Покушение

Лицо согнувшегося рава и моё лицо, сидящего за рулём, оказались рядом. Мы кивнули друг другу.

Первое, что пришло мне в голову: тележка не войдёт в драндулет.

Многие годы за рулём научили улавливать в глазах людей даже скрытое желание, чтобы их подвезли.

Но глаза рава только приветливо улыбались.

Однажды рав попросил подвезти в дальний район, куда с тележкой не добраться. Пока мы загружали краски, кисти, лестницу в машину, рав рассказывал, почему вынужден попросить меня. Водители автобусов с высоты своих кресел не дают ему подняться со схваченным в охапку имуществом. А вызванные таксисты подъезжают, осматривают выставленное к погрузке на тротуаре и уезжают обиженные.

Моя машина уносилась вперёд от тележки рава. С каждой секундой росла невозможность остановить её из-за множества машин на дороге.

Если бы в его глазах была искорка просьбы.

Мне было бы легче остановиться.

Я бы остановился.

И свершилось бы чудо – тележка вошла в драндулет.

Если бы остановился.

Я плáчу.

– За мои грехи умираю, – сказал рав.

Я сидел у его постели. Я не поверил.

Весь он – от глаз до ног, которые уже плохо слушались, – не просил помощи.

Перед такой силой я боялся произнести слово.

Через несколько дней он умер.

У него не было телефона.

У него не было чековой книжки.

Время не согнуло его.

Верхняя одежда выглядела старее его.

Учил меня:

«Не смотри по шляпе».

«Не суди по бороде».

Я случайно узнал, что он герой.

И раскрыл это в книге «Мудаки»:

«Ешиботник из Меа Шеарим ушёл на фронт, находившийся в нескольких километрах, за Баит-веГаном. Евреи были на высотке, египетский батальон – под высоткой. Прославленный египетский батальон успешно продвинулся к Иерусалиму.

Перед началом боя на высотке были тридцать парней, которых спешно собрали и послали на последний рубеж защиты Иерусалима. За спиной был Баит-веГан, были видны дома, женщины, дети – без мужчин: все были призваны.

К десяти часам вечера египтяне начали: засыпали высотку снарядами и минами, пулемётные очереди прошивали высотку во всех направлениях. Ешиботник оказался в одной землянке полметра на полметра со Шломой Броером. Пули свистели над их головами. Первым бежал командир в первые полчаса боя, за командира стал ешиботник. В паузах между снарядами сотни глоток ревели: "Вырежем евреев! Вырежем евреев!"

В течение ночи были убиты и ранены около двадцати парней, ещё несколько – бежали.

Четыре часа утра. На высотке – ешиботник, Шломо и маленькая пушка, и к ней только шесть снарядов, поэтому ночью из неё не стреляли. Перед ними были зверем ревевшие египтяне. За спиной в домах – дети и женщины.

Закрыл глаза ешиботник и увидел резню, которую устроят там через пару часов, озноб охватил его.

Египтяне решили, что дорога на Иерусалим открыта, и начали продвигаться, крича: "Вырежем евреев! Вырежем евреев!" Для большей уверенности они бросали вперёд гранаты.

До египтян было несколько десятков метров. Попросил ешиботник Шлому оттянуть пружину у пушки. Оттянули. Выстрелили. Снаряд разорвался в самой гуще египтян, но кричащая масса двигалась по инерции и была уже близко. Снова выстрелили. В упор. Взрыв. Крики ужаса. Животные крики. Египтяне повернули и побежали.

Иерусалим был спасен.

Днём подошло подкрепление в сто двадцать солдат, они присоединились к остаткам отряда ешиботника и преследовали убегавший египетский батальон.

Через две недели вернулся бежавший командир. Потом какие-то мудаки сверху наградили мудака снизу, этого командира, какой-то мудацкой наградой и он рос и дорос до полковника армии обороны Израиля. А ешиботник рос и дорос до рава армии Всевышнего, хранящего Израиль в тысячелетиях».

Никакими словами не оправдаешься, человек хороший.

Тележка не входит в драндулет?

Лучше не придумаешь.

Остановись.

Встань рядом с маляром.

Толкай с ним тележку в гору под музыку криков водителей и гудящих машин.

Эта «Патетическая симфония» посвящается тебе.

