Диалоги снаружи и внутри

Рыцарь письменного стола

Рита Мурашова. г. Краснозаводск, Московская обл

Рыцарь письменного стола

Он любил покрасоваться, малость побахвалиться: характер-то рыцарский, а рыцарство это всегда некоторая похвальба.

Юрий Трифонов

Во избежание стандартных «родилась, закончила, работаю» и предупреждая дальнейшую (в стихах) нескромность, предоставляю слово тоже Рите и лучшему другу. «Мой лучший друг. Идеалистка? Наверное. Бунтарь? Немного. Своеобразная? Определенно. А еще это искренний и добрый человек, который всегда придет на помощь, на которого можно положиться, умеющий сопереживать и прощать, но которому иногда немного не хватает уверенности в себе.

Она любит овец и сов, много читать и пить чай литрами.

Любит слушать самую разную музыку (всегда) и петь (иногда).

А еще может питаться сладостями и весь день ходить по дому в пижаме.

Не терпит насекомых, заносчивых и непунктуальных людей, а также несправедливость в любом проявлении.

Пошла бы я с ней в разведку? Не задумываясь».

© Мурашова Р., 2015

Девочка в шаре

Пишу на бумаге тебе:«Запечатана намертво!»Но —искажение! —не понимаешь фразы,как не поверил сразу…А я запертапо своему позволениюи своему приказу.По моему же заказушар этот выдут,какмыльный пузырь,но хрустальный,от прикосновеньязвенящий.Как можешь увидеть,даже тюрьма моя —с выдумкой,а не какой-нибудь тамзарешеченный ящик.Больше никто менясловом не ранит —слышно не будет!В сфере углов нет —меня не загонятв угол!При утихающем —мной усмиренном! —сердечном зудеодними губами:спасибо!Как главномустеклодуву.А пальцы твоиповторяют узоры снаружи,ныряют по впадинам,трещину ищут напрасно…Ну же!Разбей!По-другому покой не нарушить!Где же угрозахваленой моей безопасности?!Я поднимаюсь сама,улыбаюсь из шара.Ты мне дорогу даешь,чуть назад отходишь.Этого —слишком мало,ведь с каждым шагомон только катитсямне в унисон…Всего лишь.

Рассвет

Электричка в броне,как подержанный рыцарь в латах,отдышаться на станциях проситсяи в конце пути.Подмосковье мое —сплошь с утра бородато.(То ли оно от тумана такое,то ли от мудрости…)Я сейчас воспоюбытовое и мелкое:торопливость чая с утраи воздух свеж,полусонных граждани бодрую белку,штурмовавшую деревооколо станции Радонеж;до семинара дремавшего в сумке Байрона:«…К их сокровенным тронам! —писал он. —Прах!..» —вкралось высокое…Думать о нем —еще рано нам,нам бы еще соснутьв густо свежих сумерках…Только придет Оно.Растворит туман.Мы поспешим демонстрироватьбеличью прыть.Мы разберемобрусевший текст «Каина»… —только придет Оно —мы пустимся жить!..Только придет Оно,победившее в поединке,только взойдет Оно,ежедневное Солнце…Я опасаться вдруг стала,как древние инки:вдруг не вернется?..

Из банки

За добровольным «железным занавесом»,в банку запрыгнувшим помидоромгляжу через дымку стекла,в маринаде вся.Это не шутки вам —взгляд помидора с укором!А я захотела сама,чтоб завинтили крышку,мариновалась охотнок другим красным пленникам.О, как замечательна толща стекла —не слышать!не слышать вас,свежие,больше не верить вам!Растите на грядках,пейте подземные соки!А я —чем нужно —иначе,как надо —иначе!А я —на взрытых полях этих —как проигравшийся брокер,с биржи да в банку,не в банк…Но стекло прозрачно,и —нам ведь тоже светло,и нас припекает,то есть наш плен и не так чтобыслишком грустен.Каждый из нас бесконечными мыслями занят,каждый из нас готов —пусть его надкусят!Нам в ожиданье томительномвпитывать как-то не можется.Нам бы на стол посолидней,чтоб не напрасно.Чтоб в пасти Историипослевспоротой кожицывкусом,как эхом,отдатьсяи брызнутькрасным.

Особые войска

Какая это честь – стоять на страже,сердечной страже чьей-то. Каждый стукфиксировать, учет вести им, дажераспознавать пришедших: враг иль друг?А если будет нужно, вскинуть дулонадежного и близкого ружья…Не спать! – дремать лишь, скорчившись, со стуласползать и падать… «Что же это я?!» —опомнившись, воскликнуть и с дозоромвновь обойти в зеленой – в цвет глазам! —шинели все – от пустыря до бора,приветить всех – от голубя до пса…В ряды такие всяк не будет годен:сплошь добровольцы – в этаких войсках!Я среди них: выпрашиваю орденза героизм – последнего броска.

