Василий Каразин. Его жизнь и общественная деятельность

«Государь! Кто чтит, кто любит вас искреннее, тот должен быть и дерзновеннее других: ничто меня не остановит, когда дело идет о славе вашей. В Сенате не смели читать известного вам уже мнения гр. Потоцкого, не доложась. Приобыкли, бедные, и шагу для общего добра не сделать без именного повеления. Сегодня, думаю, министр юстиции, к стыду россиян, представит вам на разрешение, позволите ли сенаторам выслушать только сию бумагу, невзирая, что всяк из них ясно видит, что она писана на основании вашего точного дозволения. Я не говорю о самом мнении, предугадывая, как Александр поступит, если Сенат, уважив оное, войдет с формальным докладом. Но осмеливаюсь и спешу донести, что люди, преданные вам и общему добру, ожидают от вас на нынешнее представление ответа гласного, назначенного сделаться известным публике, от которой, конечно, не укроется, что вас о сем спрашивали. Первый еще случай вы имеете, государь, обожающему вас народу и Европе вместе с ним доказать решительно образ ваших мыслей и возродить семена любви к отечеству и общественного духа. Важный случай сей есть, может быть, и единственный, ибо эгоизм и низость ждут только малейшего движения вашего в их пользу, чтоб, по крайней мере, на пятьдесят лет вперед обеспечить свое владычество».

Письмо это не привело ни к каким последствиям. Тогда Каразин, бывший в это время на пути в Харьков, чтобы принять на себя там устройство помещений для университета, послал из Москвы другое письмо Александру. В этом письме он выражается еще решительнее, высказывая свою уверенность в том, что император:

«в сем решительном случае не упустит доказать свету, что его слова, в манифестах сказанные, суть и в век пребудут словами самой истины, не станет, следовательно, ни под каким видом ограничивать того, что единожды нарек коренным, непрелагаемым законом; поддержит дух, развитой во всех деяниях его царствования, дух совершенной политической свободы; не захочет одним ударом уничтожить на полвека, по крайней мере, всякую смелую деятельность в том сословии, которое он сам желал ободрить и возвысить».

Письмо это заканчивалось следующим патетическим воззванием:

«Я не прошу прощения в моем дерзновении; если ты – тот Александр, надежда и любимец России, которым заняты были все мечтания моей юности, к которому усердия жар и ныне еще, в возрасте зрелого ума, увлекает меня в легкомысленные, по стремительности своей, поступки; если ты тот подлинно – на что мне извиняться? Если же ты только самодержец, то такие оправдания не могут уменьшить вины моей, и я готов понести за нее наказания, готов теперь, в самом цветущем периоде моей жизни».

Насколько могла быть приятна Александру эта «правда» Каразина и насколько вообще Александр I был склонен к практическому осуществлению своего желания «обуздать деспотизм нашего правления», ясно видно из того, что вопрос о праве Сената делать представления по поводу новых законов получил вскоре разъяснение в том смысле, что это право относится только к тем законам или указам, которые вышли до предоставления означенного права Сенату. Таким разъяснением совершенно уничтожалось только что предоставленное право, и громкий указ 8 сентября 1802 года превращался просто в какую-то шутку. Понятно, что люди вроде Каразина, принимавшие всерьез громкие фразы манифестов, вышедших в первые два года царствования Александра I, и требование оправдания этих фраз делом, не могли быть особенно довольны.

