Сокрытое в листве

Однажды он показал мне торговую площадь в городке на побережье. Множество лавок были наполнены шелками, расписными амфорами, сладостями на подносах с отчеканенными фазанами, украшениями с изумрудами, рубинами, бриллиантами. Во всём это блеске сказочной роскоши моё внимание привлекла лавчонка, прижавшаяся в конце торговых рядов к жилому кварталу. Это была лавка алхимика – неказистая постройка с запылёнными окнами и плотно закрытой дверью, из-за которой доносилось шипение, переходящее то в свист, то в треск.

Не обращая внимания на призывы торговцев, суливших самые выгодные цены, какие только есть в городе, я подошёл к лавчонке, попытался украдкой заглянуть в одно из окон. Но стёкла оказались настолько грязными, а внутри так темно, что я не разглядел ровным счётом ничего. Я набрался смелости и толкнул дверь. Она поддалась. Я вошёл. Глаза мои быстро привыкли к царящему внутри полумраку. Я увидел полки, заставленные толстыми книгами, несколько сомкнутых друг с другом столов, на которых громоздилось множество колб, реторт, и прочих склянок, соединённых витиеватыми трубками из стекла. В них бурлили жидкости невообразимых цветов. Зачарованный этим зрелищем, я замер на пороге.

– Я ничего не продаю, – послышался громкий голос.

Только в этот момент я разглядел в полумраке мужчину. Он разжигал огонь в печи. Незнакомец был довольно молод, его руки легко разламывали надвое довольно толстые ветки, что говорило о недюжинной силе.

– Простите, сударь, – ответил я, – Мне, действительно, не стоило входить без стука.

– Ну, раз вошли, помогите мне, – он выпрямился и оказался на голову выше меня, хотя я имел рост выше среднего.

Я закрыл дверь.

– Что нужно сделать?

– Возьмите меха и раздувайте огонь. Трудитесь усердно, мне нужен жар. Я вознагражу вас, когда всё получится.

Я взялся за ручки и принялся накачивать в печь воздух, пламя в которой натужно ухало, когда я сжимал меха.

– Ещё, ещё, – подбадривал меня алхимик, – готово! Отходите! – крикнул он, когда отблески яркого пламени заплясали в грязных стёклах.

Я отпрянул. Алхимик бросил в огонь серый бесформенный кусок металла. Тут же раздался громкий треск, затем длинный свист вырвался из печи, и что-то в ней хлопнуло, да с такой силой, что сноп искр посыпался на пол. «Так вот, что это было», – подумал я, вжавшись от испуга в стену.

Тем временем алхимик проворно закрыл заслонки печи. Через несколько мгновений пламя утихло, оставив только красные угли.

– Готово, – восторженно произнёс алхимик.

Он вооружился щипцами на длинной рукояти, некоторое время ворошил ими угли, а потом извлёк из печи перепачканный золой бесформенный кусок жёлтого металла.

– Не может быть! – прошептал я, – золото!

– Возможно всё, друг мой, – степенно проговорил Алхимик, опуская раскалённый слиток в чашу с водой, – даже невозможное может произойти.

– Но как? Вы бросили в печь то, что не имеет ценности, а получили золото. И если вы способны на это, почему ютитесь в этой лачуге? Вы можете быть несметно богаты, позволить себе что угодно: дворцы, наложниц, дальние странствия.

– Всё верно, друг мой, – ответил алхимик. Он вытащил из воды слиток и бросил его на стол, – единственное, это золото ни на что не обменяешь. Оно превратится в пыль, если вынести его за порог. Когда-то я тоже думал, что стал самым богатым человеком в мире. Я выплавил целый сундук этого металла. И что же вы думаете? Когда я вынес его на торговую площадь, от него не осталось ни следа. Когда я открыл крышку, все рассмеялись и посчитали меня безумцем. Сундук оказался пустым.

Я подошёл к столу, взял слиток. Тяжёлый, холодный, с щербинками от угольков. Мне доводилось держать в руках золото. И если кто-нибудь дал мне подобный кусок, я ни за что ни поверил бы, что он не настоящий.

– Это какая-то магия? – спросил я.

– Абсолютно верно, – усмехнулся алхимик, – но не та магия, что принято считать обманом.

– Что же это?