Толкай с равом прямо в рай.

Но не остановился.

За свои грехи умирать будешь, человек хороший.

Были рабаним – дровосеки, пахари, сапожники.

И вот был – маляр.

Значит, не всё уж так плохо.

20. К четвёртому месяцу покушения

В ноябре 2003 был четвертый месяц покушения.

И восьмая годовщина памяти Рабина.

В день Рахель-Имейну или Шмуэль-Анави молятся, танцуют, поют.

В день Любавичского рэбэ у его хасидов – грех не напиться.

У хасидов Рабина на площади Рабина в день Рабина праздник – не праздник.

Что хотят тысячи скорбных, понурых голов?

Что хотят рабины?

Что хотят амосозы?

Что хотят шимонпересы?

Всё у них есть!

Наследие Рабина!

Рабиноведение!

Рабиноведы!

Рабиноцентры!

Рабиноулицы!

Рабиноплощади!

Рабинопраздники!

Во весь экран телевизора скупая женская слеза… не получается.

Специалистка по слезе – напрягается.

Специалисты по оболваниванию – выкладываются.

А слеза не выдавливается.

Время идёт, а скупой женской слезы нет.

Крики с трибуны: «Убийцы!»

Крики с площади: «Убийцы!»

Все, кто не с ними, – убийцы.

Крови они хотят.

Крови отмщения.

Ритуальной.

На празднике идолопоклонников.

И так из года в год требуют крови.

Чекистская расстрельная тройка в тот год решила, что сойдёт и моя кровь.

Чтобы праздник был праздником!

Взяли для раскрутки четыре месяца.

Отделы тайной полиции, прокуратура, пресса, радио, телевидение, разработают тему Михаэля – из шайки Пульса Денура, как указал прокурор Амос Оз.

Со свистом и причмокиванием, облизывая пальчики, обсосут каждую косточку; сжимая зубами, высосут вкусненькое.

Сшили папки-дела.

Подготовили грязные личности.

Спустили разнарядку.

Чтобы побольше радости: до всех доберёмся!

Тысячи радостно поднимут головы, подмигивая друг другу: до всех доберёмся!

Амос Оз торжественно поднимет перст карающий: до всех доберёмся!

Основоположник мудро подопрёт кулаками подбородок: до всех доберёмся!

…На кладбище основоположник стоял рядом со мной.

Давно это было.

Хоронили человека, которого он узнал здесь, а я знал по Москве.

Его единственный охранник ковырялся в ногтях. Упражнение под названием: «Свободные руки готовы к делу». Профессионально, но не достаточно.

Моё упражнение под названием: «Эти всегда чешутся».

Моя правая рука спокойно чешет правый бок. Потом немного под пиджак.

А далее – секундное дело.

И основоположника – нет.

Нету маленького человечка.

Сколько крови на его душе.

Моя – тоже.

Пшик – и нету.

Но я это не делаю.

Нееврейское это дело.

Вместе с ним с трудом был миньян для Кадиша.

День четвёртого месяца покушения прошёл за этим текстом.

21. К пятому месяцу покушения

По поводу плевка на памятник Рабину, из-за чего вся утопия стояла на ушах.

Завещание.

Разрешаю плюнуть на мою могилу.

Разрешаю высморкаться.

Разрешаю вытереть обувь, как о тряпку.

Разрешаю снять прилипшую к подошве грязь о кромку.

Разрешаю ругать и проклинать.

Разрешаю стукнуть по плите. Рукой или палкой. Только не ломать. Из плит можно выложить дорожку к уборной.

Разрешаю сходить по нужде. Нет уборной.

Хозяин Мира знает, что причитается мне, а что – не считать.

22. Полугодовщину покушения провёл в тихом кругу бумаг

6.7.2003, время 18:25. Покушение.

6.7.2003, сразу после покушения. Полицейский участок на Русской площадке, отделение жалоб населения, комната ожидания для посетителей, пятеро полицейских развалились на диванчиках, отдыхают, скучно.

Почти всех знаю. Знают и меня.

Я их явно развлекаю.

– Вот именно, Бабель, – тычет в меня пальчиком хорошенькая полицейская. Она приставляет пальчик к виску, хмурит личико. Кому не лень – улыбаются. – Вот именно эта деталь, что тихо, как на кладбище, – подозрительная.

