Полная версия
Укутанное детство. Не прячьте детей от жизни
Елена Попова
Укутанное детство. Не прячьте детей от жизни
© ООО ТД «Никея», 2020
© Попова Е.Е., 2020
* * *Я посвящаю эту книгу моим родителям. Я росла в атмосфере любви. Мои родители любили друг друга и любили нас с братом. Они ушли слишком рано, но благодаря их душевной щедрости мне есть чем делиться, теперь уже со своей семьей и людьми, которые приходят ко мне за помощью. Моя мама немного не дождалась выхода этой книги. Больше, чем я сама, она верила в меня.
Введение. Дети «счастья»
Мой сын разбил коленку. Казалось бы, пустяк, не стоящий внимания. Однако он расстроился не на шутку, плакал и обвинял себя в неуклюжести. Ранка была чепуховая, макнули в перекись, залепили пластырем, да и бегай дальше. Я в детстве была вечно в синяках и царапинах, мы лазали по кустам, через заборы, по оврагам и скалам. Мой брат к шести годам был гордым обладателем двух шрамов, которые зашивали в больнице.
Наконец, самое невероятное: моему сыну восемь лет – и это его первая разодранная коленка! В этом возрасте я уже знала, какие бывают болячки, как долго сходят синяки и что если коросту ковырять, то заживать будет дольше. Примерно так, с умным видом, рассуждали те, у кого в данный момент ковырять было нечего, а те, у кого ранки имелись, проявляли солидарность в этом вопросе, но продолжали, молча и почти незаметно, отколупывать корочку ногтем. Конечно, я росла не в мегаполисе, это был маленький уральский городок, в котором все знали друг друга, и поэтому детям можно было гулять везде (или почти везде), но все же!
И вот теперь – современное присмотренное детство, когда дети либо не гуляют, либо гуляют в торговых центрах, парках, дворах, но везде обязательно с родителями. Говорят, что современные дети не хотят гулять. Их можно понять: никто не любит заниматься незнакомым делом, да еще и под присмотром вечно одергивающих и поучающих взрослых. К тому же мы, взрослые, так тревожимся за безопасность, что дети понимают: улица – это страшно. Поэтому они не играют в казаки-разбойники, прятки, догонялки, не спорят до хрипоты, задел в вышибалах Катю мяч или она увернулась… Чистые, выглаженные и причесанные дети ходят по жизни и радуют своей послушностью учителей и родителей.
Таким образом родители стараются сформировать у них высокую самооценку как гарантию стабильности в настоящем и будущем. Но вот беда: ограждая ребенка от рисков, мы отбираем у него возможность оценить опасность, рассчитать свои силы, понять свой потенциал. Если ты не знаешь, на что ты способен, то о какой самооценке может идти речь? Она даже не заниженная – это просто пустота, на которую нельзя опереться. Детям жизненно необходимо пространство, в котором они сами будут устанавливать правила и самостоятельно следить за их выполнением, ошибаться и исправлять свои промахи, ссориться и уступать. Пространство, где ребенок может определить цель, важную для себя, и почувствовать вкус победы, когда он сам смог! Вот как в истории про Тимофея.
Его истерика обрушилась на меня, как тропический ливень. Только что пели птицы и светило солнце, то есть напротив меня сидел улыбчивый второклассник и с жаром показывал, как он научился завязывать шнурки на новых ботинках, а через мгновение это был отчаявшийся младенец с трясущимися губами, и горю его не было предела. Развязать он их смог, но заново соединить уже не получалось! Его состояние – не поза, не манипуляция, он действительно вот так переживает свою неудачу. То есть проявляет абсолютную неспособность в этой неудаче находиться. Кстати, на эту проблему родители жалуются чаще всего, не замечая, что сами в этот момент плохо выдерживают свое собственное неумение находиться в состоянии провала, они срываются, кричат.
Ситуация со шнурками, в общем-то, не удивительная, и случай этот не единичный. То, что современные дети поголовно не умеют завязывать шнурки, это просто факт: ну нет у них того количества шнурков, которое было у нас. А у современных мам больше времени, чтобы оберегать детей от шнурков, чем было когда-то у наших.