– С каждым удачным экспериментом, а в последнее время они почти все удачны, я начинаю видеть всё окружающее по-новому. Словно проникаю в суть вещей, различаю ткань материи, раз за разом перерождаюсь. Для меня почти не осталось тайн в этом мире. Понимаете? Порой мне кажется, что я знаю о рождении и смерти каждой звезды на небе. Скоро привычный мир для меня перестанет существовать. Как и я в нём. По незримому мосту перейду в иные сферы и измерения. Я уже близок к тому, чтобы понять, как построить этот мост.

– Вы, действительно, безумны, – сказал я.

– Возможно, – алхимик улыбнулся, – возьмите его с собой. Я обещал вознаграждение.

Он протянул мне фальшивый слиток.

– Что с него толку, если даже глотка воды не купишь?

– Он утолит другую жажду, – ответил алхимик.

Я положил слиток в карман, попрощался с незнакомцем и вышел. Рынок опустел. Видимо, я провёл в лачуге больше времени, чем думал. Я направился к берегу.

Оказавшись на песчаном пляже, я вывернул карман, где лежал слиток. Как и говорил алхимик, оттуда высыпалась лишь пыль, тут же подхваченная ветром. «Был ли он, алхимик?», – спросил я себя. Прошёлся вдоль берега туда и обратно. Почувствовал беспокойство по поводу того, а не сошёл ли с ума. Решив удостоверится, что всё было сном, я вернулся в город. Но не нашёл ни торговой площади, ни тем более лавки алхимика. На том месте, где ещё меньше часа назад призывно кричали торговцы, я обнаружил парк, по которому степенно прогуливались горожане. Чтобы как-то справиться с охватившим меня волнением, присел на низкую скамейку, подставив лицо теплому майскому солнцу. Закрыл глаза. И тут же на меня снизошло озарение: это к алхимику были обращены мои вопросы.

По пробуждению меня ждал давно погасший в печи огонь. А там, в серой золе, отливающей красными искрами, блестел бесформенный кусок металла. Это было золото.

Небо цвета первого снега

Ладонь. Горстка снега. Вчера – рождество, а на рассвете ты выскочила за дверь в домашних тапочках. Уже не девочка, а всё дурачишься.

Мы давно ничего не праздновали, а тут – решились. Я раздобыл вина. Смотался за ним в город. Владелец лавки заломил цену за бутылку бордо – теперь всё дорого. Отдал ему часы. Не жалко. Тебе сказал, что потерял их. Ты и не заметила бы, но я наврал. Вечно вру тебе. Говорю, что дети учатся далеко от нас, что они приедут, как только появится возможность. Только так в твоих глазах зажигается огонёк жизни. Пусть и ненадолго. Ты не помнишь ведь ничего. И не спрашиваешь, почему фотографии в гостиной только те, где им по четыре. А других нет. Не спрашиваешь. Не помнишь. Я не виню тебя.

Вечером ты поставила несколько еловых веточек в банку из-под варенья, бросила на них мишуру, положила три коробочки – подарки мне и детям. Свою я так и не открыл, а две убрал в ящик стола, когда ты ушла спать. Ты помолилась перед трапезой, закрыв глаза. Я бездумно повторял слова и глядел на тебя. Знаешь, ты изменилась за эти двенадцать лет. Длинные волосы стали седыми, лицо покрылось стрелками морщин, и только взгляд оставался прежним – глубокий, тёплый, нежный.

У нас был ужин при свечах. Запечённый картофель с куропаткой, что я застрелил накануне, вино. Я рассказывал, врал, о прибавке к зарплате на заводе. Ты сказала: «Здорово», напланировала кучу покупок. Конечно, ты не знала, что с января он закрывается. Не смотришь и не читаешь новости. Да и если бы смотрела, для тебя ничего не изменилось бы. Но я всё решил: буду делать мебель в гараже, благо досок полно, продавать в городе. Глядишь, сведём концы с концами, пока всё не наладится. А ты – вязать детские шапочки. Ходовой товар в зиму.

Когда допили вино, ты запела. Впервые за долгие годы. Тихо запела, вполголоса, будто для себя. Раньше ты стояла в первом ряду церковного хора. Говорили, у тебя ангельский голос. Он таким и остался. Я слушал тебя с упоением и в тот вечер. Но ты резко оборвалась, спросила:

– Когда же приедут дети?

Я покачал головой.

– Они не смогут приехать. В другой раз.

– В другой раз, – эхом повторила ты и сникла.

