесь не вяжется. Нагло как-то, наверняка…

– Возможно, – дипломатично вставила Ирина.

Ивану очень хотелось проинформировать Ирину о первом ограблении, но он не мог. Она бы поняла его удивление: второе ограбление по своему формату полностью соответствовало первому. И это ещё не всё. Когда он посмотрел на фотографии, сразу подумал: девочка перепутала и принесла ему фотографии Демьяна… Но она ничего не перепутала: и в первом, и во втором случае фигурировали одинаковые по устройству и внешнему виду сейфы.

Иван очень скомкано, на грани некорректности распрощался с Ириной, поручив ей досконально изучить окружение господина Y и возможные источники исходившей от этого окружения опасности. Он спешил. Ему крайне захотелось ознакомиться с третьим элементом – делом господина Z. Документы предстояло изучить самостоятельно, действовать по этому направлению – тоже. Сотрудник, ведущий третий сейф, по словам генерала, был срочно направлен в ответственную командировку.

5

Зёрна

Сеулин Михаил Афанасьвич.

Год рождения 1898.

Сотрудник управления

режимных расследований.

Служит в отделе со дня основания.

Архив Смагина.

УРР. Дело 22.12.25. «Зёрна»

Михаил Сеулин прибыл по вызову дежурного. Смагин сидел за столом, поприветствовал его кивком головы и указал на место напротив. Хотя времени для раздумья было достаточно, Смагин так и не определился, с чего начать. Михаил – человек не новый, спецификой управления уже проникся, но вот так на рывок начинать не следовало.

Погоняло Свирского Андрея Сергеевича, восемнадцати лет от роду, из беспризорников, полностью совпадало с его родом занятий и философией жизни: в привычной среде его величали Гопой.

Смагин не был специалистом по блатному жаргону. В гимназии этому не учили, а в Институте красной профессуры, куда он был направлен руководством и успешно закончил без отрыва от работы в составе первого выпуска с год назад, тем более. Но даже поверхностные познания в этой области могли бы позволить ему не согласиться с родившейся через много лет версией о прямой связи сущности уличного гопника с обитателями ещё недавно петроградского, а теперь уже ленинградского городского общежития пролетариата.

Общего, конечно, в поведении этих двух непростых категорий граждан было немало. Но справедливости ради следовало бы учесть, что совпадения в аббревиатурах – довольно скользкий путь для построения однозначных версий. Смагин неважно знал Петроград. Он там был недолго, да и та пара месяцев были полностью отданы поимке банды Пантелеева. Но этого времени хватило, чтобы уяснить: то самое общежитие на Лиговской, лучшие постояльцы которого щеголяли в красных носках и полублатном прикиде, ранее называлось государственное общество призрения – тот же ГОП. Но и этого мало. Местные сыщики старой школы, получившие свой первый опыт в московском уголовном сыске, объясняли всё проще: старое слово «гоп» означает удар, рывок. Вот такому объяснению и соответствовал дурной и дерзкий уличный грабитель Свирский. Он-то и был задержан милицией 22 декабря прошлого года при довольно забавных, на первый взгляд, обстоятельствах.

Означенный гражданин в почти раздетом виде, в состоянии крайне возбуждённом, с расширенными от ужаса глазами бежал по вечерней зимней улице, явно стараясь куда-нибудь спрятаться. Наряд его задержал. Нарушитель сопротивления не оказывал, называл стражей порядка «миленькие мои» и уверял задерживающих, что за ним гонится медведь. Милиционеры видели и не такое. На всякий случай связали болезного и доставили в отделение. Подозрительный гражданин не грубил, не сквернословил, осторожно пытался заглянуть за шкаф, под стол, испуганно оглядывался на дверь и уговаривал милиционеров держать оружие наготове.

История эта была не так уж нелепа. Милиция, ГПУ, уголовный розыск серьёзно занимались миллионами беспризорных, количество которых за несколько лет было сведено к сотням тысяч. И наряду со многими другими проблемами, в этом сложном процессе была одна, решение которой рассматривалось как не терпящее отлагательств. Заключалась она в том, что огромное количество детей, подростков и юношей основательно подсели на марафет. Массовое употребление наркотиков превращало обделённых бытовых и семейным уютом детей в жестоких беспредельных и непредсказуемых преступников. Плюс к этому беспризорная среда образовала гигантский рынок сбыта кокаина.

