Сюзанна и Александр

      Я посмотрела на даму, стоящую у витрины. Что-то подсказывало мне не отказываться от предложения. В конце концов, это лишь увеличит мои шансы на удачу.

–– Как имя вашей госпожи?

–– Её зовут мадам Брюман.

      Я качнула головой. Вот как… Брюман! Это имя принадлежало одному довольно известному коммерсанту, владельцу многочисленной недвижимости в Париже, ресторанов, игорных домов и пансионов.

–– Передайте вашей хозяйке, что я согласна поговорить с ней.

      Мадам Брюман приблизилась, поклонилась, и я приветливо кивнула ей. Когда она садилась рядом, на меня повеяло свежим ароматом лилий. У неё и в отношении духов был неплохой вкус.

–– Понимаю, что моё предложение неожиданно, – сказала она, улыбаясь чуть виновато. – Но я так мечтала об изумрудах… о настоящих «индийцах». Это такая редкость.

      Я машинально передала ей футляр, а сама уже чувствовала, как холодеют от волнения мои руки. Она сидела, чуть наклонив голову, в профиль ко мне, а её вуаль была достаточно прозрачной, чтобы я могла видеть черты ее лица. Смуглая кожа, большие карие глаза с янтарным оттенком. Вьющийся чёрный локон касается щеки, в мочку уха вставлена неяркая бриллиантовая серёжка.

      Я узнала её. Теперь я не сомневалась. Я знала, почему с первого же взгляда она завоевала моё внимание. Мы ведь были знакомы. Мы пережили вместе самые жестокие испытания: штурм Тюильри, ужасы сентябрьских дней 1792 года. Подумать только, она стала мадам Брюман, сменив своё имя… И какое имя – Валентина де Сейян де Сен-Мерри!

      Я давно взяла себе за правило никого не судить. Да и откуда мне было знать, что приключилось с Валентиной за эти годы, каковы были обстоятельства её жизни. Всякое могло случиться. Женщины чаще всего становились жертвами этой многолетней смуты, но не каждая женщина смирялась с этим. Иные предпочитали измениться, но не погибнуть. И не всем же аристократкам везло на встречу с Александром.

      Она восхищённо разглядывала камни.

–– Клянусь Богом, мадам, это восхитительно! Через неделю мой день рожденья, муж просил подобрать себе подарок. Но что может быть лучше этого?

–– А кто ваш муж? – спросила я. – Господин Брюман – это тот самый владелец недвижимости?

–– Да, можно так сказать.

–– Давно вы замужем?

–– Четыре года.

–– То есть вы повстречались с господином Брюманом ещё во время террора.

      Она взглянула на меня чуть удивлённо и ответила уже гораздо сдержаннее:

–– Да.

      Видимо, ей мои расспросы показались неуместными. Я ведь даже имени своего не назвала. Ещё раз полюбовавшись переливами изумрудов в блеске зимнего солнца, мадам Брюман сказала:

–– Мне известно, что ювелир предложил вам миллион франков за эти камни. Если вы будете столь любезны и уступите мне их, я заплачу на сто или двести тысяч больше. Мне ещё надо уточнить, какой именно суммой я располагаю.

      Я ничего не ответила. Потом подняла вуаль.

–– Валентина, это же я. Вы помните меня?

      Какой-то миг она непонимающе смотрела на меня, потом чуть зажмурилась, словно хотела проверить зрение, и бледность разлилась по её лицу. Негромко и очень нерешительно она спросила:

–– Сюзанна?

      Я кивнула. Она хотела ещё что-то сказать, но, похоже, не могла собраться с мыслями, и я, боясь, что меня узнает не только подруга, сжала руку Валентины.

–– Ради Бога, молчите. Давайте уйдём отсюда! Нас не должны видеть вместе.

      Она ничего не понимала, но послушно поднялась и пошла за мной к выходу. В этот миг за конторкой появился ювелир.

–– Мадам, – произнёс он мне, – имею честь сообщить вам…

–– Нет-нет, – сказала я поспешно, снова опуская вуаль. – Сделка не состоится. Мои планы изменились, мэтр Бонтран.

      Я затащила Валентину в свою карету – благо, что она шла за мной послушно, как ребёнок, сама захлопнула дверцу и приказала кучеру ехать в какое-либо спокойное и безлюдное место.

–– В парк Монсо, может быть? – осведомился он.

–– Да, да, именно туда!

      Я повернулась к вновь обретённой подруге.

–– Вы согласны? Согласны ехать туда?