Против Каразина действовала и интрига. Приближение Каразина к Александру I было неприятно и для молодых друзей последнего, вышеупомянутых «неразлучных» – Чарторыйского, Новосильцева, Строганова и Кочубея, и екатерининских служак – Завадовского, Трощинского, Державина и других, – для обеих групп приближенных Александра в первые годы его царствования. Он был чужой и тем, и другим, чужой и непонятный. Первые, составляя тесный кружок друзей юности императора, относились с неудовольствием к новому конкуренту на интимную дружбу с Александром; вторым он был страшен своею прямотою, правдивостью и бесцеремонностью, с которыми он, как мы видели, восставал против всяких злоупотреблений. Для тех и других он был «tête chaude»,[7] которую во всех отношениях лучше спровадить подальше. Четверо вышеупомянутых друзей Александра I были люди щепетильных понятий и едва ли лично делали что-нибудь, чтобы повредить Каразину; но вместе с тем они оставались спокойными свидетелями интриг против него со стороны второй группы приближенных и не поддерживали его даже в тех случаях, когда должны были это сделать в силу своих политических убеждений, как, например, в вышеизложенной истории с Сенатом. Интрига не церемонилась в своих средствах. Еще в начале благоволения Александра I к Каразину, однажды во время представления драмы Шиллера «Дон Карлос» в придворном театре один из сановников произнес громко, чтобы слышал император: «И у нас появился маркиз Поза», причем все присутствующие оглянулись на Каразина. Такие выходки не могли не действовать на самолюбивого Александра. Практиковались вещи и похуже. Император пишет письмо Каразину в Калугу, где тот был по вышеупоминавшемуся делу Лопухина; письмо это прочитывается на почте, и содержание его делается известным многим, что доходит до сведения Александра I. Последний приписывает это нескромности Каразина. Была еще одна история, которая давала возможность выставить Каразина в невыгодном свете перед Александром. Умер один из крупных помещиков Слободской Украины – Надаржинский. Имение его переходило к его дочери. Племянник покойного, Кондратьев, возбудил иск, утверждая, что дочь эта родилась до брака Надаржинского и его жены, стало быть, как незаконная не может наследовать, и потому имение должно перейти к нему. Дело решилось уже в пользу Кондратьева, когда в него вмешался Каразин, считавший своею обязанностью вступиться за молодую Надаржинскую. Он изложил Александру дело и просил его поручить рассмотрение тяжбы воспитателю государя Лагарпу и Державину, бывшему тогда министром юстиции. Так как Лагарп в это время уехал во Францию, то дело рассматривал один Державин. Последний, не особенно благоволивший к Каразину, тем не менее дал заключение в пользу Надаржинской, которая и унаследовала имение отца. По окончании дела Каразин посватался к Надаржинской, но получил отказ, так как она дала уже слово другому. Враги Каразина не замедлили представить это дело императору в том смысле, что Каразин руководился в этой истории корыстными целями, так как имел в виду воспользоваться спорным наследством как приданым. Вообще, интрига не упускала ни одного случая повредить Каразину, и в связи с резкостью его достигла успеха. Благоволение Александра к Каразину исчезло, и монарх потерял верного друга и слугу, а отечество – полезного работника, который так много сделал добра за короткий промежуток своей близости к власти и обещал сделать неизмеримо больше. Каразину пришлось удалиться из правительственных сфер в деревенскую глушь, где он, однако, не впал в бездействие, а продолжал работать для блага своего отечества, но на иных уже поприщах.

Прежде чем перейти к рассмотрению последующей жизни Каразина и новой его деятельности, сделаем еще несколько замечаний о его внеслужебных занятиях в период 1801–1804 гг. Выше уже говорилось о разных щекотливых поручениях, которые давал ему Александр I и образчиком которых является вышеприведенное дело Лопухина. Но Александр давал Каразину поручения и иного рода, как, например, поручения пересмотреть статут ордена св. Владимира, составлять записки по разным вопросам законодательства и т. п. К его знаниям и талантам прибегали и тогдашние сановники, как это мы видели на примере Потоцкого. Пользовался его услугами и такой человек, как Сперанский. В числе опубликованных материалов для биографии Каразина есть следующая записка к нему Сперанского: «Весьма, весьма вам благодарен. Я сижу точно как в тумане, окружен мыслями о законах, о установлениях, о порядке, коего тщетно в мире и в голове моей ищу и который нахожу в ваших бумагах. Теперь начинаю писать наказ. Завтра ожидаю вас поутру; если не застанете меня дома, прошу немного подождать: я в семь с половиной возвращусь». На особом листке, приложенном к нему, значится:

«1. О крестьянах

1) обещание

2) источники коммерции

3) местное управление

2. О государственных делах, какие есть государственные дела, или какие должны быть предметы управления совета»

Это, по-видимому, конспект предметов, мнение о которых Каразина было желательно знать Сперанскому. Как видим, влияние Каразина имело место и там, где его мы всего менее могли ожидать.

