История и фэнтези. По следам героев «Игры Престолов»

Не буду долго останавливаться на этом. Приведу два очевидных примера. Роль магии в кино практически сходит на нет, она проявляется только в тех случаях, когда иначе невозможно продвинуть вперед сюжет, заданный четвертой или пятой книгой романа (оживление Джона Сноу, Дени в Дотраке). Поэтому почти полностью исчезает связь Старков с волками (а это их сущность!); авторы просто не знают, что делать с Браном в 6 и 7 сезонах; Арья из потустороннего мстителя превращается в мотивированного убийцу в маске (в романе она меняет облики, а не маски); пропадают сюжетные линии Марвина, Мокорро, Вели, теряют свое значение Мелисандра и Квиберн; Сэм Тарли является не носителем тайного знания, а добытчиком важной справки («Свидетельства о разводе»). В романах, напомню, концепция развивается с точностью до наоборот: места королей и лордов занимают маги и теневые политики.

Следствием этого перевертыша является исчезновение всякого смысла в действиях героев. Кто такая Дени без ее навязчивой идеи справедливого воздаяния всем за все? Очередной узурпатор.[18] Кто такой Джон Сноу без его проекта интеграции народа Севера с Вольным народом (символом которого стала свадьба Элис Карстарк и Сигорна)? Очередной незадачливый лорд-командующий Ночным дозором. В чем цель Петира Бейлиша? Может быть, он хочет жениться на Сансе, но в таком случае он должен был вывести ее из политической игры, а он ее туда вводит. К чему стремятся Мелисандра, Бран, Эурон, Квиберн?

Вслед за смыслом исчезает логика. Для каждого, кто хотя бы бегло ознакомился с книгами, ясно, что Станнис ни при каких обстоятельствах не мог бы сжечь Ширен (Мелисандру и Селису у одного столба – скорее): она – его единственная наследница. Аналогично, Петир Бейлиш не мог выдать Сансу, его главный козырь в игре престолов, Болтонам. Комментировать события 6 и 7 сезонов – просто бессмысленно, в интернете все сказано. Мы ценим творение Бениоффа и Вайсса не за ум, логику, концептуальную глубину или неожиданные повороты сюжета… Поэтому и работаем с книгой, где эта концепция есть и, следовательно, есть, что обсуждать.

Любое обсуждение с неизбежностью порождает вопрос об альтернативах. Отсюда – огромное количество «спойлеров», разбросанных по всему тексту. Конечно, реальными спойлерами они не являются: это всего лишь наши предположения, как должен развиваться сюжет в рамках заданной логики. Дж. Р. Р. Мартин гораздо более изобретателен, чем два усохших на преподавательской работе историка. Уверен, что он найдет для развития сюжета саги еще более неожиданные дорожки и тропинки.

Последнее. Мы отлично понимаем, что Таргариен зовут Дейнерис, а не Дейенерис, а принца – Эйгон, а не Эйегон, но сохраняем привычное отечественному читателю написание имен и географических названий, даже если перевод не очень точный. В ситуациях, где это принципиально мы будем специально оговаривать расхождения и/или давать оригинальные варианты.

Я написал антропологическую часть работы, а Анна, преподаватель и специалист по английской истории, – собственно историческую. Наше отношение к саге и отдельным персонажам далеко не всегда является единым – как-никак Дж. Р. Р. Мартин потоптался на поле именно европейской истории, – но мы не стали убирать в тень противоречия и даже стилистические различия. Мы много спорили и эти дискуссии отразились в тексте. С нашей точки зрения, книга, и так родившаяся в острой полемике, станет от этого еще занятнее.

Итак, я надеюсь, что эта книжка будет интересна не только тем, кто связал свою жизнь со средневековой историей и современной литературой. Двигаясь по следам героев Дж. Р.Р. Мартина и зорко оглядываясь по сторонам, нам предстоит узнать кое-что о себе и нашем вполне современном и реальном мире.

Квадратура круга: фэнтези и история

«Сиру Илину Пейну отрубить голову начальнику финчасти в/ч 03543 м-ру Анисину В.Д. за несвоевременную выплату должностного оклада за апрель».