–– Но почему именно туда? – кротко возразила она. – Я бы так охотно пригласила вас к себе!

–– Дорогая моя, вы, может быть, удивитесь, но оставаться с вами у всех на виду – это самое ужасное для меня в нынешнее время.

–– Почему?

–– Потому что мне необходима ваша помощь.

Ничего необыкновенного не было в том, что бывшая мадемуазель де Сейян, чей отец был расстрелян за роялизм, чей жених воевал за короля на юге Франции, стала женой буржуа. Это лишь на первый взгляд могло показаться возмутительным. Покинутая всеми, даже мной, Валентина не имела ни денег, ни определённых намерений. 1793 год – то было время, когда Франция захлёбывалась в крови. Чтобы выжить, нужно было уметь драться, пускаться в авантюры, изворачиваться. Валентина ничего этого не умела. Комитеты в те дни охотились за всеми, кто своими манерами хотя бы отдаленно напоминал аристократа. Нужно было искать прикрытие. И оно нашлось – в лице торговца Жака Брюмана, сделавшего мадемуазель де Сейян предложение. Она стала мадам Брюман, а это имя уже не внушало подозрений. А преуспевающий буржуа лишь потом оценил, до чего удачный сделал выбор: при Директории стало очень модно жениться на аристократках и украшать своё богатство ещё и блеском титула жены – пусть не столь важного сейчас, но приятного для честолюбия.

–– Я должна была думать не о чести и даже не о том, что совершаю мезальянс, – проговорила Валентина, словно пыталась защититься от моих ещё невысказанных упрёков. – Я даже об отце не думала. Возможно, это звучит эгоистично, но мне хотелось жить, просто выжить…

–– Вам незачем оправдываться. Я понимаю вас лучше, чем вы думаете.

      Парк Монсо был безлюден сегодня. Погода была чудесная. Даже солнце скупо светило из-за туч. И всё же я, опасаясь, что мы находимся слишком на виду, увлекла Валентину в «Лилльскую красавицу», то самое бистро, где мы с Изабеллой в ужасные времена Робеспьера пили лимонад. Сейчас нам подали кофе и ванильные пирожные.

      Валентина спросила:

–– Понимаете ли вы, с кем вы связываетесь, Сюзанна?

–– Кого вы имеете в виду?

–– Клавьера.

      Я не ответила, ожидая, что скажет по этому поводу Валентина.

–– Мой муж дружен с ним. Хотя “ дружен” – слишком сильное слово… Клавьер несколько раз обедал в нашем доме. Он до того бесстыден, что осмеливался ухаживать за мной, а через минуту называл Жака «друг мой». Я не люблю этого человека. Он не нравится мне. Я… я даже немного боюсь его. А вы?

–– Я знаю его куда лучше , чем вы, Валентина, но нисколько не боюсь. Его надо бить его же оружием – только этим его остановишь. Клавьер коварен, стало быть, я тоже должна стать коварной.

      Валентина, немного помолчав, выразила сомнения насчёт того, что у нас обеих есть способность к коварству. К тому же, она жила со мной, когда мой роман с Клавьером только начинался. Ну, когда он обольщал меня грудинкой, банками кофе, апельсинами и цветами. Пару раз она даже открывала ему дверь.

      Я решительно отвергла все эти опасения.

–– Он вас не запомнил, Валентина, просто не мог запомнить. Вы понравились ему сейчас, потому что вы расцвели, стали хорошо одеваться… Если бы он заприметил вас тогда, то тотчас бы стал к вам приставать, будьте уверены.

–– Но ведь он любил вас в те годы.

–– Что за чушь! Ему просто было по вкусу сражаться за меня как за приз. Покорить знаменитую придворную даму, прежде занимавшую место на самой вершине версальской иерархии – вот что было для него важно… Так, соревнование вроде спорта. Разве он намекал вам когда-либо, что он знал вас прежде?

–– Нет.

–– Ну, вот видите.

      Я усмехнулась, вспомнив слова Валентины о том, что Клавьер пытался добиться её расположения. Это у него в крови – погоня за аристократками. Ах, до чего же мелкая душа у этого человека! Как он несчастен, должно быть!

–– Я рада, что он ухаживал за вами.

–– Почему?

–– Потому что вы теперь сделаете вид, что меняете своё отношение к нему. Вы подобреете и намекнёте, что не прочь приобрести отель на Вандомской площади. Вы попросите не составлять вам конкуренции.

      Глаза Валентины расширились от ужаса.

