Я был счастлив. Том 2. В зените лет. Том 3. На закате лет. Приложение. На расцвете лет

Светлана вспоминала:

– Имя Света мне перешло как бы по наследству. У папы был фронтовой друг, его невеста погибла во время войны, звали её Света. Вот он и попросил папу назвать меня её именем.

1947. Полина с дочерью Светой. Справа Мута – няня.

Валентин.

Брат рос слабым ребёнком и причина в том – голодное детство. Часто болел, несколько раз был при смерти. Болел и в Берлине, хотя там с питанием было хорошо. Папа служил при военной комендатуре – командиром роты, и офицерский паёк позволял ему содержать всю семью, да и зарплата была хорошая, плюс три ордена, за которые платили. Всё это со слов моих родителей.

А Валентин, когда я подросла, рассказывал о себе:

– Однажды я с пацаном, тоже сыном офицера пошёл на реку за раками, не предупредив никого. Собственно, если бы мы сказали, нас бы не отпустили, но мы пацаны, а пацаны, как известно, народ шебутной. Так вот, наловили мы раков и довольно-таки много, идём домой радостные, посвистываем. Навстречу мой папа.

Нас потеряли, и мы своим долгим отсутствием переполошили всех. За несколько дней до этого пропала девочка. Нас в школу и из школы возили на автобусе. В школу девочка приехала, а в обратном автобусе её не оказалось. Искали долго, но не нашли. Убить её, конечно, не убили, похитили немцы. Вероятно, она была очень похожа на какую-то немецкую девочку.

Папа, естественно, поучил меня рукой по попе. А вообще-то мы чувствовали себя как дома, хотя находились в Германии, совсем недавно ещё фашистской. Когда нас – ребятню везли на открытой машине, мы обстреливали всех немцев каштанами. Они молчали, а мысленно, естественно, проклинали нас. Но мы были победителями. Каштаны это ерунда, а вот оружие это уже серьёзно. Найти в разрушенных подвальных помещениях домов пистолет или автомат было проще простого, и находили, даже с патронами. Среди нас – пацанов-восьмилеток был мальчик лет четырнадцати. Он нашёл немецкий пистолет с патронами в обойме. Вынул одну пулю из патрона и, заменив её выструганной деревянной, выстрелил в немца. Убить – не убил, но больно ему было, это точно. Немец пожаловался в комендатуру, того пацана нашли и отцу-полковнику крепко досталось. Немец оказался антифашистом.

Глава 2. Первые шаги

В 1948 году моя семья возвратилась в СССР. Папа продолжил службу в военкомате города Новосибирск, а через год был переведён на новое место службы в город Омск – на должность начальника 3 отдела районного военкомата.

При отбытии из Германии на новое место службы нашей семье предоставили ж\д вагон – теплушку, точнее полвагона, в другой половине вагона разместилась семья старшего лейтенанта N.

Валентину шёл десятый год и отец хотел, чтобы он научился игре на пианино, но не судьба была стать моему брату музыкантом – при погрузке в вагон оно упало и разбилось. Умышленно ли это было сделано солдатами или по неосторожности, тайна. Осколки пианино остались на перроне, загрузили лишь носильные вещи, мотоцикл и бочку с бензином. Поехали. В первую ночь поездки в вагоне я заплакала. Мама в свете догорающей свечи подошла ко мне, покормила и тут вдруг сообразила, что если бы не мой плач быть им всем и мне тоже на «облаках». Восковая свеча стояла на бочке с бензином, и от неё остался небольшой огарок, несколько минут и мог бы произойти взрыв.

С тех пор прошли десятилетия, если точно, семь десятилетий, и я уже многое забыла из того, что мне рассказывали родители. Помню, что после ж/д дороги ехали водным транспортом. Отец на радостях крепко выпил и уснул, этим воспользовались лихие люди. Вскрыли ящики с вещами и стали их разворовывать. Мама стала тормошить отца, он в полном отрубе, не реагирует – спит богатырским сном. Она к мужчинам: «Что же вы делаете? Это воровство! Дядечки, это наши вещи!» Никакой реакции, все, кто плыл с ними на том корабле, только рады были нахватать чужое добро. И осталось от всех родительских вещей только несколько маминых платьев, часть посуды и мотоцикл. Вот такие были сволочные люди. Вероятно, нет, уверена, отца специально чем-то напоили, какой-то сонной отравой, чтобы он не мог проснуться даже при канонаде, затем стали взламывать ящики и разворовывать их содержимое. А мама, что она… с девятилетним сыном и со мной, которой было всего несколько месяцев?.. Когда отец очухался, воров след простыл.