Книга боевой службы N-ской роты N-ского батальона в/ч 03543

Отношения писателя и истории всегда были сложными. С одной стороны, литераторов всегда привлекал извилистый путь развития человечества, манили роковые загадки прошлого и страшные дремлющие до поры силы, вдруг начинающие навязывать современным людям свою странную и необъяснимую вроде бы логику. С другой, – все это так просто не возьмешь – прошлое надежно хранит свои тайны, доверяя их только самым вдумчивым и дисциплинированным. Последнее является самым существенным препятствием: творческий человек всегда стремится создать свой мир, а тут его одергивают: «Что было, то было!». Фантасту в этом смысле хорошо: не нарушай основных законов физики и «летай» себе хоть на Марс, хоть на Луну, хоть к ближайшим звездам – человечество скоро покорит и не такие вершины. Историческому романисту жить гораздо сложнее: законы неочевидны, а факты упрямее. В прошлом уже ничего не изменить, как бы этого не хотелось. Интерпретировать источники можно, но в этом случае появляется другая угроза – убедительная конструкция рушится под грузом логических противоречий и разнообразных натяжек.

Есть у предков и могучая защитница – наука. Конечно, эта дама знает не все и не все может объяснить, но от этого она не становится мягче и терпимее. А на расправу ученые мужи ничуть не менее скоры, чем любой средневековый рыцарь. Историк идет от источника, который сам по себе является историческим фактом, и право на фантазию далеко не всегда готов признавать. Хочешь писать о минувшем – иди сначала в архив. И точно следуй документу! И ссылочки не забудь! Так, что тут у нас получилось? Монография, говоришь?! Так, хорошая же монография!! Попенять, например, могли на неверно указанное количество лошадей в повозке исторического персонажа (Шелгунова), так как получить такого рода информацию «несложно» в Государственном архиве Архангельской области![19]

Конечно, историческая беллетристика сильно различается по своим задачам и исполнению. Документальные романы подчас сложно отличить от научно-популярной литературы. Здесь нет вымышленных персонажей и событий, свобода автора заключается исключительно в трактовке источников.[20]

Далеко не все могут творить в таких спартанских условиях, основная масса мастеров слова предпочитает работать в ином ключе: историческое событие раскрывается глазами вымышленного персонажа – доблестного рыцаря Айвенго, Алексея Бровкина и т. п. Писатель силой своего воображения пытается проникнуть в реальный исторический процесс, который и представляет для него главную ценность (становление английской государственности, роль сильного монарха в вестернизации России), а приключения героев, придающие повествованию увлекательность и непредсказуемость, лишь вплетаются в канву исторических событий. Судьбы этих людей никак не отражены историческими источниками, в лучшем случае на полуистлевших страницах осталось только имя, поэтому фантазировать о них можно сколько угодно. Конечно, какие-то ограничения есть и в этом случае: герой должен оставаться человеком своего времени со всеми присущими ему взглядами и пристрастиями; аккуратно следует относиться к бытовым подробностям, религии, военному снаряжению. Однако, главное, каким бы вымышленным персонаж не был, он никогда не сможет выйти за пределы жесткого исторического каркаса, заданного географией, хронологией, событийной канвой и культурным миром эпохи. В отношении исторических личностей это правило действует значительно сильнее: неосторожно приписанная герою мысль может сломать всю образную конструкцию романа.[21]

Наконец, огромный массив исторической беллетристики собственно историей интересуется мало. Она становится фоном для авантюрной или бытовой интриги. Реальные личности в этом случае действуют на более или менее удаленной периферии, реальные события (или легенды) служат для придания сюжету динамики и колорита. Классический пример – А. Дюма: исторические персоны есть, события присутствуют, культурный фон наблюдается, а самой истории почти нет. Часто в таких романах действуют современные автору люди, лишь переодетые в исторические костюмы. Две последние категории литературных произведений и подвергаются наиболее уничижительной критике, а зачастую и насмешкам.

