Я был счастлив. Том 2. В зените лет. Том 3. На закате лет. Приложение. На расцвете лет

Отгуляв отпуск, в начале сентября поездом «Москва – Владивосток» мы отправились на Дальний Восток, – к моему новому месту службы, – в КДВО.

Вот на этой минорно-мажорной ноте заканчиваю эту книгу. Писал её 10 дней. Сегодня 21 сентября 2019 года, 15 часов 59 минут. Сейчас буду перечитывать, дополнять, редактировать и вносить корректуру.

Часть 2. Лейтенанты

1970. Барнаул. После окончания военного училища

Предисловие

«Золотой карантин» – позади государственные экзамены и время ожидания приказа министра обороны о присвоении воинского звания лейтенант. Мы – выпускники ОВОКДКУ имени М. В. Фрунзе 1970 года уже в офицерской форме, но с погонами курсанта. Мои товарищи холостяки живут в училище, а я уже четвёртый месяц женат и живу с женой – Светланой Свинаренко, в девичестве Мосиной у её родителей – Михаила Евстафьевича и Полины Гавриловны Мосиных.

«Золотой карантин» – по сути, он не золотой, а пыльный, грязный, удушливый, потому что в ожидании погон мы не проводим время в праздности, а работаем, – каждое утро получаем задание от преподавателей и ремонтируем аудитории, – снимаем старую штукатурку, накладываем новую, красим, пилим и т. д. Я с группой моих товарищей был направлен в автомобильный учебный корпус. Здесь нам пришлось снимать с потолка и со стен аудиторий многолетний слой штукатурки, а это работа на козлах и в тумане едкой пыли, повязки на лице не помогали, лёгкие забивались белой цементной пылью, мы кашляли, отхаркивали горькую мокроту и проклинали всё на свете. Блеска в глазах от ожидания лейтенантских погон не было. Было молчаливое негодование и выполнение заданий, – четыре казарменных года впаяли в нас беспрекословное повиновение старшему, а старшим у нас был преподаватель автодела подполковник, естественно, он с нами не скоблил стены и потолок. Он даже и в аудиторию ни разу не заходил, ибо в ней стояла едкая, горькая завеса из мелкой белой цементной пыли, которая проникала во все поры нашего тела и в робу. Представьте, что стало бы с формой подполковника, и с его лёгкими, если бы он зашёл в это густое ядовитое облако пыли.

Но всему приходит конец, закончился и «золотой карантин». Я надел парадную форму (в 1970 году армия была переведена на новую форму одежды) – белую рубашку с чёрным галстуком, китель и брюки цвета морской волны, чёрные ботинки и вместе со Светой поехал в училище. Накрапывал мелкий дождь. Накинув на себя плащ-накидку (Света под зонтом), мы вышли из дома на улице Магистральная (дом 23, кв 5), и направились к автобусной остановке. Сорок минут езды на троллейбусе и вот мы уже в училище – на плацу. Дождь прекратился, я скинул плащ-накидку и… окаменел, – мой парадный мундир оказался запорошен чем-то белым, как мукой. К окаменению прибавились дыбом стоящие волосы. Что делать? Попробовал стряхнуть белый налёт рукой, получилось. Через пять минут мундир был чист. Но что это было? Долго не мог понять. Потом сообразил – тальк. Тальком была посыпана внутренняя поверхность плащ-накидки. Зачем? До сих пор понять не могу. Плащ-накидка прорезиненная, зачем её обильно посыпали тальком?

Построение. Знаменосцы внесли на плац знамя училища, мы прощаемся с ним. Затем прохождение в парадном строю перед трибуной, на которой начальник училища и командующий Сибирским Военным округом, после этого торжественный обед. Передние столы заняты генералами, преподавателями, рядом с ними лейтенанты, окончившие училище с красным дипломом. У меня обычный – тёмно-синий, я со Светой и с другими подобными мне лейтенантами вдали от тех столов, но нам проще, – на нашей стороне весёлый разговор и нам вольготнее. А краснодипломники скукожены, стесняются даже выпить стакан лимонада. Пусть их столы завалены яствами, коньяком, шампанским, а на нашем дешёвое вино и бедненькие салаты, зато мы раскованы и веселы.

Кто-то из преподавателей поздравил нас с присвоением воинского звания лейтенант, никто из тех лейтенанты не сказал спасибо. Вышел я, поблагодарил наших преподавателей за науку, поднял за них стакан с вином.

