Мёртвые не кусают?! Долг платежом кровью красен

…«Утро вечера мудренее» – великая народная мудрость. Иванов не успел открыть дверь в холл прокуратуры, как навстречу ему со скамьи поднялись две знакомые фигуры: мама и дочка Селезнёвы. Те самые, которым он грозил накануне «депортацией в СИЗО». Александр Сергеевич уже не помнил их по именам, но это уже было неважно: главное, что пришли.

– Здравствуйте, Александр Сергеевич, – первой согнулась в раболепном поклоне щербатая ртом мамаша. Робко улыбнувшись, дочка тоже «сделала книксен».

В ответ Иванов молча кивнул головой и начальственно поморщился: noblesse oblige. Нечего «баловать мальчонку». Да и не мешало сразу же подготовить свидетельниц к даче «чистосердечных» показаний. Поэтому, открыв дверь, Иванов даже не озвучил команды на вход, а, по-прежнему молча, спиной к «подзащитным», сделал повелительный жест одним пальцем. Разумеется, «повторять приглашение» не потребовалось.

Блюдя себя, Иванов не упал с размаху в кресло, а «великородно» опустился в него. Звучно щёлкнули замки «дипломата»: «убивать» клиентуру надлежало квалифицированно, наповал и без «контрольного выстрела». Александр Сергеевич разложил на столе весь наличный запас материалов по делу, вооружился ручкой, и лишь после этого… не поднял глаз на Селезнёвых, робко мнущихся у порога.

– Проходите и садитесь.

Продолжая непритворно робеть, парочка расположилась на самом краешке скамьи для посетителей, словно куры на насесте. Оторвавшись от бумаг, Иванов, наконец, снизошёл до взгляда на «объект работ». Первой глаз зацепил старшую Селезнёву.

– Девиц привезли при Вас?

Даже сидячее положение не помешало свидетельнице основательно «прогнуться».

– Да, Александр Сергеевич, при нас.

– И где Вы были в этот момент?

Селезнёва попыталась улыбнуться щербатым ртом.

– Где же, как не на кухне, Александр Сергеевич?!

– Отвечать на вопросы! – начальственно окаменел лицом Иванов:

«каждый сверчок знай свой шесток!». Селезнёва не побледнела (не умела этого делать) и не смутилась (по чину не полагалось), но струхнула изрядно.

– Извините, Александр Сергеевич… Да, мы с дочкой были на кухне.

– С вами был ещё кто-нибудь?

Забывшись на мгновение, Селезнёва в недоумении, а вернее, от недомыслия, приподняла плечо.

– Мать… и этот… Ибрагим.

– Кто такой? – строго приосанился Иванов: так надо было.

Селезнёва в очередной раз «потерялась» и не сразу «нашлась». Вместе с ответом.

– Ну, он… это… Ну, мы живём у него…

– То есть, теперь он – хозяин дома?

– Ну, да, – шмыгнула носом Селезнёва. – А мы живём у него.

– И с ним, – без отрыва от протокола «невинно уточнил» Иванов.

Селезнёвы хихикнули «в унисон»: эта тема было много ближе и понятнее обеим. Классика: «это дело мне по силам, откажусь теперь едва ли!», как пел товарищ Антошка.

– Дальше!

Селёзнёва почти задумалась, и, не торопясь, скорчила физиономию. С претензией на ироничность.

– А дальше привезли этих девчонок…

– На чём привезли?

– На автобусе.

– И кто «привезли»?

Тётка попыталась наморщить далёкий от сократовского лоб.

– Ну… этот… Руслан… Потом… этот… Магомед… Кажется – всё…

– «Красавчика» забыла, – оскалилась желтозубым ртом Селезнёва-младшая. Мать тоже не задержалась с оскалом.

– Точно! «Красавчик» тоже был с ними!

Иванов слегка покривил щекой.

– Насколько я понимаю в биологии, «Красавчик» – это урод по фамилии Бичоев?

– Он! – в унисон расцвели физиономиями Селезнёвы: мама – давно увядшей, дочка – так и не расцветшей.

– Так-с…

Иванов отложил ручку, чтобы освободить пальцы… для умственного труда: несколько секунд они вместе занимались со столешницей. Наконец, мысль «настучалась».

– А кого-нибудь из девиц вы раньше видели?

Старшая Селезнёва немедленно осклабилась.

– Лену!.. Ну, такая… с длинными ногами, красивая… с распущенными волосами… Руслан её уже привозил сюда.

– Сюда – это куда? На Садовую, двадцать четыре?

– Ну, да.

Иванов на минуту отвлёкся на протокол и вновь поднял глаза.

– Всё?

Старшая честно пожала плечами, но «у микрофона» её уже замещала дочка.

– Лена была у нас… ну, до этого… два раза. А ещё была эта… как её?.. Аня.

– Аня?!

– Вот, падло буду! – перекрестилась четырнадцатилетняя девчонка, и тут же помертвела лицом. – Ой, простите, Александр Сергеевич!

– Ничего, – легко отпустил Иванов. Легко – оттого, что на душе стало ещё тяжелее от груза очередной новости: и Аня, оказывается – «та ещё»… Джульетта! – И с кем она была?

– Как с кем?! – явно неумышленно, в горячке разоблачения, «забыла устав» дочка. – С Русланом, конечно!

– И сколько раз?

– Один!.. Ну, у нас – один…

Иванов отложил ручку, и покачал головой: «чего не бывает в биологии! Даже «самые отсталые слои населения», оказывается, способны на проблески абстрактного мышления! Четырнадцатилетняя девчонка, ничего в своей жизни не видевшая, кроме нужды и членов многочисленных сожителей матери, не окончившая даже шести классов, моментально «сориентировалась в обстановке»!

– И когда это было? – частично подобрел Иванов.

Девчонка задумалась – и обменялась вопросительными взглядами с матерью. Та некоторое время изводила морщинами лоб, пока, наконец, не отметилась в себя классически прозвеневшей ладонью.

– Да этой же зимой и было! В самом начале: в конце ноября!

– И? – вопросительно приподнял бровь Иванов.

Первой хихикнула Селезнёва-младшая.

– Она так стонала… в спальне, что нам пришлось уйти в «предбанник»… ну, в сени.

– Она – это Аня?

– Да.

– А Лена?

Лицо старшей Селезнёвой, и без того деформированное бесчисленными пороками, дополнительно покорёжило гримасой презрения.

– Вы не поверите, Александр Семёнович, но она ничем не лучше нас. Ну, разве что – помоложе и посвежее. Да и папа у неё – какой-то начальник… А так…

Презрительный взмах руки «художественно иллюстрировал» характеристику. Иванов вздохнул: оснований для оптимизма с каждым словом информаторов становилось всё меньше.

– Ну, с теми разами – ладно: разобрались… в общем… … А – в этот раз? Что было на этот раз?

Селезнёва-мать, на этот раз без консультаций с дочкой, невозмутимо, что само по себе уже было возмутительно для таких «личностей», пожала плечами.

– Да всё то же и было. Только девиц было уже трое. Ну, две первые – Лена и Аня – вели себя понаглее: они же уже были здесь… А третья…

Старшая наморщила лоб, и теперь уже не смогла обойтись без помощи извне. «По техническим причинам»: амнезия сифилитического происхождения.

– Люда, – «оказалась на месте» дочка, как обладательница «всего лишь» триппера и гонореи – более памятливая.

– Да-да: Люда!.. Вот эта Люда… она… ну… держалась от них… в стороне, что ли…

Тут Иванов счёл нужным вопросительно приподнять бровь.

– В стороне? И в чём это выразилось?

Побитое жизнью лицо мамаши изрезалось морщинами во всех направлениях сразу.

– Ну… она… ну, она была как бы сама по себе… Эти двое… две… обе… хихикали, подначивали друг друга…

– Подключали Руслана?

– Ну, а то!.. А эта… Люда… была… ну, как сбоку – бантик.

– Словно и не подружки вовсе?

– Ну, да!

– Но ебали-то всех?.. Хм… хм…

Иванов закашлялся: чуть-чуть забылся в горячке допроса.

Но «клиенты» были людьми «с пониманием», и подобные мелочи тактично игнорировали.

– Всех, но по очереди! – доверительно подалась вперёд мамаша.

– То есть, никаких групповух?

– Никаких: вот-те крест!

Безбожная шлюха, Селезнёва-старшая и в самом деле перекрестилась.

– Всех заводили в спальню по очереди!

– И как они вели себя? – напрягся Иванов.

Лицо… или, что, там, было у Селезнёвой вместо него, расплылось от удовольствия с примесью злорадства.

– Уж, во всяком случае, не страдали.

– До или после? – продолжил въедаться Иванов.

– И до, и после! – так и не отказалась от ухмылки Селезнёва. – Мне кажется, только «красавчик» им не понравился. Но и ему они не отказали. Никто из них.

– Но хотя бы пытались?

– Что? – слегка отвесила челюсть Селезнёва.

– Отказать «красавчику»?

Ухмылка немедленно вернулась на лицо… или что там было у Селезнёвой.

– Даже не пытались! Только покривили рожами, но пошли, как миленькие!

– Может, их застращали? – «рискнул заступиться за жертв» Иванов.

– Нас бы так «застращали»! – неожиданно вклинилась дочка. – Я бы точно не отказалась! Шампанское, сыр, колбаса, шоколад, Ленке и Аньке – по колечку с фианитами…

– Колечки-то – золотые?

– А то! – недобро ухмыльнулась дочка: вот тебе – и четырнадцать лет! – Нам с матерью, в лучшем случае – «Пошли на хуй!» – а этим… «Застращали»!

– И то! – развернула плоскую грудь маманя. – Как можно говорить «застращали», если две девицы из трёх уже прежде «ебались»… ой, извините, товарищ следователь… ну…

– Сношались, – пришёл на помощь Иванов.

– Во, точно: сношались с этими чеченцами у нас дома!

Образовавшаяся пауза дала Иванову возможность немедленно приподнять бровь. Хотя, с учётом характера заявления, он сделал бы это и без паузы.

– «С этими чеченцами»?!

По счастью, ни вопрос, ни ударение расшифровывать не пришлось.

– Именно «с этими»! – сходу «въехала» Селезнёва-старшая. А тут и дочка ухмыльнулась.

– Только без «красавчика». В прошлые разы были Руслан и Магомед. Руслан… ну, как это… «был» с Ленкой и Анькой. А Магомед – только с Ленкой.

Иванов отложил ручку.

– Почему «только»?

Теперь мать с дочкой осклабились «в унисон»: почувствовали, что немножко можно.

– А потому, Александр Сергеевич, – первой «вышла в эфир» «старш`ая», – что Ленка – попроще. Она даст любому…

– … кто её «хорошо попросит».

Это уже дочка выразительно подчеркнула голосом «хорошо».

– Без обид, Александр Сергеевич, но у Вас она отсосёт прямо в кабинете, и совершенно бесплатно. И не потому, что Вы её «попросите», а потому, что девочка «знает порядки».

«Мажорная весть» почему-то не обрадовала Иванова. Он уже знал, почему: потому, что она совсем не обрадовала бы «наш самый гуманный в мире суд». Не подозревая о том, девчонки изо всех сил работали на этот будущий «гуманизм» по адресу своих дружков-«насильников».

Поэтому, казалось бы, обязательная ироническая ухмылка так и не появилась на лице Иванова. К сожалению, Александру Сергеевичу, как и всякому мыслящему «следаку», приходилось «учитывать ситуацию», минимум, на два хода вперёд. И всё потому, что следующим (после девчонок) в очереди на совершение полового акта стоял… он сам! И «актировали» бы его ответственные товарищи из областной прокуратуры, которых и не требовалось выстраивать в очередь: многие и так уже заждались!

– Мда-а…

Иванов в очередной раз отложил ручку и предался тризне по самому себе. Ситуация вырисовывалась всё отчётливой, но лучше бы ей было «задержаться в тумане».

– Значит, если я вас правильно понял, девиц не привезли «трахаться»: они сами приехали – и именно «трахаться»?

– Так и было, Александр Сергеевич! – решительно подалась вперёд Селезнёва-старшая. – Вот-те крест!

– Хорошо… то есть, плохо, конечно, – «поправился» Иванов. —

И никакого сопротивления они не оказывали?

– Какое, там, «сопротивление»?! – в очередной раз «забыла устав» Селезнёва. – Эти шлюхи были рады-радёшеньки!.. Ну, только Люда…

– «Только Люда»? – немедленно ухватился Иванов.

Селезнёва примяла и без того мятое лицо.

– Ну, она… ну, как это говорится…

– Выпадала из дружных рядов?

– Точно!

– И в чём это выразилось?

Мамаша с дочкой переглянулись: похоже было, что секретов друг от друга у них не водилось, как у самых близких подруг.

– Она не хотела… ну, чтобы «так», – озвучила явно общую точку зрения дочь – и мать тут же утвердительно закивала головой.

– «По любви», что ли? – «догадался» Иванов.

– Ну, да, – осклабилась дочка. – По отдельности с Русланом или, там, с Магомедом, она бы не возражала… и даже… как это?..

– Приветствовала бы.

– Вот именно.

В этот момент «неаристократические» лицо мамаши неожиданно прояснилось.

– Что? – немедленно «оказался на месте» Иванов.

– Мне показалось, что Людка ревнует чеченцев к подружкам!

– Или – подружек к чеченцам?

– Или так! – «благосклонно» махнула рукой мамаша. – Людку водили все по разу – и все, до единого, возвращались с постными рожами. Да и, пока они там были, мы с дочерью не слышали ни звука! Зато, когда там были Анька и особенно Ленка, нам приходилось уходить в сени: так они орали!

– Ясно, – решительно упал духом Иванов: картина вырисовывалась всё отчетливее – и от этого становилась только запутаннее. Около минуты ему потребовалось на того, чтобы вернуть себе, и то лишь частично – «политическое мужество». – Ну, а когда они возвращались… ну, девчонки… после… этого… ну, из спальни…

– Сияли, как медный самовар!

Селезнёва-старшая даже не стала дожидаться завершения вопроса. Сверх того, лицо её, и так не лицо Елены Прекрасной, исказилось очередной гримасой зависти и злости. С вероятностью до одной тысячной процента можно было предположить, что баба отчаянно завидовала «потерпевшим»: ну, вот, не повезло оказаться на их месте. И, что самое интересное, Иванов не смог обнаружить на её лице ни тени притворства. Это обстоятельство – в свете дальнейшей судьбы дела – «бодрило» ещё больше.

– Итак, подведём неутешительные итоги, – честно вздохнул Иванов. Селезнёвы дружно «не въехали» в содержимое – и простодушно опреснили лица. – Две из трех девчонок, а именно Келлер и Прохорова, «бывали»… я понятен?

– Понятен, понятен! – дружно закивали головами Селезнёвы.

– … с указанными лицами на Садовой, двадцать четыре неоднократно. И отнюдь не по причине насилия или гипноза. Третья, а именно, Михалёва, тоже не возражала против «любви и дружбы» с членами коллектива… и их членами. Исключение – «красавчик» по фамилии Бичоев. Пока всё правильно?

– Да, да, всё правильно!

– Идём дальше, – под очередной вздох «первым двинулся» Иванов. – Никаких признаков физического или психического насилия со стороны чеченцев в адрес девиц вы не заметили. Не заметили ведь?

– Да, что Вы, Александр Сергеевич! – опять «забыла устав» Селезнёва-старшая. – Какое, там, насилие?!

– А девицы не пытались «вырваться из заточения»?

Селезнёва честно призадумалась – и немедленно подключила дочь. Та «вышла из строя».

– Только после обеда, ближе к вечеру. Да и не вырывались они, а просто ушли… «Натрахались» вволю – и ушли. Привезли же их ночью, часов… наверно, в час ночи. После выпивки сразу же «пропустилипо кругу». Потом была опять выпивка…

– Опять сидели за столом?

– Да.

– Что, как ни в чём не бывало?!

На всякий случай, Иванов счёл возможным удивиться. Исключительно в интересах дела: чтобы Селезнёва-младшая прониклась осознанием. Но та удивилась не менее качественно, и явно без задней мысли.

– А как ещё, Александр Сергеевич?! Конечно, как ни в чём не бывало. Только Людка дулась, а Анька с Ленкой хихикали, хохотали, пили водку, заигрывали с чеченцами, позволяли им щупать себя прямо за столом.

– Точно! – решительно подключилась мать. – Мне даже показалось, что Ленка кончила прямо за столом, когда Магомед залез ей рукой

в трусики…. А, может, их там и не было…

«Гастрономические подробности» не могли не пролиться «серным дождём» на израненную душу Иванова, а потому и пролились. Последний, впрок заготовленный вопрос, носил уже сугубо формальный характер.

– А как ушли девицы, вы видели?

Селезнёва-мать равнодушно пожала плечами.

– Да при нас они и ушли. Чеченцы разошлись, остались только мы с дочкой…

– Ибрагим пьяным спал на печке, – уточнила дочь.

– Да, но больше никого не было. Девицы и ушли: мы им не мешали.

– Третий раз слышу, что «ушли», – поморщился Иванов. – Как именно ушли?

Мамаша опять пожала плечами.

– Собрались и ушли! Никто ведь их не привязывал. Да и дверь не была заперта, и никто им не мешал.

Иванов приподнял бровь.

– А когда вернулись чеченцы, что было?

– Ничего, – скорчила из рожи рожу маманя. – Руслан спросил: «Где девчонки?». Я ответила: «Ушли».

– А он?

– «Ну, и чёрт с ними: сами прибегут!».

– Так и ответил?! – приподнял и вторую бровь Иванов.

– Чтоб мне сдохнуть! – «поклялась» Селезнёва.

Иванов записал очередную порцию «утешительных» сведений, и принялся массировать уставшие глаза пальцами. Глаза он массировал исключительно по одной причине: не имел возможности помассировать мозг, который нуждался в разрядке куда больше, чем глаза.

– Мда… – наконец, вернулся он «в протокол». – А, вот, ответьте мне на такой вопрос: не показалось ли вам… ну, что это… ну, то, что чеченцы делают с девчонками… ну, в общем, что это – изнасилование?

Честно отвешенные челюсти и округлившиеся глаза не требовали озвучивания, но звук, всё же, пошёл.

– «Изнасилования»?! Да, что Вы, Александр Сергеевич?! Да, чтобы меня так «изнасиловали»!

– Ну, прямо – Одесса! – хмыкнул Иванов.

Селезнёва «не въехала».

– Чего?

– Да, это я – так, – махнул рукой Александр Сергеевич, благодарный свидетельнице за то, что та не стала «уточнять» места своего рождения. Ну, вот не было у него ни желания, ни настроения давать очередной «ликбез».

– Ладно, распишитесь: здесь, здесь и здесь.

Когда Селезнёва неуверенно повозила шариковой ручкой в отмеченных местах, Иванов пододвинул второй протокол.

– И за дочку – тоже… Всё: свободны. Только учтите: если хоть слово из того, что вы мне наплели, окажется брехнёй, пеняйте на себя!

– Александр Сергеевич!

Селезнёва-старшая немедленно обложилась руками.

– Да, что Вы! Господь с Вами! «Брехня»! Да всё – как на духу! Вот честное…

– … пионерское, – вместе с кривой щекой «поучаствовал в клятве» Иванов. – Я вас предупредил. А теперь валите отсюда – не до вас.

– Александр Сергеевич…

Уже стоя на ногах, Селезнёва-мать неожиданно замялась.

– Ну, чего тебе? – не выдержал Иванов.

– Нам бы этих… как их… повестки?

– В бухгалтерию, что ли? – хмыкнул Иванов. – Того завода, куда ты и дороги не знаешь, «героиня труда» с одним днём трудового стажа, да и тем неполным? А дочке – в «энский» класс» «энской» школы?

Селезнёва решительно прибавила в смущении.

– Нет… ну… вообще…

– Перед соседями хочешь, что ли похвастаться?

Селезнёва «окончательно» зарделась от смущения.

– И что тебе написать? – ухмыляясь, взялся за бланк Иванов. – «С девяти до двенадцати была у старшего следователя прокуратуры Иванова»? Или «С девяти до двенадцати брала у старшего следователя прокуратуры Иванова»?

– Второе – лучше! – хихикнула Селезнёва. – От второго я бы не отказалась…

– Больше уважать будут? – не остался в долгу Иванов. – А обо мне ты подумала? Я ведь разорюсь на кожвендиспансер!.. Ладно, бери, что дают, а дают всего лишь повестку!

Дабы не травмировать дополнительно психику свидетеля, который наверняка ещё пригодится, Иванов не стал развивать тему до утверждения о том, что «свой член не на помойке нашёл».

– Всё: чешите отсюда!

Дождавшись, когда радостно дрожащая от оказанной чести Селезнёва-мамаша закрыла дверь с той стороны, Иванов безрадостно откинулся на спинку кресла…

Глава одиннадцатая

– Сань, извини!

Обложив грудь руками, Сидоров почти встал на колени, пусть лишь одними глазами.

– Ну, так получилось! Был в СИЗО, а этот «козёл» как начал мне дурить мозги!

– Ладно.

Иванов великодушно махнул рукой, только что отнятой им ото лба.

– Долг платежом красен, Геночка: се ля ви. Так, что, свои люди – сочтёмся… Может, даже завтра… А, может, и сегодня…

– Что, совсем «гнилуха»?

Сидоров посочувствовал, как просыпался солью на раны.

– Прорвёмся, – не слишком уверенно махнул рукой Иванов. – «Нет таких крепостей, которые не взяли бы большевики»…

В этот момент дверь в кабинет распахнулась и на пороге «нарисовался» Петров. Петров был самым молодым из всей троицы следователей райпрокуратуры, и самым амбициозным. Его совсем недавно аттестовали на следователя: почти год, подобно всем остальным, он проходил с приставкой «и.о.», и теперь он упивался моментом личного торжества. Парень он был, в целом, неплохой, но лишь до той черты, которая отделяла личные дела от служебных. И речь шла не о «большевистской принципиальности»: за этой чертой неплохой в быту Сашка Петров превращался в карьериста Александра Васильевича.

Иванов уже неоднократно замечал, как, входя в его кабинет, Петров неодобрительно посматривал на табличку с реквизитами старшего следователя: наверняка полагал сменные реквизиты задержавшимися за стеклянной пластинкой. Зато, с каким с восторгом обозревал он интерьер кабинета! Восторг был неподдельным, а сравнение, как всегда, относительным: что с чем сравнивать. В сравнении с кабинетами остальных следователей, кабинет «старшого», конечно, выглядел дворцом: новый пол «с цоколем», два старинных книжных шкафа, «двухэтажный» сейф, шикарный двухтумбовый стол с кожаной серединой под стеклом, мягкие стулья и целая скамья для посетителей.

Не было никаких сомнений в том, что Петрову глянулся кабинет целиком… за минусом человека по фамилии Иванов. Парадокс усиливался тем обстоятельством, что Петров активно набивался в приятели.

Этому способствовала и некоторая общность взглядов: на коньяк, на «тяжелый» рок, на бардов, на литературу. Карьерист Петров был ещё и интересным собеседником. Но даже в моменты «духовной близости» Иванов никогда не забывал слова литературного Груздева: «Доведётся, он и через тебя переступит». А тут ещё и «лично-служебный» момент накладывался: Иванов тяготился нелюбимой работой, и время от времени подумывал о «гражданке», а Петров откровенно делал карьеру, нисколько не смущаясь «косоглазием» собратьев по ремеслу…

– Тебя можно поздравить? – уже с порога иронически осклабился Петров. – И не единожды, но дважды: и с делом о «теракте на железной дороге», и с «групповым изнасилованием»?

– «Нет ничего тайного, что не стало бы явным», – вздохнул Иванов. – Машку, что ли, обаял?

Петров рассмеялся.

– Скажешь тоже: «обаял»! Не забывай, я – человек женатый. Да и была бы нужда: сама рассказала! Помнишь ведь, как Ручечник отзывался о бабах: «Языком метут – как метлой машут, заразы»!

Да, Петров умел «составить компанию», и не остаться в ней незамеченным. Первым лаконично отсмеялся Сидоров.

– Ну, я пойду, Сань: дел – как грязи.

Генка Сидоров был хороший мужик, и, что самое главное, «без второго дна». В небольшом «оперативном составе» райпрокуратуры он был старшим, и не только годами. Так, если Иванов холостяковал, а Петров имел полугодовалого сына, то у Сидорова был двенадцатилетний стаж семейной жизни и двое детей-школьников. И карьеры он не делал: пыхтел «ради хлеба насущного». Он позже всех окончил вуз, да и тот заочно.

К моменту окончания вуза он имел четырнадцать лет совсем не интеллектуального стажа: двенадцать лет – ГРП: «горнорабочий подземный», плюс два года армии. Но карьеры он не делал не только из-за бремени жизненного опыта.

И не потому, что не хотел: не мог. Не имел возможностей. Так случилось, что хорошего парня Генку Сидорова Господь обнёс всеми талантами, кроме одного: быть хорошим парнем. Для «горнорабочего подземного» это, возможно, благо, но только не для следователя. Следователем Геннадий Иванович Сидоров был никаким. То есть, следователем он был лишь потому, что запись об этом имелась в его служебном удостоверении. Иванов не любил свою профессию, но был профессионалом. Петров рвался «наверх», и потому уже был профессионалом (сверх этого шло отменное образование от престижного вуза в Москве). А Сидоров не был профессионалом, как ни старался им быть.

А он старался! Он очень старался! Он не отказывался ни от каких дел, но заканчивал всегда тем, что заваливал их все, до единого. В конце отпущенного ему процессуального срока Пётр Николаевич вынужден был традиционно перераспределять его дела между Ивановым и Петровым, оставляя «герою труда» лишь самые безобидные – те, что на прекращение. Сидоров обижался, но к удивлению всех, только на себя. Ну, вот, такой он был человек: хороший. Но и не больше того.

Как хороший человек, который «без второго дна», Сидоров постоянно советовался с Ивановым по тем или иным вопросам. Советы чаще всего заканчивались тем, что Иванов сам делал то, что Сидоров всего лишь «просил объяснить, как». И, что самое удивительное, Иванов никогда не тяготился этой работой. Иной минутный «профессиональный контакт» с Петровым «грузил» его на целую неделю, а «убитые» полдня на «вечного стажёра» Сидорова, перманентно растерянного и извиняющегося, вызывали только снисходительную улыбку.