–– Я хотела бы помочь вам, но если…

–– Что?

–– Если он потребует платы прежде, чем окажет мне эту услугу?

      Я вздохнула. Что это за вопрос! Разве я с девочкой разговариваю? Право, как трудно иметь дело со столь добродетельными дамами!

–– Валентина, но вы же женщина! Вспомните об этом! Неужели вы не сумеете выпутаться? Немного ласковых слов, пленительная улыбка, уступчивость, неопределённое обещание…

      Я с отчаянием добавила:

–– В крайнем случае, он вас поцелует! Только-то!

–– Вам легко говорить. Но я-то никогда не была похожа на вас. Мне бы не хотелось, чтобы меня целовал чужой мужчина. Это грешно.

      Я почувствовала, как во мне закипает гнев. Заставляя меня убеждать её, уговаривать, она поступала не слишком по-дружески. Мне нужна её помощь, но помощь невозможна без некоторых усилий! Или она хотела бы помогать, не шевеля и пальцем?

      С тоской поглядев на меня, мадам Брюман произнесла:

–– Совершив всё это, я навлеку неисчислимые неприятности на своего мужа. Клавьер не поверит, что это сделано без его ведома. Я причиню вред Жаку, а он так помог мне! Это будет уже дважды грешно.

      Я метнула на него убийственный взгляд. Хотела сдержаться, но не смогла.

–– Знаете, милая Валентина, наш разговор кажется мне весьма удивительным… Я не хотела напоминать вам, но, раз уж мы заговорили о грехе и добродетели, то скажу: если бы во время сражения за Тюильри, когда за вами гнались санкюлоты и когда вы бросились ко мне с криками о помощи, я стала размышлять о том, что убийство – грех, и не убила бы ваших преследователей… мне кажется, вы не сидели бы сейчас рядом со мной. Как вы полагаете, дорогая?

      Мои слова сразили её. Она даже слегка отшатнулась, закрывая лицо руками. Я была зла на неё за то, что она заставила себя уговаривать. Когда я защищала её, мне не нужны были уговоры! И я, не обращая внимания на чувство чести, заставлявшее меня сдерживаться, просто-таки добила Валентину фразой:

–– Вам понравились мои изумруды. Я отдам их вам… даже если стоимость дома будет ниже, чем стоимость камней. Впрочем, если вы колеблетесь…

      Я резко поднялась, быстро взяла со стола свои перчатки. Валентина схватила меня за руку.

–– Бог с вами! – сказала она. – Я согласна. Простите меня. Я забыла, чем вам обязана… Расскажите, что я должна сделать.

      Пристально глядя на неё, я села. «Нет, – подумала я. – Это не настоящая подруга. Это не Изабелла… Да и есть ли вторая Изабелла на свете?»

      Изабелла, искренне любившая меня, никогда не потратила бы столько слов на объяснения. Да она и не была обязана мне так, как эта… эта мадам Брюман, сидевшая рядом.

Приехав домой, я обнаружила письмо от Талейрана:

      “Любезнейшая мадам дю Шатлэ, Вы слышали, вероятно, о том приёме, который я даю в честь генерала Бонапарта. Почти 500 человек приглашено ко мне – как говорится, весь свет. У меня будут люди, знакомство с которыми было бы крайне Вам полезно. Буду рад представить их Вам.

Остаюсь Вашим покорным слугой и проч.”

      Огорчённая донельзя, я села. Как неудачно всё сложилось! Как жаль, что Талейран, молчавший так долго, начал заниматься мною именно тогда, когда я скрываюсь от Клавьера. Всего до 5 января мне надо не попадаться ему на глазах. А приём состоится третьего. Могу ли я не пойти? Мне приходилось выбирать: судьба мужа или дом.

      Я обязана пойти, это необходимо… Талейран обещает познакомить меня с людьми, которые имеют власть и могут изменить жизнь семьи дю Шатлэ. Вероятно, среди приглашённых будет и Клавьер. Но кто знает, может быть, мне посчастливится не встретиться с ним. Сам Талейран пишет, что на приём придет полтысячи человек.

      А если я встречусь с Клавьером, это ещё не значит, что такая встреча сразу наведёт его на мысль о доме. Самое главное – не дать ему понять, что я и Валентина знакомы. Всё прочее можно пережить.

6

      День 3 января нового года выдался дождливым и сумрачным. К вечеру Париж и вовсе был окутан густым туманом. И всё же особняк Галифе на улице Варенн, где находилось, министерство иностранных дел и где был назначен приём, сиял иллюминацией: каждый огонёк был словно спрятан под защитным колпачком и светил сквозь непогоду. Разливали дымчатый мерцающий свет газовые фонари – невиданная новинка, пришедшая из Англии.