Между тем истерика в моем кабинете стихать не собиралась. Напротив, набирая обороты и децибелы, разворачивалась, качественная с подвываниями, причитаниями «Лучше умереть, чем так жить» (да-да, я бы в этом месте тоже вернулась в начало текста и уточнила возраст; нет, вы не ошиблись – это начальная школа) и даже имитацией обморока.
Моим первым порывом было утешить, вытереть слезы, сказать: «Наплюй! Ну и ладно, в другой раз обязательно получится!» – и самой завязать эти злополучные шнурки. Вот только как у него может получиться, если возможности пробовать, преодолевать, переживать неудачу у него нет? Зато есть отработанный годами механизм: неудача – слезы – избавление от проблем с чужой помощью. И судя по интенсивности фазы слезы, родители пытались привить чаду самостоятельность, но, не выдерживая напора, в конце концов сдавались и делали все за него.
На мой взгляд, никто из родителей ничего не имеет против схемы: неудача – упорство – победа. Вот только для того, чтобы она сработала, нужно пройти фазу детского отчаяния, горя и слез. Ту самую фазу, когда чувствуешь себя сволочью, издевающейся над беззащитным младенцем. Но если мы не перешагнем через свои чувства, у наших детей не будет шансов справиться с инфантилизмом и хоть как-то приблизиться к статусу победителя. Потому что стать победителем – значит не только завоевать первое место, но получить его в борьбе, через преодоление, переживание фазы неудачи.
Что же наши шнурки? Я уговаривала, убеждала, показывала на себе, снова уговаривала. Чувствовала себя при этом как рыбак на утлой лодчонке в шторм.
К моменту описываемых событий мама мне доверяла и не стала ломать дверь кабинета, чтобы спасти свое дитя. А ведь сдержаться было совсем не просто! Представьте: вы оставили ребенка заниматься с психологом, а потом слышите, как он бьется в истерике, как что-то точно летает по кабинету и даже падает (а вдруг драгоценное чадо?), а вы можете только сидеть в приемной и слушать!!! В общем – это была сильная мама!
Мы вместе завязывали шнурки (каждый свои) примерно минут двадцать. С криками, слезами, в отчаянии. Но после того как один шнурок был завязан, случилось чудо. Слезы высохли, снова появились ямочки от улыбки на щеках и уверенность, что он все сделал сам! А я? Я выдохнула…
Вошла настороженная мама, и в этот момент ребенок, сияя, со словами «Смотри, как я могу!» легким движением руки развязывает шнурок! Признаюсь честно, мне хотелось отмотать время назад. Но потребность ощутить себя победителем настолько сильна, что не поддается рациональным доводам. Когда же Тимофей снова завязал шнурки, в моей душе зазвучали фанфары!
Современные дети лишены трудностей. На детской площадке мамы пытаются предупредить любые падения и недоразумения. В детском саду воспитатели так запуганы прокуратурой и комитетскими проверками, что не позволяют детям даже ссориться, не говоря уже о драках и дележе игрушек. Педагоги боятся родителей и оберегают детей от всего на свете: от грязи, жуков, ссор, ссадин. Родители боятся, что педагоги недосмотрят, не заметят опасности, недостаточно надежно завяжут шарф на прогулку, не проследят за тем, сколько ребенок ест, не защитят от обидчиков, – поэтому по вечерам устраивают допрос с пристрастием…
Конечно, я не против безопасности детей. Я тоже мама, и понимаю тревогу родителей. Как можно отпускать ребенка гулять, когда вокруг педофилы, похитители детей, собаки, качели, колодцы, плохие беспризорные дети из соседнего дома… Однако в результате всех этих наших сверхзаботливых ограничений дети вырастают безвольными, ведь у них нет опыта успешного преодоления трудностей.
– Чуть что не по нему, он сразу психует, может дверями хлопать, может стул швырнуть, – рассказывает Ольга, мама шестилетнего Гриши. – Если у него компьютер отобрать, он начинает орать, скакать по дивану и драться с младшим. А я не могу выносить, что он психует и плачет! – Ольга в отчаянии ломает пальцы.
