Заговор Высокомерных

– Я вынуждена это делать.

– И все-таки вы какая-то удивительная, – чуть прищурившись, поглядел на нее мужчина.

– Почему? Что вас удивляет во мне? То, что я артистка? Может быть, вы ожидали увидеть жеманную особу в буклях и с папироской?

Он засмеялся, наверное, представив ее в таком виде. К слову, Николетта, несмотря на свою красоту, никогда не была вертихвосткой. Сейчас она в очередной раз подумала о дочери. Ксения заснула на диване в кабинете Григорьева. Актриса переживала, что девочка проснется одна в комнате и испугается. Да и мысли о том, что ждет ее саму, не позволяли расслабиться. Николетта мысленно молила Господа Бога о помощи. Выйти из этой передряги живой и невредимой было сейчас самым главным. «Помоги хоть раз, о Боже», – думала молодая женщина. И так в жизни все шло наперекосяк. Наверное, это было расплатой за ее грехи.

– Не люблю ходить вокруг да около. Хотел сделать вам одно предложение, – неожиданно, словно, наконец, решившись, проговорил Александр.

Он замолчал. Николетта почувствовала легкий холодок, разлившийся под ребрами.

– Какое же? – натянуто спросила она.

– Знаете роман моего тезки Александра Дюма «Три мушкетера»? Там есть прелестная героиня миледи Винтер.

– И что?

– Она шпионка…

– Насколько я помню, она плохо кончила. Надеюсь, вы не собираетесь предложить мне шпионить за кем-нибудь? Я бы не хотела повторить судьбу этой героини.

– А у вас и не выйдет, – заметил Григорьев. – Конечно, если у вас в прошлом нет заносчивого мужа-графа, которому вы порядком насолили.

Николетта поджала губы и, после недолгой паузы, ответила:

– Мужа-графа у меня нет, и уверена, что никогда не будет.

Александр скупо усмехнулся, после чего произнес:

– Так что? Согласны?

Актриса смерила собеседника негодующим взглядом. Быть может, он принял ее за безнравственную женщину, если посмел предложить такое?

– По-вашему я какая-нибудь роковая кокетка, способная легко согласиться на это? Послушайте, сами-то вы кто?

– Хотите знать, на чьей я стороне?

– Да, конкретно вы.

Он внимательно посмотрел ей в глаза. Очи у него были очень красивые, синие. В сочетании с темными волосами выглядело невероятно. Но Николетте сейчас было не до того, чтобы любоваться внешностью случайного знакомого.

– А вы – женщина умная…

– Поэтому и хочу знать, за кого вы. Вы, а не ваши люди, – уточнила она.

Такое породистое лицо и глубокий взгляд редко встретишь даже у представителей знати. Кто же он такой? Совсем не похож на спесивого гордеца графа Волговского. Что-то в манере поведения этого человека настораживало Николетту. Он словно не предводитель бунтарей, а аристократ до мозга костей.

– Ладно, давайте лучше есть, – хмуро бросил Григорьев.

Значит, откровенничать с ней он не собирался. К счастью, других недостойных предложений не поступало. Покончив с трапезой и собираясь встать из-за стола, молодая женщина нерешительно произнесла:

– По поводу вашего предложения о шпионаже…

– Забудьте, – решительно отрезал Григорьев, и Николетта не стала продолжать. Хоть и любопытно было, что же он имел в виду.

Актриса поправила свою накидку, сухо пожелала ему доброй ночи и направилась к двери. Она не заметила того долгого взгляда, которым он ее проводил, поскольку вышла не оглянувшись.

Глава

V

Мила не помнила, как попала домой, как собирала вещи и вызывала такси. Взяла самое необходимое, остальное можно будет вывезти позже. За руль в таком состоянии садиться не рискнула. Сознание отгораживалось от ужасных мыслей и увиденной картины. Нужно было держать себя в руках. У нее ребенок, она не имеет права расклеиваться.

У Милы было только одно место, куда она могла теперь пойти – комната в общежитии, полученная после выпуска из детского дома. Она не была в ней уже много лет, да и не жила там никогда, по сути. А теперь придется обустраиваться.

