Три мышкетёра

– Давай выпьем за знакомство, – сказал я.

Подняв свой стакан, я осушил его залпом. Юноша последовал моему примеру. Видимо, не хотел, чтобы я, как ранее мошенники, принял его за маменькиного сынка.

– Какое крепкое вино, – сказал он через некоторое время. – Я, кажется, захмелел.

– Это сказывается перенесённое нервное напряжение, хотя вино действительно довольно крепкое. Зато будешь хорошо спать.

– Меня уже клонит в сон.

– Вижу. Взгляд у тебя какой-то осоловелый. Может быть, тебе действительно лучше отправиться в свою комнату? Мы можем продолжить нашу беседу за завтраком.

Юноша сделал попытку подняться, но тут же снова упал на стул. Ноги его не держали.

– Э, да ты, брат, я смотрю, и впрямь опьянел от одного стакана. Давай, держись за меня. Помогу тебе подняться по лестнице.

– Показывай, где твоя комната, – сказал я, когда мы поднялись наверх.

Он показал на дверь моего номера.

– Нет, брат, – сказал я, – это мой номер. Твой, должно быть, следующий.

Я толкнул дверь седьмого номера, но она оказалась заперта.

– Заперто! – констатировал я. – Ключ у тебя?

Юноша не ответил: он спал. Порывшись у него в карманах, я нашёл ключ, отпер дверь и уложил бедолагу на кровать. Потом, подумав, стянул с него ботфорты. Остальную одежду я решил без надобности не снимать. И не потому, что я опасался, что он проснётся. После той дозы снотворного, которую он принял вместе с вином, его теперь и пушкой было не разбудить. Я боялся, что утром, увидев себя раздетой, маркиза может что-то заподозрить. Если ей, конечно, есть что скрывать. Именно это я и собирался выяснить.

Но прежде я на всякий случай запер дверь изнутри; потом, подойдя к камину, пошуровал в угольях, и в комнате стало светлее. Испытывая некоторую неловкость (всё-таки не каждый день приходится раздевать спящих дам без их ведома), я вернулся к кровати, расстегнул на маркизе камзол и высвободил рубашку. Грудь маркизы была перетянута неким подобием корсета, не позволявшим разглядеть, что под ним. Я перевернул неподвижное тело на живот, приподнял камзол и рубашку – и чуть не вскрикнул от удивления. Под правой лопаткой, у самого основания корсета, я увидел знакомое клеймо. Нет, слово "знакомое" не совсем правильно отражает суть вещей, потому что наводит на мысль, что мне уже приходилось видеть это клеймо и раньше. Однако это не совсем так. Раньше я только читал о нём в книгах по истории и видел изображение перстня, с помощью которого это клеймо должно было наноситься. Но ни самого клейма, ни его обладателя мне видеть не приходилось. Да иначе и быть не могло, ведь передо мной было клеймо Ратонов!

Я так и замер на месте, словно громом поражённый. Не знаю, что я ожидал увидеть, но только не это. Я всегда считал историю с клеймом Ратонов вымыслом, сказкой, выдуманной историками. Оправившись от потрясения, я заправил рубашку маркизы в панталоны, перевернул её на спину и вышел из комнаты. Я узнал всё, что хотел узнать.

Глава семнадцатая,

в которой я приглашаю читателя совершить небольшой экскурс в историю Мышиного королевства

Вряд ли на свете найдётся хотя бы одна мышь, которая не слышала о славной династии Ратонов, правивших Мышиным королевством на протяжении многих столетий. Тем не менее я возьму на себя смелость воскресить в памяти читателя некоторые факты, без которых моё повествование будет неполным, а мои последующие действия лишены смысла.

Начну с того, что в те далёкие времена мышам приходилось отстаивать каждую пядь земли в кровавой борьбе с другими божьими тварями. Ратонам удалось расширить территорию Мышиного королевства до его нынешних пределов, однако управлять таким огромным государством было нелегко, тем более, что основное внимание мышиного короля было сосредоточено на отражении внешней угрозы; времени на укрепление централизованной власти у него почти не оставалось – обстоятельство, которое в конечном счёте привело к крушению династии. В далёких восточных провинциях власть целиком и полностью находилась в лапах местных князей, обязанности которых по отношению к трону практически сводились к тому, чтобы исправно платить дань королю и поддерживать его в случае войны. Во всём остальном они были полными хозяевами на подвластных им территориях. Казалось, такое положение их вполне устраивало.