Вот и всё торжество. По настоящему я отметил этот день дома, – с женой и моими тестем и тёщей. Потом Света и я поехали в Барнаул. Отгуляв отпуск на моей родине, сели на поезд и покатили на Дальний Восток. Четверо суток в пути. Прибыли в Белогорск, оттуда в Возжаевку – в штаб дивизии, распределение в гарнизон – посёлок Поздеевка Ромненского района Амурской области. Так началась моя офицерская служба, – наша.

Глава 1. КДВО

От Светы.

Я ехала поездом на Дальний Восток и невольно задумывалась над вопросом: «Каким и как долго был путь от Петербурга до Тихого океана в конце 19, начале 20 веков, когда не было железной дороги?» Задумывалась и не могла представить. Сейчас я знаю, такие вояжи длились месяцами, но с какими трудностями встречались люди, идущие по тому пути, я не узнаю никогда, даже если и прочитаю десятки авторских книг самих путешественников. Путешествие от Барнаула до Белогорска Амурской области, нашей конечной станция, длилось четверо суток.

Мы ехали со Светой в купированном вагоне, сейчас я уже не помню наших попутчиков, но уверен, они часто менялись, – четверо суток не один день, когда даже в течение 19 часов езды от Омска до Барнаула с нами ехали, меняясь, разные пассажиры. А тут… Велика и Широка Россия!

Ехали в приподнятом настроении, и были наполнены романтикой будущего, которое представляли в розовом свете. Бескрайние поля с радужными осенними разливами плавно перетекали в пригороды городов, в вокзалы и снова в пригороды, горы, долины, посёлки и полустанки. Мы смотрели из окна вагона на уносящиеся к хвосту состава километровые столбы и считали проехавшие километры. Увеличивая свой порядковый номер, они измерялись не сотнями, а тысячами километров.

До Красноярска наш поезд шёл с довольно-таки частыми остановками, – города, крупные населённые пункты, потом нашему взору редкой чередой стали открываться мелкие деревеньки. Они проносились так быстро, что порой мы не успевали внимательно рассмотреть их. Некоторые деревеньки лишь слегка просматривались вдали, на фоне синих гор и тёмной стены леса они казались игрушечными. Многие лепились к ним как ребёнок к груди матери. Наш скорый поезд у таких населённых пунктов никогда не останавливался. Так и ехали до Байкала с редкими непродолжительными остановками у крупных населённых пунктов. К Байкалу подъезжали по горам. Впервые я увидел наше великое священное озеро-море с высоты. Сначала, как-то необычно для моего понимания, в просвете скатов гор, густо заросших лиственными и хвойными деревьями, показался голубой треугольник воды. Я принял его за клочок неба, каким-то непостижимым образом свалившийся на горы. Потом понял, это часть Байкала и стал с нетерпением ждать полного его открытия. Шло время и голубой треугольный клочок то исчезал, то появлялся вновь, то становился больше, то меньше. Так продолжалось более часа. Байкал открылся сразу и неожиданно. Он всё ещё был ниже уровня моих глаз, наш поезд всё ещё бороздил скаты высоких гор, но Байкал уже открылся мне не узким треугольником, а полотном. Он ещё не раскрылся в полную ширь, но уже поразил меня своим гордым величием. Да, это действительно море! В своей жизни я не видел настоящее море, и Байкал с его ширью, с берегами за горизонтом, дал мне его полное понимание.

Наш поезд шёл рядом с озером-морем, противоположный берег даже не угадывался в его спокойно глади. Поезд остановился, хотя не было никакого населённого пункта, вероятно, семафорил красный. Я вышел из вагона, вышли многие пассажиры, зачерпнул горсть воды и выпил её, она была холодная и абсолютно безвкусная, а на дне были чётко видны даже песчинки, – идеальная прозрачность. Было чувство отсутствия преграды, как будто я смотрел на камни и песок озера не через воду, а как обычно, и лишь урез, где была видна грань суши и воды, говорил об обратном.

Слюдянка – крупная станция у Байкала. Местные женщины знают расписание всех поездов и к их приходу выносят в кастрюлях горячую картошку, варёные яйца, соления, байкальскую рыбу и подторговывают пивом и водкой. В станционных буфетах практически ничего нет, так… всякая малосъедобная ерунда, какие-то консервы, залежавшиеся ломти жареной колбасы, бледно серый чай и ещё что-то неведомое и, конечно, несъедобное, ибо даже от внешнего составляющего этого неведомого начинают недовольно возмущаться мои внутренности.

Нужен хлеб, спрашиваю, где его можно купить. Отвечают, иду на привокзальную площадь, справа какой-то маленький магазинчик, покупателей в нём немного, покупаю две бутылки лимонада, булку довольно-таки мягкого белого хлеба и возвращаюсь в вагон. Света к этому времени уже купила варёную картошку и солёные огурцы. Будет чудесный обед! Мы не голодны, обедаем в вагоне-ресторане, а завтрак и ужин покупаем у разносчицы. Вкусно! Но горячая круглая кортошечка с огурчиками – это что-то! Ресторан с его солянкой не идёт ни в какой счёт. Приступаем к поглощению всей купленной нами вкуснятины после улетевшего в конец состава последнего окраинного дома Слюдянки. Снова созерцание родной, но незнакомой природы из окна вагона, снова удивляемся и делимся впечатлениями, читать не хочется. Какое тут чтение, когда каждую минуту что-то новое и обворожительно прекрасное. Справа по ходу движения косогоры, они густо заросли кустарником, слева извиваясь текут в Байкал ручейки и узкие реки, а позади очень длинные тоннели и, возможно, они есть ещё впереди. Тоннели это не страшно, это просто необычно, – светло в купе, свет льётся в него из окна и вдруг кромешная тьма, включается свет. В свете лампы мы едем долго, и нам кажется, что подземному переходу не будет конца, но яркий дневной свет вновь вливается в наше купе и на душе снова покой. Мы живы! Мы снова под солнцем, а не в мрачном подземелье «Аида», – таким казался нам тоннель в горах. Но самое страшное ещё впереди. Мы спускаемся с гребня горы, и наш поезд вползает на мост над пропастью. В окно смотреть страшно, высота головокружительная, Света не смотрит, а мне интересно и одновременно как-то жутко. Такое великое инженерное сооружение я не видел даже на картинках. Оно действительно грандиозно и уже второй вопрос рождается в голове: «Как в начале века, без современной техники, создано такое величайшее сооружение – мост над пропастью?» Ответ, конечно, не нахожу.

Байкал позади, снова поля и узкие долины, горы и сопки, ручьи и речушки, полустанки и деревеньки с десятком домов, по улицам которых бродят козы, пасутся гуси, и вразвалочку ходят утки, но собак не видно, вероятно, они во дворах на привязи.

1970 год, отношения с КНР напряжены, сказываются политические разногласия между нашими некогда дружными странами. Китай выискивает причины вооружённого нападения на СССР, и он их находит. Провокация на пограничной реке Уссури в Приморском крае – 2 марта 1969 года китайские провокаторы предприняли нападение на советских пограничников в районе небольшого острова Даманский. И провокация в Казахстане – пограничный конфликт у озера Жаланашколь, – бой между советскими пограничниками и китайскими военнослужащими, нарушившими границу СССР 13 августа 1969 года.

Нас, – выпускников ОВОКДКУ, как и лейтенантов других военных училищ страны, почти в полном составе направляют для прохождения дальнейшей воинской службы на Дальний Восток.

Поезд, притормаживая, втянулся в пригород города Белогорска, с какими-то обшарпанными строениями, – это явно склады с эстакадами, рядами рассохшихся бочек под ними, и горами мусора. Захламлённость и неухоженность территории складов вносят в душу уныние.

– И это моя великая страна, – поникнув головой, думаю я. – А что впереди!?

И вот уже, приближаясь к станции, машинист нашего поезда подается оповестительный сигнал – один длинный свисток.

Вокзал – низенькое приземистое здание с обелиском на привокзальной площади в память о комсомольцах 20-40-х годов. Обелиск – прямоугольная вертикальная плита на четырехступенчатом постаменте. На лицевой стороне обелиска, в верхней части – барельеф, изображающий воина гражданской войны в буденовке, воина Отечественной войны в каске и девушку-комсомолку. Под барельефом памятная надпись: «Комсомольцам Белогорска, погибшим в боях за Родину в годы гражданской и Великой Отечественной войны от комсомольцев города и воинов гарнизона». На обратной стороне надпись:

«1918 – 1968 г.г.

Мы росли не в уютном раю,

А в сражениях двадцатого века.

Отстояли юность свою

В грозных битвах за жизнь человека».

На третьей снизу ступени постамента в нише замурована капсула с письмом потомкам. Ниша закрыта пластиной с надписью: «Вскрыть в 2018 году, в день столетия Ленинского комсомола».

– Интересно, что там написано, – думаю я. – Когда ещё наступит тот далёкий 2018 год!?

Ты, потомок, можешь прочитать то послание в интернете.

Вместе с нами с этого поезда сошли ещё несколько моих товарищей по училищу, некоторые из них были с жёнами, а один и с грудным ребёнком. Вторая половина дня. Нас никто не встречает. Мы смотрим налево, направо, вдаль, ждём, когда за нами приедут и повезут в штаб дивизии. Проходит полчаса, ни единой подвижки.

– Вот что, пацаны, стойте здесь. Я иду в комендатуру. Надо выяснить, прибудет ли за нами машина, – говорю я и направляюсь к малоприметному зданию, на которое мне указал проходящий мимо мужчина после моего вопроса: «Скажите, пожалуйста, где военная комендатура?»

В комендатуре я связываюсь с дежурным по штабу дивизии. Он сообщает мне, что никакой машины не будет.

– Добирайтесь поездом до станции Возжаевка, – говорит он и бросает трубку.

Я снова набираю номер телефона дежурного по штабу, и снова тот же капитан говорит мне, что нужно ехать до станции Возжаевка, где расположен штаб дивизии.

С унынием в глазах я возвращаюсь к своей группе и говорю, что никто за нами не приедет.

– Нам нужно садиться в поезд и ехать до станции Возжаевка, там штаб дивизии, – говорю я и иду к кассе вокзала за ж/д билетами.

За мной следуют все остальные.

На станцию Возжаевка, – небольшой населённый пункт, мы прибыли поздно вечером, – было уже темно. Устроились в мрачном холодном помещении вокзала с тремя жёсткими вокзальными скамьями. Ждём автобус, который, как мы предполагали, должен прибыть из дивизии и повезти нас в штаб. Ждём десять минут, ждём полчаса, никто за нами не приезжает, а тут и дежурная по вокзалу объявила, что вокзал закрывается на ночь и нам нужно освободить его помещение.

Выходим на улицу, а там тьма и холодный осенний ветер, пронизывающий до костей. Наши милые девочки – жёны в лёгких летних платьицах.

Мои товарищи в растерянности. Я принимаю решение идти в штаб дивизии. Беру с собой одного лейтенанта, и мы отправляемся в путь.

В штабе сообщаю капитану, что со мной офицеры с жёнами и детьми. Капитан отправляет со мной дежурный автомобиль ЗИЛ, – с открытым кузовом, и вскоре вся группа, околевшая до «мозга костей» входит в штаб.

Капитан к нашему приезду организовал какое-то небольшое, но относительно тёплое помещение, вероятно зал заседания, так как в нём стояло несколько стульев. Была ночь. Все устали и голодны. С трудом дождались утра, – распределения по полкам. В дивизии оставили двух лейтенантов-холостяков, а все остальные, и мы со Светой естественно, были отправлены в гарнизон на станцию Поздеевка Ромненского района Амурской области. Ехали в кузове ЗИЛа, благо был хороший солнечный день и не очень холодно, но всё-таки не лето.

По прибытии в полк, мы представились командиру полка, и он дал распоряжение всех «женатиков» разместить по квартирам, а холостяков в квартиру пятиэтажки.

Знал бы я какие жестокие зимы в Амурской области, и что из себя представляют предлагаемые нам квартиры, отнёсся бы к выбору жилья более внимательно, но я этого не знал, как и не знал, что кирпичные дома, на вид добротные, строились пленными японцами и зимой промерзали насквозь. Квартиры в этих домах не прогревались печью, сложенною, вероятно, неумелым солдатом, а не настоящим печником. Всё тепло из неё уносилось в трубу, и уже в двух метрах от печи с чугунной плитой было прохладно. Да и обогревалась наша «ледяная избушка» бурым углём, ведро угля в топку, ведро золы из неё. За сутки печь поглощала семь – восемь ведер угля.