Родителям, опекающим своих детей, полезно знать, какого результата они добиваются. Каким они видят своего ребенка через 20-30 лет? Хорошо бы еще понимать, как именно то или иное событие скажется на его будущем. Сейчас есть много информации о том, как психологические травмы искалечили судьбы разных людей. В пабликах и новостях рассказывают о тяжелых последствиях, длительной реабилитации и попытках суицида на фоне посттравматической депрессии. А вот информации о том, как правильно поступать, чтобы избежать этих последствий, крайне мало, к тому же содержится она в специальной психологической литературе, учебниках и пособиях, написанных отнюдь не популярным языком. Я прекрасно понимаю, что неподготовленному человеку сложно продраться к смыслу сквозь специальные термины, сама после института заново училась разговаривать «по-человечески», а не «голосом» научно-практической конференции.
Не получая внятных рекомендаций о том, что делать, если травма произошла, люди пришли к единственному выводу: всякого рода психологический стресс – зло. Избежать его любой ценой – задача номер один.
На мой взгляд, влияние психологической травмы на ребенка одновременно сильно преувеличено и недооценено. Психологическая травма – это событие, повлекшее за собой нарушение психического здоровья. И вот здесь – самая большая трудность: как оценить «количество вреда»? У психологов есть специальные тесты и методы. Но ведь не набегаешься с каждым вопросом к специалисту. Поэтому лучше на всякий случай оградить. Или нет? Лучше – опять же на всякий случай – закалить? Тут кто хочешь запутается!
Как лучше: жалеть и понимать или закалять и воспитывать характер? С этим вопросом обычно к специалистам не приходят, но у родителей он возникает многократно. Даже в течение одного дня. Сын сел делать уроки и вместо этого катает машинки по столу, гладит кота и смотрит в окно. Или дочка начала ходить на танцы. Пока давали веселые игровые упражнения, ходила с удовольствием, а как только начались растяжки, категорически отказывается заниматься. Что делать? И главное, как будет правильно, полезно для ребенка? В этот момент важно задать себе вопрос: к какому будущему я его готовлю? Какими качествами должны будут обладать мои повзрослевшие дети?
За решением сиюминутных задач: выучить таблицу умножения, подтянуть технику чтения, подготовиться к ЕГЭ – теряются общечеловеческие ценности: доброта, искренность в проявлении эмоций, самостоятельность, свобода воли, самоконтроль. Именно эти качества помогают человеку не сломаться, когда становится трудно. Потому что какое матери счастье, если сын блестяще окончил школу, поступил в институт, но оказался не готов к самостоятельной жизни с ее трудностями, предательствами, несовершенством и пристрастился к наркотикам?
На деле же родителям, чаще мамам, приходится наугад выбирать направление своего поведения, а так как они не понимают, куда в итоге должны прийти, то направление все время меняется. Отсюда непоследовательность в воспитании. Сегодня позволила не заправлять постель и убрала сама с пола разбросанные вещи, завтра решила, что нужно воспитывать характер и заставляет убирать, заправлять, причем немедленно, идеально по исполнению, и чтоб не возмущался.
Кроме того, есть в нас желание быть идеальными родителями, а оно убивает возможность быть просто мамой и папой. Мамы боятся обвинений, потому что ответственность за воспитание Человека теперь лежит целиком и полностью на них. Раньше был род, община, церковь. Потом учитель, пионерская организация, комсомол, партия. Было на что опереться, были четкие ориентиры. Все знали: бьешь розгами – значит, любишь. Сейчас бить уже нельзя, а как по-другому – пока неизвестно.
Я против физического насилия во всех его проявлениях, но по отношению к собственному ребенку я его проявляла. Потому что в три, пять или шесть лет переходить дорогу, не держась за мою руку, я ни в коем случае не могла ему позволить! Насилие? Безусловно! Но насилие, сохраняющее жизнь. А можно ли организовать жизнь ребенка вовсе без насилия?
Все знают о психологическом насилии, но мало кто знает, как оно проявляется в жизни. Например, мама, запрещающая ребенку съесть килограмм конфет, тоже насильница, потому что ребенок плачет, у него горе, он всей душой хочет этих конфет. Оказаться насильником не желает никто, и поэтому разрешают. Разрешают конфеты, мультики и гаджеты без ограничений, позволяют пнуть маму, не делать уроки, мучить кошку, лишь бы ребенок радовался. Сиюминутные позитивные эмоции становятся целью. И ломают будущее. Ребенок в подростковом возрасте неизбежно сталкивается с отвержением, предательством, обесцениванием, и тогда отсутствие опыта переживания отрицательных эмоций выливается в суицид – потому что родители его научили, что так жить нельзя. А точнее, не научили со всем этим жить.