Позднее, в 1810 году, когда Сперанский был в апогее своего величия, Каразин обратился к нему с письмом, в котором просил его содействия в получении ссуды из казны под залог своего имения для устройства селитряного завода, в котором он имел в виду применить новый, открытый им, способ добычи селитры. Для выдачи подобных ссуд существовала особая сумма; но Каразину ссуды не давали, требуя, чтобы он предварительно открыл свой секрет, на что тот не соглашался. Он просил у Сперанского «одного его слова». Письмо заканчивается словами: «Если я писал только к тайному советнику, etc., etc., etc., a не к человеку… Бог с вами». Оказалось, что письмо действительно попало к тайному советнику, а не к человеку, так как Сперанский даже не ответил. Каразин, по своей наивности, очень не вовремя напомнил Сперанскому о том, что они «были некогда друзья» и Сперанский величал его в письмах своих «единственным душевным другом».

Мы видели, что Каразин постоянно вмешивался всюду, где замечал попранную правду, и этим путем наживал себе массу работы. Но всем перечисленным выше не исчерпывалась обширная и разносторонняя деятельность Каразина в течение 1801–1804 гг. Нужно упомянуть еще о журнале «Ежемесячное сочинение об успехах народного просвещения», который он вел во время пребывания в должности управителя дел главного правления училищ. Есть упоминание еще о рукописном педагогическом журнале, который составлял Каразин для императрицы Марии Федоровны.

Прежде чем обосноваться после отставки в деревне, Каразин пытался послужить совсем особым образом делу освобождения балканских славян. Сведения об этом находим в любопытных письме и объяснительной записке, посланных в ноябре 1804 года Каразиным к Чарторыйскому.

Каразин думал, что России «предназначена завидная доля быть защитницей рода человеческого: богатая внутренними силами, независимая во всех отношениях, она должна быть покровительницей угнетенных, как будет со временем судьею других царств». Однако до тех пор эта роль «защитницы рода человеческого» плохо выполнялась Россией, и первая попытка сыграть эту роль по отношению к населению Балканского полуострова при Екатерине II окончилась

«после стольких потраченных миллионов и пролития столькой крови – и русской, и молдавской, и греческой, и вообще славянской, не считая уже неприятельской, – покорением только Крыма, который превратили в пустыню из прекрасной и многолюдной страны, какою он был у турок. Нам, поистине, как будто уж судьбой назначено опустошать все, распространяя наши пределы, пользоваться на манер вандалов и гуннов и победами нашими, и неисчерпаемыми внутренними силами, дающими средства побеждать».

Но так как в это время на русском престоле восседал «гений мира и благотворного созидания», то Каразин был уверен, что теперь Россия не будет стремиться к завоеваниям и будет готова помочь возникновению «славянского царства, на престол которого воссядет один из братьев Александра». Создать это славянское царство он брался в 5, много в 10 лет, если ему позволят взяться за это дело и окажут то содействие, о котором он просит.

В это время сербы восстали против турок. Каразин получил письма, извещавшие его о том, что в Сербии готовятся послы к императору Александру с просьбою о заступничестве. Каразин умоляет не оставить этого ходатайства без удовлетворения, причем находит, что для оказания помощи восставшим нет никакой надобности вступать в активные враждебные отношения с Турцией, а достаточно, чтобы русское правительство послало к восставшим своего тайного эмиссара, что покажет балканским народностям готовность со стороны России поддержать их, и этого одного будет достаточно для того, чтобы вызвать общее восстание на Балканском полуострове и оставить от турецкой империи одну тень. Эмиссаром он предлагал себя. Ехать в восставшую Сербию он брался на свой страх; он просил только, чтобы его тайно рекомендовали сербским депутатам именно как эмиссара русского правительства и чтобы было дозволено отправиться с ним четырем добровольцам, из которых один был механиком, другой – химиком, третий – минералогом, а четвертый, серб, должен был играть роль секретаря при эмиссаре. В случае неудачи миссии правительство могло отказаться от нее как предпринятой по собственной инициативе участников.