По очереди или вместе они смеются надо мной ещё несколько минут. Их скука не проходит.

И принимать жалобу о покушении не хотят.

Еду домой.

Но в двенадцать ночи звоню по один-ноль-ноль. Сообщаю дежурному о покушении и о непринятии жалобы. Говорит: приезжай, примут.

Еду.

А там – самая работа. Комната ожидания забита приведёнными в наручниках и наножниках. Затерялся среди приведённых и оперативников. До меня никому нет дела.

Под утро уехал ни с чем.

На дорогу один сердобольный оперативник спросил:

– Ты откуда?

– Из Рамота.

– Езжай туда – примут, – посоветовал он.

7.7.2003. Полицейский участок в Рамоте.

Сижу напротив следователя и, когда он не дремлет, – рассказываю; а когда он дремлет, – молчу. Временами он бодро встряхивается, повторяет мои последние слова, смотрит на меня удивлённо и снова дремлет.

Возможно, у него метод такой, а наверное – недосыпает.

Даёт дельный совет, как мне кажется: написать письмо и подать ему.

8.7.2003. Подаю ему мою жалобу полиции и прикладываю книгу «Прощай, Израиль… или Последняя утопия».

Выясняется, что он просил совсем другое письмо – жалобу на полицейских, которые не приняли мою жалобу. Пишу жалобу на месте. Обе бумаги и книгу он оставляет на своём столе.

В дальнейшем уточнил жалобу полиции и 31.7.2003 передал ему. Моя книга лежала на его столе.

8.7.2003. Разослал жалобу полиции кому только посчитал нужным.

Никакая газета не напечатала.

Никакое радио не сообщило.

Никакое теле не показало.

Никакая общественная организация не ответила.

Ответ из министерства полиции от 14.7.2003: «В вашем письме подозрения о "тайной полиции государства Израиль", которая хочет вас уничтожить. Если ваша жалоба существенная, обратитесь в ближайший по месту жительства полицейский участок».

13.7.2003. Разослал «Обращение к руководителям государства»: президенту, премьеру, председателю кнессета и министру полиции.

Ответ президента от 20.7.2003: «Уведомляем вас, что копию вашего письма направили ответственным организациям, чтобы ответили вам, а копию направили нам. Мы надеемся, что их ответ не замедлит себя ждать. Пользуемся случаем пожелать вам здоровья и всего хорошего».

20.7.2003 полиция изменила своё решение: «Дело передано назначенному для этого офицеру по жалобам общественности Иерусалимского района. В его обязанности ответить».

Независимо от благоприятного ответа полиции, я поблагодарил президента за тёплое письмо.

Ответ госконтролёра от 9.7.2003: «Если вы не получите ответа из учреждения, в которое обратились, в течение приемлемого срока или ответ не удовлетворит вас, можете снова обратиться в отдел жалоб населения, который проверит, есть ли надобность устроить разбирательство по делу».

24.9.2003 послал письмо министру внутренних дел и копию руководителям государства: «6.7.2003 было покушение государства на меня. Я требую освободить меня от гражданства преступного государства».

Ответ президента от 7.10.2003: «После получения вашего первого письма мы обратились в ответственные организации выяснить возможность помочь вам, но, к сожалению, еще не получили ответа. Мы посылаем им напоминание в надежде, что их ответ не замедлит себя ждать. Как только получим ответ – напишем вам».

Известный адвокат бесплатно объяснил мне, что могут не отвечать годами, а затем отписаться.

Мой домысел о покушении он не отвергал.

Налил полстакана красного вина.

Собственное производство.

Без сахара и без воды.

Лехаим! К жизни!

23. Первое проклятие страху

Весной 1994 средства связи пугали.

Появились дикторы с голосами и лицами прокуроров, которые обвиняли и требовали признаться в совершении преступлений.

Прежние дикторы не отставали от новых.

Передача новостей походила на судебное заседание.

Кто хотел бояться, разбегались и прятались.

Я позвонил нескольким преследуемым организациям и лицам.

У меня были сумасшедшие предложения.

Ответов не было.

Тогда решил сам: не бояться.

Раскрыл книгу на иврите «Мой Израиль».