Пятнадцатилетняя Лиза вскрыла себе вены. Сделала все «правильно» – утром сходила в школу, чтобы маме не звонили, что пропускает; после второго урока сказала, что сильно болит голова, и отпросилась; выбрала время, когда точно никого не будет дома; написала записку, что просит прощения у мамы и очень ее любит. Как сама считает, допустила единственную оплошность – подруге позвонила попрощаться. Та тут же примчалась к Лизе, а когда не смогла достучаться, позвонила Лизиной маме, и уже через пять минут пришла бабушка, она живет в соседнем доме, открыла квартиру своим ключом, они обнаружили Лизу, вызвали «скорую».
Маме Лиза сказала, что не знает, зачем это сделала. Для меня версии постоянно менялись: «Не знаю. Чтобы подруга напугалась. Чтобы маме стало легче жить». Девочка никак не могла нащупать версию, которая, по ее мнению, должна была подойти для объяснения тетке-психологу, чтоб та отстала. На встречах у меня сидела, как наказание отбывала – от звонка до звонка: вроде бы и здесь, но никак до нее не достучаться.
Разговоры с мамой тоже ясности не вносили. Отношения теплые, девочка спокойная, уравновешенная, учится нормально. Единственное, что выяснилось уже после инцидента, – это многочисленные пропуски. То есть Лиза ходила в школу, но все время отпрашивалась, на деле посещая всего пару уроков в день. Но задания она всегда выполняла в полном объеме, учителя относились к ней с доверием, ведь за все годы учебы с Лизой не возникало никаких проблем. Мало ли – переутомился ребенок, болеет, опять же художественная школа, выставки…
– Может, с подружкой поругалась и решила так продемонстрировать свою обиду? – спросила я маму.
– Может, и так. Только они с Ленкой не разлей вода, даже если поссорились, уже через полчаса друг другу сообщения строчат и мирятся. Да и рассказывает она мне обо всех ссорах. У нее вообще от меня секретов вроде бы и нет… – И уже чуть слышно: – Раньше не было… – как будто только сейчас осознав и пробуя фразу на вкус, произнесла мама. – Полгода назад с мальчиком начала дружить, так все уши мне про него прожужжала. Но там все быстро закончилось, мальчик с какой-то дылдой стал встречаться. Лиза переживала тогда, плакала, а потом успокоилась. Может, это? Только уж сколько времени прошло…
– Вспомните какой-нибудь недавний необычный разговор, или, может быть, неловкий, напряженный.
– Да вроде все как всегда. Мы вообще много разговариваем. Вдвоем живем.
И снова заколдованный круг. У девочки явно беда, Лиза не относится к детям с высокой импульсивностью, да и способ выбран хоть и демонстративный, но не с целью напугать, а значит, велика вероятность повторения попытки свести счеты с жизнью, если не докопаться до истины. В таких случаях я доступна 24 часа. В десять вечера звонок. Отвечаю, предчувствуя страшное, но мама скороговоркой отчитывается:
– С Лизой все в порядке, извините, что так поздно. Я вспомнила такой разговор, ну, о котором вы спрашивали, необычный и практически накануне случившегося. – Татьяна старательно избегает слов «попытка суицида». – А сейчас позвонила, потому что боюсь, что завтра решимости не хватит рассказать.
Так вот, совсем недавно Лиза вдруг вспомнила про отца и стала ко мне приставать с вопросами. Как ушел, почему ушел, как я пережила его уход? Он ведь бросил нас, когда Лизе и трех лет не было. Я в декрете сидела. У нас такая любовь была красивая, Саша на пять лет меня старше, в город приехал, когда я на втором курсе училась, познакомились у друзей и сразу встречаться начали. Он мне предложение сделал через месяц после знакомства. Мои родители совсем не рады были нашему роману, но и не противились сильно. А Сашины на Севере в это время жили, он им телеграмму потом с приглашением на свадьбу отправил, так вот я за четыре года совместной жизни свекра со свекровью только три дня и видела. Через год Лизу родила, перевелась на заочный. Все как у многих: лекции, зачеты, курсовые да ночи беспокойные, то колики, то зубки. А Саша работал и успевал с семьей время проводить. Мы ни в чем не нуждались, и муж он был ласковый, и папа заботливый. Второй Лизин год для нас тяжелым был: она болела, у меня диплом на носу, моя мама в больницу с камнями в почках попала. Мы с Сашей оба больше на зомби были похожи, ругаться стали, придираться друг к другу по мелочам. Тяжело, но не смертельно, думала я. Мы же любим друг друга, мы все преодолеем.