Поэтому в силу вышеуказанной причины поведение Свирского не рассматривалось как исключительное: кому – голос с неба, кому – ожившие покойники, а кому – медведь. Потому попавший, как решили милиционеры, в плен наркотического опьянения и вытекающих отсюда галлюцинаций Свирский был передан медикам. И можно было бы эту историю забыть. Однако был здесь один момент, заставивший Смагина обратить внимание на зафиксированный милицией инцидент.

– Как дома? Как Маша? – спросил Смагин, знавший о жёсткой простуде Марии Сикорских, теперь уже жены Мишы Сеулина.

– Терпимо, боремся, – так охарактеризовал ситуацию Сеулин.

Начальник управления порылся в столе и протянул Сеулину пачку таблеток. «Всё—таки нашёл», – сказал он. Сеулин признательно кивнул, положил лекарство в карман и выразил надежду, что теперь дело пойдёт на поправку.

Смагин вкратце проинформировал Сеулина о случае с инженером, поклонником Есенина, и затем перешёл к «медведю». Если следовать содержанию письменного и устного милицейского доклада, Гопа прохлаждался с приятелями, фактически – подельниками «на хазе» – слегка обустроенном подвальном помещении, состоявшем из двух комнат. Одна – большая, с немалой натяжкой её можно назвать столовой. Вторая – поменьше, нечто вроде чулана, где был собран всякий хлам, там же хранился небольшой запас еды – на всякий пожарный.

Что выпивали, Гопа признал, о кокаине – ни слова. Приятели Гопы отлучились по каким-то неотложным делам, и он остался один. В углу большой комнаты за старым шкафом, где находился вход во вторую комнатушку, вдруг стало светло, словно сразу зажглось несколько электролампочек, вместо стены выросли большие деревья, похожие на сосны, и прямо на пребывающего в гордом одиночестве уркагана вышел огромный медведь.

Гопа не протирал глаза и даже не пытался запустить в страшилище бутылкой, тарелкой или на худой конец ложкой. Он не вспомнил о лежащей в кармане остро отточенной финке. Гроза подворотен, сидевший на стуле, замер на мгновенье и затем, оттолкнувшись от него буквально каждой точкой определённой части тела, буквально взлетел в воздух, там же в воздухе развернулся, слегка коснулся ногами пола и молнией вылетел на улицу. Глотнул морозного воздуха, оглянулся, осознав, что косолапый преследователь отстал, издал победный клич: «О-па! Гопу – не возьмёшь!» – и бросился бежать, не оглядываясь. Он мчался по вечерней улице с завидной скоростью, поскальзывался, падал, быстро вставал и продолжал бег, при этом кричал, рыдал и видел в каждом встречном потенциального спасителя, в том числе и в задержавших его милиционерах. Привод в отделение Гопа принял с благодарностью и, отбросив блатной гонор долго не задумываясь, сдал и адрес, и подельников.

Такая реакция на подвальное видение понятна и удивления не вызывала. Сеулин привёл в качестве примера случай, происшедший с его знакомым, приглашённым на лесную прогулку. Компания забрела в дикий малинник. Не обошлось без царапин и порванной острыми шипами одежды. Эти неприятности были в полной мере компенсированы богатым сбором ягод и возможностью отведать малины от пуза прямо на месте. И вот там рассказчик столкнулся нос к носу с огромным медведем, известным своим пристрастием к сладкому. Медведь не рычал, не ревел, он просто молча, слегка удивлённо посмотрел на незваного гостя. Приятель-однополчанин, прошедший такое, что гражданскому человеку трудно увидеть даже в кошмарном сне, встретился взглядом с желтоватыми глазами медведя, машинально отметил размер его когтей и… думать перестал вообще. Он не помнил, как оказался в километре от малинника, где его разыскали пребывавшие в неведении участники прогулки.