Стоит только писателю по-настоящему почувствовать страсть эпохи, сформировать сюжет, увидеть, как живых, своих героев, почувствовать ту душевную боль, без которой невозможен творческий порыв, как появляется историк и начинает нудить: «Так не бывает, приятель. Ты здесь ошибся с датой: летописец имел ввиду совсем другое летоисчисление…» – «При чем тут летоисчисление?! Я же не календарь описываю! Мне важен внутренний мир героя, его любовь, представления о чести, вере…» – «Кстати, о вере, – жесткое лицо историка вдруг становится каким-то неестественно веселым, – Пасха вовсе не является двунадесятым праздником». – «Спасибо за совет, упустил…» – «А еще ты упустил, что для средневекового человека принадлежность к конфессии или сословию означала гораздо больше, чем принадлежность к „нации“, как ты тут пишешь; что он не пытался осмыслить политику исключительно в рациональных категориях и король оставался для него священной личностью; что кикимора не живет в болоте…» – «Довольно! Я хочу иметь право на фантазию, на вымысел, на свой мир, наконец!» – «Кто ж тебе запрещает? Твори! Только помни, о тех, кто творил до тебя и создал тот мир, в котором ты живешь. И если бы они вели себя иначе, как знать, может быть наш мир был бы совсем другим. И вот в этом нужна точность…» – «Именно, точность, – из сумрака комнаты появляется длинноволосый молодой человек с горящими глазами. – Кто написал, что желобок на лезвие меча нужен, чтобы по нему стекала кровь?! Молчишь… Он нужен для облегчения клинка!» Тут писатель вдруг замечает, что длинноволосый нервно поигрывает небольшим кинжалом, с тем самым желобком, который нужен, конечно, для облегчения оружия. «А сколько пуговиц было на мундире наполеоновского гренадера в 1809 году?» – «При чем тут пуговицы?!» – «А танк „Тигр“ во время немецкого наступления на Москву 1941 г.?!!» – «Я ничего не писал ни про немецкое наступление на Москву, ни про танк „Тигр“!!» – «Такие как ты писали!!!» – «Все! Я никогда больше не возьмусь за исторический роман!! Я буду писать фэнтези!!! Слышали, фэнтези!!!» С тихим хлопком, оставив легкий запах серы, оба исчезают. Писатель вдруг обнаруживает, что лежит на коврике у кровати, среди разбросанных пустых бутылок и остатков закуски – результатов вчерашнего творческого поиска. «Только фэнтези…» – шепчет он и неожиданно твердым шагом подходит к компьютеру. В голове все легко и ясно, вчерашняя мука, как и кошмар, остались позади, работать, работать… На экране монитора: «Битва за престол». Рука сама ставит выделение и нажимает «del»…

В конце XX века классический исторический роман начинает вытесняться жанром фэнтези. Причины этого явления могли бы стать предметом отдельного исследования, нам сейчас важно, что фэнтези практически полностью «съели» научную фантастику и очень основательно потеснили исторический роман. Свободу творчества автора такого произведения, казалось бы, почти ничего не стесняет, а возможности открывает безграничные: любые проблемы современности можно обсуждать, и никто не обидится (или не покажет, что обиделся). Как-то нехорошо связывать драконов, магов и волшебные палочки с современной жизнью, однако дело отнюдь не в прямых аналогиях.

Фэнтези – всегда конструирование альтернативного мира более или менее вписанного в наш. У Р. Толкиена это вписывание минимально: события разворачиваются «давным-давно» на специально сотворенной для этого планете, помимо людей интригу двигают другие разумные существа, растительный и животный мир не совсем похож на наш, земным соответствуют только формы рельефа и некоторые виды животных (лошади, например). У Дж. Роулинг, наоборот, мир легко узнаваем, более-менее четко прописана хронология, легко определяются даже отдельные сооружения современного Лондона и портреты вполне реальных политиков.