Предложение Каразина не было принято – и он отправился на свою Украину.

Глава V

Отношение Каразина к крестьянскому вопросу. – Устройство принадлежавших ему населенных имений. – Заступничество крестьян. – Каразин-крепостник

В первые годы царствования Александра I вопрос об улучшении положения крепостных крестьян был выдвинут на первый план. Сам император был склонен даровать крестьянам полное освобождение. Однако эта склонность в нем, как и многие другие прекрасные склонности, были парализуемы странными опасениями то недовольства помещиков, то волнений среди крестьян, то трудностей дела. Практически сочувствие Александра угнетенному положению крепостных привело только к указу о непринятии объявлений для напечатания в ведомостях относительно продажи людей без земли (мысль о запрещении продажи людей без земли не была осуществлена ввиду ее «опасности»), к прекращению раздачи в собственность населенных имений (что не мешало раздавать их в виде наследственных аренд), учреждению «свободных хлебопашцев», в которые помещики могли переводить своих крестьян, буде пожелают (пожелали 160 помещиков, взыскавшие при этом с освобожденных крестьян – 45153 душ – в среднем по 396 рублей с души), да к некоторым другим малозначительным мерам. Ничтожность предпринятого в пользу крепостных особенно поразительна при сравнении с нередкими заявлениями Александра I o своем отвращении к крепостному праву и желании освободить крестьян.

Так же малопоследовательны были и те из окружающих Александра I в начале его царствования, которые много говорили о бедственном положении крепостных и необходимости улучшения этого положения, а между тем ровно ничего не делали для того, чтобы облегчить собственных крепостных, и спокойно оставались крепостными владельцами равных себе, что так возмущало их в теории. Рядом с этими лицемерами едва ли не более симпатичными являются такие откровенные крепостники, как Державин и Карамзин, которые прямо высказывали свои симпатии крепостному праву, хотя эта откровенность и не могла нравиться Александру I.

Каразин не принадлежал ни к крепостникам, ни к либеральным противникам крепостного права, остававшимся на деле крепостниками. Его воззрения на вопрос, равно как и практическое отношение к нему, стоят совсем особняком.

Крестьяне, по взгляду Каразина, отнюдь не были собственностью помещиков. Против такого взгляда на крепостных Каразин вооружается всеми своими силами. Они – такие же «подданные государства», как и помещики. Самое слово «крестьяне», с которыми веками связывалось понятие о крепостничестве, было ненавистно Каразину, и он предлагал не употреблять его.

Отношение помещика к крестьянам слагалось из двух элементов: во-первых, он был наследственным управителем их, начальником и, во-вторых, собственником земли, на которой жили крестьяне.

«Помещика разумею я, – писал Каразин в 1810 году харьковскому губернатору Бахтину, – наследственным чиновником, которому правительство, дав землю для населения, вверило чрез то попечение о людях (поселянах), на оной жить имеющих, и за них во всех случаях ответственность. Он есть природный покровитель сих людей, их гражданский судья, посредник между ними и высшим правительством, ходатай за них, попечитель о неимущих и сиротах, наставник во всем, что принадлежит к добру их, наблюдатель за благоустройством и нравами: одним словом, в отношении к государству он есть их генерал-губернатор в малом виде».

Так как помещик есть чиновник, управляющий крестьянами по поручению государства, то это управление есть государственная служба, которая

«должна на себя обращать, как и все прочие, внимание правительства, его награды, его одобрения, его руководство, его наказания. Незаботливость у нас державной власти об управлении помещиками людей, причтение сих последних к делу домашнему, не государственному, вкрались к нам из чуждой для нас системы. Это смешение начал породило множество зол: своеволие помещиков, их жестокость, их привычку почитать людей, им вверенных, собственностью, их удаление из поместьев в столицы, следовательно, развращение их, мотовство, разорение именитых домов и проч., и проч.» (Записка 1820 г.).

