Кавказский роман. Часть III. Лавина

– Из школьной программы и так читала.

– Так и у вас тоже Островского учат?

– Конечно, я что, не в Союзе живу? Везде учат одно и то же, – слегка обидевшись, ответила Марина.

– Да ты не серчай! Просто, когда смотришь на ваших: мужики в папахах, женщины в платках, то кажется, что вы совсем из другого мира, – миролюбиво пояснила свои слова Валентина.

– Мы действительно из другого, мусульманского мира. У нас много запретов. Мне одна учительница говорила: что у православных просто грех, то у мусульман просто «нельзя», и нарушение этого «нельзя» отмолить невозможно. А ещё есть адат – наш горский закон, его тоже выполнять надо. В общем, одни запреты.

– Как же вы тогда книжки читаете, кино смотрите, там же сплошной грех? – удивилась Валентина.

– Это же другой мир, который живёт по своим законам. Почему не смотреть?

– А в Бога веришь, вернее, в Аллаха своего?

– Я же комсомолка, – уклончиво ответила Марина.

– Ну а раз комсомолка и попала в другой мир, то и наплюй на все запреты – и пошли на танцы, – авторитетно заявила Валентина. – Молодость, она ведь как птица: раз – и улетела. Я вот вроде совсем недавно девчонкой была, а уже мать двоих детей и жена алкоголика. И нечем мне себя потешить, кроме как съездить на курорт да сходить на эти самые танцы. Поэтому и говорю тебе – пойдём. Никто тебя там не съест, если не захочешь. Здесь бабы рады бы, чтобы их украли, да никто не ворует.

Весь день до самого ужина Маринина душа разрывалась между желанием сходить на танцы и необходимостью держать своё слово – не выходить без дела за пределы номера. В то же время сходить на танцы хотелось отчаянно. Никогда раньше она не только не была на танцах, но даже школьные и техникумовские вечера заканчивались для неё сразу после лезгинки, которой всегда открывали праздники. В те времена, когда в доме жил отец, который мало занимался их воспитанием, она по малости лет ходила только на школьные утренники. Когда отец их оставил, воспитанием внуков занялся дед, который был не только истинным чеченцем, но и правоверным мусульманином. Каноны горских законов и Корана он соблюдал неукоснительно.

– Тебе, Марина, особенно важно соблюдать наши законы, – говорил он внучке, – только так ты сможешь смыть с себя позор, который навлекли на нашу семью твои родители: беспутный отец и твоя несчастная мать. Тебе замуж надо выходить, а кто возьмёт себе в жёны гулящую женщину и из плохой семьи?

Комсомолка комсомолкой, а слушаться деда приходилось, и со школьных вечеров Марина уходила сразу после того, как заканчивались звуки лезгинки, где она проходила лебедем вокруг танцующих мальчишек. На семейных торжествах тоже танцевали только лезгинку. Техникумовские вечера, из-за отдалённости райцентра, пролетели мимо неё, не задев даже отголосками заезженных магнитофонных плёнок. Современные танцы она видела только по телевизору и, если в доме никого не было, крутилась под экранную музыку самозабвенно. Вот теперь, в девятнадцать лет, у неё появилась реальная возможность узнать, умеет ли она танцевать что-то, кроме лезгинки? Однако бухгалтерша со своими страхами, дед, который, провожая её на курорт, строго говорил: «Не поддавайся соблазнам, не забывай, что ты чеченка», непрерывно стояли перед глазами и портили настроение. В обед она ещё раз твёрдо заявила Валентине, что никуда не пойдёт, а на ужине, уткнувшись глазами в тарелку, вдруг спросила:

– Ну что, идём на танцы?

– Конечно идём! – засмеялась соседка. – Чего тут киснуть? Заходи за мной в номер в восемь, и пойдём.

Когда в восемь часов Марина робко вошла в номер, где жила Валентина, та всплеснула руками:

– Ты что же не переоделась?

– А мне не во что, – спокойно ответила Марина. – Я в уголке посижу, мне бы только посмотреть.

У неё действительно ничего больше не было, кроме чёрной юбки, которую она непрерывно носила, а красная кофточка, выглядывавшая из-под толстого вязаного пальто, которое она купила в Ессентуках, была лучшим её нарядом. Денег на наряды Марина старалась не тратить: они ей нужны были для ремонта дома, а ещё для того, чтобы осуществить свою главную мечту – иметь самые красивые в селе ворота, с двумя целующимися голубками, такие, какие имел председатель исполкома в районном центре.