На титульном листе надписал на иврите:

«Благословен Барух! (Гольдштейн)

Большевику Рабину,

который начал войну против еврейского народа,

который продолжает дела евсекции.

Если не отказываешься от угрожающих и страшных своих дел,

будь ты проклят.

Подпись:

член "Ках" (не был членом),

член "Кахане хай" (не был членом),

член всех террористических организаций

против правительства террора.

15.3.1994».

И отправил.

А фотографию надписи отправил в газеты.

И выехал с семьёй к Хермону.

На подъезде к Кирьят-Шмона остановил полицейский офицер. Проверка документов.

Постов здесь никогда не было.

Офицер и я улыбались друг другу, как давние знакомые.

Не поздним вечером все мои уже спали, устав от свежего воздуха. В доме погасли огни. Я сидел на террасе в темноте.

От внутренней дороги деревни повернули к дому две яркие фары. Остановились на значительном расстоянии, освещая дом. Это был захлам.

Нескладный милуимник с берданкой за спиной под светом фар пошёл к дому. Остановился возле моей машины. Наверное, уверился в её номере. И пошёл обратно.

Захлам развернулся, снова стало темно.

Было не поздно, но свежий воздух усыплял.

24. Второе проклятие страху

Шло время, и я забыл проклятие.

Кто я?

И что мои слова?

Кричала душа.

Авигдор пригласил к дому Рабина в центре Иерусалима накануне Йом Кипур.

Он появился с Торой, обнимал её руками.

Было время молитвы.

С трудом был миньян.

У полицейских миньян был.

И у прессы миньян был.

Подлетела машина, из неё выскочила бойкая бабёнка.

Подошла, как бы случайно оказалась рядом.

Затараторила, улыбаясь во все камеры сразу.

Чекистка для промывания мозгов.

Видел её на другой демонстрации, где она скучала в сторонке, но пресса не появилась, и она смылась.

Время молитвы истекало. Быстро начали молиться.

«Шайка Пульса Денура» – назовёт молившихся Амос Оз после убийства Рабина.

До убийства он был неверующий.

Нет чтобы посмеяться над ненавистными мракобесами, как положено сермяжному неверующему: «Что могут эти ничтожества и их придуманный Б-г?!» (Б-же упаси! – М.Б.)

Но вдруг увидел не мракобесов, а убийц.

А значит, увидел и Б-га Всесильного.

И оказалось, их много – увидевших Б-га.

Они хотят отмщения Б-гу.

Но до Него не добраться.

Тогда хотя бы крови «шайки».

В тот вечер в такое кто-нибудь верил?

Кого-то интересовала молитва?

Полицейские снисходительно улыбались на жидкий миньян.

Бойкая бабёнка не умолкала перед средствами связи, а они на ней готовили хоть какое-то жарево.

Непрофессиональный зритель со временем может её и приметить, но профессиональные лжецы – никогда.

Молитва закончилась.

Все разошлись.

Канун Йом Кипур.

До выстрелов – месяц.

25. Страшила система

Основоположник сменил убиенного.

Показывали его пишущим важное.

Сосредоточен.

Напряжён.

По-ленински скромен.

Стало опасно смеяться.

Выглядело, как оправдываешь убийство.

Страшил уже не кто-то.

Страшила система.

Все ждали выборов.

26. «Советским диктаторам»

Письмо-листовка

«Ты, который сегодня правишь, ты – диктатор.

Диктатура начинается тогда, когда обещания расходятся с делами.

Злоумышленно или нет – не имеет значения.

Убиенный перед тобой – тоже диктатор.

И за тобой – тоже диктаторы.

Они говорят:

Один – "Партия – родной тёплый дом!"

Второй – "Партия – решит!"

Третий – "Мы так сделаем, что никому не свернуть с этого пути!"

За четыре года диктатуры можно наворочать многое: перекроить карту, заключить соглашения, ещё дополнительно оболванить народ, подготовиться к следующим четырём годам демократической диктатуры или диктаторской демократии, которая здесь изначально.

Почему в маленькой европейской стране дали народу высказаться несколько раз по поводу вступления в общий рынок? Нам бы их заботы: гульден – туда, гульден – сюда. А все-таки почему?

Здесь не дают высказываться. Здесь затыкают рты. Здесь советская диктатура.