Мы молча посидели ещё минут пятнадцать. Потом я проводил тебя в спальню. Ты уснула быстро, а я призраком бродил по пустому дому. Я не виню тебя в том, что он пуст.

Далеко за полночь я заперся в комнате на втором этаже и несколько часов рисовал акварелью один и тот же пейзаж: неровный зимний горизонт, подернутый серой дымкой, одинокое деревце вдали и небо, мутно-белое, какое бывает, когда выпадает первый снег. Затем я достал из дальнего угла ящика стола бутылку рома, – в ней оставалось меньше половины, – выпил, захмелел довольно быстро. Долго не решался открыть второй ящик. Открыл. Достал потёртый фотоальбом.

Я листал его до утра, глядел сквозь пелену слёз на тех людей. Да, на тех. Это уже – не мы. Вот они на берегу океана. Он, она, двое малышей на желтом песке. А за ними – белый парусник скользит вдаль. Вот они – в парке, возле пони. Тогда дети впервые прокатились на ней. Или в доме, за рождественским столом. Она мне нравится больше всего. Эта фотография – последняя в альбоме.

В то утро тоже был снег, помнишь? Ты собиралась свозить детей в магазин. Я ещё тогда подумал, что лучше подождать, пока расчистят дорогу, но ты так хотела купить им подарки. Я уступил. Мне позвонили часа через четыре. Я не виню тебя. Это дорога была слишком скользкой, шины старыми. Пикап занесло на повороте и выбросило за обочину в овраг. Ты ничего не смогла сделать. Я должен был настоять, не отпускать тебя. Это я виноват – не ты. Признаюсь, когда смотрел на тебя в больнице, я желал, чтобы ты умерла. Тогда я ненавидел тебя. Но у бога были другие планы. И ты открыла глаза. Через три месяца после аварии. Врачи сказали, ты ничего не вспомнишь и не запомнишь. Только обрывки прошлого будут всплывать в твоей памяти, но ты никогда не сможешь сложить из них полную мозаику.

Первое, что ты спросила, когда пришла в себя: «Где дети?». Я подошёл к твоей кровати, – ты была вся оплетена проводками и трубками, – зажал рукой твой нос и рот и держал. Твой взгляд я запомнил навсегда. Ты словно бы прощала меня. Но я не смог. Сбежал. Неделю не появлялся в больнице. А когда, наконец, пришёл, ты и правда ничего не помнила. И тогда я соврал. «Они выросли. Учатся. Далеко от нас», – сказал я. С тех пор я всегда так говорю, когда ты спрашиваешь, где они.

И вот вновь рождество. И первый снег. И небо в молочной дымке. Я спустился вниз, надел тебе на плечи пальто, чтобы ты не замёрзла. Ты бросила в меня снежок, звонко засмеялась. Все двенадцать лет я старался, чтобы ты была счастлива. Я завёл тебя в дом, заварил чай с имбирём. Ты обхватила кружку покрасневшими от холода руками, сделала пару глотков, и вдруг сказала:

– Спасибо за то, что ты делаешь.

Мне показалось, что взгляд твой на мгновение стал осмысленным. Будто в глубине души ты понимала, что происходит на самом деле. Я ни в чём не виню тебя.

– С рождеством, – ответил я.

Однажды в саванне

Когда ТотКтоБылРядом упал, ТотКтоУбилТигра присел рядом, опёршись спиной об одинокое дерево, и стал ждать, когда он проснётся. Высокое солнце раскалило растрескавшуюся землю. Год выдался засушливым. Саванна, ставшая без дождя серо-жёлтой, погрузилась в унылую тишину: стада ушли на юг, где ещё можно было встретить полноводные реки. За ними потянулись и хищные звери, и мелкие грызуны. Только гиены стонали здесь по ночам, будто понимали, что прокляты богами.

ТотКтоУбилТигра сидел в жидкой тени раскидистой акации. Издали могло показаться, что он и сам уснул. Однако, опытный охотник приоткрывал глаза, едва шелохнётся рядом от резкого порыва ветра травинка. Он знал, какого самому быть добычей. Не обернись он тогда, во время прошлого сезона дождей, на шорох, не брось копьё туда, где зашевелилась трава, белели бы под небом его обглоданные кости. Поэтому с тех пор как он получил своё имя, он даже во сне оставался таким же чутким, как звери.