От реального мира фэнтези отделяет не пространство и время, а магия и порожденные ею атрибуты – фантастические существа, волшебные предметы, потусторонние духи. То, что это присутствует в той или иной мере в любом произведении жанра – общепризнано. Но не будем останавливаться и сделаем следующий шаг: все эти образы вышли из фольклора. Человеческое сознание заимствует уже готовые природные формы, трансформирует, преобразовывает их, но не создает ничего принципиально нового. Кентавр соединение человека и лошади, сфинкс – человека и льва (как минимум), дракон объединяет в себе огромное количество разных тварей, да еще и, порой, дышит огнем. Прежде чем угодить на страницы современных изданий, эти персонажи тысячелетиями самым причудливым и загадочным образом эволюционировали в сознании миллионов людей, «путешествовали» по всему белому свету, меняли «национальность» и даже половую принадлежность. Конечно, писатель может выдумать и что-то свое – увеличить в сто тысяч раз муравья и «скрестить» его со слоном – но путь фантазии будет тот же, что и в давно минувшие века: из природы в книгу. Кстати, логику появления нового персонажа придется пояснять, иначе он окажется слишком ненатуральным.

Вторая черта, которую фэнтези генетически унаследовала от волшебной сказки значительно важнее. Предметом волшебной сказки является инициация молодого человека – его переход из одного бытийного мира в другой. Как правило, юноша или девушка, пройдя через ряд испытаний, обретают некоторые особые свойства, которые означают, что они стали взрослыми и могут создать и прокормить семью. Именно поэтому большинство сказок заканчиваются свадьбой. Иногда инициация позволяет обрести профессиональный статус (например, охотника), найти клад, победить врага – главное, что человек при помощи сверхъестественных сил переходит из одного мира в другой. Эту отличительную черту волшебных сказок подчеркивали независимо друг от друга совершенно разные исследователи, работавшие не только в разных методологиях, но и в разных научных сферах.[22] Для 90 % романов и повестей фэнтези эта закономерность является определяющей: герой меняет свое социальное качество (часто – статус), пройдя через целую серию испытаний. Вы мне, естественно, возразите: а разве классический роман «высокой литературы» повествует в большинстве случаев о другом? Согласен, и там предмет тот же, только магия отсутствует, и человеку приходится бороться с собственной греховной природой. Классический роман гораздо более интегрирован в христианскую традицию, чем фэнтези. Попытка скрестить одно с другим порождает произведения типа «Хроник Нарнии» К. Льюиса, которые, несмотря на мастерство автора, по-моему, несколько занудные.[23] Фэнтези уходят корнями в языческое прошлое, что придает им то бесшабашное настроение, которое мы так любим.

Для Р. Р. Толкиена работа с этим жанром являлась частью научной деятельности. Исследователи его творчества, Г.М. Прашкевич и С. В. Соловьев, настаивают на такой трактовке: «„Сильмариллион“ – вот книга книг, основа всего. Она находилась в центре всех устремлений Толкина. Создать мифологию Англии, самую настоящую мифологию! Несбыточная идея? Что ж, может быть. Но сумел же финский лингвист Элиас Лённрот (кстати, по образованию врач) создать по истине национальный эпос „Калевала“. Он собрал его из народных песен, обрывков сказаний, сказок, из пословиц, народных загадок, лирических рун, почему же нельзя на основе подобных сказаний и мифов, построенных пусть даже на интуитивном ощущении тех или иных признанных архетипов, создать эпос Англии? Все эти архетипы работают сами по себе, главное – подобрать к ним ключ. Толкиен искал этот ключ в языке. Ведь все уже существовало: и языческие ирландские сиды, и острова Блаженных, и король Артур, и всяческие братства, и союзы, и нескончаемое противостояние Тьмы и Света, а главное – маги и волшебники! Эпос, создаваемый Толкиеном, должен был включать в себя все это. Именно – все».[24] Сам Р.Толкиен никогда не противопоставлял миф и реальность. Конечно не в том смысле, что описанные в нем события имели место, а в том, что для древнего человека сам миф и был реальностью. Исследователь, изучающий этот мир, должен чувствовать это. В любом историческом исследовании воображение и интуиция играют огромную роль, а в изучении давно минувших эпох без них просто не обойтись. «На самом деле суть в том, что рассказчик является успешным „вторичным творцом“. Он создает вторичный мир, в который получает доступ ваш разум. И в его пределах все, что рассказчик рассказывает, – „истинно“: все согласуется с законами этого мира.

Поэтому вы верите каждому слову – пока находитесь, так сказать, внутри».[25] Нужно ли говорить, что читатель хорошей, настоящей фэнтези всегда находится «внутри» мифа, или легенды, или сказки, то есть воображаемого мира, построенного на вполне объективном фундаменте, возводимом тысячелетиями.