О том, что воспитывалась в детском доме, Мила старалась не распространяться. Стыдно. Говорила, что мать умерла, а остальное окружающим знать не обязательно. Олегу, конечно, все известно. И о том, что мать-цыганка зарезана в пьяной драке, и о том, как маленькую Милу нашли в холодном, нетопленом жилище лишь на второй день и отвезли в детский дом, и о том, что отца своего она никогда не знала. Муж создал для нее совершенно иную жизнь. Нормальную, полноценную. С домашними праздниками, простыми радостями, уютом. И вот ее мир, как хрупкий замок из хрусталя, который только что был прекрасен и идеален, а в следующее мгновение со звоном разбился вдребезги.

Ваня, когда забрала его из детского сада, то и дело спрашивал, где папа и почему они не поехали домой. Молодая женщина, кажется, почти весело отвечала ему, что они играют в прятки. Сейчас они спрятались, а папа их ищет. Кажется, что весело… Но когда Мила взглянула в зеркало, то сама испугалась своего вида. Лицо ее застыло, будто маска, а глаза, и так большие от природы, стали огромными. И черными, как ночь.

Постоянно звонил Олег и еще какой-то незнакомый номер. Она отключила телефон. Разговаривать с кем-либо сейчас было выше ее сил. Конечно, с мужем поговорить придется. Этого не избежать. Да и с ребенком она ему видеться не запретит. Но это все позже…

К вечеру Мила почувствовала дурноту. Видимо, сказывалось эмоциональное потрясение. Она думала, что не сможет заснуть, но все же незаметно для себя уснула. Ей снилась Дарья Лисневская. Разлучница мило улыбалась и кокетливо посмеивалась. Еще тогда, когда впервые увидела ее, Мила подумала, какая же это неприятная лицемерная особа. А Олег… От мужа она не могла ожидать такой жестокости, такого неожиданного удара в спину. Предатель! Уйти без выяснения отношений было лучшим решением.

Теперь, сидя на грязной общажной кухне с облупившейся зеленой краской на стенах, рассказывала обо всем случившемся подруге Татьяне. И казалось, что все это произошло вовсе не с ней и Олегом, а персонажами дешевой мелодрамы.

– Наверное, смеялся надо мной вместе со своей Дарьей, – горько произнесла Мила даже не пытаясь скрыть свою боль. – А я действительно наивная дура. Уверена, что он меня такой всегда считал. Конечно, облагодетельствовал сироту! Она же должна быть счастлива, что ей позволено носить золото и меха, поэтому пусть терпит.

– Ну что ты, – Таня положила ей ладонь на запястье. – Олег не мог так о тебе думать. Не такой он человек.

– Своей изменой он позволил так думать ей! Позволил насмехаться надо мной и не уважать меня. Никогда этого не прощу!

– А была ли измена? Ты видела только поцелуй.

– Разве этого мало? Он сам говорил, что когда-то давно спал с ней.

– Так это когда было, – Татьяна скептически хмыкнула.

– Может старая любовь не заржавела. Говорят, мужчина никогда не забывает ту, у которой он был первый.

– Чепуха. Кто-то не забывает, а для кого-то это совершенно не важно.

– Хватит о них. Надо думать, как мне теперь жить…

Однако Татьяна была настолько скандализирована случившимся, что не переставала повторять, какая эта Лисневская вульгарная и ужасная женщина. Должно быть, желала таким образом поддержать подругу, вынужденную теперь жить с сыном в далеко не лучших условиях.

Существование – другим словом это не назвать – в семейном общежитии разительно отличалось от беззаботной жизни в квартире, отделанной и обставленной согласно последним модным тенденциям. Здесь же царил дух прошлого. С советских времен в общежитии ничего не поменялось. Лишь поизносилось, облупилось, проржавело. Тут даже имелся Красный уголок со сценой и расстроенным пианино, которым давно никто не пользовался. Ваня уже успел обзавестись другом – соседкой бабой Раей, которая, узнав о появлении новых жильцов с ребенком, притащила советский трехколесный велосипед «Гном», извлеченный из груды хлама на балконе. Благо, широкий темный коридор позволял на нем кататься. На кухне даже пахло как-то по-советски – жареной картошкой с луком. Наверное, мало кто знает, что такие общежития до сих пор существуют. Как и коммунальные квартиры.

Комната самой Милы выглядела не менее удручающе. Почти пустая, лишь кровать, тумбочка, узкий старый шкаф и стол с одним стулом. Хотя привезенные с собой игрушки Ванечки вселяли в это помещение немного жизни и добавляли красок.

Чуть придя в себя, Мила принялась размышлять над тем, что же делать дальше. Ясно, что увольнение откладывалось на неопределенный срок, ведь эта работа отныне будет ее основным источником дохода. Молодая женщина прикинула, сколько денег понадобится на детский сад, продукты, обслуживание машины, и невольно поискала глазами визитку Оливье де Шарлеруа. Помнится, он предлагал вознаграждение за помощь в поиске похитителя рецепта. Ей теперь это вознаграждение не помешает. Журналистка взяла валявшийся на столе прямоугольник черного ламинированного картона, на котором барственной вязью были выведены имя и контактные данные кондитера, словно тот был потомственным пэром Франции.

– Алло, добрый день, Оливье, это Мила Литвинова.

– Здравствуйте, я узнал вас, – прозвучал в ответ приятный низкий голос.

– Помните, вы говорили, что за помощь в поиске похитителя вашего рецепта готовы щедро отблагодарить?

– Да-да, конечно!

– Так вот, я согласна.

Чтобы не думать о той беде, что обрушилась на нее так внезапно, Мила решила с головой уйти в работу. Увы, уволиться она теперь не имеет права. Ей необходимо кормить Ванечку. Значит, придется терпеть замечания этого мерзкого Доронина. Хотя надо отдать ему должное – новый редактор больше не придирался. По крайней мере, пока.

На следующий день, забирая сына из садика, Мила вышла из ворот и настороженно осмотрелась. Лалина не было. Хотя она думала, что он будет поджидать ее здесь. Вместо Олега журналистка увидела выходящую из белого джипа молодую женщину в длинном черном пальто и на шпильках. Голову ее покрывал стильный платок из тонкой шерсти. Мила сразу обратила внимание на выбивавшиеся из-под него платиновые прядки, обрамлявшие сердечко лица. Капризно-пухлые губки, темные брови в дерзкий разлет, светлые надменные глаза, остро сверкавшие, как и золото ее сережек. Это была Дарья Лисневская собственной персоной. При виде этой женщины журналистка еще острее ощутила, как плачевно отныне ее положение.

– Мила, здравствуйте, – позвала та, довольно ловко переступая на своих шпильках по льду. – Вы должны меня помнить…

«Еще бы», – подумала молодая женщина и прошла мимо блондинки, не оборачиваясь.

– Да постойте вы! Нам нужно поговорить. Вы все не так поняли. Это я виновата.

Мила невольно ускорила шаг, крепче сжав ручку маленького сына.

– Ну, выслушай ты меня, – взвилась Дарья. – Я все объясню.

Надо же, такая заносчивая особа бежит за ней с унизительной покорностью, будто бездомная собачонка. Что это нашло на мадам Лисневскую? Журналистка пренебрежительно фыркнула. Голос за спиной затих. Все же обернувшись, Мила увидела, что Дарья больше не идет за ней, а просто стоит и глядит ей вслед. Точеные скулы разрумянились то ли от волнения, то ли от мороза. Лисневская покусывала нижнюю губу и натягивала на руку перчатку.

Молодая женщина тоже остановилась и вдруг спросила:

– Это вы похитили рецепт торта у Оливье де Шарлеруа?

Даша посмотрела на нее как на сумасшедшую.

– Ты что, бредишь? Какой еще рецепт? Что за чепуха? – нахмурила она свои идеальные пудровые бровки.

– Признайтесь, ведь это вы!

– Ты, видимо, и правда ненормальная, – констатировала владелица автосалона. – Ты вообще не слышала, о чем я тебе говорила? И откуда ты знаешь Андрея?

Теперь пришла очередь Милы принять соперницу за безумную.

– Какого еще Андрея?

Та засмеялась. Так заливисто, звонко, что даже какой-то прохожий обернулся. Также звонко, как в ее сне…

– Так ты совсем не в курсе? Никакой этот кондитер не Оливье, – насмешливо бросила Лисневская.

***

Какая-то безысходность, отчаяние, неверие в то, что страну все же удастся спасти, толкнули его на разговор с этой незнакомкой. Кто она на самом деле? Может она и есть шпионка? Какая-то странная история связана с ее дочерью. Куда она везет ребенка? Разве поедет добропорядочная женщина вот так, совсем одна, на свой страх и риск, за границу? Обо всем этом думал Григорьев, растянувшись на кушетке и положив под голову руку. В маленькой комнатушке, являвшейся чем-то вроде кладовки, было довольно холодно. По стеклу небольшого грязного окошка хлестал мокрый снег. Небо едва заметно начало сереть. Значит уже утро, а он так и не сомкнул глаз.

Моментами Григорьеву казалось, что Россия обречена. Какое-то смутное предчувствие говорило об этом. Он ругал себя за то, что в это ввязался. В минуты душевной слабости даже хотелось бросить все и мотнуть за границу. Или напиться. Теперь ведь все только и делают, что пьют. Или бегут прочь от еще неведомой, но уже чернеющей как грозовая туча на горизонте, беды.

Николетта тоже не спала, хотя на диване в кабинете Григорьева было вполне удобно. Она прижимала к себе спящую дочь и думала о командире рабочих. Что заставило этого человека поддержать всеобщее восстание? Эти его слова о защите государства, осуждение в адрес покидающих страну… Неужто он действительно один из тех, чья цель – свергнуть законную власть? На заводского рабочего Григорьев совсем не похож. Да и являются ли эти люди рабочими? Судя по тому, что довелось наблюдать актрисе после того, как их с дочерью сняли с поезда, никакого особого порядка у этой горстки бандитов не имелось. По разговорам толком было не понять, на каком предприятии они трудились, и что подвигло их на забастовку. Да и вообще они скорее походили на разбойничью банду сродни тех, что орудуют на ночных дорогах, чем на честный трудовой люд. Особенно этот, со шрамом, что приказал привести ее сюда, и подпевавший ему нескладный долговязый парень. Останавливать поезда среди ночи и похищать пассажиров пульманов было чистейшим беспределом, на который могли решиться не многие. Тут нужно иметь просто таки вопиющую наглость.

Николетта с досадой вздохнула. События последних месяцев выдались одно нелепее другого. Это сбивало с толку и выводило из себя. Подумать только – целая череда невезений! Единственным светлым моментом во всем этом было то, что дочь теперь с ней.

Уехать на следующий день не удалось. Ксюша серьезно заболела.

Глава

VI

Вместо того чтобы думать, кто же мог похитить этот злосчастный рецепт, Мила читала все, что могла найти об ордене Святого апостола Андрея Первозванного. Почему ее так увлекла эта награда – сама толком не могла ответить на данный вопрос. Но интуиция подсказывала, что это важно. В свободное время на работе журналистка изучала список всех, кто в разные годы и за различные заслуги удостаивался упомянутого ордена. Оказалось, что он существует и в наши дни, только выглядит несколько иначе. Тот орденский знак, что хранится в сейфе Олега, судя по оформлению, относится к началу прошлого века. Поэтому следовало выписать отдельно фамилии всех, кто был им награжден в тот период.

Постоянно звонил Лалин. Мила уже сбилась со счета, сколько непринятых вызовов от мужа накопилось в ее телефоне. На почту пришло несколько писем от него, а в соцсети – пара сообщений. Мила не читала. Сперва ей нужно было свыкнуться с мыслью, что они с мужем теперь не вместе. Но мозг упорно отказывался об этом думать и переключался на что угодно. В данном случае на орден.

После окончания рабочего дня, когда молодая женщина на ходу поправляя шарф, спешила по коридору к лестнице, ее догнал Кирилл Доронин.

– Ты домой? Могу подвезти, – предложил он.

Удивительный человек. За те несколько дней, что она уже работает под его началом, почти не обращал на нее внимания, а тут… «Видимо, что-то случилось», – как любит говорить Олег. Или скорее тут уместна знаменитая фраза Винни-Пуха: «Это жжж неспроста».

– Спасибо, не надо, – Мила продолжала расправлять шарф, не глядя на редактора.

– До сих пор обижаешься за тот конкурс? – усмехнулся он.

– Нет.

– Тогда почему отказываешься? Мы могли бы подружиться.

– Это вряд ли, – закатила глаза она.

– Почему? – повторил он.

– Мы не можем быть друзьями, – по мнению Милы этот ответ прозвучал достаточно категорично.

– Думаешь, мужчина и женщина не могут дружить?

– Мужчина и женщина могут. А мы с тобой нет.

– Ты что, решила, я к тебе приставать буду? Серьезно? – он засмеялся, а потом добавил: – У меня есть любимая женщина, так что не волнуйся, ты меня не интересуешь.

– Чего ж ты на меня так пялился во время планерки?

– Так я тебя узнал. Ты ведь жена Олега Лалина? Я просто имени твоего не помнил. Мы виделись на чьем-то дне рождения.

– Да? – брови Милы взмыли вверх. – А я тебя не узнала. Откуда ты знаешь моего мужа?

– Мой отец давно является клиентом его охранного холдинга.

Они как раз вышли на улицу. Снова что-то моросило – ни то мокрый снег, ни то дождь. Мила уныло поглядела на свои замшевые сапожки, которые такая погода однозначно скоро погубит. Нужно скорее забирать из квартиры Олега остальную обувь.

Тут произошел неожиданный инцидент. Когда молодая женщина подняла глаза, то увидела стоявшую у джипа Дарью Лисневскую. Та, очевидно, не оставила своих попыток что-то там ей объяснить. Вон даже адрес редакции разузнала. Все-таки очень настырная особа.

Мила уже открыла рот, но вдруг обнаружила, что Лисневская глядит мимо нее как-то удивленно и до крайности возмущенно. Кирилл, которому сей взгляд, оказалось, и был адресован, поменялся в лице.

– Что? – спросил он каким-то чужим голосом.

– Ничего, – вдруг резко бросила Дарья, села в машину и хлопнула дверью.

Машина тронулась с места прежде, чем кто-либо успел еще что-то сказать.

– Это…

Мила собиралась сообщить, что эта женщина приезжала к ней, но Доронин ее перебил.

– Так что, подвезти? – снова, как ни в чем ни бывало, поинтересовался Кирилл.

– Хорошо, подвези, так и быть, – вздохнула журналистка. – Только не знаю, по пути ли тебе. Я еду к Оливье де Шарлеруа.

– К кондитеру? И чем он тебя так приворожил? Своими тортами? Ты вроде не похожа на любительницу сладкого.

Он окинул взглядом ее хрупкую фигурку.

– Да нет, надо поговорить с ним об одном деле.

– Ну ладно, садись. Тем более что мне тоже нужно поговорить с тобой об одном деле.

В уютно пахнущем кожей салоне автомобиля было гораздо приятнее находиться, чем на улице. Мила расположилась поудобнее и покосилась на коллегу. Интересно, чего он от нее хочет?

Кирилл спросил адрес, по которому следует ехать, и, получив ответ, обрадовался, что это в центре, а значит ему по пути.

– В общем так. Обсудить я хотел вот что, – без обиняков начал он, выруливая с редакционной стоянки. – Я проанализировал твои материалы, изучил план твоей работы, и сделал неутешительный вывод.

Мила напряглась и теперь уже глядела на Доронина враждебно.

– Засиделась ты, мать, на должности корреспондента, – улыбнулся он.

– Вообще-то я ответственная за наполнение пяти полос! – попыталась поспорить журналистка.

– Предлагаю тебе стать моим замом, – заявил Кирилл, игнорируя ее слова.

Мила невольно вытаращилась на него и обмерла. Это было очень серьезное предложение. Высокая руководящая должность подразумевала и повышение зарплаты. Да и в чем-то она была согласна с главредом. Все-таки ей скоро тридцать. Не вечно же по интервью и пресс-конференциям бегать.

Предложение было более чем заманчивое, но демонстрировать Доронину свою радость Мила не собиралась. Она спокойно ответила, что подумает. Хотя внутри все трепетало. Жаль, что нельзя поделиться этой новостью с Олегом. Непривычно осознавать, что он ей отныне чужой.

– Подумай до понедельника, – согласился Кирилл.

Но, судя по всему, он и мысли не допускал, что она откажется.

Доронин высадил ее у пекарни Шарлеруа. Ее окна, выходившие как раз на сторону проезжей части, были украшены резными решетками под старину.

Мила медленно побрела к парадному входу в здание, выполненному, по всей видимости, в стиле ампир. Только бы не поскользнуться на давно нечищеных широких ступенях…

Молодая женщина раздумывала над словами Кирилла. Конечно, руководящая должность налагала и серьезные обязательства. Теперь ей придется разделять ответственность за качество газеты и достоверность информации с Дорониным. А это значит – работа допоздна, иногда выходы в выходные и праздники. Ее свекровь и так при каждом удобном случае внушала Миле, что нужно больше времени уделять мужу и ребенку, а тут… Кстати, как Анна Ивановна отнесется к их разводу? Наверное, будет очень рада. Однажды она уже поспособствовала их расставанию. Лишь бы не надоумила Олега забрать у нее Ванечку. Понятно, что в таких ситуациях, как правило, закон на стороне матери, но у Олега связи, деньги, возможности… А у нее работа в газете и комнатка в семейном общежитии.

От мыслей об этом обида и боль накатили на Милу с новой силой. Она осознала, что плачет. Остановилась, поспешно вытирая глаза. А может ну его к черту этого кондитера? Совсем не было желания с ним встречаться. Какая же все-таки глупость – искать пропавший рецепт торта. Разве можно вообще к этому серьезно относиться?

Постояв немного на крыльце под арочным козырьком, молодая женщина вошла и поднялась по ступеням. Двери в арендуемое Оливье помещение были не заперты. Впрочем, так было и в прошлый раз. Она стремительно направилась к кабинету кондитера, но что-то вдруг привлекло ее внимание. Остановилась, повернула голову в направлении окна. То, что увидела Мила, заставило ее замереть в ступоре. Потрясенный разум, словно птица, метался в оболочке неподвижного тела, скованного ужасом.

***

Их перевезли в какой-то большой старый дом. Только после этого Ксюшу навестил врач. Должно быть, Григорьев не желал, чтобы о нем узнали, поэтому покинул Николетту и девочку перед приездом доктора.

В доме было очень тепло благодаря аккуратной печке. Сейчас все больше строили камины на европейский манер. А эта печка вызывала у актрисы приятные воспоминания о родительском доме. Возле нее всегда было очень тепло. Тогда еще совсем дитя, она любила, прибежав с улицы, греть об нее ножки. Кроме того, они с братом часто забирались на лежанку сверху. Это было их укрытием.

Теперь, сидя возле кровати мечущейся в лихорадке дочери, Николетта вспоминала мать и отца-немца. Родилась она в Екатеринославской губернии. Там со времен Екатерины Великой жило немало немцев. Отец Фриц Рейнхарт, всегда представлявшийся Федором и почти боготворивший царя Николая, был человеком не бедным, имел свой магазин и пекарню. Старший брат Константин мечтал поступить в Пажеский корпус. Но поскольку в это учебное заведение принимали исключительно детей дворян, путь для Кости был туда заказан. Поэтому юноша трудился на Литейном заводе.

Николетту родители баловали, лелеяли, задаривали подарками. Она была поздним и очень желанным ребенком. После того, как в младенчестве у них умерли два сына, хотели девочку. Матери было уже за тридцать, когда родилась дочь. Потому в семье к ней так бережно и относились. А вскоре стало понятно, что девочка еще и удивительно красивая. Серые, лучистые глаза, светлые локоны, нежное личико, от которого, раз увидев, трудно отвести взор. Отец не сомневался, что дочери удастся найти завидного жениха, может быть даже аристократа. Когда девочке исполнилось тринадцать, семья переехала в Петроград. Отцу повезло найти среди своих предков какого-то вельможу и доказать, или, скорее, купить дворянство. Костю всеми правдами и неправдами таки определили в Пажеский корпус. А юная Николетта увлеклась театром и задалась целью стать артисткой. Благо внешность позволяла. Сейчас она корила себя за такой безрассудной выбор профессии. Лучше бы стала гувернанткой, библиотекарем или, на худой конец, модисткой.

Но стезя гувернантки казалось ей посредственной и скучной. Свое будущее Николетта видела исключительно в блестящей карьере драматической актрисы, а то и владелицы театра.

Когда девушка объявила о своем желании, родители лишь переглянулись. Всерьез новость никто не воспринял. Конечно, многие считали, что для порядочной девицы это то же самое, что стать содержанкой. Но отец Николетты имел на то время довольно прогрессивные взгляды. К тому же он не сомневался – дочь все равно скоро выйдет замуж и позорить семью с театральных подмостков ей не придется. А пока пусть занимается. Умение танцевать и кокетничать еще ни одной красавице не повредило.

Но все планы рухнули с началом войны между Российской и Японской империями. Отец, в прошлом военный, был призван на фронт. Брат тоже. Сразу после этого мать Мария умерла от болезни.

Отец и брат погибли на другой войне, Отечественной5. Отец – в 1915 году, а брат – в октябре 1916. Оставшись совсем одна в этой стране, Николетта решила отправиться к тетке, сестре отца, во Францию.