– Так, давай быстро снимай с себя это всё. Сейчас что-нибудь придумаем, – тоном, не терпящим возражения, заявила Валентина, открывая свой шкаф.

В результате долгих примерок Марина оказалась в голубой трикотажной кофточке с овальным декольте, возле которого с левой стороны колыхались лепестки цветков, вырезанных из розовой ткани.

– От сердца отрываю, брат из Польши привёз. Таких кофточек в Союзе у меня и, может быть, у Аллы Пугачёвой, – приговаривала Валентина, натягивая на Марину эту кофточку, – но для тебя не жалко.

Кофточка туго обтягивала высокую грудь девушки, а декольте подчёркивало красоту высокой шеи и белизну не знавшей загара кожи. С юбкой было сложнее. Валентинины юбки Марине не подошли, а её собственная, со слов Валентины, была слишком длинной и унылой.

– Так, снимай, сейчас мы её подошьём.

Не дав опомниться опешившей Марине, Валентина стащила с неё юбку и, загнув её край как минимум на двадцать сантиметров, быстро наметала подол.

– Вот так – просто кайф, но теперь твои бахилы торчат из-под юбки, как валенки из-под бального платья. Туфли-то у тебя, по крайней мере, есть? – строго спросила она у безучастной Марины.

– Дома есть, – виновато ответила та.

– Дома, горе ты моё, – выговаривала Валентина, забираясь под кровать и выволакивая сапоги на высоком каблуке. – Я сегодня буду в туфлях, они мне под платье больше идут, а ты давай сапоги надевай, только смотри – каблуки не обдери. Размер-то у тебя, похоже, мой.

Марина смирилась и с короткой юбкой, и с декольте, и даже с высокими каблуками сапог, на которых она никогда не ходила, сложнее всего было уговорить её не надевать платка.

– Ты что, в платке собралась идти? – удивилась Валентина, когда девушка, сложив платок в несколько раз, решила надеть его как повязку на голову.

– Нам без платка нельзя, – твёрдо заявила девушка.

– Почему?

– Это будет неуважение к окружающим.

– Вот ещё, это твой платок на танцах будет всех смущать, так что снимай. Если хочешь, вот мой чёрный обруч надень, – настаивала на своём Валентина.

Настойчивость и непреклонность старшей подруги сломили сопротивление младшей, и она согласилась даже распустить свои пышные волнистые волосы, забрав их за уши высоким бархатным обручем.

Когда Марина увидела себя в зеркале стоящего в коридоре трюмо, она была в шоке. Оттуда, из зазеркалья, на неё смотрела высокая, яркая девица, очень похожая на тех, которых она видела на обложках журналов. Новый образ был настолько чужим, что хотелось быстрее сбросить всё это с себя. В то же время он был настолько замечательным, что хотелось пуститься в пляс прямо здесь, в этом длинном, застланном ковровыми дорожками пустынном коридоре.

– А свою вязаную кавказскую униформу своей бабушке отдай, – не унималась за спиной Валентина, бесцеремонно вытащив из рук девушки её обнову – вязаное пальто.

– В моей куртке пойдёшь, а я надену новое пальто. Посмотри, с песцовым воротником, одного меха на триста рублей.

– Боже, как я пройду во всём этом через фойе, там же мужчины сидят и вахтёрша. Завтра же бухгалтерше доложат, – засомневалась Марина.

– Не дрейфь, я с тобой, – заверила Валентина, приподнимая белый песцовый воротник своего серого пальто.

Оставив Марину у лифта на втором этаже, Валентина походкой модели спустилась на нижний этаж, где вечером всегда собирались мужчины-отдыхающие и сидела бдительная вахтёрша. Марина, стоя этажом выше, чуть не упала со смеху, когда услыхала бодрый голос подружки:

– Мужики, там на пятом этаже женщина не может комнату изнутри открыть, что-то в замке заело. Может быть, поможете освободить пленницу? – обратилась она к мужчинам. – А вы присмотрите за ними, а то сломают двери, – предложила она вахтёрше. – Я за вас подежурю.

– В какой комнате? – спросила та.

– В пятьсот шестидесятой, – без запинки ответила Валентина.

– Далеко! – вздохнули мужчины, но им, не задействованным в санаторных вечерних радостях, было интересно хоть чем-то занять своё свободное время, и они вместе с вахтёршей поехали на лифте спасать пленницу.