Единокнижный

…Для себя и для другого – только тени,Для читающих об этом – только рифмы.М. ЦветаеваОн был странен:ночами не спали соседей будилгромким возгласом,вдруг,о чем-то вспомянутом.Про него говорили,что он – нелюдим,ну, а он-товсего лишьне шел на попятную:он людей заносил изначальнов два ясных столбца —в плюс и минус.И далееплюсом отмеченных,представлял себе всех —под занавес,у концапути своего земного —отрезка вечности.Престарелый ребенок,двадцатых своих годов;суеты вокзальнойпоклонник,обожательзаброшенных станций…Пламень солнца ему был —призыв,фосфор лунный —зов.Снисходительныйк стольким вещами готовый придраться!Мне в наследствокроме:полночный его бред,черныйчайноголизм,кровля рванаякленоврыжих…Старший друг мой невиденныйи —мне роднее нет! —старший брат —не единственный! —Единокнижный.

Его ремесло

Теперь я воюю.С той самой даты.Отринув изгибыпоникших плеч. —То он мне сковалсеребристые латыи —легкий в руке моей —острый меч.И он жев отрядемоих раздумийсуровыхратниковснарядил…Две армии —в братской кровитонули,он —битву сковавший —а был невредим.Вернулась.Живая.«Какую другую,кузнец,снарядитеи следом —рать?Поправьтеконя драгоценную сбруюи тесную Вашей руке рукоятьмеча моегоВы потрогайте,ну же!Ах, как Вам —уверена! —повезло:другие —от Вас —по кровавым лужам… —Какое гуманноеремесло!А все же мне жаль Вас:дорогою дальнейне манит нещадная битваничья.И в Вашем жилище —одна наковальняеще горяча.

«Бороться…»

Боротьсяс этим!Леса прогибая плечом,озера с морями и реки шагая вброд.Внутри,с собою —как борются с саранчойв масштабах страны,призывая к борьбенарод.Чтоб, с верным пафосомвсе ороша поля,спокойным жестом поправив за ухом прядь,насмешки и гордостивесь израсходоватьяди с чистою совестью,пафос согнав,сказать:«Наши поля спасены,голод предотвращен…»В ставшей великой шинели сойти —вождем.Всех своих дней грядущих.И прошлых еще —тех усмиренных бедствий,в которых и был рожден.Боротьсяс этим!И этому весть учет.Вспомнив невзгоды,всех прочих опередив,первой смеяться.Пусть память их извлечети за ненужностьюбудничносдаст в архив.

«Будь разночинцами с ним в девятнадцатом, то бы…»

Будь разночинцами с ним в девятнадцатом, то быразными вышли, как, впрочем, и вышли сейчас.В книжном шкафу по ранжиру бы высились томы,мой составляя писательский иконостас.Он бы служил… правоведом, пожалуй: в сем чинебыло б раздолье ему затянуть поясаболее чем, он ведь любит себя и понынесводом законов своих ограничивать сам.В дымных бы комнатах я, подперев подбородок,слушала ярые споры неглупых мужчин,так же, как он, молодых, но среди которыхон бы не спорил, отличный от прочих, один.Он бы забрел за компанию с кем-нибудь в местныймысли вертеп, собираясь скорее назад.Может, впервые мне спор показался бы пресным!Может, впервые ничто не хотела б сказать!И, промолчав, чуждый всем политическим смутам,буркнул бы только: «На кой они Вам сдались?..»Я б возмутилась, конечно, но с той минутычто мне с ним рядом какой-нибудь социалист!«Воля», «земля», «революция» были… Вдруг – нате!Нате, народница, Вам не присущий покой…«Верно, пусть лучше пребудет со мною фанатик,чем Вы, такой, не сживетесь со мною, такой».

Виктору Гюго

Упрямым камнем сотен баррикадв сосудах возбужденного Парижая жду; и вот уже звучнее, ближегвардейских ног реакции набат.И думаю, примкнув своим плечомк соседу (мы сроднились тут, в отряде):повстанцев вождь – всегда на баррикаде,монарх – всегда как будто ни при чем.«О, как бы мне хотелось говоритьс самим тобой, носитель алых мантий!»Но не язык, а резвых ног под платьеммоих нужна в бою нещадном прыть.И выученным следуя азам,взбираюсь я, насколько хватит шага,чтоб заалело полотнище стяга,пока враги не выдавили залп.«О, как бы мне хотелось не ценойгвардейцев ли, повстанцев жизней сотен,лишить тебя короны! Как ты противпотерь монаршей власти надо мной!»Но мне в покоях сказочных дворцовохоты нет искать себе покоя —уж лучше быть зажатой синим строеммундиров в огнестрельное кольцо;уж лучше крик: «Монархию – долой!»,чтоб супротив – орудия вспылили…Я – Франция времен Руже де Лиля,где всюду – бой.

Отпущение

Репей не виноват, что он – репей,что он придирчив так и часто склочен.Пленят другие тонкостью стеблейв оранжереях, он же – вдоль обочинцепляет только тех, кто сам мешалему расти таким неприхотливым.Не виноват! Как вздорная душа —моя, с досады жгущая крапивой.В пути сдавалась, рухнув наконецк его корням… А сколько было прежде,ершистыми цветами чтоб венецносили и колючки – на одежде?..Репей не виноват, что он – репей…Но в черноземном сердце – чую – завязьжеланья непроторенных путей!Чтобы – не вдоль и чтобы – не касаясь.

Who wrote Holden Caulfield?[1]

Эй, вечный Колфилд, покуда взрослеет мир!Холден, приятель, мир молод душой покудаи, смерив юношей долю нью-йоркских миль,он задается вопросом, где утки с пруда;и выбирает пока из лошадок двухту, что жует овес – не галлон бензинажрет по высоким ценам;а Сэлинджер Джеромтрубку берет и болтает так просто, как друг;эй, вечный Колфилд, покуда в десятках мест —ведь не в одном же Нью-Йорке такие мили —истины трудных подростков имеют вес,пишут тебе: я пишу тебе, пишет Билли[2].

Как провожу лето

…А мальчик вырос: деятелен, деловит,и это ему идет, и он мне такой по душе,и я им горда, и даже не так уж злит,что я без него, без милого, в шалаше;что я не могу сказать, ему в том числе,чем примечательно лето мое, ползет.Пусть новизна – ему, а мне врать зачем?Вся – у корней, пусть другие идут на взлет;вся – у земли: я два раза была с отцом,повоевала – там все заросло репьем;за бесполезное лето лишь выгорело лицов рамке и за стеклом, так похожее на мое.

Из библиотеки

Любимый мой! Юный сентябрь. Лучший месяц за то,что умерло вовсе не все иль погибло не вовсеи что, не покрыв головы и пока не увязнув в пальто,в желаньях скромна, вся подладясь под раннюю осень:едва ли прошу у такого тебя оголенности веток,бравурности алого цвета дерев, листовой позолоты…По-зимнему скован и бел был далекий твой предок,возможно; пусть ты невиновен: лишь вышел в него ты.О, можно еще не запрятывать книжки, покудахранит чистоту и не тучно, безоблачно небо,каким я люблю его, чтоб без фантазий. Неруда!и мне, рыжий томик, земное подай на потребу!Щенка двортерьера, что, родственность нашу учуяв,за мной увязался и трусит, как я за тобою два года.Но платят за преданность разве? Ведь будто плачу ященку колбасой – не берет! Что поделать, такая порода.О, нужно быть проще, как в том разговоре старушек,одна из которых, древнее, просила другую с балконакупить ей пломбира! Пусть, если покой твой нарушу,то только в святой простоте; наносное – за боны!Любимый мой! Юный сентябрь. На древе надеждыеще не опали все листья, молящие цифр, но – в строчку.О, весь этот ворох бумажный, подножный… не кончитсяпрежде,чем ты будешь кончен.

Первое

Это будет леген… подожди,

подожди… ДАРНО!

Он – как сорняк, заполонивший полемоей, тобой возделанной, души.Хочу швырнуть ему в лицо: «Доколе?!»,а получается пролепетать: «Как жить?..»Чему хочу учиться? Аппетитак тому, что есть я и со мною есть —из вежливости чуть, и так претит мнедоверием оказанная лестьему. А ты – отзывчив простодушнона каждый и нечаянный молчок!Как я ночами плакала в подушку,как сердцу становилось горячои голове, все силившейся разомвсю душу выполоть, чтобы и след простылего побегов. Чтобы одноглазымподсолнухом, веселым и простымвзросло. К тебе. Я тороплюсь с вокзалана тротуара полосе цветы, цветы…охапками. А мне недоставалодля одногодушивсей широты.

День Памяти в Болгарии

…И только море Черное шумит.А мы в двенадцать замерли, молчали.Пять дней болгарских было за плечами,и на шестой день вдруг такой пиит!От Христо Ботева – на памятнике павшим,взор к небу поднимаете – и вот:Кто за свободу дрался, мол, и умер даже,тот никогда в народе не умрет.Я замираю с мыслью о советско —болгарских флотских силах, что давнопогибли тут, завидую, что детствуне моему столкнуться сужденос такою былью прошлого… Едва лисейчас представить сходу я могу,как три бойца так рано умиралина этом живописном берегу.