      Множество гостей поднималось по широкой мраморной лестнице, расходившейся во все стороны, а я, на миг, замерев на ступеньках, подумала, что редко можно встретить особняк такого убранства и роскоши. На фоне белого потолка и голубых стен выделялись лепные посеребренные цветы, фрукты, раковины, струи фонтанов; ниши были затянуты шёлком с рисунками Моннуайе, там же стояли вазы с тюльпанами, флоксами, лилиями. Уже была слышна музыка, пожалуй, уже начались танцы. Мы ведь приехали на два часа позже назначенного.

      Лестница закончилась, и огромное золочёное зеркало отразило меня с ног до головы. Я сама невольно залюбовалась собой. На мне было узкое, почти облегающее платье из струящегося алого шёлка, яркого, почти цвета пламени, – оно обтекало меня, обрисовывало, резко подчёркивало белизну кожи, пламенело, а на изгибах ткани просто пылало золотом, которым были вышиты пальмовые листья на незаметных вертикальных разводах. Я казалась в этом пламенном туалете высокой, но хрупкой и тонкой, как девочка. Кроваво-красными розами были убраны золотистые волосы. Если не считать цветов, на мне не было украшений.

      Аврора тоже украдкой поглядывала в зеркало, незаметно поправляла то локоны, то оборку. Она была в наряде из нежно-сиреневого муслина – он окутывал её фигуру, как облако, и так шёл её глазам, что от неё трудно было отвести взгляд. Нынче она снова смогла меня уговорить, и ей была сделана взрослая, высокая причёска: тёмно-русые волосы подняты, чуть завиты и с изяществом сколоты гребнем. Её тонкая шея, обвитая топазовым ожерельем, казалось благодаря этой причёске лебединой. Да и вся она была необыкновенно мила.

–– Я так завидую тебе! – шепнула она. – Ты такая уверенная. А у меня внутри даже холодно становится от волнения…

–– Волноваться нечего. Среди публики, которую ты увидишь, большинство людей ещё вчера были либо конюхами, либо солдатами. Что-то в этом роде… Ты увидишь, они даже разговаривать правильно не умеют.

      Лакей, стоявший у дверей, громко объявил:

–– Гражданка дю Шатлэ с дочерью.

      Обилие окон и зеркал наполняло светом зал, в который мы вошли. Потолок был покрыт росписями. Бросалась в глаза золочёная резьба – фигурки амуров, короны, рокайли и диски образовывали пышные резные композиции.

      Нас встретила любовница Талейрана, мадам Грант, привлекательная золотоволосая женщина, находившаяся при министре на положении, как говорил граф д’Артуа, «почти что жены». Я уже успела узнать, что её считают дурочкой, и едва послушав то, что она говорила, согласилась с этим мнением. Мадам Грант не скрывала того, что восхищается сама собой, и была чрезвычайно горда своей ролью на столь важном приёме. Она несколько раз повторила нам, сколько денег было затрачено на создание великолепия, ныне нас окружающего. Натянуто улыбаясь, я поспешила расстаться с ней, сказав, что её внимания ожидают другие гости.

–– Какая она забавная, – сказала Аврора. – Она знает тебя?

–– Нет. И я её не знаю. Я вообще здесь ни с кем не знакома.

      Это была правда. Пока мы с Авророй, мило беседуя, шли по залу, я очень ясно ощутила всю степень нашего одиночества. Аврора говорила, что я выгляжу уверенной. Возможно, это и так, но это только видимость. Внутренне я была растеряна. Я глядела вокруг и не видела ни одного знакомого лица. Люди на балу, честно говоря, были мне слегка неприятны. Я сама была недовольна тем, что замечаю все мелочи: взрывы слишком громкого смеха, развязные манеры мужчин, полуголых женщин, одетых в вызывающе прозрачные платья, под которыми, кажется, не было даже белья… то, что офицеры – республиканские офицеры, разумеется, – даже не отцепили сабли, и те, вероятно, бьют дам и их самих по ногам во время танца… На меня кое-кто поглядывал с явным интересом, но я лишь плотнее сжимала губы в ответ на эти взгляды. Внимание не слишком воспитанных синих было для меня почему-то унизительным. Как они смеют смотреть столь нагло, так, будто я уже обещала им что-то? Лучше бы выучились для начала правильно произносить слова, а не гнусавить, как простолюдины из Сент-Антуанского квартала!