Итак, крестьяне отнюдь не собственность помещиков. Крепостное право – отнюдь не «право», а злоупотребление, дурная «привычка», обусловленная «незаботливостью державной власти». Власть помещика над крестьянами есть власть поставленного над ними чиновника, и потому пользование этою властью подлежит контролю со стороны государства, награждению и наказанию. Мало того: «закон и правительство должны блюсти», чтобы «удаление от благородных чувствований неминуемо влекло за собою извержение из благородного сословия», т. е. из помещиков. Тут уж Каразин высказывал, хотя и не вполне определенно, мысль о лишении помещиков «вверенных» им крестьян в случае злоупотребления властью, данной помещикам лишь для попечения о крестьянах, – мысль, которая и в голову не приходила тогдашним либеральным противникам крепостного права.

Если у помещика нет никакого права на крестьян, а есть только власть над ними, то он не имеет никакого права на какие-либо повинности с их стороны в свою пользу в качестве их владельца, каковым он вовсе не состоит. Право его на повинности возникает из того факта, что земля, которою пользуются крестьяне, предоставлена государством в его собственность, потому размер этих повинностей должен соответствовать выгодам, получаемым крестьянами от пользования этою землею.

Вопрос о взаимных отношениях крестьян и помещиков занимал Каразина с ранней молодости. Еще в 1792 году, когда он вступил в управление имениями, пожалованными его отцу Екатериною II, и когда, следовательно, ему было всего 19 лет, он задумывался над вопросом об этих отношениях. В 1795 году он уже устроил в имении Кручик сельскую думу, о которой мы будем говорить ниже, а в 1805 году, тотчас по оставлении службы и поселении в деревне, он регламентировал повинности своих крестьян, которые они должны были нести по отношению к нему как помещику. Регламентация эта выражалась следующим образом.

Каждому крестьянину, или, по выражению Каразина, «поселянину», достигшему совершеннолетия, давалось семь с половиною десятин пахотной земли, одна десятина сенокоса и полдесятины под усадьбу. Земля эта отводилась в вечное наследственное владение. Если у нового домохозяина не было дома, полученного в наследство от отца, ему давался нужный для постройки лес. Если было нужно, выдавалась ссуда из учрежденного Каразиным общественного капитала. Для отопления каждому хозяину отпускалось из помещичьего леса четыре кубических сажени дров и весь нужный поделочный лес – для ремонта сельскохозяйственных орудий и огорожи.

Повинности, которые должен был нести каждый домохозяин по отношению к помещику за пользование всеми вышеупомянутыми угодьями, определялись следующим образом. Средняя цена пашни в данной местности (Богодуховский уезд Харьковской губернии) в то время составляла 45 рублей; цена покосной земли – 40 рублей. Таким образом, 8 десятин пашни и усадьбы и одна десятина покоса, составлявшие надел двора, стоили по тогдашним ценам 400 рублей. Определяя доход с этой суммы в 6 % – тогдашний узаконенный процент, – Каразин установил, что плата за землю должна была составлять 24 рубля. Затем за лес, отпускаемый на постройки и ремонт их, – 6 рублей в год, за 4 куб. сажени дров, по 3 рубля сажень, – 12 рублей и за поделочный лес – 3 рубля. Всего, таким образом, повинности с двора составляли 45 рублей в год. Уплачивая эту сумму, поселянин затем оставался совершенно свободен от всех поборов, которые были так многочисленны и разнообразны у помещиков того времени. 45-рублевый оброк крестьянин мог уплатить деньгами, а мог и отработать, причем для переложения этой повинности в натуральную бралась в расчет средняя тогдашняя стоимость рабочего дня в 30 копеек, так что для погашения всего оброка нужно было затратить 150 рабочих дней. Последняя цифра дворового оброка принималась за неизменную, тогда как денежное определение оброка должно было изменяться каждый год соответственно изменению ценности рабочего дня.