А потом его как подменили. Сашу стало не то что раздражать все, что я делаю, он прямо бесился, на Лизку начал срываться. Потом полегче стало. Я диплом защитила, мама после операции восстановилась, на работу вышла, вот только Лизе места в садике никак дождаться не могли и я дома сидела. С деньгами было не то чтобы туго, но вторая зарплата была бы очень кстати. Я вакансии просматривала. Возвращаюсь как-то с очередного собеседования, а Саша вещи свои собирает. Я сразу поняла, что не в командировку. Вид у него был такой. Чужой, что ли, холодный. Я не плакала, не уговаривала, только спросила почему-то: «А как же мы?» Он сухо ответил: «Деньгами помогу. С Лизой видеться не запрещай и не расслабляйся, ищи работу!»
Я это «не расслабляйся» до сих пор воспринимаю как пощечину. То есть он напрягался, а я с ребенком, дипломом и мамой – расслаблялась. Я какое-то время жила как во сне, мне все казалось, что вот сейчас я проснусь и все будет как прежде: яичница на завтрак, звонок во время дневной прогулки, вечернее ворчание. Я была согласна на ворчание, придирки и обвинения, лишь бы как прежде.
Потом у меня все стало болеть: кожа, глаза, тело. Мне казалось, что даже волосы болят, как при тяжелом гриппе. И я стала пить таблетки, невролог выписал, меня мама тогда заставила к неврологу сходить. Я за месяц килограмм на десять, наверное, похудела, есть не могла. А однажды утром не смогла встать. Лиза голодная плачет, а я встать не могу и мне все равно. Она тогда весь день проплакала, то затихнет, то снова начнет. Вечером мама пришла, «скорую» вызвала, и меня в больницу положили с нервным срывом. Там подлечили, был и психолог, такой дядечка мудрый, он меня, считай, к жизни тогда вернул. Я оттаяла, жить захотела, поняла, как по дочке соскучилась. Обещание себе дала никогда не раскисать и научить дочку быть самой себе опорой, чтоб не вляпаться, как я.
– Вы про это с Лизой разговаривали?
– Нет, что вы, это же стыдно так! Я сказала, что почти не переживала. Раз ушел человек, значит, ему так лучше. Да и с отцом они общаются постоянно, я боюсь про него гадостей наговорить, навредить. Он хороший папа. У него в новой семье двое пацанов растут, правда, это уже третья его жена. А что она с бабушкой почти три месяца жила, так и не запомнила, маленькая ведь. Но что-то я отвлеклась. Так вот, я ничего этого Лизе не стала рассказывать. Зачем ей знать, что мать у нее – тряпка? Хотела, чтобы она равнялась на сильный пример, умела держать удар.
– Татьяна, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал убедительно, – подойдите сейчас к Лизе и спросите: что ты почувствовала, когда тот мальчик тебя бросил?
Была ли я уверена в том, что этот вопрос сработает? Нет. Но он оказался путеводным клубочком, который вывел Лизу из блужданий среди бесконечных вопросов, «почему я такая неудачница и даже с простым расставанием справиться не могу».
В ту ночь они не спали. Говорили и плакали, плакали и говорили. Оказалось, что Лиза влюбилась в мальчика, который только пришел в их школу. Он тоже проявил к ней симпатию, отношения начали завязываться: и в школе на переменке поговорят, и до дома провожать ее стал, один раз три часа в подъезде простояли, держались за руки и разговаривали. Лиза была счастлива, он понимал ее как никто. И вдруг стал избегать, на звонки не отвечает, в соцсетях заблокировал. Лиза пыталась поговорить, но Кирилл ссылался на то, что очень спешит и никак не может. А потом Лиза узнала, что он рассказал своим друзьям, что имел с Лизой сексуальные отношения и вообще Лиза, дескать, под каждого ложится, он поэтому ее и бросил.