– Пошла, быстро! – крикнула Валентина подружке. – Жди меня у ворот, я сейчас.

– Что ты им сказала, когда они вернулись ни с чем? – спросила подружку, сгибаясь от хохота, Марина, когда та, выдыхая морозный воздух из-под отворотов песца, вышла к санаторным воротам.

– Сказала, как есть, что хотела их с места сдвинуть в профилактических целях, чтобы геморрой себе не нажили, а вахтёршу с ними послала для компании, ей ведь тоже скучно.

– Ругались?

– А как же? Но больше смеялись. Пойдём, опоздаем.

– А как же назад? – засомневалась Марина.

– Да проще простого. Я же на первом живу, у меня балконная дверь открывается. Подсажу – и залезешь. Это сейчас не хотелось вид портить, а вечером даже интересно…

Дорога до военного санатория была не близкой, и здесь, на морозном воздухе, когда снизу мороз непривычно кусал незакрытые ноги, а сверху примораживал открытую шею, Марина, пошатываясь на непривычных высоких каблуках, непрерывно думала о том, не бросить ли эту затею и не вернуться ли ей назад – в тёплый, скучный уют номера? Но сердце стучало, подстёгивая: иди, иди, иди. Она почти обрадовалась, когда у клуба их застало затишье.

– Тихо так, может быть, отменили танцы? – с надеждой спросила она у Валентины.

– Тут всегда так. Все к половине десятого собираются. Скоро будут, пошли, не тормози.

Когда многократно отражённая в зеркалах клубного фойе Марина прошла в зал, она успокоилась. Назад дороги не было. Зал поразил её пустотой и простотой. Здесь, в отличие от их санаторной столовой, не было ни хрустальных люстр, ни мраморных колонн. «Да, как мало напоминает этот зал тот, в котором был первый бал Наташи Ростовой», – подумала она, глядя на пустое помещение, освещённое лампами цветомузыки, блики которой высвечивали ряды стоящих вдоль стен стульев с одиноко сидящими женщинами. Сегодня, когда она разрывалась между долгом и желанием, танцы представлялись ей чем-то волшебным, таким же, как в её любимом фильме «Война и мир». Этот был первый фильм, который она ещё в детстве посмотрела с бабушкой в их сельском клубе. Тогда она на одном дыхании просмотрела все четыре серии фильма, любуясь красивыми нарядами и совершенно удивительной Наташей Ростовой.

– Бабушка, я ей письмо напишу, – заявила восьмилетняя Марина, идя с бабушкой из кинотеатра.

– Кому?

– Наташе Ростовой.

– Так её же давно нет на свете, – улыбнулась бабушка.

– Как это «нет»?

– Это уж давно было, никого уж нет. Да и не было. Это ведь писатель всё сочинил.

– Нет, это всё было, я знаю, – ответила Марина, – и Наташа очень хорошая, хоть и не чеченка.

Когда бабушка вместе с отцом вернулась из Петербурга, первое, о чем её спросила внучка, было:

– Бабушка, ты видела зал, где танцевала Наташа?

– Видела, моя милая, видела. Там красивее даже, чем в фильме.

Танцевальный зал военного санатория был совсем некрасивым, и музыки ещё не было, только разноцветные огоньки весело подмигивали: «Всё будет!» Всё началось, когда из стоящих под лампочками колонок грянула музыка. Вначале в центр зала вышел какой-то странный человек и запорхал в мерцании ламп, исполняя одному ему ведомый танец.

– Это местный сумасшедший, – сказала Валентина на ухо, перекрикивая музыку. – Его, говорят, из театра оперы и балета погнали как шизофреника, теперь он здесь себе зрителей нашёл. Пойдём танцевать, чего на этого убогого лебедя смотреть?

Ободрённая отсутствием публики, не обращая внимания на странного танцора, Марина вышла в центр зала и уже с первых движений, стоя напротив покачивающейся в такт музыке Валентины, поняла, что поймала такт и уже его не отпустит. Одна мелодия сменяла другую, и она танцевала, забыв всё на свете. Сердце стучало в такт музыке, а душа пела: «Хорошо-то как!» Но вот музыка смолкла, и Марина, обведя глазами зал, с удивлением отметила, что он уже полон и она давно танцует не наедине с Валентиной, а в кругу нарядных и улыбающихся женщин. Эти улыбки тоже её поразили: в них была надежда и ожидание чего-то необыкновенного. Уже не пошатываясь на каблуках, а вполне твёрдой походкой, Марина двинулась вслед за Валентиной к рядам стульев.