Бурый уголь доставлялся в гарнизон мелкой пыльной крошкой и огромными кусками в тонну весом. Я покупал уголь куском, выгружал его под окнами своей комнаты, выходил на улицу с кувалдой и долбил его на мелкие кусочки, которые загружал в топку печи. Когда я уезжал в командировку, кувалдой работала Света.

Кратко о нашем жилище. У нас была одна комната в трёхкомнатной квартире. Входная дверь в квартиру хоть и запиралась, но из неё всегда несло холодом, но основная порция морозного воздух проникала через окно на кухне, которой ни я, ни другие жильцы квартиры не пользовались. Была в квартире и кладовая комната, она тоже имела окно, через которое лились потоки клубящегося морозного воздуха. В этой кладовке мы некоторое время держали яйца, но с приходом зимы они замерзли и от затеи хранения продуктов в кладовой комнате мы отказались, оставив там лишь бочку с квашеной капустой.

В октябре или в ноябре, сейчас точно не помню, мы получили контейнер, – Светин отец отправил в нём всё, что было в Светиной комнате в Омске, – шифоньер, диван, постельное бельё, кухонную и столовую посуду и многое другое необходимое для жизни. К новому году мы купили полутораспальную кровать, очень дорогой телевизор Ладога (432 рубля), но отвратительного качества. Уже через год он стал часто выходить из строя.

Ох и намучался же я с тем телевизором! Через три года, уже в Венгрии он окончательно перегорел, и отремонтировать его никто не мог, не было радиодеталей. Выезжая из Венгрии на новое место службы, я упаковал телевизор в его родную заводскую коробку, но в дороге телевизор разбили. Грузчики в Свердловске посоветовали написать жалобу на ж/д дорогу, что я и сделал. Выплатили 220 рублей, но другой телевизор мы не купили, так как на новом месте службы – в учебном гарнизоне «Елань» телевизионные сигналы, как нам сказали, были отвратительного качества.

Наша комната в Поздеевке. Зимой входная дверь комнаты промерзала насквозь, была во льду, как и во льду, были углы комнаты. Лёд был даже под кроватью. Спать укладывались в одежде, плотно прижимались друг к другу, согревались и так засыпали, а утром «выползать» из-под одеяла было невероятно трудно, печь прогорала, комната остывала, и пар валил изо рта.

1971. Поздеевка. КДВО

От постоянного холода в комнате (по полу можно было ходить только в обуви. Крепкий мороз проникал в неё из всех щелей окон и двери), Света часто болела. Простудные заболевания, ангина и женские болезни были её злобными гостями. Особенно донимала ангина.

Промучившись и помёрзнув до середины января, проиграв в борьбе с холодом лютой зиме и не добившись успеха в создании «летних» условий в комнате, я пришёл к выводу, что без обогревателя мы окончательно закоченеем, как на вершине Эвереста. Сделал небольшие козлы, уложил на них полуметровый отрезок керамической трубы диаметром 20 сантиметров, обвил её спиралью и установил это сооружение рядом с кроватью. Включил и уже через час в комнате стало относительно тепло даже вдали от печи, но так было всего лишь дней семь, спираль стала перегорать, я её ремонтировал и, в конце концов, она полностью вышла из строя. Купил новые спирали, но и они продержались недолго. Моя затея с обогревателем рушилась, но всё же мы протянули с ним до конца зимы. Включали его только вечером, на ночь перед сном, а в остальное время суток окунались в «зиму». Из двух окон нашей крохотной квартирки постоянно тянуло холодом, хотя они были закрыты шторами. Да, и что могли сделать шторы под напором зимнего ветра, проникающего своими жгучими струями в каждую щель старого дома, если даже массивная входная дверь не могла сдержать тугие потоки морозного воздуха. Врываясь в комнату, эти потоки сливались с холодным воздухом, льющимся из щелей оконных рам в единый клубок, взрывались, и острыми жгучими иглами впивался в наши тела, от которых становилось зябко даже голове.

Худших зданий, каким был наш дом и его японский брат-близнец, стоящий на одной линии, не было во всём гарнизоне. Дома лепились друг к другу торцами через узкий проход, по которому тонкой струйкой текла тропинка, ведущая к мусорному ящику и дощатому туалету. Туалет – острая необходимость этих двух домов был «гордостью» гарнизона. Летом он качался как корабль на крутых волнах, а зимой из толчков его торчали острые пики замёрзших фекалий, на которые при всём нежелании обязательно втыкался голым задом при исполнении важного дела, требуемого человеческим организмом. Мне было проще, обязанности перед моим организмом я исполнял в казарме батальона, расположенного на втором этаже пятиэтажного здания, отапливаемого гарнизонной котельной.