Период жизни в Новосибирске был очень краток, со слов родителей помню, что был он не более полугода. В Новосибирск мы прибыли где-то в начале лета 1948 года, а выехали из него в начале зимы. Отцу дали мизерную квартирку в каком-то древнем доме, стены которого промерзали зимой и покрывались толстым слоем льда. Папа пошёл к своему начальству и сказал, что в таких условиях невозможно жить, тем более с детьми. Папу перевели в Омск. Ему дали однокомнатную квартиру в двухэтажном кирпичном доме на улице с названием «Красный Путь».

Немного о нашем доме и квартире, как понимании материального состояния советских людей того далёкого времени – конце сороковых, начале пятидесятых годов двадцатого столетия.

Зрительно квартира состояла как бы из двух комнат, её делил на две половины большой широкий шифоньер. В одной половине стояла родительская кровать и письменный стол, за которым Валентин делал уроки. В другой половине было две кровати, моя и брата, и круглый стол с четырьмя «венскими» стульями. За этим столом обедала вся наша семья. Слева от входной двери на гвоздях висел рукомойник, под ним табурет, на нём ведро для смытой с рук и лица воды. Правее рукомойника, гвоздями к стене, была прибита деревянная вешалка с полочкой для головных уборов и деревянными клиньями для верхней одежды. Справа от входной двери располагалась дровяная печь, она обогревала нашу комнату в холодные дни и на ней мама, в те студёные дни, готовила пищу. Летом мама готовила пищу на электрической плитке, стоящей на маленьком простеньком столе, установленном справа и на метр от печи. В углу, – рядом со столом стояла табуретка, на ней ведро с питьевой водой, на нём деревянный кружок, на кружке ковш. Над табуреткой на гвоздях висел небольшой самодельный шкафчик с обеденной посудой. Кастрюли и половник, чайник и заварник, сахарница и сковорода располагались на кухонном столе. Этот уголок был маминым хозяйством и она называла его кухней.

1950 год. Света

Воду брали в колонке, что была во дворе. Электроэнергию часто отключали, в такие долгие часы в приготовлении обеда выручала печь. В духовке печи мама в праздники пекла пироги.

Я ничего не знаю о проблемах моей семьи того периода, была ребёнком, и меня более тревожили собственные заботы; погода, позволяет ли она выйти на улицу или придётся сидеть дома; игрушки, которых у меня практически не было; мечты, задумки и много ещё чего очень важного и необходимого. Но не все детские мечты сбывались. Я не понимала почему мама не купила мне куклу, которая мне очень понравилась в магазине. Почему не покупает мои любимые конфеты и пряники каждый день. Почему у соседской девочки красивое новое платье, а у меня такого платья нет. Почему у соседей праздник, – у них поют песни, а у нас нет гостей и песни несутся только из чёрной «тарелки», висящей на стене у окна, что смотрит во двор. Почему нельзя праздновать день, когда все мои подруги и друзья выходят на улицу с красивыми – синими, зелёными, красным куриными яйцами, когда из соседних комнат доносятся запахи разных всуснятин. Много всяких ПОЧЕМУ роилось в моей голове, но ответ я искала не слишком долго, увлекалась какой-либо игрой и забывала обо всех ПОЧЕМУ.

И всё-таки праздники в нашей семье были, не пышные и не богатые как сейчас, но на столе были пироги и конфеты, яблоки и ягоды, и папа был дома, а не на работе и в окно всегда лился нежный теплый солнечный свет. С папой мне было интересно, он всегда что-нибудь мастерил, я смотрела и пыталась даже помогать ему, что-нибудь подержать, что-нибудь поднять, что-нибудь принести. Стою, смотрю, он спросит: «Интересно!»

– Натересно! – отвечаю.