– Почему музыка кончилась?

– Сейчас медляк пойдёт, – бросила та через плечо, – готовься, мужики начнут приглашать.

От этих слов стало страшно. Сейчас какой-то совершенно незнакомый мужчина обнимет её за талию, и надо будет стоять от него совсем близко, не имея возможности отодвинуться. Тётка, которая по наущению деда в последние годы активно занималась её мусульманским воспитанием, множество раз говорила ей:

– До свадьбы ни один мужчина не должен дотрагиваться до тебя, если же кто-то вольно или невольно сделает это – ты должна будешь отмаливать этот грех.

– А если это он нарочно сделает? – каждый раз удивлялась Марина.

– Он должен жениться на тебе, или его покарают твои мужчины-родственники.

Тётка была редкой занудой, и Марина от нечего делать любила позлить её:

– Ну вот, например, сегодня я едва протиснулась в рейсовый автобус, так что, все мужчины, которые меня касались в этой давке, должны на мне жениться? Или я должна теперь весь вечер, вместо того чтобы заниматься, отмаливать грехи? Какие инструкции в Коране по поводу этого?

– Я не читала Коран, но от матери знаю, что надо молиться. К тому же, когда пророк Мухаммед писал Коран, автобусов не было. Поэтому помолись за всё сразу: и за то, что ослушалась деда и пошла учиться с чужими мужчинами, и за то, что они теперь думают, что ты стала доступна для них. Кто должен будет жениться, ты сразу поймёшь, не ошибёшься. Две большие разницы: то ли он просто натолкнулся на тебя, то ли хочет тебя как женщину.

Что такое «хотеть, как женщину», Марине стало ясно, когда в доме появился дядька Толик. Она, жительница села, где непрерывно на глазах у всех спаривались животные, хорошо знала, откуда берутся дети. Однако представить себе, как это получается у людей, ей было сложно, да и думать на эти запретные темы ей не хотелось. Чистая душа, даже при вполне созревшем теле, не пыталась разгадать до срока таинство полов, хотя, что греха таить, она давно поняла, кто дотрагивается до неё случайно, а кто – совсем с иными целями.

– Вон идёт за тобой, сейчас пригласит, – процедила, не поворачивая головы, Валентина.

– Кто? – сжалась Марина.

– Да вон тот высокий парень, он все глаза на тебя проглядел, когда ты танцевала. Не заметила?

– Нет.

– Он у лестницы стоял. Теперь к тебе движется. Я никогда не ошибаюсь, кто за кем.

Действительно, через танцплощадку, едва заполненную народом, к ним бодрой военной походкой шёл высокий светловолосый парень и, протянув Марине руку, улыбаясь, сказал:

– Пойдём потанцуем.

С перепуга, не найдя ничего лучшего, она ответила:

– Я не умею.

– Да ладно, не умеешь, пойдём, – сказал он и, бесцеремонно схватив за руку, буквально вытащил её на середину зала.

– Откуда ты, красивая дикарка? – спросил парень, одной рукой обхватив талию девушки, а второй прижав её вытянутую ладошку.

– Из Боевого, – чуть дыша от смущения, ответила Марина.

– А я думал – из Тихонино, – привлёк он её к себе. – И где же это самое Боевое?

– В Чечне, – стараясь отодвинуться от парня, пролепетала Марина.

– Ну, это меняет дело, – сказал он и, скорчив строгую гримасу, демонстративно отодвинулся от девушки. – И звать тебя, наверное, Зухра или Зульфия?

– Нет, Марина.

– Странно, но приятно, а я Алексей Терёхин, гвардии старший лейтенант Советской армии, – прищёлкнул он каблуками. И тут же неудачно сострил: – А где же твой злой чечен?

– Какой? – поинтересовалась Марина.

– Да тот, который ползёт на берег и точит свой кинжал? – широко улыбнувшись, ответил парень.

– А где твой медведь? – неожиданно разозлившись, парировала Марина.

– Какой? – опешил парень.

– Да это я так, – уже миролюбивым тоном ответила Марина, – чеченцев кинжалом постоянно донимают, украинцев – салом, ну а русских медведями.

– Ты смотри, вроде тихоня, а сказала, как отрезала, – удивился Алексей. – Настоящая дочка гор.

Надерзив кавалеру, Марина вдруг почувствовала, что все её страхи прошли, а есть только музыка и этот весёлый парень, с которым танцевать было одно удовольствие. Прошла неуверенная от каблуков походка. Ноги, не сбиваясь, попадали в ритм, но главное – в объятиях этого совершенно незнакомого человека было как-то необыкновенно радостно, и страшно не хотелось, чтобы танец закончился. Хотя лейтенант и не собирался отпускать её от себя.

– Стой, Мариша, танцуем дальше, – шепнул он ей на ухо, когда медленная музыка сменилась на быструю. – Только продолжаем танцевать в паре, не люблю эти потоптушки. Я научу тебя, как правильно танцевать быстрые танцы.

И действительно, её, никогда не танцевавшую в паре, он быстро научил быстрым переходам, переворотам, и она летала в его руках – весёлая, быстрая и умелая.

– Хорошо ты танцуешь, а говорила – не умею.

– Я, правда, не умею, я только дома перед зеркалом танцевала, – оправдывалась Марина.

– А сколько же тебе лет, что ты ни разу на танцах не была?

– Девятнадцать, – без тени кокетства ответила Марина.

– Неужели такое бывает? – удивился парень. – Может быть, ты скажешь, что ты ещё и не целовалась ни с кем?

– Нет, – ответила, покраснев, Марина и, выдернув свою руку из рук парня, быстро пошла к своему месту.

– Ты чего, обиделась? Ну и зря, я же не собираюсь учить тебя ещё и целоваться. Я просто так, из здорового любопытства спросил. Ну, ни разу не приходилось не целованных красавиц видеть, – договаривал он, усаживаясь на стул рядом с Мариной. – Ты тоже хороша, сразу бы сказала: «Так, мол, и так, гвардии старший лейтенант Терёхин, я девушка строгих горских правил, просто случайно залетела сюда в самоволку по недосмотру старших по званию».

Услыхав про самоволку, Марина не удержалась и хмыкнула.

– Чего, точно в самоволку? – обрадовался лейтенант. – От кого сбежала?

– От царицы Тамары, – засмеялась Марина, представив царицу в галифе и с усами.

– Что за царица такая?

– Да наша бухгалтерша со стройки. Меня без неё не пускали.

– А что, ты ненадёжный товарищ?

– Да нет, надёжный, только обычай у нас такой. Девушкам без сопровождения старших нельзя быть на улице.

– Слушай, точно! А мы всё с другом удивлялись, что это вы все по двое ходите, как военный патруль. А тут, оказывается, всё по уставу. А форму свою куда спрятала?

– Какую форму? – удивилась девушка.

– В армии, когда солдат в самоволку уходит, он всегда в потаённом месте форму прячет и переодевается в гражданское, чтобы патруль не донимал. Мы с другом заметили, что у кавказских женщин тоже форма имеется: длинная юбка, кофта и платок. Идёт по улице, и со спины непонятно, девушка или тётка. Тут я как-то выиграл американку. Идём по улице, а впереди две ваших дамы движутся. Я другу предложил американку, что та, которая со стороны дороги идёт, – девушка, а та, которая к домам жмётся, та женщина. Побежал друг проверять, заглянул в лицо той, которая с краю шла, – действительно девушка. Только она так зыркнула на него, что он уже два дня икает.

Услыхав последние слова, Марина заливисто засмеялась, вспомнив, как действительно два дня назад её обогнал какой-то парень в куртке поверх спортивного костюма и заглянул в лицо. Она, устав от назойливого любопытства, глянула на него своим особым взглядом, который в техникуме называли: «Не влезай, убьёт!» (такими надписями пестрели одно время все столбы линий электропередач).

– Смешно тебе, а парень чуть в штаны со страху не напустил, тем более что после клизмы был, – продолжал смешить девушку лейтенант.

– Я смеюсь потому, что это была я, – превозмогая приступы смеха, ответила Марина.

– Да ладно, – удивился лейтенант, – та была совершенная аборигенка, а ты вполне цивильный человек.

– Это же в четверг было во время предобеденного водопоя? А парень такой плотный, в синей куртке поверх серого спортивного костюма с белыми лампасами?

– Точно, ну и память, просто хоть в военную разведку. Я бы сроду не смог описать, во что кто одет. Я могу только сказать, хорошо или плохо. Так, значит, это ты была? Кто же тогда эта фея, которая превратила тебя из кавказской Золушки в прекрасную принцессу?

– Моя соседка по столу, видите – та, в красном платье, – кивнула девушка в сторону отплясывающей в кругу Валентины.