Примечателен в этой истории со счастливым концом следующий факт: бежал он молча и, настолько ловко лавировал среди цепких кустов и деревьев, что его бегство никто не услышал. Красноармеец, выросший в городе, неоднократно познавший на войне истинный страх, впервые ощутил на себе, что есть ступор и полный провал в памяти.

Однако внимание Смагина привлекли не особенности реакции организма на стрессовую ситуацию. Он обратил внимание на тот факт, что и в видении инженера, и в случае со Свирским фигурировали большие деревья. Иван Пелехов назвал их ёлками, Гопа – соснами. Эти соображения он изложил Сеулину.

Михаил спросил разрешения приготовить чаю, сходил за кипятком, заварил стакан себе – Смагин отказался. Пауза получилась приличная – было время обдумать.

– Есть у меня предчувствие, – сказал Смагин, – наше это дело, наше. Разные места, разные люди. Если злоупотреблять, – он постучал указательным пальцев по пустому стакану, стоящему на столе, – всякое может быть. Но это – не тот случай. Картинки яркие и похожие.

Сеулин бросил на начальника удивлённый взгляд, отхлебнул из стакана.

– Имею в виду деревья, – продолжил Смагин. – Беру на себя смелость предположить: вряд ли кто-то из них, из наших фигурантов, мог бы назвать отличительные признаки этих деревьев или практически отличить ёлку от сосны. Скорее всего, речь идёт об образе крупных пихтовых, при определении которых большинство городских жителей ботаническим педантизмом не страдают.

Сеулин прикинул и согласился: он и сам с детства с завидным и нелогичным упрямством любую сосну называл ёлкой. Человеку, дружившему с лесом, такая вольная трактовка показалась бы очевидно нелепой.

– С деревьями – да, что-то в этом есть, – согласился Сеулин. – Но само виденье? Его природа?

– Это нам и предстоит выяснить – чтобы предчувствие нас или покинуло напрочь, или превратилось в рабочую версию. Или осталось не оправдавшимся предчувствием.

Он потрогал принесённый Сеулиным чайник – остыл. Михаил привстал, Смагин остановил его рукой.

– Надо срочно найти этого гопника. Инженера – на контроль. Ну, и, сам понимаешь – доскональный осмотр мест происшествия. Мест! Обоих. До ниточки с иголочкой, до пылинки, до соринки.

6

Четвёртый элемент

Думаю, читателю не надо прилагать много усилий, дабы представить себе городскую свалку. Зрелище, понятно, нелицеприятное, запахи – не гастрономические. Среди мусора бродят сытые и гордые вороны. Их более шустрые, настроенные на активный поиск собраться парят над хранилищем отбросов человеческих в надежде найти что-нибудь эксклюзивное. Кружится пыль, шевелятся бумажные отходы. Среди мусора лежит помятая газета. Ветерок приподнимает её, отрывает от земли и несёт ввысь. Там, где только что лежала газета – труп. Он виден с головы по грудь, остальное небрежно присыпано всяким барахлом.

Улетающую газету, а затем то, что было спрятано под ней, видит уставший с утра бомж, мужчина неопределённого возраста, специфической харизматической наружности с толстой кривой палкой в руке. На свалке он чувствует себя уверенно, однако труп его не воодушевляет. Он тяжело дышит, что-то бормочет и осторожно подходит к покойнику. Сквозь прерывистое дыхание пробивается: «Надо же, угораздило… А может, подфартило… Так никогда и не знаешь: с вечера – тост, а утром – погост…» Он подходит к покойнику, осторожно зацепляет палкой одежду и слегка оттягивает синюю спортивную куртку…

Таким был пролог истории, разыгравшейся в «лагере для беженцев». Речь идёт не о политических и тем более не о военных изгоях. Обитатели крайне замысловатого в архитектурном смысле бивуака были беженцами судьбы – так определяла свой статус их наиболее просвещённая часть.

Три строения, состоящие из брезента, кусков яркой ткани, обрывков одеял, картонных ящиков, оконного стёкла и прочего замысловатого материала. Большой очаг с кострищем, опорами и котлом приличных размеров, группа малых строений и приспособлений непонятного предназначения. Несколько внешне похожих обитателей обоего пола, хаотично снующих туда-сюда и потому не поддающихся счету.