Папа был удачливый рыбак и хороший охотник. Никогда не приходил домой без добычи. За несколько дней до охоты набивал патроны порохом, дробью. Я как обычно смотрела, а когда повзрослела, помогала ему насыпать в гильзы порох. Папа давал мне мерный стаканчик, я набирала в него порох и высыпала в гильзу, остальное делал уже папа. Мне было интересно, а ему, конечно, приятно.

1950. Света с цветами

С мамой тоже было интересно, но не так чтобы очень, мама всегда делала одно и то же, что-то варила, ходила в магазин, занималась уборкой комнаты, стирала вещи и мыла посуду, а это было скучно. А вот праздники это всегда красиво и радостно. Из круглой чёрной «тарелки» на стене лилась красивая музыка, неслись песни, играли марши и звучали праздничные поздравления. В такие дни я рано вставала с постели. Меня будили ароматы, обволакивающие комнату и несущиеся только ко мне, как мне казалось. Я открывала глаза, приподнимала голову и смотрела стол.

– Что там такое вкусное? – говорила я себе, хотя ещё с вечера знала, что мама будет стряпать и выпекать пироги. Только с какой начинкой они будут, это всегда оставалось для меня секретом, но то, что пироги будут с морковью, или с капустой, или с картошкой или луком с яйцом, я знала точно. А вот самой любимой моей выпечкой был рулет с маком.

Встав с постели, я быстро умывалась, и мы всей семьёй садились за стол. Я с наслаждением ела пироги, и мне казалось, что могла бы съесть их все, но с трудом съедала всего лишь два пирожка, запивала их чаем, а потом мы с папой выходили из дома и шли на сам праздник, где музыка и много людей с радостными лицами.

Папа нёс меня на своих плечах, я смотрела на флаги, транспаранты, всё было необычно и красиво. Люди о чём-то громко говорили, смеялись и у всех добрые лица. А потом мы всей нашей семьёй, – мама, папа, брат и я шли в парк, где ели мороженое, кружились на карусели и качались на качелях.

А однажды мама купила мандарины и разделила их между братом и мной. Тот день был не праздничный, будничный, но если мандарины, то для меня это самый великий праздник, пусть даже его не празднуют взрослые дяди и тёти, так думала я.

В тот день я играла дома с подругой. Мама, дав одну мандаринку мне и подруге, сказала: «Доченька, поиграй пока дома. Никуда не уходи, я ещё в один магазин схожу, очередь заняла, и быстро обратно».

1950. Мама не видела, дочь надела её шляпку

Свою мандаринку я съела быстро, расправилась и с другими моими фруктами, на столе остались мандарины предназначенные брату. Недолго думая, я съела и их. Потом пришла мама, и моя подруга наябедничала ей:

– А Света все мандарины съела. Даже те, которые вы оставили Вале.

– Они были очень вкусные, – шмыгая носом, сказала я маме, а подруге погрозила кулаком. – Ябеда-корябеда! – сказала ей и выгнала из квартиры.

А ещё я никогда, ни с кем не делилась моими конфетами. Купят родители пастилу или Кавказские, я всё съем одна. Очень любила пряники и коржи, но это будет потом, когда отменят карточки на продукты питания, а пока даже хлеб по карточкам и пироги на столе почему-то серые, так говорят мама и папа, а не белые. А какие они бывают белые, я не знаю, мне мамины пироги всегда казались белыми.

– Как могут быть они серые? – думала я. – Серым может быть карандаш, серым может быть дорога. Серое это значит грязное, а пироги не грязные, значит, они белые.

В хорошую летнюю погоду все окна нашей комнаты открыты, тёплый ветерок играет с тюлевыми занавесками, я смотрю на них, и представляла себя в сказочном дворце.

Так жила наша семья, так жили все.

– Серенькая, однородная масса, – скажешь ты, потомок.

Может быть. Но мы были счастливы, никто не выпячивался, не тянулся за богатством, не злопыхал, не подражал и не пытался выглядеть лучше, чем был на самом деле, т.к. все мы были на виду у каждого, ибо не прятались в своей скорлупе, которая была не многоэтажной и не золотой.