Разве вам затыкали рты, когда вы кричали своим политическим противникам "убийцы"?

Убийцы – вы.

Убийцы те, кто строит светлое будущее на крови своего народа.

Вы и сам убитый – убийцы убиенного.

И ещё многих.

Вы – поджигатели.

Вы поджигаете половину народа против другой половины.

Незадолго до смерти убиенный ещё поджёг, заявив: "Начинается борьба двух мировоззрений!". Почему не выступил с этим перед выборами?!

Что это за борьба, когда в руках одного мировоззрения вся власть и средства подавления?!

Такое поджигательство приглашает народного мстителя.

Судить надо вас – поджигателей, а не народного мстителя.

После советских диктатур бывает только разруха. Но здесь может быть ещё и новая катастрофа еврейства.

Вас это не колышет, потому что самое справедливое мироустройство – это когда вы, советские, у власти.

Любой ценой.

Ценой катастрофы.

Ваше мировоззрение – не мировая классика, что война – продолжение политики другими средствами; и не еврейская классика, что Израиль окружают народы-бандиты.

Ваше мировоззрение – собственный пуп: "Я надеюсь", "Я очень надеюсь", "Я так думаю", "Я верю", "Я очень верю", "Я".

Только советские могут строить светлое будущее в паре с народами-бандитами.

Только советские верят еще лжепророкам, которые ведут в светлое будущее.

Как все советские диктаторы, вы пусты.

Убиенному было все равно: что ломать руки-ноги убийце, что пожимать руки убийце.

Главное, чтобы были аплодисменты, чтобы в лучах славы.

Сбылась мечта. Весь мир смотрит на тебя. Конгрессы. Аплодисменты. Все встают.

Это ваша болезнь. Никаких аплодисментов и славы вам не хватит. Вы никогда этим не насытитесь. Вы неизлечимо больны.

Советскими не рождаются, но советскими умирают».

27. Листовку «Советским диктаторам» раздавал

Листовку «Советским диктаторам» раздавал возле взорванных автобусов.

По реакции на листовку видел топтунов.

Они всегда находятся там, где надо, и тогда, когда надо.

Раздавал листовку на развилке улиц Яффо и Шломцион.

Сразу после взрыва.

Большинство начинают читать или кладут в карман.

На меня никто не смотрит.

Я гляжу на них.

Женщина средних лет после прочитанных первых строк обернулась ко мне серым от злобы лицом.

Молодой мужчина вцепился в листовку обеими руками, пробежал по ней глазами, дёрнулся в сторону полиции, которая рядом на горке, и оглянулся – убедиться, что я на месте, а я смотрел на него, не отводя взгляда. Его порыв прошёл, да и в конце листовки были имя, адрес, телефон. Мужчина сделал вид, что куда-то идёт.

Так увидел топтуна.

Обычный израильтянин.

Ничего плохого не подумаешь.

Замечаешь, кто он, после ошибки, даже совсем малюсенькой.

Ошибки те же, что и у их подельников из предыдущей утопии.

Оттуда их принимают по нефальшивым трудовым книжкам или по рекомендациям.

Тридцать лет назад были жалобы на некоторых, про которых знали кое-что, – так официальные товарищи заявляли неофициально, что здесь не судят за то, что было там.

Этого вполне достаточно для бывшего там чекистом, чтобы начать новую жизнь, но кто устоит против халявы – продолжать отслеживать дружков и знакомых.

Служить чека там, служить чека здесь, служить чека и там и здесь.

Главный признак чекиста – что он тебя видит первым. Всегда первым – он, и лишь потом – ты. Но не наоборот.

28. Возьмёте меня лежачим

Первая повестка пришла почтой: явиться 31.3.1996.

Когда-то она должна была прийти.

Вторая повестка пришла почтой: явиться 23.4.1996.

Позвонили и предупредили, что приведут, если не явлюсь.

Ответил: «Сам не явлюсь, возьмёте меня лежачим».

Оставили свой телефон, чтобы я звонил.

Записал.

Третью повестку принесли на дом.

Приметил человека во дворе, который высматривал меня, ожидая.

Когда я зашёл домой, он позвонил и подал повестку, не лез в открытую дверь и смущался, предупреждая. Явиться 6.5.96. Оставил тот же телефон.