Но вот во главе крошечного герцогства Штригисталер встала более амбициозная мышь, которая не пожелала довольствоваться доставшимся ей скромным наследством. Для начала Манфред фон Штригисталер решил жениться. Принцесс на выданье в Мышином королевстве было предостаточно, но таких, за которыми отдавали бы целое герцогство или княжество, не было. Тогда хитрый Манфред поступил иначе. Он пригласил на дружеский ужин своего ближайшего соседа, князя Моосбахера. Ужин оказался изысканным, а главное – обильным. Бедняга Моосбахер так и не сумел его переварить. Промучившись всю ночь, он скончался от несварения желудка, оставив после себя молодую вдову. Как вы догадываетесь, вдовствовать красавице пришлось недолго – ровно столько, сколько длился траур по усопшему. На следующий день по окончании траура она стала герцогиней фон Штригисталер, а герцог смог присоединить к своим землям и земли почившего в бозе князя.

Прошло некоторое время, и герцог фон Штригисталер опять решил устроить дружеский ужин. На этот раз компанию ему составил другой его сосед, герцог Тильсберг. Последовавшую за обильным ужином ночь не пережили двое – гость и гостеприимная хозяйка. Две лишившиеся спутника жизни мыши – безутешная герцогиня Тильсберг и её убитый горем сосед, Манфред фон Штригисталер, – решили соединить свои судьбы. Празднества по случаю их бракосочетания длились несколько дней и ночей. Столы ломились от яств, вино текло рекой. Поздравить молодожёнов приехали правители близлежащих земель, однако далеко не все из приглашённых почтили торжественное мероприятие своим присутствием. К этому времени о замке Штригисталер уже стали ходить странные слухи. В народе его называли не иначе, как "Маузефалле", что на местном мышином наречии означало "мышеловка", а владельца замка – герцогом фон Маузефалле. Видимо, эти слухи дошли и до ушей некоторых князей, и они предпочли отправить свои поздравления и подарки с нарочными, а сами под разными предлогами остались дома. Остальные либо ничего не знали о ходивших слухах, либо не придали им значения, за что и поплатились. Иногда к слухам стоит прислушаться, поскольку они редко возникают на пустом месте. К слову сказать, сам Манфред фон Штригисталер тоже знал о своём новом прозвище, и, что характерно, оно ему очень импонировало. Говорят, когда он впервые услышал его, то не рассердился, а, довольно ухмыльнувшись, сказал: "А что? Очень даже неплохое имя. И чёрт меня побери, если я не докажу острякам, придумавшим его, что они тысячу раз правы!" При этом ошибочно было бы полагать, что герцог обладал свирепым нравом и обликом злодея. Напротив, он был красив и даже обаятелен, обладал прекрасными манерами, тонким чувством юмора, умел красиво ухаживать за дамами. Не удивительно поэтому, что его жертвы сами устремлялись в расставленные для них капканы. В то же время герцог был очень умён, решителен и лишён каких бы то ни было внутренних моральных запретов. Такие вещи, как угрызения совести, были ему неведомы. В своих поступках он всегда руководствовался одним лишь трезвым и холодным расчётом. Даже проявляя благородство и великодушие, он не думал ни о чём, кроме собственной выгоды. Сейчас он хотел неограниченной власти и шёл к ней, сметая все преграды со своего пути.

Однако вернёмся к нашему повествованию. В последний день свадебных торжеств сразу несколько правителей распрощались с жизнью, отведав специально для них приготовленного ликёра, а ещё через день Манфред фон Штригисталер самолично провозгласил себя властителем осиротевших земель. "Если есть несогласные, – сказал он, – то я готов обсудить с ними этот вопрос за дружеским обедом". Несогласных не оказалось. Народу было всё равно, кто его грабит, а несколько оставшихся в живых мелких князьков поспешили заверить владельца страшного замка Маузефалле в своей дружбе, правда, от приглашений на обед старались увернуться.

Вскоре им представилась возможность доказать свою дружбу: Манфред фон Штригисталер готовился к походу на Ратонвиль, столицу мышиного королевства. В этом походе он проявил себя величайшим стратегом, который рассчитывает не только и не столько на численное превосходство своих войск, сколько на свой ум и военную смекалку. Резонно полагая, что продвижение его войска не может остаться незамеченным, он отправил гонца в Ратонвиль с ложным донесением, в котором сообщалось, что, согласно сведениям, полученным герцогом из надёжных источников, целая крысиная флотилия под видом торгового флота направляется к западному берегу Мышиного королевства и собирается высадиться на берег в районе Мон де Ка. Сам герцог, как и подобает преданному вассалу Его Величества, уже вышел в поход с целью присоединиться к основным силам во главе с королём.

Гениальный план герцога состоял в том, чтобы, дождавшись, пока королевское войско выстроится в походную колонну и двинется на запад, атаковать его на марше. Неожиданное нападение должно было внести замешательство в ряды противника, а король со своим войском стать лёгкой добычей.

Так оно и получилось. За исключением одной вещи. Перед самым походом король неожиданно заболел, и во главе войска встал его старший сын. Как только юноша догадался, что его армию заманили в ловушку, он отправил своего адъютанта в столицу. Добравшись до Ратонвиля, гонец поведал королю о предательстве герцога фон Штригисталер и об обманном манёвре. Король немедленно приказал отправить отряд на помощь сыну, но было уже поздно. После недолгой, но кровопролитной битвы войско молодого Ратона было разбито; остатки его поспешили укрыться за толстыми стенами Ратонвиля. Сам молодой Ратон пал от лапы коварного герцога.

Герцог предложил крепости сдаться, но жители столицы только подняли его на смех. Началась долгая осада Ратонвиля. Через месяц город был всё ещё в лапах осаждённых. Тогда герцог решил сделать подкоп. Ему на помощь пришли наёмники из числа местных кротов и землероек, которым было всё равно, на чьей стороне сражаться, лишь бы им за это хорошо платили. Работы не прекращались день и ночь, и через две недели подкоп был готов. Чтобы осаждённые не разгадали его коварный план, герцог всё это время продолжал обстрел крепости из камнемётов. Под мраком ночи солдаты герцога проникли в город, перебили стражу и ворвались во дворец короля. Больной король и вся его семья укрылись в восточной башне.

– Дети мои! – обратился король к членам своей большой семьи. – Враг уже во дворце и живыми он нас отсюда не выпустит.

– Мы готовы сражаться до последней капли крови, отец, – сказал Мануэль, который после гибели брата был за старшего.

– Я знаю, сын мой, – ответил король, – но это не то, чего я от вас хочу. Я хочу, чтобы вы, мои дети, остались живы и вернули себе трон, которого вас пытаются лишить хитростью и коварством. Поэтому вы должны бежать. Бежать ради спасения нашего рода. Бежать, чтобы потом отомстить. Если мы останемся здесь, нас всех ждет неминуемая смерть.

– Но как бежать? Во дворце полно солдат. Они не дадут нам уйти, – сказала Марибель, старшая из дочерей короля.

– Я не случайно привёл вас сюда, дети мои, – ответил король. – Из этой башни есть потайной ход, который идёт под всем городом и заканчивается в чаще леса. Там вас сейчас никто не станет искать. И всё же ради осторожности я бы посоветовал вам не держаться всем вместе. Так будет больше шансов, что хотя бы кто-то из вас останется в живых. Но прежде чем мы расстанемся, каждый из вас должен поклясться, что сделает всё, что только в его силах, чтобы свергнуть узурпатора.

– Клянёмся! – сказали дети.

– А теперь я хочу попрощаться с вами, – молвил король печально.

– Попрощаться? Сейчас? – спросила Марибель.

– Да, дети мои. Сейчас, потому что вы пойдёте без меня. Будет лучше, если я останусь. Таково моё решение, и не старайтесь меня переубедить, – сказал король, заметив, что ему хотят возразить. – Если я пойду с вами, нас будут искать и обязательно найдут. А так у вас есть шанс спастись. Герцогу сейчас нужен я, поскольку корона Ратонов украшает мою голову. Вы ему нужны лишь во вторую очередь. И не надо меня жалеть. Я уже достаточно пожил и приму свою смерть со смирением. И с радостью от сознания того, что, пожертвовав собой, смогу спасти вас, моих дорогих детей.

Король прижал к груди каждого из них и каждому вручил по перстню с печаткой.

– На этом перстне изображён фамильный герб Ратонов, – сказал он. – Храните его, как зеницу ока. Если судьба разлучит вас, перстень поможет вашим детям узнать друг друга. Вы все видели у меня на спине клеймо с изображением нашего герба. Такие же особые метки есть у каждого из вас. Обычай клеймить всех представителей рода Ратонов придуман не мной. Он восходит к глубокой древности, когда из-за непрерывных войн жизнь короля была сопряжена с большими опасностями; тогда эта метка помогала отыскать его среди огромного количества погибших и раненых. Вы тоже не должны нарушать этот обычай, тем более, что он вновь обретает смысл. Если у вас родятся дети, они должны носить клеймо Ратонов. Так ваши потомки всегда узнают друг друга, если вам не удастся в скором будущем вернуть трон нашей славной династии.

– Мы сделаем всё, как ты велишь, отец, – сказал Мануэль. – Мы сделаем всё ради того, чтобы твоя смерть не была напрасной. Верь нам, мы вернём престол Ратонам. Если этого не сделаем мы, это сделают наши дети.

– Проводи их, Мария, – сказал больной король, устало откидываясь на спинку стула.

Королева, пожелавшая разделить участь супруга, тоже со слезами на глазах расцеловала детей и, проводив их до входа в тайное подземелье, закрыла за ними скрытый в полу потайной люк.

Через несколько дней король с королевой приняли смерть на главной площади города, и на престол Мышиного королевства взошёл новый король, Маус I, основоположник династии Маусов. Ратонвиль был переименован в Маусвиль, а его гражданам не оставалось ничего, кроме как присягнуть на верность новому правителю. Конечно, были среди них и бунтовщики, не желавшие признать узурпатора, но Маус I с ними не церемонился. В первые месяцы его правления у палачей было много работы, потом волнения постепенно улеглись, и Ратоны стали историей. О судьбе их детей ничего не было известно. С тех пор прошло не одно столетие. Время от времени на Маусов совершались покушения, но потомки герцога фон Маузефалле оказались на удивление везучими. Дважды у незадачливого убийцы на спине обнаруживали клеймо Ратонов, в остальных случаях об их причастности к покушению можно было только догадываться.

И вот я, кажется, случайно напал на их след. Маркиза принадлежала к королевской династии Ратонов! Я своими собственными глазами видел на её спине их метку. Ратоны когда-то поклялись вернуть себе корону и не нарушили клятвы. До сих пор они пытались сделать это посредством убийства короля – занятие не только опасное, но и бессмысленное, потому что на смену одному Маусу пришёл бы другой. Потомки последнего Ратона явно уступали Маусу I в хитрости и смекалке; во всяком случае, дальше покушений их воображение не шло. Я не мог знать этого наверняка, но моя интуиция подсказывала мне, что маркиза пошла другим путем. Иначе к чему такие сложности? Зачем было убирать со своего пути королеву? Если бы маркиза хотела лишить короля жизни, она бы уже давно могла это сделать. Влюблённый король только о том и мечтал, как бы остаться наедине с неприступной мышкой, чтобы растопить лёд в её сердце. Кроме того, у меня был ещё один, гораздо более веский аргумент, который свидетельствовал о том, что маркиза не замышляла убийства: я знал, что Маус XIII дожил до глубокой старости.

Как бы то ни было, если раньше у меня были одни лишь подозрения относительно того, что именно маркиза Монт д’Ор и есть виновница происходящего, то теперь они переросли в уверенность. Однако, чтобы помешать прекрасной мышке осуществить свой план, я должен был сначала узнать, что она замыслила.

Глава восемнадцатая,

в которой маркиза Монт д’Ор оказывает приют раненому рыцарю

Было около десяти часов вечера, когда в дверь особняка маркизы Монт д’Ор настойчиво постучали.

– Прошу вас, откройте, ради всего святого! – послышался тревожный голос.

– Интересно, что там случилось, – сказала маркиза, поднимаясь с кресла у камина и подходя к окну.

– Ничего не видно, – ответила Мелисита, вставая рядом с госпожой и вытягивая шею, словно пытаясь разглядеть что-то в темноте.

– Ну так поди узнай.

Мелисита ушла.

Между тем стук повторился. На этот раз он был еще более настойчивым. Потом дверь распахнулась, и маркиза увидела в освещённом квадрате мышиную фигуру. Мышь попеременно то заламывала лапки, словно молила о чём-то, то показывала куда-то в сторону дороги. Из доносившихся до неё обрывков слов маркиза поняла лишь, что кому-то нужна помощь. Видя, что служанка не торопится возвращаться, маркиза решила сама узнать, в чём дело.

– Что здесь происходит? – спросила она старого дворецкого, напрасно пытающегося что-то объяснить незваному гостю.

– Кажется, кого-то ранили, – ответила Мелисита.

– Кого? И кто эта мышь?

– Слуга. Говорит, что на его господина напали. Он просит разрешения внести его в дом, но Манфредо не разрешает.

– Сударыня! Прошу вас, умоляю вас, выслушайте меня! – запричитал незнакомец, обращаясь к маркизе, в которой распознал хозяйку дома. – Мой господин истекает кровью. Позвольте внести его в дом. Я не могу бросить его на улице, чтобы пойти за врачом. Тот, кто его ранил, может вернуться и завершить начатое.

Видя, что маркиза колеблется, он продолжил:

– Неужели вы дадите умереть одной из самых благородных мышей королевства, последнему из странствующих рыцарей?

В лице маркизы что-то дрогнуло.

– Кто ваш господин? – спросила она с тревогой.

– Мой господин – дон Мануэль Кабралес-и-Манчего Гран Вале де Монтечелло де Ла-Манча де Кастилья, – выпалил слуга на одном дыхании, – представитель одного из почтеннейших семейств Испании. Он только недавно прибыл в Маусвиль, и Ваша Светлость с ним, скорее всего, не знакомы.

– Где он? – спросила Маркиза внезапно севшим голосом.

– Здесь, недалеко. У дороги. Мы как раз проходили мимо вашего дома, когда на моего господина напали и ударили ножом в живот.

– Манфредо, – обратилась маркиза к дворецкому, – помоги занести сеньора Кабралеса в дом.

Четыре лапы осторожно подняли меня и понесли к дому.

– Куда его теперь? – спросил дворецкий.

– В гостиную, – прошептала маркиза, глядя на мои окровавленные лапы, которые я прижимал к животу в тщетной попытке остановить кровотечение.

Меня опустили на низкий мавританский диван.

– Нужно сходить за врачом, – сказала маркиза.

– Я мигом, – ответил мой слуга, роль которого исполнял один из многочисленных друзей Мишеля.

Пока ждали доктора, маркиза не отходила от меня ни на минуту. Я всё это время был в полубессознательном состоянии и лишь время от времени тихо постанывал. Сквозь полуприкрытые веки я видел, как она бледна. Тогда я приписал её бледность страху перед кровью. Теперь-то я знаю, что ошибался. Прекрасная мышка боялась не крови, она боялась за мою жизнь.

Наконец пришёл доктор. Он попросил всех удалиться, чтобы он мог спокойно осмотреть мою рану. Потом попросил принести побольше горячей воды. Все остальные инструменты и перевязочные материалы были у него с собой в саквояже, который очень напоминал тот, что не так давно привлёк внимание хозяина трактира "Лесная мышь". Нет нужды говорить, что и доктор, и рана были ненастоящими. Правда, доктор был ненастоящим лишь отчасти. Мишель заверил меня, что его приятель знает своё дело, поскольку когда-то действительно практиковал в качестве врача, пока не угодил на каторгу за оказание медицинской помощи опасному преступнику. Бежав с каторги, он, как и я, оказался среди воров и бродяг, которые тоже, случалось, нуждались в услугах эскулапа.

Доктор сделал мне перевязку, не обращая внимания на мои душераздирающие стоны. Потом позвал хозяйку дома.

– Я сделал всё, что мог, – сказал он вошедшей маркизе. – Но рана очень опасная. Задеты жизненно важные органы. Главное, раненого сейчас нельзя беспокоить. Может вновь открыться кровотечение, и тогда его уже не спасти. Насколько я понял, этот господин не приходится вам ни другом, ни родственником, и оказался в вашем доме только благодаря вашей доброте. Поэтому я не имею права ни на чём настаивать. И всё же было бы лучше, если бы вы оказали ему приют ещё на некоторое время. Как я уже сказал, рана очень и очень опасна для жизни.

– Да, да, конечно, – заверила его маркиза. – Этот господин может пробыть здесь столько, сколько потребуется.

– Замечательно. Тогда я приду навестить его завтра утром, часов в десять, если позволите. А пока всё, что ему сейчас нужно, – это покой. Поэтому не стоит тревожить его и переносить в другое место. Он может скончаться от болевого шока. Пусть пока остаётся лежать на этом диване.

– Скажите, доктор, он очень страдает? – спросила маркиза с неподдельной тревогой в голосе.

– Только когда приходит в себя. Я дал ему обезболивающего и жаропонижающего, так что ночь, надо полагать, пройдёт спокойно. До свидания. Надеюсь увидеть вас завтра.

– Пить! – простонал я жалобно, когда доктор был уже в дверях.

– Доктор, он просит пить. Что ему дать?

– Ничего. Ему нельзя ни пить, ни есть. Если его будет мучить жажда, можно время от времени смачивать ему губы влажной салфеткой.

Маркиза вышла, чтобы проводить доктора. Когда она вернулась, в лапке у неё был небольшой серебряный поднос. Она поставила его на столик в ногах дивана, и я разглядел мисочку с водой и несколько марлевых тампонов, которыми она по совету врача, видимо, собиралась смачивать мне губы. Маркиза пододвинула кресло, стоявшее у камина, поближе к дивану, и села. Притворившись, что я опять впал в беспамятство, я незаметно наблюдал за ней. Какое-то время маркиза сидела, думая о чём-то своем. Судя по горестно опущенным уголкам её губ, мысли её были печальны. Неожиданно она накрыла мою лапу своей нежной лапкой и несколько раз провела по тыльной стороне моей ладони. Этот ласковый жест тронул и удивил меня. Я понимал, что маркиза не могла не узнать в раненом рыцаре своего избавителя, и всё же её поведение было более, чем странным. В её проникнутых нежностью жестах, в том, как она смотрела на моё измождённое лицо, мне чудилось нечто большее, чем простое сострадание сердобольной мыши. Я был готов поклясться, что она смотрела на меня с любовью!

Мне вдруг захотелось почувствовать прикосновение её лапки на своих губах, и я прошептал:

– Пить!

Маркиза смочила тампон водой из мисочки и осторожно поднесла к моим губам. Её нежные прикосновения повергли меня в состояние, которое мне трудно описать. Я бы назвал его блаженством, если бы к нему не примешивалось чувство стыда за вынужденный обман. Когда моя прекрасная сиделка подняла на меня свои бездонные глаза, и я увидел в них слезы, сердце моё отчего-то тоскливо заныло. Оно словно уже тогда знало, каким будет конец у этой истории.

Через некоторое время я почувствовал, что меня начинает клонить в сон. Однако спать было нельзя. Я боялся, что, повернувшись во сне на бок, могу свернуться уютным клубочком или, того хуже, захрапеть. Но дрова в камине потрескивали так убаюкивающе, что я незаметно для себя несколько раз погружался в сон, правда, тут же снова просыпался. Один раз меня разбудил горестный вздох, вырвавшийся из груди маркизы. В другой раз мне показалось, что она молится: губы её беззвучно шевелились, голова опущена, лапки просительно сцеплены на груди. Я бы дорого дал за то, чтобы узнать, о чём она думает и о чём молит богов, но, увы!, её мысли и чувства были для меня недоступны.

Видимо, маркиза так и просидела у моей постели, не сомкнув глаз. Утром я обратил внимание на то, как осунулось её лицо, а под глазами пролегли тёмные круги, как это часто бывает у мышей после бессонной ночи.

В десять часов пришёл доктор. Осмотрев меня, он сделал обнадёживающее заключение, что, раз я до сих пор не умер, то летального исхода, возможно, удастся избежать.

– Чудеса, да и только! Видимо, у этого сеньора очень сильный организм. Или у него была очень хорошая сиделка, – сказал он, бросив подозрительный взгляд на маркизу. – Ваше присутствие, должно быть, подействовало на раненого благотворно. И всё же я считаю, что ночью лучше спать, иначе вскоре у меня вместо одного пациента будет два.

– Больному по-прежнему нельзя есть? – спросила маркиза.

– По-прежнему, – ответил злой доктор.

Мой желудок ответил ему голодным урчанием. Словно уловив исходящие от меня сердитые флюиды, доктор смягчился.

– Впрочем, вы можете вместо воды смачивать салфетку в мясном бульоне, – сказал он и откланялся, пообещав зайти ещё раз ближе к вечеру.