Вот и всё наше семейное богатство, но, к сожалению, даже так жили единичные семьи (это я поняла позднее, когда стала сравнивать убранство комнаты моей семьи с содержимым комнат, в которых жили мои подруги). Многие из них жили не только в худших пространственных условиях, но и почти впроголодь. Помню подругу, имя её стёрлось в памяти, а сама она до сих пор стоит перед глазами. Она жила с матерью, отца у неё не было, но она была, как и все мы и веселушкой, и хохотушкой, и забиякой, и бякой, – она была обыкновенным ребёнком, без зависти, злобы и ненависти. Она была худенькой девочкой и часто болела, ходила в залатанном платьице, но это никого из нас не смущало, мы не отталкивали её от себя. Мы не выбирали себе друзей по одёжке, мы видели внутреннее содержимое каждого и по этому принципу одного называли другом, другого просто товарищем, а третьего… а вот третьих не было. Врагов среди нас не было. Как-то я зашла к ней домой, на улице никого не было из ребятни, решила её пригласить поиграть со мной в нашем дворе. Она согласилась, сказав:

– Сейчас я поем и буду играть с тобой.

Подруга взяла стакан, насыпала в него десять чайных ложек сахара, влила в стакан кипяченую воду из чайника, помешала всё это ложкой и стала пить этот сироп, заедая серым хлебом.

Я смотрела на неё и удивлялась, как можно пить такую сладкую воду и почему она ест только хлеб, и более ничего. Я не стала спрашивать, почему. Поняла, что в её доме ничего кроме хлеба и сахара нет. Потом мы пошли гулять.

Жили и не роптали, ибо не могли представить, что можно жить лучше и не знали, что были те, для кого наши жизненные условия казались адским кошмаром. Так жили победители – в нищете, в голоде и холоде! И всё же они были счастливы. Они говорили: «Лишь бы не было войны!» Никто не хотел пережить то, что уже вынес на себе, – смерть родных и близких людей, а холод и полуголод – это человек может вынести, и это проходяще. Ты, потомок, сейчас прекрасно живёшь только благодаря тяжёлому прошлому своих предков. Ты должен, обязан помнить это.

Конечно, в каждом обществе есть своя элита, кто-то живёт лучше, кто-то хуже, но в моём времени не было чётких различий, какие есть сейчас – разваливающийся дом в деревне и усадьбы на лазурных морских берегах.

Мы – это коммуналки, керосинки, ржаной хлеб, ржаная мука по праздникам и по талонам, как по талонам и сахар – один кг на человека в месяц и много ещё другого. Пустые прилавки в магазинах, за стеклом прилавков жестяные банки с консервами из камбалы, и вазочки с пряниками, на подоконниках листы бумаги с какой-то липкой массой, с потолка свисали спирали липкой ленты, и на всём этом рой мух всевозможных размеров и расцветок. Мухи везде, на прилавках, на стенах, на потолке, на продуктах. Антисанитария? Я бы не говорила так жёстко. Такое трудное было время. С мухами боролись, я это помню точно, их уничтожали дустом. Здесь дело в другом. Мне трудно судить, в чём именно, но только не в разгильдяйстве или лени власти. Страна после войны жила тяжело, вот главная причина.

А как жили крестьяне в деревне? Я не знаю. Бабушек и дедушек у меня не было. Некоторые дети нашего двора на лето уезжали в деревню, я же круглый год жила в городе и понятия не имела, что такое деревня. Нет, я, конечно, знала, что деревня это не город, но что там делают, как живут – не знала. Единственное, в чём я была уверена, так это в том, что в деревне люди живут лучше, чем в городе, если выносят на базар овощи, фрукты, мясо птицы и скота, молоко и молочные продукты.

О ценах базара я тоже ничего не знала. Видела, что по нему ходят люди, что-то покупают, и нет очередей, что было довольно-таки странно.

– В пустых магазинах длинные очереди, а на базаре, где всё есть, очередей нет? – удивлялась я. – Почему так?

Мы жили с базара, и я это понимала, так как на нашем столе было мясо и овощи, чего в магазинах никогда не было. В магазине всегда были лишь рыбные консервы, конфеты и пряники, а хлеб, мука и сахар завозились очень редко, и эти продукты продавались только по талонам. Когда всё это поступало в продажу, выстраивалась многометровая очередь. Люди в ней прилипали друг к другу так плотно, что между ними невозможно было просунуть лист бумаги. Зимой тепло, а летом душно, жарко и пот лился ручьями по лицу.

1951. Света в матроске

– Мама, ты куда?