      Один из них приблизился, приглашая меня на танец, но я ответила так резко, что он не посмел настаивать. Ну уж нет, танцевать с этими людьми я не буду… Мне вообще казалось предательством то, что я пришла сюда. Конечно, я пришла ради Александра… Ах, поскорее бы объявился Талейран!

      Я вовсе не была закоренелой ретроградкой. Я понимала, что прошлого не вернуть. Но, Боже мой, даже при этом, что я была готова к миру, годы революции не прошли для меня даром. Эти люди, одетые нынче в шёлк и бархат, танцующие котильон, – это ведь те самые люди, что совсем недавно убивали нас! Ни за что! Просто так! Лишь из-за того, что фамилия у меня была не такая, как у них, и я знала своих предков до двенадцатого колена!

      Я с треском захлопнула веер, и гримаса ярости исказила моё лицо. Мне показалось, что Аврора обращается ко мне.

–– Что ты говоришь, дорогая? Прости, я прослушала тебя.

–– Мама, погляди, вот тот человек… – Голос её прозвучал робко. – Он наверняка пригласит меня. Можно?

–– Что?

–– Можно ли мне танцевать с ним?

      Я вздохнула.

–– Почему же нет, дорогая? Это только от тебя зависит. От того, нравится ли тебе этот человек.

      Аврора упорхнула от меня через две секунды после того, как я произнесла это. Я посмотрела ей вслед, подумала о том, что вовсе не следует внушать таким юным девочкам ожесточение, свойственное мне, и медленно двинулась дальше, машинально разворачивая веер.

      Звучала музыка, и, казалось, с каждым новым тактом на меня смотрело всё больше и больше мужчин. Я сознавала, как притягательно и ярко выглядит моё пламенеющее платье в этом зале, полном бледных женщин и вульгарных офицеров, и уже сожалела, что надела его. Лучше было предпочесть что-то менее заметное. И Талейрана нигде не было видно… Мне вовсе не хотелось пробыть здесь до полуночи, занимаясь поисками министра!

      Я приблизилась к киоску и взяла стакан лимонада. Становилось жарко. Аврора не спешила возвращаться. И в этот миг, когда я почувствовала, что начинаю злиться, позади меня раздался голос, который я сразу узнала:

–– Вы опоздали, мадам. Я… э–э, можно сказать, я уже начинал досадовать.

      Я чуть склонила голову в ответ на поклон Талейрана.

–– Мне казалось, что и вы, господин министр, не слишком стремились со мной встретиться.

–– Я? Вы полагаете, что после столь восхитительного внимания с вашей стороны я могу быть столь неучтив и забывчив? Похоже, вы крепко меня презираете, госпожа дю Шатлэ.

      У него в руках была роскошная, редкой работы табакерка; он открыл её, собираясь, видимо, нюхать табак, и мне стал, виден мой изумруд, вделанный в крышку. Более чудесного украшения для такой красивой вещи и придумать было нельзя. Я поняла, о каком внимании толковал Талейран, и невольная улыбка скользнула у меня на губах.

      Талейран, сразу взяв деловой тон, произнёс:

–– Сейчас я представлю вам человека, который нынче занимает важный пост, но в будущем, несомненно, добьётся большего. Вы уж найдите способ поговорить с ним.

–– Какое влияние он имеет? Он министр?

–– Он из военного министерства. Правая рука военного министра Шерера; именно в его компетенции судьба мятежников – казнить их или миловать…

      Взглядом он попросил меня повернуться. Я повиновалась, поглядела и, честно говоря, остолбенела.

      Это был Доминик Порри, которого я не видела уже год с лишним. В светлом сюртуке неплохого покроя, белом галстуке, жилете и кремовых кюлотах, с каким-то республиканским орденом на груди, он выглядел весьма солидно. Он вообще внушал уважение – высокий, уверенный в себе. Я даже подумала, уж не заважничал ли он. Его русые волосы были напудрены, чего я не замечала раньше. Он тоже смотрел на меня и тоже был поражён. Хотя, вероятно, его предупредили о предстоящем знакомстве так же, как и меня.

      Я с невольным ужасом поглядела на Талейрана и прошептала:

–– Вы полагаете, этот человек продажен?

–– Всё окружение Шерера продажно, верьте мне, моя дорогая.

      Он произнёс это таким тоном, что у меня появились основания рассчитывать, что Талейран на моей стороне, и это меня чуточку приободрило.