Солнце клонилось к краю земли. А ТотКтоБылРядом всё не просыпался. ТомуКтоУбилТигра показалось это странным. Тот никогда не позволял задремать среди дня, да ещё когда нужно было выслеживать добычу. ТотКтоУбилТигра поднялся, подошёл к лежащему в траве ТомуКтоБылРядом, и потряс его за плечо. Он не издал ни звука, не открыла глаза. ТотКтоУбилТигра потряс сильнее и почувствовал, как тело ТогоКтоБылРядом стало твёрдым, словно бы вытесано из дерева искусным мастером. Да, колдун племени говорил о предзнаменовании: три буйвола пали в его сне и туши их были растерзаны хищниками, не похожими ни на одного зверя на свете. «Остерегайтесь уходить дальше трёх вершин», – наставлял он охотников.

ТотКтоУбилТигра обернулся. Гора с тремя пиками, о которой говорил колдун, был далеко позади них. «Боги, за что вы так разгневаны?» – ТотКтоУбилТигра вознёс руки к небесам. Боги не ответили ему. «Верните ТогоКтоБылРядом, иначе не случиться удачной охоты и племя будет голодать!» – говорил он духам земли. Но и духи хранили молчание.

Стало темнеть. ТотКтоБылРядом так и лежал. ТотКтоУбилТигра знал, что такое случается с теми, кто прожил много сезонов дождей и засухи или с теми, на кого нападали дикие звери и вырывали кусок плоти. Но ТотКтоБылРядом был одного возраста с ТемКтоУбилТигра, а незаживших ран на его теле не было. «Значит, Боги или духи усыпили его, чтобы мы не могли продолжить путь», – заключил ТотКтоУбилТигра.

Он развёл огонь и принялся неистово молиться небу, земле, племенам подземного мира. И только завывания гиен были ему ответом. «Они жаждут крови», – сказал он и разрезал ладонь острием копья и окропил костёр кровью. Но ТотКтоБылРядом оставался бездвижным в черноте ночи. Тогда ТотКтоУбилТигра стал танцевать вокруг костра, думая, что таким образом задобрит богов. В конце концов, обессиленный упал в пряные травы и забылся сном под завывания гиен.

Первые лучи солнца разбудили его. ТогоКтоБылРядом не оказалось поблизости. ТотКтоУбилТигра издал клич радости и благодарности богам, подхватил копьё. Он решил, что ТотКтоБылРядом не стал его дожидаться и отправился в путь, и бросился было вдогонку. Но тут он заприметил, что трава в том месте, где вчера лежал ТотКтоБылРядом, вытоптана, а к кустарнику тянутся следы. Он поднял копьё наизготовку. Через несколько шагов он увидел ТогоКтоБылРядом. Тело его покрыли синеватые пятна, и оно издавало ужасный запах падали. Ноги оказались обглоданы почти до колен. Ему стало ясно: ночью подкрались гиены, утащили тело, начали свою мерзкую трапезу, но что-то вспугнуло их.

ТотКтоБылРядом никогда больше не проснётся. Он мёртв. Эта мысль поразила ТогоКтоУбилТигра. Они вместе ходили на охоту бесчисленное количество лун. С ними произошло всё, что только могло произойти во время преследования добычи, и будь они порознь, каждый из них давно бы превратился в прах и был развеян по свету. ТотКтоУбилТигра упал на колени. Впервые слёзы потекли по его щекам.

То, что он почувствовал дальше, было ему не понятно. Ему захотелось обнять ТогоКтоБылРядом, как вождь обнимал их, вернувшихся с первой удачной охоты. Ему казалось, что он жив и всё ещё поблизости, а тело, как старая кожа змеи, сброшено. Он издал их клич. Но только звенела вокруг жаркая саванна. Тогда, не понимая, что он делает, ТотКтоУбилТигра стал копать руками затвердевшую от зноя землю. Душа в его груди заныла от мысли, что тело ТогоКтоБылРядом разорвут дикие звери и птицы, что питаются мертвой плотью. «Нет, его нужно спрятать так глубоко, чтобы ни один хищник никогда не нашёл его», – подумал ТотКтоУбилТигра.

Когда ТотКтоБылРядом был засыпан землёй, ТотКтоУбилТигра поставил на том месте камень, чтобы каждый проходящий мимо знал, что здесь нашёл последнее пристанище величайший охотник племени. До этого никто не делал ничего подобного. Давно забытые легенды говорят, что так прошли первые похороны. Так началась история Человека.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.