– На базар, доченька. Я быстро, ты пока поиграй, приду, будем обедать.

И вот я уже за столом. Мама купила молоко и вкуснейшие ягодки, она называет их Виктория.

– Ах, какое красивое и вкусное имя у этих сладких ягодок, – мысленно говорю я и смотрю в тарелку, в которую мама положила эти ягодки и стала заливать их молоком.

– Вот тебе ложка, милая доченька. Кушай ягодки, – говорит мама, садится за стол, подпирает голову рукой и смотрит на меня счастливыми глазами.

Правой рукой я беру ложку, левой край тарелки, поддеваю одну ягодку и, раскачиваясь на стуле, подношу её ко рту.

– Доченька, не качайся, упадёшь, – говорит мама, но…

Стул опрокидывается, я падаю и тяну за собой тарелку. Молоко на голове, лице и платьице, а ягодки на полу.

Я лежу, моргаю глазами, мне горько, обидно, хочется плакать, но я сдерживаю себя, хотя губы, вмиг скривившиеся, готовы раскрыться и выплеснуть стон из маленькой груди под «молочным» платьем.

– Ты не ушиблась, доченька? – спросила меня мама.

– Нет, мамочка! Мне не больно! – сквозь слёзы ответила я.

Мама молча, собрала ягодки, ополоснула их в чистой воде, вновь положила в тарелку и залила новой порцией молока.

С тех пор я никогда не раскачивалась на стуле.

В нашей квартире появилась курица, клетки у неё не было, чтобы она не разгуливала по всей комнате, папа привязал её за лапку к ножке табуретки стоящей у кухонного стола. Это был сам чёрт в куриных перьях. Она клевала в ноги всех, папу, брата и меня, кроме мамы, вероятно от того, что она кормила её. В одно утро (папа был на работе, мама ушла в магазин, брат был в школе), курица каким-то образом развязалась, увидела меня, только что проснувшуюся и лежащую под одеялом, налилась кровавыми глазами, расправила крылья и, запрыгнув на меня, стала клевать в голову, благо я вовремя укрылась одеялом. Мне не было больно, страшно… – да! Я кричала, плакала, звала на помощь и на моё счастье пришла мама. Она схватила курицу, вновь привязала к табуретке и стала меня успокаивать. Я плакала и называла курицу Бякой. Вечером папа пришёл с работы, мама рассказала ему о происшествии, он взял курицу и куда-то унёс. На следующий день мы ели куриный суп. Но я не догадывалась, что ела мою обидчицу.

Выше я сказала, что в нашей комнате было четыре окна. Отдельное четвёртое окно смотрело во двор, на дальней стороне которого сиротливо стояло небольшое деревянное здание, это был склад табачной фабрики. Днём ворота склада были постоянно открыты, в них ежедневно заезжали машины гружённые тюками с табаком, реже приходили пустые грузовые автомобили, они загружались тюками и везли их на табачную фабрику. Мы – дети любили играть на том табачном складе, тюки были мягкие, мы по ним ползали и бегали, прятались среди них, что-то строили, что-то рушили, крик, визг, смех и никто из персонала склада не запрещал нам там играть.

Домой я приходила пропитавшаяся запахом табака, мама незлобиво ругала: «Опять на складе была!» – Я отмалчивалась, потому что прекрасно понимала, что заслуживаю наказания, ибо действительно играла на складе, но родители никогда не наказывали меня. Всё говорилось спокойно, убедительно, но… я была ребёнком и довольно-таки своенравным. Игры на складе продолжались. В выборе игр почему-то вся детвора советовалась со мной, даже мальчишки. Скажу:

– Сейчас будем играть в «Гуси-Лебеди», – играем в эту подвижную игру. – Будем играть с мячом, – все играем с мячом.

Игр у нас было много, это и испорченный телефон, и классики, и скакалка, и прятки, и догонялки и просто детская беготня по двору. Для нас – детворы детство было счастливое и беззаботное. Мы не сидели по квартирам у мониторов компьютеров, в наших руках не было смартфонов, мы были активны и общались со сверстниками в реальном времени и в реальном пространстве, а не через интернет неведомо с кем в виртуальном мире. Мы друг друга знали не только в лицо, знали внутреннее состояние каждого. Наша жизнь была настоящей, объёмной и в цвете. А чем живёшь ты, потомок? Ты случайно не перепутал реальность с виртуальностью? Ты случаем не живёшь в реальном мире телом, а сознанием в виртуальности, где вседозволенность затмила твой разум и позволяет тебе творить зло в реальности. Одумайся, если это так.