– А эту дэвушку, – нажимая на «э», промолвил лейтенант, – я не первый раз вижу. Отрывается, видимо, по полной в стороне от любимого мужа.

– Он у неё пьяница, – заступилась за подругу Марина.

– Пьяница – это неотъемлемая составная русского мужика. Всё понятно, но соседке твоей спасибо. Если бы не она, то я никогда не встретил бы самую красивую девушку Советского Союза. Идём танцевать, Золушка-Мариша, а то сбежишь, и останется от тебя один только сапожок на высоком каблуке. Ходи его потом примеряй…

Танцы, не так давно переименованные в дискотеки, продвигались во времени по традиционному регламенту, согласно которому на три быстрых танца, когда все танцуют в кругу, приходится один медленный парный танец. Однако Алексей с Мариной, не признавая никаких правил, затаив дыхание, танцевали парой, боясь спугнуть зарождающееся в душе странное, ранее неизведанное чувство. Оба очнулись, когда услыхали раздавшиеся из динамика слова:

– Последний вальс! Дамы приглашают кавалеров.

И зал заполнила чудесная музыка, которую Марина очень любила.

– Евгений Дога, музыка из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь», – произнесла она заезженную радиотрансляцией фразу. И вздохнула: – Жаль, что я не умею танцевать вальс.

– Не можешь – научим, не хочешь – заставим, – по-военному произнёс Алексей и повёл её по кругу, постепенно убыстряя темп.

Сколько раз Марина, оставшись одна дома, кружилась по комнате под этот вальс, а теперь её несла по залу неведомая сила, и она, повинуясь этой силе, закинувши назад голову, кружилась легко и непринуждённо, не думая ни о чём. И только когда последние звуки вальса затихли, душу сковала тоска: «Всё кончено, завтра опять: платок, бухгалтерша, её родня – и никогда больше не будет этого замечательного зала, этой музыки и его, большого и симпатичного парня по имени Алёша». Заметив проскользнувшую по её лицу тень, лейтенант спросил:

– Что, голова закружилась?

– Наверно, – ответила Марина и кинулась от него к проходившей мимо Валентине.

– Познакомь с молодым человеком, – попросила та, оглядывая стоявшего за спиной подружки парня.

– Знакомься, лейтенант Терёхин, Алексей, – сбивчиво представила партнёра по танцам Марина.

– Гвардии старший лейтенант, – поправил её Алексей.

– Да я вижу, что гвардия, – дёрнула кокетливо плечами Валентина, – совсем закружил мою соседку. Валентина, можно Валя, а это Сергей, – выдвинула она из-за своей спины смирно стоящего лысоватого мужчину.

– Сергей, – буркнул тот и слегка покраснев.

– Ну что, пойдёмте? Ещё погуляем, – предложила Валентина, – всё равно уже через балкон лезть.

На улице падал снег. Снежинки были большие и лохматые. Они быстро закрывали землю, лапы густо посаженных ёлок, распущенные волосы Марины и песцовый воротник Валентины. Её спутник, поддерживая под локоть даму, держался от неё на некотором расстоянии. Она же, постоянно поскальзываясь, постепенно сокращала расстояние между собой и кавалером.

– Бойкая у тебя соседка, она не из вашего Боевого? – спросил Алёша, подхватив Марину под согнутый локоть.

– Нет, она из Брянска. Весёлая. Всё время меня за столом смешит, – ответила Марина, не переставая с ужасом считать минуты до того страшного момента, когда кончится эта зимняя сказка.

– Пусть идут вперёд, не будем им мешать, – промолвил Алёша, притягивая её к себе. – Прижмись, так теплее и надёжнее идти, – шепнул он на ухо Марине. – Вам далеко?

– Нет, мы живём в санатории «Центросоюз», он за новым бюветом, – ответила Марина, сожалея, что этот санаторий находится не за переездом, а тут, в пятнадцати минутах ходьбы.

– Тогда давай, чтобы продлить дорогу, зайдём на львов посмотрим, – предложил Алёша.

– На каких львов? – изобразила удивление девушка.

– На белых, у грязелечебницы, ты что, их не видела? – удивился парень.

Конечно, она видела этих львов и здание грязелечебницы, которое казалось настоящим дворцом. Просто невозможно было представить, что можно так вот запросто, практически в обнимку с незнакомым парнем идти и смотреть на этих самых львов.

– Давай их позовём, – махнула она в сторону Валентины и, не дожидаясь ответа, крикнула: – Валентина! Идём смотреть на львов!