      Доминик приблизился. Лишь краем уха слышала я обычные слова, произносимые Талейраном: «Мадам, позвольте вам представить гражданина Порри, чрезвычайно приятного человека… Гражданин Порри, это – гражданка дю Шатлэ, она наслышана о вас и давно хотела познакомиться…»

–– Да, давно, – повторила я без всякого выражения.

      Встреча с Порри подействовала на меня ошеломляюще. Я вдруг вспомнила тот день в Ренне, после того, как Александр стрелял в Гоша. Доминик освободил меня тогда, но что это было за освобождение! Он мне прямо заявил, что быть добрым самаритянином ему надоело. Тогда мне было безразлично, что он хотел этим сказать. Возможно, он просто злился? Ах, чёрт бы его побрал! Этот человек делал мне только добро, но сейчас я бы предпочла видеть на его месте любого другого!

      Талейран ушёл, сказав ещё несколько любезных фраз. Доминик предложил мне руку; от меня не ускользнуло то, что вид у него при этом был несколько угрюмый.

–– Думаю, мы оба понимаем, что то, что говорил сейчас Талейран, – не более, чем слова, – произнёс мой старый знакомый.

–– Да, наша встреча не случайна. Я приехала сюда с ясно определённой целью.

–– Честно говоря, нечего было вмешивать министра. Если уж вы хотите чего-то добиться, могли бы приехать прямо ко мне.

–– Боже мой, но ведь я даже не знала, где вы живёте, Доминик.

      Его лицо исказилось.

–– О, конечно. Вы предпочли узнавать адрес Талейрана, а не мой. Как там у вас говорится? Он ваш собрат по сословию.

      Я передернула плечами. Потом ясно, в упор поглядела на Доминика.

–– Гражданин, Порри, отвечайте прямо: намерены вы со мной разговаривать или нет?

–– Да. Намерен, – произнёс он отрывисто и едва заметно глотнул.

–– В таком случае идёмте туда, где потише и поспокойнее. Вы знаете здесь такой уголок?

–– Не пытайтесь уверить меня, что вы здесь впервые.

      Его тон мне не понравился, и я решила хоть как-то одёрнуть этого слишком возомнившего о себе чиновника.

–– Сдаётся мне, гражданин комиссар секции, вы склонны ссориться со мной, – сказала я и гневно, и колко, и чуть насмешливо.

      Он молча забрал у меня стакан лимонада, который я всё ещё сжимала пальцами, и произнёс:

–– Мне жаль, что вы продолжаете считать меня болваном.

В зимнем саду было тихо и цветочный аромат разливался в воздухе – словно наперекор зиме и непогоде. Звуки музыки и шум зала почти не доносились сюда. Остановившись возле зарослей рододендронов и розового амаранта, я повернулась к спутнику.

–– Вы, вероятно, знаете, чего я хочу. Можете ли вы помочь мне?

      Он вдруг резко, сильно взял меня за талию, привлёк к себе так, что я на миг утратила способность дышать, и не смогла даже выставить вперёд локоть, чтобы защититься.

–– Чего вы хотите! – повторил он угрюмо. – А вы когда-нибудь думали, чего хочу я?

      Он был гораздо выше меня, но сейчас его лицо оказалось совсем близко к моему. Я видела его глаза, его полные губы, чувствовала запах довольно крепкого одеколона – всё это вызывало у меня лёгкую неприязнь.

–– И чего хотите вы? – спросила я безучастно, размышляя и продумывая свои действия на ход вперёд.

      Чувства этого человека никогда не были для меня тайной. И никогда не находили во мне ответа. Но отталкивать его сейчас, отталкивать резко, возмущённо, неделикатно – это означало бы подвергать риску успех моей задачи.

–– Я хочу вас! Неужели это так непонятно!

«Как он стал смел! – подумала я даже с лёгким презрением. – И всё потому, что я от него завишу!» Мне не нравилось, когда на меня смотрели так по-животному, как сейчас. Он порывисто наклонился, припал к моим губам, но я с недовольным вздохом отвернула голову, и поцелуй получился весьма краткий, скользящий.

      Он обнял меня сильнее, просто сдавил в объятиях.

–– Как же вы прекрасны! – прошептал Доменик, касаясь губами моего уха.       – В этом платье, сейчас… Я знаю, вы – моё проклятье, но вам стоит только слово сказать, только попросить… Попросите меня так, как только вы можете! Нет ничего такого… чего бы я не выполнил для вас… для того, чтобы иметь повод быть с вами!