Я человек гражданственный. Откликнулся.

Позвонил, что если хотят поговорить со мной о политике, то место – у меня дома, а время – девять часов вечера, когда по телевизору новости.

Мне перезвонили и назначили день.

Жене сказал, что ко мне придут, – без подробностей, чтобы не волновалась.

За пять минут до назначенного времени звонок в дверь.

Открываю. В двери стоит красавец молодой.

Мы с женой устраиваемся возле телевизора – скоро выборы. Нашлось место и красавцу.

Сумочку с аппаратурой он выставил перед собой на столик.

Сразу зазвонил его телефон, но красавец медлил взять его в руки.

Я попросил его ответить, что он жив-здоров.

Экран убеждал, что основоположник победит молодого, подающего надежды.

Я молчал, думал о своём.

Жена возражала экрану.

Красавец долгое время слушал её вежливо. Передача новостей подходила к концу.

Но вдруг догадался, что так мы распределили роли, и протянул мне бумагу. Это было письмо «Советским диктаторам».

– Вот в этой фразе, – он ткнул пальцем в середину листа, – призыв к убийству.

– Такое поджигательство приглашает народного мстителя, – прочёл я и возразил: – Это не призыв, это предвидение того, что может произойти.

Мы ещё попререкались и дружески расстались.

У двери красавец спросил:

– За кого голосуете? – Не получив ответа, сказал понимающе: – Ну конечно, за русскую партию. – И на прощание улыбнулся.

– Кто это такой симпатичный? – спросила жена, когда он ушёл.

– Редактор, – сказал я.

Все ждали выборов.

29. Жёлтая пресса

Жёлтая пресса – венец демократии.

Нет жёлтой прессы – нет демократии.

Была бы жёлтая пресса, было бы в ней рядовое сообщение:

«Нас отстреливают, как лис в Йоркширском графстве! Слава Б-гу, у нас ничего не умеют делать до конца! Даже отстреливать!»

Такой вольной прессы нет.

Поэтому да здравствует жёлтая пресса!

Которой нет и не будет.

30. Один день жёлтой прессы

Когда повесток оказалось три, разослал их в газеты.

Журналист с обмотанной проводами головой, наушниками и торчащей антенной вразумил меня, что никто не ответит.

Но мне позвонили.

Со мной говорила женщина с плохим русским, но ей так было удобнее, чем слушать мой иврит.

Затем пришёл фотограф. Меня он замучил. Когда через несколько дней увидел своё фото в газете, понял, чего добивался художник – чтобы моя тёмная кипа слилась с темнотой ночи за окном.

Под фотографией – надпись: «Есть кое-что в его словах».

Ниже – заголовок: «Буквально, как в России».

Ещё ниже – подзаголовок: «Отказник алии, который утверждал, что Израиль – советская диктатура, вызван на расследование по подозрению о высказываниях против государства. Видно, он не такой уж и странный чудак».

И текст:

«Михаэль Бабель, в прошлом отказник алии и странный чудак в настоящем, публикует книги и статьи, утверждающие, что Израиль – советская диктатура. В последнее время трижды был вызван на расследование в полицию. Причина, по словам полиции, "высказывания против государства". Это-то и вызывает сомнение, что, может быть, в сущности, он не такой уж и странный чудак.

Бабель совершил алию примерно двадцать лет тому назад. Недавно опубликовал книгу, сравнивающую Россию с Израилем, и доказывает, что Израиль – государство советское.

"Израиль создан теми же большевиками", объясняет Бабель основы своей теории.

"Гистадрут – коммунистический орган и он всё ещё существует. И всякие рабины и гужанские и их дети заражены вирусом коммунизма".

На прошлой неделе провёл личную демонстрацию напротив кнессета, у него были транспаранты "Да здравствуют Маркс, Энгельс, Рабин, Перес!", "Да здравствует Израиль – последний оплот советизма!" и подобные.

Первая повестка с вызовом на расследование пришла к Бабелю два месяца назад, через месяц пришла вторая повестка, третью к нему домой доставил полицейский на прошлой неделе.

По словам того же полицейского, повестка по поводу открытого письма Бабеля под названием "Советским диктаторам".

Бабель раздавал письмо прохожим на месте взрывов автобусов в городе.