Ещё один случай, коли разговор пошёл о друзьях детства.

Как-то одна из моих подруг сказала мальчикам, что не хочет играть в мальчишеские игры. Ребята затеяли войнушку. Мальчики подошли ко мне и спросили, буду ли я играть с ними. Я ответила, нет. Они демонстративно поломали свои мечи через колено и бросили своё оружие к моим ногам.

Вспоминая себя в детстве, говорю: «Дети познают мир через призму своих ощущений, видят своих товарищей в сравнении с собой и другими детьми, поэтому не задумываются над своими действиями!»

Появится мальчик в новой рубашке, или девочка в красивом платьице, а мы все хором: «О-ё-ёй! Воображала первый сорт! Куда едешь? На курорт?»

Не понимали, что наш друг выходил нарядным, потому что у него, возможно, день рождения. Не понимали, что у него праздничное настроение, и он хочет поделиться им со всеми, без рисовки. Вот такие мы были злюки!

Улица Красный Путь одна из старейших улиц Омска. Многие дома на ней в то время не имели центральное отопление, квартиры, как я уже писала выше, обогревались дровяными печами. Во дворах домов были сараи. В этих сараях жильцы хранили малонужные вещи, дрова и уголь. В одном из сараев кто-то из жильцов поселил молоденького хряка. Хряк быстро рос и однажды он сделал подкоп и вырвался во двор. Мы – ребятня в это время играли во дворе, нас как ветром сдуло. Хряк бегал по двору с налитыми кровью глазами. После этого случая жильцы поставили тому мужчине условие, удалить со двора хряка. Хряк исчез. Но напугал он нас до полусмерти. Потом ещё долго кто-нибудь из ребятни ради шутки кричал: «Хряк! Хряк!» – Мы разбегались в разные стороны, а тот шутник, стоя посреди двора, показывал на нас пальцем и хохотал. Тогда мы обижались на шутника, сейчас, вспоминая, мне весело! Я была счастлива!

1954. Света первоклассница

У нас была домашняя собачка. Мы её звали Мальчик. Собачка подросла и оказалось, что это девочка, мальчик превратился в Мальку. С Малькой произошла беда. Папа пошёл в магазин и она увязалась за ним. По дороге в магазин Мальку напугал большой пёс, она рванулась в сторону и попала под машину. Папа принёс Мальку домой, и она в тот же день скончалась.

Прожив около шести лет в этом доме, мы переехали в новый район города – Советский, на улицу Магистральная, в дом №23, в квартиру №5.

Пока не забыла.

У нас была табуретка с дырочкой посередине, в неё запускали пальцы для переноса этого предметы мебели из одного места на другое. И у нас была кошка. Кошка была в каждой квартире. Кошка – это борьба с мышами, а их в наше время было очень много.

Я очень любила нашу кошку, играла с ней, привязывала к её хвосту бумажку и кошка гонялась за своим хвостом. Нам, кошке и мне, было весело.

Так вот, о дырочке в табуретке. Валентин играл с кошкой через дырочку в ней. Просунет в дырочку палец и ворочает им, кошка хвать, мимо, пальца уже нет. Как-то пришёл к брату друг, сел на тот табурет и через минуту стал ерзать на нём и морщиться. Мы не можем понять его беспокойство. Потом он как подпрыгнет, и мы увидели под табуреткой нашу кошку. Нам всё стало понятно. Наша Мурка когтями цапнула парня за зад.

1958. Света с мамой

Мама и я.

На маму постоянно сыпались беды. Если взглянуть на её жизнь с высоты моих лет, то я увижу над ней серое небо, – ранее сиротство и борьба за выживание. Отца казака расстреляли партизаны. Мать умерла в расцвете лет, не вынесла смерть мужа.

В замужестве мама похоронила шесть детей, Валентин был при смерти, и меня она однажды везла из больницы домой умирать. Я заболела дизентерией, мне делали уколы, но они не помогали. Какая-то медсестра сказала: