bannerbanner
Сюзанна и Александр
Сюзанна и Александр

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
7 из 8

      О, я уже всё поняла… Пока я три дня страдала от головной боли и предавалась раздумьям, Клавьер вовсе не проливал слёзы и не грустил. Он развил лихорадочную деятельность: купил Лерабля и, без сомнения, ещё дюжину полицейских, обвинил меня в своих показаниях, нашёл какой-то дьявольский способ лишить меня свидетельницы. Он действовал. И вот результат – я по уши в сетях какой-то интриги. Впрочем, по виду Лерабля можно понять, что игра не закончена…

– Валентина ничего не знает, – повторила я решительно. – Стало быть, вы, как юрист, понимаете, что свидетелей происшествия нет. Вы не можете полностью верить ни Клавьеру, ни мне. Значит, дело зашло в тупик и…

– Не совсем.

      Я молчала, предчувствуя какую-то каверзу.

–– Есть ещё один свидетель, гражданка. Это лакей, который был в то время в вестибюле.

      У меня потемнело в глазах. Я сразу догадалась, что всё это означает. Клавьер купил лакея. Лакей что угодно скажет за деньги. Я должна была это предвидеть.

–– Он поливал цветы в это время и видел…

–– Что?

–– … видел, как вы умышленно, изо всех сил толкнули Флору Клавьер и сбросили её с лестницы.

      Я с криком возмущения вскочила на ноги.

–– И вы… вы верите какому-то лакею?

      Это был глупый, нелепый вопрос, я это и сама сразу осознала. Это был возглас отчаяния. Я уже отлично понимала, что Лерабль – активный участник интриги, организованной Клавьером, и что спрашивать его, верит он или не верит,      – совершенно не имеет смысла…

      Ответ был пустой и бессмысленный, как я и рассчитывала:

–– Гражданка, у нас в Республике все люди равны – и лакеи, и герцогини. Лакеи, может быть, даже больше достойны доверия.

      Рука у меня сжалась в кулак. Ах, какое глупое положение – быть оболганной, обвинённой в том, чего не было и о чём даже не помышлялось!

Лерабль – уже спокойно, без злости и враждебности – проговорил:

–– Вот теперь, пожалуй, дело становится ясным, гражданка. Налицо преступление – жестокое и продуманное.

–– Чего вы хотите? – не выдержала я. – Уж не думаете ли вы и меня убедить во всех ваших измышлениях?

–– То, что вы называете измышлениями, на языке правосудия называется правдой, – напыщенно ответил следователь.

– О, мне знакомо ваше правосудие! – вскричала я в ярости. – Ваше синее правосудие достойно уважения не больше, чем вы и ваша продажная шкура!

      Он побагровел.

–– Вы – убийца, гражданка. Да будет вам известно, я имею в кармане ордер на ваш арест… и я не потерплю, чтобы преступницы, подобные вам, бросали мне в лицо оскорбления!

      Мне всегда была присуща какая-то дикая, звериная смелость. Я предчувствовала, что он заговорит об аресте. Так оно и случилось. И я ещё раньше успела подумать о том, что ехать в тюрьму – это всё равно, что подписать себе приговор. В тюрьме я окажусь в руках чиновников, купленных Клавьером. Я не смогу защититься. Для защиты мне нужна свобода.

–– Вы пришли арестовать меня? – спросила я сухо.

–– Да. И, чтобы вы знали, меня сопровождают жандармы.

      «Хорошо, что он сказал мне об этом», – подумала я.

–– Могу ли я выпить порошок? – спросила я вслух.

–– Вы больны?

–– Да. Больна. Я уже говорила вам.

      Голос у меня был колючий, сухой, прерывистый.

–– Можете пить, – бросил Лерабль небрежно, снова усаживаясь и снова предварительно откинув полы сюртука.

      Твёрдым шагом я отошла от следователя и распахнула дверцу резного шкафчика. Пальцы мои мгновенно оплели горлышко тяжёлой бутылки, из которой я совсем недавно пила коньяк. Помедлив немного, я через плечо быстро поглядела на Лерабля. Он сидел на подвижно и, казалось, что-то писал. Я усмехнулась. Канцелярист, идиот, продажный полицейский… Прежде чем браться за такие дела, научился бы получше разбираться в людях. Он полагал, очевидно, что имеет дело с пугливой дамой, страдающей мигренью, и исходил из соображения, что все аристократки – изнеженные, слабые, кроткие создания. Но он не знал, что я прошла через революцию. Я умела защищаться и не от таких болванов, как он.

      Ступая неслышно, как кошка, я стремительно приблизилась к нему, сжимая в руке бутылку, и нанесла сильнейший удар прямо по его склонённой макушке.

      Бутылка разбилась, осколки посыпались на стол. На миг я замерла: до того громким показался мне звон. Вдруг прибегут жандармы?

      Тишина успокоила меня. Жандармы ожидали, по-видимому, во дворе и прибегать не спешили. Лерабль лежал, раскинув руки и уткнувшись лицом в свои бумаги. Я рассчитывала свой удар так, чтобы на достаточно долгое время отправить Лерабля в обморок. Меня слегка испугала кровь – её было больше, чем я предполагала, она все текла и заливала бумаги. Я присела, осторожно ощупала кисть следователя: пульс, к счастью, чувствовался. Тогда, облегчённо вздохнув, я поднатужилась и сильно толкнула его. Он упал на пол лицом вниз.

      Ножницами я быстро разрезала свой муслиновый пеньюар: полоски были прозрачные, но очень прочные. С ловкостью, которой я раньше в себе не подозревала, я связала Лераблю руки и ноги. А вдруг он очнётся раньше, чем я рассчитываю, выйдет и позовёт своих подручных? Ползая вокруг распростертого тела, я заметила, что Лерабль, когда я сталкивала его на пол, видимо, разбил себе нос. Лицо у него было в крови. Он явно мог задохнуться. Тогда, желая избежать подобного исхода, я собрала все силы, схватила его за воротник и стала тянуть к стулу. После нескольких минут больших усилий мне удалось усадить своего неприятеля, прислонив его спиной к твёрдой опоре и наклонив вперёд его голову. Немного подумав, я завязала ему и рот. Потом с трудом поднялась с пола. Ноги у меня дрожали, дыхание было прерывистым.

–– У меня есть полчаса, – пробормотала я. – Или, может быть, минут сорок.

      Ни за что я не согласилась бы вновь оказаться арестованной и посаженной в парижскую тюрьму. Злая усмешка появлялась на моих губах при одной лишь мысли об этом. Время тюрем для меня закончилось. Я должна была уладить возникшую ситуацию здесь, в Париже, либо бежать в Бретань. Это в том случае, если уладить ничего не удастся.

      Самые разные чувства переполняли меня. Едва мысли мои касались Клавьера, у меня перехватывало дыхание от ярости. Как может жить на свете такой человек?! У него много врагов, так почему же ни один из них не набрался смелости и не прикончил его?

      Потом я вспомнила об Александре, и невероятное отчаяние охватило меня. Слёзы были готовы брызнуть из глаз. Пожалуй, я ничем не смогла ему помочь. Мне не удалось… Я сама оказалась почти арестованной… Потом меня захлестнул страх – боязнь того, что я, быть может, не успею скрыться. Почему я стою и ничего не делаю? Мне надо бежать, искать выход, действовать!

      Я бросилась вон из комнаты, не помня себя от испуга. К счастью, инстинкт самосохранения не позволил мне выбежать в вестибюль или воспользоваться парадной лестницей, где меня непременно увидели бы жандармы. Я была уже почти у себя в комнате, когда меня окликнула Стефания.

–– Что с тобой? В каком ты виде?

      Я была лишь в нижней рубашке, с оторванной полой пеньюара.

–– Что сказал тебе полицейский?

      Схватив её за руку, я быстрым прерывистым шепотом произнесла:

–– Послушай меня, Стефания. Там, в гостиной, лежит человек. Через час вы войдёте туда – так, будто бы случайно. Вы войдёте и освободите его.

–– Освободим его?

–– Да. Он связан. Я связала его.

–– Но зачем? – лицо Стефании стало белее мела.

–– Я должна была так поступить… Ах, не спрашивай лишнего, и лучше слушай!

–– Я слушаю.

–– Вы развяжете его, – лихорадочно зашептала я. – Вы, конечно же, ничего не подозревали о том, что он был связан. Если он спросит обо мне, вы скажете, что я уехала.

–– А ты уезжаешь?

–– Да. Ненадолго, я думаю. Прощай!

      Я ещё раз сжала её руку и скрылась за дверью.

      Как на грех, мне ничего не удавалось найти. Ключ от гардероба пропал, и у меня не было времени искать его или звать Эжени. Я наспех причесалась перед зеркалом, сколола волосы несколькими шпильками и нанесла немного румян на щёки. Завязала ленты шляпки и, недолго думая, набросила плащ своей горничной, Эжени. Кто знает, может, так даже будет удобнее.

      Когда я через чёрный ход выбралась, наконец, из дома и быстро зашагала через Королевскую площадь по направлению к отелю де Куланж, было уже двенадцать часов дня.


4


      Чуть позже я поняла, что не взяла с собой денег. Отправилась искать спасения и защиты без единого су! Я сунула руки в карманы, только потом вспомнив, что одета в плащ горничной. В карманах зазвенела какая-то мелочь. Я разжала ладонь и пересчитала монеты – десять ливров четыре су два денье. Я вздохнула. Что ж, по крайней мере, на извозчика хватит.

      Я остановила первую попавшуюся извозчичью карету и назвала адрес Валентины Брюман.

      Мысли у меня мешались. Да и как им было оставаться ясными, если всего несколько часов назад я была гордой, важной, богатой дамой и ничего не боялась, а сейчас – оказалась на улице, спасаясь от ареста, и на мне нет ничего, кроме плаща Эжени… О том, что под плащом, я предпочитала не задумываться. На мне была нижняя рубашка и безобразно искромсанный пеньюар. Хорошо ещё, что этого никто не видит.

      Одно я понимала с предельной ясностью: Клавьер взъелся на меня, да так, что на этот раз мне будет стоить огромного труда от него избавиться. Честно говоря, сейчас я даже не представляла себе, как это сделаю. Я ехала к Валентине, чтобы всё выяснить. Мало-помалу гнев переполнил меня. Надо же – она примкнула к моим преследователям… А ведь ей стоило лишь сказать правду, всего только правду, и все эти подлецы не выдвинули бы против меня ни одного обвинения!

      А теперь – пожалуйста: я обвиняюсь в убийстве Флоры де Кризанж. Меня хотят арестовать. Меня будут искать. И Валентина внесла немалый вклад во все это!

– Приехали!– грубо сообщил кучер.

      Он не считал нужным помочь мне выйти. Я так же грубо сунула ему деньги и сама спрыгнула на землю. Дом Валентины был в двух шагах от меня.

      Я легко прошла через ворота, но в дверь пришлось звонить очень долго. Привратник, едва увидев меня, сразу сдвинул брови:

– Ты кто такая? Что тебе нужно?

      Я вскинула голову, будто хотела показать ему лицо. «Этот человек просто не узнал меня, – подумала я. – Не может же быть, что ему приказали меня не впускать».

– Мне нужна госпожа Брюман, болван! Я её подруга. Ты, должно быть, просто спятил, если не узнаёшь меня.

      Он лишь слегка посторонился, пребывая в явном замешательстве, и я сразу увидела Валентину, спешащую ко мне. Она подбежала, схватила меня за руку. Лицо у неё было просто безумное.

–– Сюзанна, как вам только пришло в голову явиться ко мне? Там, наверху, – полицейский, он с самого утра сидит у меня…

      Ужас и злость захлестнули меня, сковали на миг все движения. Валентина настойчиво тянула меня за руку.

– Куда вы меня тащите?

–– Идёмте, я выведу вас через чёрный ход. Так будет безопаснее.

      Мы торопливо пересекли прихожую, и Валентина повела меня через какие-то многочисленные комнаты, желая обойти парадный вход. У меня очень болела голова, и единственное, что я хорошо ощущала в тот миг, – это злость на Валентину.

– Вам нужно немедленно уйти, – говорила она испуганно. – Не приходите больше сюда. Они вас именно здесь и поджидают.

      Я была убеждена, что она не так беспокоится о моём благополучии, как хочет поскорее от меня избавиться. Никто не уверил бы меня в обратном. Уж такова эта мадам Брюман. Конечно, ей нельзя быть такой добродетельной и самоотверженной, как раньше, теперь у неё есть богатый муж, деньги, достаток – словом, есть что терять.

      Я остановилась, резко освободила свою руку.

–– Может, вы объясните, почему унизились до лжи?

      Белая как полотно, с глазами, в которых застыл ужас, Валентина протянула мне смятую бумажку.

– Взгляните… Он прислал мне это вчера в полдень.

      Я бегло просмотрела написанное, сразу узнав руку Клавьера. «Дражайшая мадам Брюман, лишь одно слово в защиту вашей милой сестрицы – и мне надоест закрывать глаза на деятельность господина Брюмана. Как вы понимаете, ещё со времени нашей с вами встречи на торгах само присутствие вашего мужа в Париже вызывает у меня величайшую досаду».

– И вы из-за этой пустой угрозы решили подвести меня под суд? – вскричала я, в ярости комкая записку.

– Это не пустая угроза… Он вел с Жаком много дел, он знает моего мужа и в два счёта может его уничтожить.

– Может! Ещё только может! А меня арестовывают уже сейчас!

      Она молчала. По этому молчанию, невыносимому для меня, я поняла, что ничего иного от Валентины не добьешься.

–– Почему же вы даже не предупредили меня? Почему не послали человека и не сообщили, что Клавьер угрожал вам? Почему не сделали хотя бы это?

      Глаза Валентины расширились. Как я поняла, она даже не подумала ни о чём подобном.

–– Сюзанна, если вам нужна какая-то помощь – деньги, например, я…

      Меня до глубины души возмутил её тон. Она словно записала меня в неудачницы, словно никакого сомнения не имела насчёт того, что Клавьер выиграет, и я буду либо арестована, либо сбегу. Честно говоря, я и сама не знала, как выкручусь. Но почему она хотя бы для вида не верит в мою удачу?

– Деньги? – процедила я сквозь зубы. – Отдайте свои деньги бедным!

–– Сюзанна, но…

–– Идите вы к чёрту! Именно там вам и место!

      Круто повернувшись, я выскочила за дверь и, оглянувшись по сторонам, выбралась на улицу. Быстро мчавшийся экипаж чуть не сбил меня. Я подумала, что мне снова следует нанять коляску и куда-то поехать, но исполнять свои намерения я не спешила. Тоска охватила меня. Я свернула на улицу Сен-Луи и медленно пошла вдоль домов, размышляя над своим положением.

      Что и говорить, оно было незавидным. Чем дальше удалялась я от дома Валентины, тем твёрже убеждалась, что я поступила неправильно. Гнев и презрение не позволили мне воспользоваться ситуацией и взять хотя бы то, что было мне крайне необходимо, – например, деньги и одежду. Я ведь под плащом была почти что в нижнем белье. И что теперь делать?

      Погода, как в насмешку, была солнечная. В такое время только жизни радоваться, а не брести куда глаза глядят. Я остановилась, глядя в небо: оно было по-весеннему голубое, прозрачное, с медленно плывущими белыми кучевыми облаками. Ветер, долетавший с Сены, был тёплый и приносил приятные ароматы свежих трав. Уже повсюду были слышны галки, грачи, иволги.

– Кого вы ждёте, мадемуазель? Уж не меня ли?

      Вздрогнув, я обернулась. Какой-то мужчина в довольно поношенном сюртуке и далеко не чистых панталонах обращался ко мне. Плащ Эжени был виной тому, что меня приняли не за ту, кем я была. Да еще моё странное поведение – я словно застыла посреди улицы.

      Мужчина приблизился и, осклабясь, схватил меня за талию.

– Может вам идти не куда? Так пойдёмте ко мне.

      Запах, исходивший от него, был далеко не приятен, и, вдобавок ко всему, его руки жадно зашарили по моему телу. Дикое возмущение овладело мной.

– Прошёл прочь, убирайся! Глупый индюк, деревенщина!

–– О, да мы из недотрог? А ведь почти голая под плащом!

      Он оставил меня и отошел, злобно усмехаясь. Я не сразу смогла опомниться, но, желая поскорее уйти и забыть об этой встрече, быстро пошла по улице, нырнула в какую-то подворотню, прошла через двор, чуть не заплутала между домами, и, преодолев крутой подъем, оказалась на шумном, многолюдном бульваре. Здесь, в тени больших каштанов, возле какой-то лавчонки, я и пришла в себя.

      «Надо что-то делать, – решила я. – Нет смысла бродить по Парижу, рискуя наткнуться на полицию». Хотя я и не знала, что именно следует предпринять, но решила для начала нанять извозчика. Я сунула руку в карман, чтобы достать деньги, и похолодела.

      Денег не было. Подумав сначала, что это галлюцинация, я даже вывернула карман и проверила его швы. Нет, всё правильно. Я потеряла свои десять ливров и осталась вообще без гроша. Хотя потеряла ли?

–– Ах, мерзавец! – выдохнула я, сразу вспомнив о том вонючем типе, который пристал ко мне на улице Сен–Луи.

Без сомнения, это он украл деньги. Мне не следовало быть такой беспечной, я ведь слышала об необыкновенно ловких карманниках, виртуозно владеющим своим ремеслом, которые только и ждут такую простофилю, как я.

      Сознание того, что я ограблена, и неожиданно сильный приступ головной боли на миг сломили меня. Голова закружилась так, что я с испугом решила, что сейчас сяду прямо на тротуар; чтобы избежать этого, я опёрлась рукой на витрину магазина. Надо было переждать эту слабость. Но почти в ту же секунду из двери лавки выскочил разъярённый приказчик:

– Как ты смеешь хвататься за стекло? Ты знаешь, что это я его вытираю? Ну-ка, пошла вон, девка!

      Я чувствовала себя такой разбитой, что у меня недостало духу ответить ему даже полным ярости взглядом. Шатаясь, я побрела по бульвару, потом повернула к мосту О-Шу, сама не зная , зачем выбираю такое направление.

      Мысли мои с каждой минутой становились всё более неясными, но я всё же вспомнила о Жозефине, подумала, не может ли она помочь мне, и сразу же решила, что не может. Она была более чем кто-либо замешана в связях с банкирами. Она постоянно брала в долг, подписывала какие-то контракты, выплачивала займы, вмешивалась во всякие финансовые операции – словом, её имя было очень тесно связано со всевозможными денежными афёрами. Значит, можно предположить, что она у Клавьера на крючке. А как же иначе? Он один из самых влиятельных банкиров. К тому же, Жозефина и так ничем не могла бы помочь. Она ведь ничего не видела. Так она и скажет… Было бы безумием даже являться в дом Бонапартов.

      И в Бретань я вернуться не могу. Должно быть, меня будут ждать на заставах. Да что там говорить – у меня даже денег нет! Сознание безысходности так меня пришибло, что я опустила голову. Мне стало казаться, что я серьёзно больна. Меня бросало то в жар, то в холод, и я шла, едва передвигая ноги.

      Тогда я решила: первое, что мне следует сделать, чтобы спастись от полиции и не упасть от слабости прямо на улице, – это найти убежище. В гостиницу я пойти не могла. Был ещё разграбленный дом на Вандомской площади, который я отвоевала у Клавьера. Вполне возможно, что там меня будет искать полиция. Но, поразмыслив, я решила рискнуть. Ведь больше мне некуда было идти.

      «Будь он проклят, – подумала я, волочась вдоль улицы. – Да, пусть он будет проклят и попадёт в ад. Только этого Клавьер и заслуживает».

      На этом мои мысли прервались. Мигрень, кажется, усиливалась с каждым сделанным мной шагом, в ушах шумела кровь, так что я не слышала ничего, что происходило вокруг. Я даже не замечала полицейских. Было очень жарко – то ли от погоды, то ли от болезни; испарина выступила у меня на лбу, губы пересохли. Я шла и порой на ходу бредила. Мне мерещился Корфу, апельсиновые рощи, чудесная прохлада нашего домика в Платитере… Потом перед глазами вдруг всплывала физиономия Клавьера; с жестокой ухмылкой он будто подталкивал меня к бездне, где бушевало пламя, – я уже чувствовала жар огня, он дышал мне в затылок, лизал платье, и вот я уже горю – с головы до ног…

      Я остановилась, пошатываясь. Прошло несколько секунд, прежде чем я успела осознать, что стою на Вандомской площади. Я не знала, который сейчас час, скоро ли наступит вечер. И я до сих пор не понимала, каким чудом мне удалось добраться до места. Я ведь была больна и шла пешком. Я почти бредила… Должно быть, сам Бог привёл меня сюда.

– Мне надо лечь, – проговорила я тупо.

      Я знала, что, когда переживаешь приступ жестокой мигрени, лучшее лекарство – это уснуть. После сна всё пройдёт. Я снова буду здорова, смогу позаботиться о себе и ещё всех переиграю. Они ещё не знают, с кем связались.

      Я прошла через ворота и остановилась у будки сторожа. Внутри никого не было. Зато я заметила на ящике кусок рогалика, прикрытый бумагой, и яблоко. Сейчас есть мне не хотелось, но я машинально собрала всю эту снедь и рассовала по карманам.

      Дверь была заперта. В прошлый раз я сама позаботилась об этом. Я обошла дом и, заметив окно, разбитое ветром, решительно обернула руку плащом. Потом изо всех сил ударила по стеклу. Вот теперь у меня был вход, достаточный для того, чтобы я могла пролезть. Я убрала осколки, лишь слегка оцарапав руку. Шум меня не пугал: сторож глух, а со стороны площади меня вряд ли кто-то услышит. Я влезла в дом через окно, остановилась посреди комнаты, переводя дыхание, и только потом вспомнила, что даже не попыталась проверить, не поджидает ли меня здесь полиция.

      «Мне везёт, – мелькнула у меня мысль. – Я столько глупостей наделала, была так неосторожна, что без везения давно бы попалась. Видимо, правда на моей стороне».

      Впрочем, как можно говорить «видимо»? Из-за этой проклятой мигрени в голову приходят совершенно нелепые вещи!

      Держась за перила, я поднялась на второй этаж, где, как я помнила, должен был быть довольно удобный диван. Но, так и не дойдя до него, а лишь миновав ступеньки, я ощутила такую слабость, что рухнула ничком прямо на пол.

      Наступила минута полного, абсолютного покоя. Тревоги, мысли, силы – всё покинуло меня. Я забылась, наслаждаясь собственной неподвижностью, и на миг стала будто слепа и глуха ко всему. Но это продолжалось недолго. Сознание возвратилось, и я поняла, что нужно встать. Надо сделать ещё несколько шагов. Всего два шага…

      Кое-как я встала на колени и доползла до дивана. На нём было гораздо мягче, чем на полу, и блаженная истома охватила меня.

      Я ещё успела подумать о Баррасе. У меня ведь была назначена встреча с ним. Но разве я могла туда пойти? Без сомнения, он уже знает о том, что меня объявили убийцей Флоры, невинной порядочной гражданки. Да если бы и не знал, я бы все равно не могла к нему явиться в одной нижней рубашке. У меня ужасный вид.

      И, кроме всего прочего, я была не в силах куда-либо идти, даже если бы от этого зависела моя жизнь.


5


Проснулась я от холода.

      Дождь барабанил по крыше. Капли из открытого на чердак люка падали на пол, их брызги разлетались и попадали даже в меня. Я чувствовала себя изрядно замёрзшей. Поглядев на люк, я сделала вывод, что сейчас, должно быть, раннее–раннее утро. Небо было ещё тёмное, не залитое огнём рассвета. Ветер на улице был сильный, я слышала, как гнутся под ним деревья.

      Боли больше не было. Я чувствовала себя здоровой. Я могла идти. И я даже ощущала голод. Вспомнив о еде, украденной у сторожа, я съела сперва рогалик, а потом сгрызла яблоко. Дождевая вода, падающая через люк, позволила мне умыться. Порывшись в вещах, которые чудом уцелели на полках в шкафу, я среди всяких мелочей отыскала гребень и стала причёсываться. Мало-помалу события вчерашнего дня начали вырисовываться в моем сознании. Да, конечно, подумала я, головная боль уже прошла, и это хорошо, но моё положение остаётся почти безвыходным. У меня нет даже одежды. Нет денег, чтобы одежду купить. Меня ищет полиция. Так что положение не «почти безвыходно», а безвыходно, и всё тут.

      Кто мне может помочь? Кто в силах сокрушить Клавьера? Никто. Этот негодяй давно уже всех купил. Он поставил меня в такое положение, что я даже деньгами своими не могу воспользоваться. Стало быть, я должна думать не о том, как оправдаться, а о побеге в Бретань. Но и это решение порождало многочисленные проблемы.

      Ах, если бы у меня хоть пистолет был! Тогда бы я…

      Не закончив своей мысли, я застыла на месте. Громкие голоса доносились со двора, и луч фонаря прорезал темноту. К счастью, сторож был глух, и это заставляло всех, кто обращался к нему, говорить как можно громче. Разговор вёлся почти на уровне крика.

– Что? Что вы говорите? – переспрашивал сторож.

–– Мы хотим осмотреть дом, болван! Подавай-ка ключи!

      «Полиция», – решила я сразу, и кровь застучала у меня в висках. Впопыхах схватив свой плащ и шляпу, я, будто в лихорадке, стала спускаться по лестнице. С превеликим трудом мне удалось вспомнить, где же то окно, через которое я вчера проникла в дом. Я спрыгнула на землю и при этом так ушиблась, что на несколько секунд онемела от боли. Потом, когда первый шок прошёл, я бросилась бежать не разбирая дороги.

      Мало-помалу до меня дошло, что за мной никто не гонится, и это успокаивающе подействовало на моё сознание. Задыхаясь, я перестала бежать, а потом пошла ещё тише. Дождь, кажется, прекращался, но я уже слегка промокла. Я стала оглядываться по сторонам, пытаясь определить, где нахожусь; из-за волнения мне это мне долго не удавалось.

На страницу:
7 из 8