Когда эта сплетня дошла до Лизы, ей показалось, что вся школа шепчется только об этом. Каждый смешок за спиной она воспринимала на свой счет. По утрам шла в школу, как на эшафот, стала прогуливать, даже не сильно врала учителям, у нее действительно болели то голова, то живот. Именно тогда она и пришла с вопросами к маме, но не решилась рассказать правду, не знала, с чего начать. Побоялась, что мама или ей не поверит, или слишком расстроится, а еще, чего доброго, в школу разбираться придет. Поэтому выбрала обходной путь. Но мама дала единственный вариант решения проблем – надо быть сильной, надо справляться со всем самой. И Лиза подумала, что раз она быть сильной не умеет, то умереть – самый верный выход. Еще через год, когда Лиза вошла в самый смак подросткового бунта, она припомнила матери обман, обвинила ее в том, что та хочет сделать из нее послушного робота, и они снова пришли ко мне на прием. Но это были уже другие мама и дочь, в их отношениях было столько энергии, что жизнь просто кипела.
После командировок на Международную космическую станцию космонавты проходят курс реабилитации, они заново учатся ходить, ведь их мышцы в условиях невесомости атрофируются. Так же и чувства наших детей нуждаются в постоянной, но посильной нагрузке. Если оградить их от сильных переживаний, когда вы рядом и можете, как опытный тренер, поддержать, подстраховать и направить, то во взрослой жизни человек, столкнувшись с испытанием, не сможет адекватно оценить свои силы, он не чувствует своих «мышц» – чувств. И еще одна, на первый взгляд, парадоксальная вещь происходит из-за чрезмерной опеки: если человек перестает огорчаться, то через какое-то время он перестанет радоваться. Потому что радость – это всего лишь обратная сторона горя, а все наши чувства связаны, невозможно выключить одно, но оставить работать другое. Зато прокачать способность и выносить страдания, и одновременно полноценно радоваться можно. Об этом и поговорим.
Часть 1. Не так страшна травма, как ее тень
Переболеть, чтобы отпустить
Каждая ли травма опасна? Или даже так: каждая ли травма является травмой на самом деле? Я думаю – да! Каждая! Но не каждая превращается в открытую, кровоточащую рану, мешающую человеку жить полноценной жизнью. Ведь именно это страшит людей. Как сегодня пережить это конкретное горе? И какими последствиями оно обернется для меня или для моего ребенка в будущем?
Чтобы попробовать ответить на эти вопросы, расскажу две истории. Обе про психологическую травму.
История первая. Про Лану.
Это красивая, ухоженная тридцатилетняя женщина. У Ланы две дочки от двух разных браков. Первый брак продлился месяц. Она и замуж-то выходить не хотела, мать уговорила. Беременность, восемнадцать лет – «что люди скажут». Через месяц убежала от него в одной ночнушке. Дрался. Про второй брак рассказывает с удивлением – как вообще могла иметь отношения с таким мужчиной. Сейчас оглядывается – и он вызывает в ней отвращение. Жил полностью за ее счет, не работал, с детьми не помогал, бытовые вопросы решить не мог. Не выдержала – ушла.
Несколько раз пыталась наладить отношения с мужчинами, но выбирает либо тех, кто ее оскорбляет и унижает, либо тех, про кого можно сказать «где положишь, там и возьмешь».
Когда Лане было семь лет, ее изнасиловал в подъезде мужчина, которого впоследствии так и не нашли. Мать вместо слов поддержки сказала, что Лана сама виновата, задержалась с подружкой после школы. А если бы пришла вовремя, то ничего бы и не случилось. В процессе дознания, когда следователь расспрашивал Лану о произошедшем (в присутствии матери, но без психолога), девочка нервно хихикала, чтобы хоть как-то справиться с напряжением. Мать обвинила ее в распутном поведении и в том, что ей, «видимо, понравилось». Кстати, не стоит думать, что смех ребенка всегда означает удовольствие. В напряженной или критической ситуации он помогает сбросить напряжение, то есть у ребенка буквально «кипят нервы» и срывает крышечку, удерживающую эмоции. Так что если вы ругаете ребенка, а он смеется, значит, степень его напряжения запредельная. Понятно, что это не относится к людям с серьезными психиатрическими диагнозами.