Местный участковый инспектор и Демьян поначалу время от времени слега зажимали носы, подчёркивая своё отрицательное отношение к здешней атмосфере, но довольно быстро привыкли, смирились и почувствовали себя уверенней. Участковый держал в руке полиэтиленовый пакет, где ясно просматривался какой-то блестящий предмет. Взгляд его, как и Демьяна, был строг. И смотрели они с укоризной и строгостью на героя пролога по имени Леха. Леха не имел армейской подготовки, но стоял по стойке «смирно». Ему было страшно, стыдно и вообще он был не согласен с началом и развитием событий сегодняшнего дня.

– Ты что – даже день не можешь вспомнить? – продолжил разбор полётов участковый.

– Не могу, начальник. Старался – не могу.

– Сколько времени прошло – день, два, три, неделя? Ты что – совсем? – попытался разнообразить опрос полицейский.

– Не знаю. Может, дня два-три… Дел-то много, всего не упомнишь. У меня все дни – как вчерашний…

– Может, тебе помочь? – строго спросил участковый.

– Не, начальник, здесь даже помощь не поможет. Это – прострация мозга… – задумчиво, подчёркивая свою озабоченность обсуждаемым вопросом, ответил Леха, не видя радужных перспектив в продолжении разговора.

На то и лагерь беженцев судьбы, чтобы она, судьба, хотя бы изредка являлась в позитивном образе. На этот раз образом стала решительно подошедшая женщина. Она энергично вытирала руки тряпкой, напоминающей полотенце, возможно, тем самым подчёркивая свои лидерские преференции в этом лагере. Доброжелательно, уверенно она внесла струю надежды в разговор:

– Просрация у него, товарищ командир. Жмурика он нашёл седьмого числа, утром. А восьмого у меня день рождения, пока помню. Деньжат срубил, падла, слухалку эту… – она показала «полотенцем» на пакет, где лежал стетоскоп, подумала и сформулировала: – Неразумно изъял. И всё спрятал. А орлы наши, – помощница гордо обвела взглядом территорию и обитателей лагеря, – нашли, чухало ему начистили, деньги – в коммуну, а слухалку ему оставили – пусть мозги лечит…

Леха виновато развёл руками и благодарно указал своим собеседникам на свою коллегу: мол, видите, теперь всё ясно… Но ясно было не всё. Вмешался Демьян:

– Сигареты у него были?

Леха задумался: где ж здесь подвох.

– Сигареты? Что – не понятно? – продублировал участковый.

– А-а-а, так ещё и сигареты… – присоединилась женщина и дорисовала для полноты восприятия информации картину: – Товарищ командир, он у нас новенький. Не коммунар ещё – кандидат. Не знает, что мы с властью дружим и за покой наш власти нашей очень даже благодарны.

Участковый скривился. Леха понял, что молчать нельзя.

– Так и было. А слухалку оставили, – сказал он сокрушённо.

– Сигареты? – грозно спросил Демьян.

– Была пачка, мятая, початая…

– Где они?

– Понятно, где…

И опять судьба. Решительная предводительница на несколько секунд зашла в строение, представляющее, надо полагать, жилую часть, и вышла, победно демонстрируя зажатые в ладонь две сигареты.

– Они? – строго спросила Леху, раскрыв ладонь.

Леха внимательно осмотрел сигареты и утвердительно кивнул.

– Сюда, – сказал участковый и вытащил из кармана ещё один пакет.

Курево перекочевало в полиэтиленовую ёмкость.

Леха признавал право сильного на не всегда справедливое распределение материальных благ. Но это был форменный грабёж. Демьян прочитал на его лице эти скорбные, отдающие потаённым якобинством мысли и протянул предводительнице пятьдесят рублей в виде компенсации.

– Всё правильно – солдат ребёнка не обидит, – такова была её реакция.

Демьян про себя отметил: и всё же хорошо быть богатым и справедливым. Затем спросил активную даму:

– Два дня прошло – почему не сразу?

– Он же, падла, не сказал, где взял. Только вчера после обеда и проболтался…

– Ну, а вчера… Почему не сообщили? – вмешался участковый.

– Информация должна отлежаться, – твёрдо заявила предводительница.