1971. Лето. Поздеевка. Света с полевыми цветами

Много лет спустя я понял, что совершил огромную ошибку, выбрав комнату на первом этаже двухэтажного дома. Мы обогревали второй этаж, – печная труба проходила по квартире над нами и сливалась с трубой её печи. Но квартира была выбрана… Можно было пойти к командиру полка и пожаловаться на невыносимые условия жизни, но я был другого склада, – жаловаться не привык и не умел, что имел, тому был рад, а молодая жена мёрзла, постоянно болела и тоже была молчалива. Холод в комнате – это лично моя оплошность, я не подумал, что можно утеплить наше жилище, собственно, я не знал как это сделать и не умел. Наша вторая беда – неумение вести домашнее хозяйство. Мы не были приспособлены к жизни без опеки, что в первый год нашей службы на Дальнем Востоке сказалось не только на нашей неустроенности, но и на безденежье. Мы не покупали продукты впрок, получку не распределяли на весь период, аванса у военнослужащих нет, не откладывали деньги на непредвиденный случай. И однажды это больно ударило по моей душе.

Копейка и холодец.

Мы впервые начинали жить самостоятельно и жили от получки до получки, не оставляя денег на непредвиденный случай. И однажды ко дню получения ежемесячного оклада у нас остался минимальный набор продуктов и одна копейка. Выплату оклада задерживали постоянно на один – два дня, а в тот раз, о котором сейчас поведу речь, задерживали уже пять дней и как долго это продлится, никто не знал. На седьмой день безденежья – в доме не было ни хлеба, ни яиц, ни круп, ни жиров. В бумажном кульке было несколько хвостиков моркови, в вазочке горсть сахара, и одна копейка на кухонном столе, прикрытом простенькой клеёнкой.

Из окон нашей комнаты были видны казармы и Света видела меня возвращающегося со службы или на обед. На седьмой день она не стояла у окна, обессилев от голода, она лежала в постели, но не жаловалась ни на головную боль, ни на пустой желудок, настойчиво требующий энергетической подпитки.

Я вошёл в квартиру, и проговорил:

– Света, что с тобой?

– Ничего! Всё хорошо! – ответила она, и я понял, что моя жена голодна.

Я тут же почистил морковь, нарезал её ломтиками и поставил варить. Сварил, сделал пюре, приправил его сахаром и восстановил жизненные способности жены. Она ожила. После этого пошёл в штаб полка, в надежде, что привезли деньги и можно будет получить свой лейтенантский оклад – 183 рубля, но у кабинета стояла толпа офицеров с понурыми лицами. Деньги не привезли. Настроение было отвратительное. Я не мог накормить жену.

– Что делать? – думал я и перед уходом со службы пошёл в солдатскую столовую, взял тарелку, наполнил её жареной камбалой и пошёл домой. Вечером Света хорошо поужинала, но был новый день и снова деньги не привезли.

Я подошёл к пределу терпения, ворвался в кабинет начфина и потребовал деньги. Он выслушал меня и сказал:

– Ну, что я могу сделать, если денег нет! – сочувствуя мне, ответил старший лейтенант.

Его можно было понять. Но кто поймёт нас – офицеров, у которых голодные жена и дети, а самим нам надо ежедневно работать с солдатами, выходить на полевые занятия и нести караульную и гарнизонную службу?

Я взорвался. Начфин достал из кармана семь рублей и отдал их мне. Я взял, сказал спасибо и пошёл в магазин. Вскоре на нашем столе были продукты, и мы со Светой ожили. Через два дня деньги в полк привезли, задержка получки была нам уроком. (Долг я, естественно, отдал). С того дня мы стали запасаться продуктами и тратить деньги только на самое необходимое. Но мы были молоды и самое необходимое для нас было всё, что продавалось в магазине, – мясо с преобладанием костей, шоколадные конфеты, которые очень любил я, а Света смотрела на них как на нечто постороннее (с детства не была приучена к шоколаду), но сие было не долго. Конфеты всегда лежали в вазочке, и как-то в ней осталось пять – шесть штук, Света взяла одну, съела и она ей понравилась.