Земля поступала в наследственное пользование крестьянина. Через 10 лет со времени получения участка крестьянин получал право закладывать и даже продавать его, с тем только, чтобы продавец принимал на себя лежащие на земле повинности. Допущение отчуждения земли нельзя не признать слабою стороною плана Каразина; но вместе с тем надо заметить, что оно являлось реальным признанием права собственности крестьян на землю.

Но прежде чем решить поземельное устройство своих крестьян, Каразин позаботился дать им правильное административное и судебное устройство. Еще в 1793 году он устроил в селе Кручик сельскую думу, которая состояла из двух выбранных крестьянами стариков и самого Каразина. В 1804 году, поселившись в деревне, Каразин преобразовал сельскую думу, которая в новом составе имела председателем Каразина и членами старшего и младшего выборного, из которых первый был вместе с тем и церковным старостой, а младший заведовал сельскою полицией и назывался благочинным; к числу членов думы принадлежали также священник и особый «надзиратель», старый отставной офицер, живший у Каразина на покое. Из членов думы трое получали жалованье: старший выборный – 42 рубля в год, младший – 60 рублей и надзиратель —120 рублей. Постановления думы записывались писарем, который получал 24 рубля в год и имел право получать, кроме того, с крестьян за внесение в особую книгу заключаемых ими друг с другом договором одну пятидесятую часть их ценности. Дума заседала раз в неделю. Она ведала как административные, так и судебные дела, и руководствовалась общими государственными законами, а в тех случаях, относительно которых не было узаконений, особыми постановлениями самой думы.

Из других установлений Каразина относительно внутренних распорядков села Кручик следует остановиться на способах отбывания рекрутской повинности, организации опек, устройстве училища и создании общественной суммы.

Рекрутская повинность, до издания устава об общей воинской повинности, ложилась страшным бременем на народ. Тягость ее еще усиливалась при крепостном праве теми злоупотреблениями, которыми сопровождалась сдача в рекруты. Достаточно напомнить торговлю людьми для сдачи в рекруты и сдачу крепостных в рекруты в виде наказания. Каразин, чтобы облегчить отбывание этой тяжелой повинности для своих крестьян, установил следующий порядок. По получении требования известного числа рекрутов сельская дума составляла список всех крестьян в возрасте от 19 до 29 лет. На этих крестьян разлагалась цена рекрута, которая вместе с расходами по сдаче рекрута определена была раз навсегда в стоимость 2 тысяч рабочих дней, что в 1805–1810 гг. составляло 600 рублей. Раскладка делалась неравномерно, смотря по росту, летам, составу семьи и зажиточности. В 1810 году этот сбор колебался от 2 до 20 рублей с внесенного в список. Те, кто подходил по росту к установленным требованиям, мог или внести причитающуюся на него долю платежа, или явиться к жеребьевке. Если охотников вынимать жребий не находилось, дума назначала, по своим соображениям, кто должен был брать жребий. Взявшие жребий являлись к освидетельствованию в рекрутском присутствии, начиная с взявших наименьшие номера, пока не было пополнено требуемое количество рекрутов. Из денег, собранных вышеуказанным путем, уплачивались расходы по доставке рекрутов, снабжению их бельем и одеждою, уплачивались «рекрутские деньги» и долги взятых в рекруты; остававшаяся сумма хранилась в общественной кассе, откуда взятый в рекруты ежегодно получал 6 % с этой суммы. Когда же взятый в рекруты, окончив службу, возвращался домой или водворялся в гарнизон, хранившаяся сумма полностью выдавалась ему на руки. Если он возвращался в село Кручик, то ему отводилось дворовое место и отрезались, как и тягловому крестьянину, восемь с половиной десятин земли, но уже даром, без отбывания какой-либо повинности или платежа. Таким образом, благодаря заведенному Каразиным порядку исчезал произвол в сдаче людей в рекруты; взятые на службу имели постоянное денежное пособие при нахождении на службе, а при выслуге избавлялись от того ужасного беспомощного положения, в котором оказывались обыкновенно отставные солдаты до введения нового устава о воинской повинности.