Таким образом, мы наблюдаем забавную ситуацию: качественный роман-фэнтези всегда имеет и «литературную» и «фольклорную» составляющую. Кавычки я поставил здесь потому, что данные термины весьма условно отражают суть дела. «Литературность» фэнтези проявляется в психологической достоверности образов, логике развития характеров героев, показе эволюции их внутреннего мира. Магия и каноны сказочной традиции противятся такому подходу. Какая логика может быть, если потусторонний мир обязывает героя быть нелогичным, поступать вопреки всякому здравому смыслу (Иванушка-дурачок), а за «правильные» действия карает смертью? «Фольклорность» требует от фэнтези не только магию и всякие волшебные штучки, но и сюжетную линию, которая предполагает, что герой совершит переход из одного состояния в другое через череду испытаний, неизбежных в столкновении с «персонами» из иного мира. Не обойтись в этом случае и без ходульных персонажей: злых разбойников, еще более злых королев, глупых обреченных королей, прекрасных принцесс и, конечно, принцев, победителей нечисти. Вот и попытайтесь соединить все это!

Если в злых королевах недостатка мы не ощущаем, то благородных, умных и могучих принцев наша история знает немного. Попробуйте создать правдоподобный образ такого героя, погруженного в непрерывную жестокую борьбу за власть, когда обман и коварство становятся гораздо более эффективным оружием, чем меч. Мир истории полон жестокости, но добро (совсем не в современном понимании этого слова) торжествует, так как прогресс не остановить, битва за гуманное и справедливое общество (и это тогда означало совсем не то, что сегодня) будет выиграна, ибо сам социум стремится к этому. Таков объективный ход истории, герой потому и герой, что преодолевает, подчас ценой своей жизни, препоны на этом пути. В этом смысле, автору исторического романа немного проще: создатель источника часто на его стороне, так как он заинтересован в появлении более устойчивого мира и утверждает общественную мораль, которая этот мир поддерживает. Любая подлость обличалась не только весьма подвижными нормами средневековой нравственности, но и прагматическими соображениями. Важно знать, что было допустимо и выгодно. Пленных рыцарей, например, не убивали не только из соображений корпоративной солидарности (если всех поубивать, то воевать будет некому), но и потому, что за пленного можно было получить большой выкуп. Крестьян не убивали, потому что они кормили воюющих. Какой смысл захватывать землю, если на ней некому было трудиться? Если ты пленил чужих работников, их надо заботливо переселить в свои владения, чтобы не разбежались. Так, например, русский князь Ярополк Владимирович в 1116 году построил для пленных жителей Друцка новый город Желнь.[26] Мораль нашего времени и «той» эпохи весьма сильно различалась. Еще больше запутывает ситуацию то, что любой свой неприглядный поступок политики (как и сегодня) старались прикрыть демагогией. Демагогия так или иначе отражает общественный идеал, который даже в средневековом обществе гораздо ближе современности, чем «тогдашняя» реальность. В рамках этого конфликта исторический романист получает широкое поле для маневра.

Автор фэнтези находится в более жестких фольклорных рамках: чтобы перейти в новое жизненное качество, совершить подвиги, оказаться достойным счастья, герой должен обрести некие магические способности. Но просто так никто с ним таким важным функционалом делиться не будет, возможность использовать магию (волшебные предметы) надо заслужить. И тут ссылки на объективное развитие исторического процесса не помогут, время предъявления личных заслуг пришло, а зло должно быть наказано «здесь и сейчас», а не в исторической перспективе. А «заслужить», значит продемонстрировать правильное, «идеальное» поведение. И критерий хороших поступков вырабатывает не автор, даже не сказочник, а древнее общество, породившее силой своего воображения волшебных помощников, духов, магов и прочие сверхъестественные существа. Представьте себе, в древности люди ценили доброту, честность, благородство ничуть не меньше, чем сегодня. Это позволяло им поддерживать единство, столь необходимое в борьбе с природой и внешними врагами. Только представления о них были иными.

В сказках побеждает не просто «добро», а общественная целесообразность, и в этом они очень «реальны». На первый взгляд, есть все условия для создания красивой и наивной истории. Но только на первый…

«Ладно, – скажете вы, – сказки просто переполнены кровью, жестокостью и обманом! По сравнению с ними „Игра престолов“ – женский сентиментальный роман!» Согласен. С точки зрения современной морали фольклорные персонажи часто выглядят просто ужасно (и чем меньше они «христианизировались» – тем ужаснее[27]). Однако надо помнить, что сказочные герои вступают в борьбу с духами стихий, олицетворением сил природы, а природа не знает морали. Какая разница, получена ценная шкура в результате меткого выстрела на охоте или ловко поставленной ловушки? Кстати, хитрость на охоте – менее энергозатратна и опасна. Как молодому человеку распознать: перед ним опасная ведьма или волшебный помощник? Распознал – выжил, нет – увы… Сказки учат жить в человеческом мире и выживать в природном. И путать одно с другим сегодня столь же опасно, как и тысячу лет назад. Языческий идеал, который лежит в основе фольклора, коренным образом отличается от идеала христианского, который находится в основе нашей культуры.

Поэтому автору фэнтези приходится идти на компромисс. Его герои в той или иной пропорции соединяют в себе качества и «фольклорных», и литературных героев. Р.Р. Толкиен рассчитал эту пропорцию мастерски: его персонажи обрели настолько многогранные, живые, противоречивые характеры, сохранив невероятное богатство своего древнейшего наследия, что реальность созданного мира ощущается буквально зрительно. Но писатель был крупнейшим (в мире!) знатоком кельтской и германской мифологии и блестящим филологом. Дальнейшая судьба фэнтези оказалась предсказуема: древняя традиция буквально поглотила ее! Под кучей волшебных палочек, могущественных колец, мечей-кладенцов и прочего магического хлама оказался погребен главный Герой. Он не просто перестал казаться живым человеком, он неотвратимо превращался в придаток всех этих магических предметов и различных спецэффектов. Главная интрига состояла уже в том, какой очередной волшебный артефакт всплывет и насколько оригинально он будет использован. Но дело-то ведь в Человеке! В сказке именно Он подчиняет себе природу (соседние племена тогда рассматривались как часть окружающей среды), овладевая властью над духами. Магия – не цель, а средство доступное Человеку; и сказка рассказывает нам, каким Человеком надо быть, чтобы овладеть этим средством. Для Гарри Поттера, например, волшебство в какой-то момент стало самоцелью. Какую пользу он принес миру людей? Он даже своих детей не смог нормально воспитать. «А этот еще из лучших!»

Очевидно, надвигался кризис жанра. В этой ситуации Дж. Р. Р. Мартин смог найти неожиданный выход.

Попытки привнести в исторический роман элементы фэнтези напоминали скрещивание ужа и ежа: из двух живых жанров получался идиотического вида урод. Исторический материал слишком рационален, чтобы пустить в себя магический элемент. Дж. Р. Р. Мартин сделал наоборот, попробовав фэнтези оформить как историческое повествование. «Я также читал множество исторических романов и ощущал резкий контраст между фэнтези того времени и историческими романами. Хотя в большинстве фэнтези подражателей Толкина присутствовал средневековый колорит, это напоминало аттракционы на средневековую тему в Диснейленде. Там всё было богато украшено, были лорды и всё такое прочее, но не было понимания того, как на самом деле люди жили в Средневековье. А вот в исторических романах, напротив, очень жестко и реалистично описывалась жизнь в замках, каково было очутиться в гуще битвы с мечом в руках и т. д. И мне захотелось объединить реализм исторических романов с чудесами, магией и другими прелестями лучших образцов фэнтези».[28] И этот, казалось бы, очевидный и безнадежный трюк удался! Повествование стало живым и непредсказуемым. В историческом романе судьбы многих героев и повороты сюжета известны, в фэнтези – нет: писатель получает огромный простор для воплощения замысла. С другой стороны, читатель чувствует тяжелое дыхание реализма эпохи, и это вызывает у него доверие. Он – «внутри» рассказа, как говорил Толкиен.