«Здесь розы чтут, а маки не при деле…»

Здесь розы чтут, а маки не при деле,в пыли, склонясь, алеют у дорог.Так и душа моя в моем усталом телепоникла, от разлуки на пределе…О, поскорей отбыть болгарский срок!Будь не в обиде, щедрая страна!Спасибо за твое гостеприимство,но не отвыкнуть: Родина – одна,и, хоть немного времени для сна,мой мальчик успевает мне присниться.Здесь розы чтут, но маки мне, однако,гораздо пышных запахов милей.И вот, вроде провидческого знака,растут, слезами черными накапавиз чашечек… Дороги же – к тебе.

Когда я Сольвейг

Когда я Сольвейг, воздух свеж и сиз,колюч от лап пронзающих деревьеви заштрихован – так, что только иззверей кому возможно выйти к двери.Когда я Сольвейг, чужды городадуше моей, оскалившейся дико,прозрачной, как озерная вода,и плачущей, как тает кубик льда,от в соснах заблудившегося крика.Когда я Сольвейг, голос твой дрожит,дурной мой Пер, гонимый злой молвою.Позволь мне, друг, твою заштопать жизнь,брат нелюдимый, здесь расположись —в тепле огня и терпком духе хвои…Когда я Сольвейг, ты – уже не плох,совсем иное я пою отныне:пусть люди знают, Пуговичник, Бог,что путь мой солнечный и лыжный непрерывен!..

На маяк

До сих пор впечатление, будто выходишь к доске,до сих пор вызывают, и жизнь преподносит урокив ежедневном зубрении… В кровь обиваю пороги,ты в тумане одна – яркий флаг на моем маякев красном платье своем выпускном… Почему до сих пор,по какому веленью, богов каких проклятой волемой бумажный кораблик так редко находит свой порт?Потому что тебе не понравилась книжка Пиньоля?Мой смотритель, поверенный всех моих мизерных дел,я в шторма пробираюсь на свет, катастрофы минуя!Буревестник садится на тонкую руку к тебе —это я окунаюсь в густую житейскую бурю.Это я рада встрече и счастлива дружбе, когдакрики чаек пронзительны над воцарившимся штилем…Маякни! – По колено мне будет большая вода!И приду, как столетьями в гавань суда заходили.

Д’Арк

Ты ныне выдумана или позабытаокажешься, как канувшая ночь, —в моих мечтах всегда стучат копыта,а Францию не в силах превозмочьвраги, пока ты войска во главеи у Христа за пазухой. Живаяв моих строках: и не забронзовев,и до агонии, предательски сгорая.Не меркнет блеск твоих сребристых лат,и знамя вслед вовек не потускнеет.У завоеванных оказывалась врат,и покорились райские той деве,которую Набоков обожал[3],как ночью с нею бывший лотарингец,которая, пылавшая душатакая же, сестрой была Марине[4]…Как скромен рядом с их стихами мой,едва выходит должная осанна!Крести меня мечом, склоняюсь, Жанна!Пребудь со мной и страстной, и святой.

На 30 декабря

Шагать, бодрясь, по ледяному насту,без сна, не признавая полумеры,от белой мглы не опуская век…Не сдамся Королевы Снежной царству,пылающая нежностью и веройтак, что и на подлете тает снег.Когда мне с ним и день нещадно краток,малышка перед страшным словом «Вечность»,что не мираж в пороше, вдалеке…С любимым – не любителем перчаток —могу, подняв забрало, ей навстречуидти и руку греть в своей руке.Капризам Герды рьяно потакая,живет мой Кай, а я его из пленаспасать берусь. Дворца холодный сводне устрашит! Футболка намокаетв районе сердца, оседают стены —я так его люблю, что тает лед.

Неявный диалог

Илья Бондаренко. пос. Скуратовский, Тульская обл

Я пил чай из блюдца,Пил из чашки,Пил из кастрюлиИ черной канистры,Пил в людных местах в манжетах.И где не было никаких людей.Пил, сидя верхом на танке,Пил на блошином рынке,Я выпил весь чай.Я выполнил свой долг.

© Бондаренко И., 2015

Букет

Мы виделись раз в неделю,Я без нее дичал.И пуговицы летели,Когда я ее встречал.За полчаса до экспрессаВ груди ускорялся ритм,Ее приносили рельсыИ не было больше рифм.Я в тот бесконечный вечерЗаранее знал вагон,И поезд ведром картечиПросыпался на перрон.Тогда протолкнувшись ближеК вагону и в муть окнаСмотрю сквозь стекло и вижуОна выходит! Она!И красный букет небрежно(А я гляжу на нее)Она вдруг бросает междуМатрацами на белье.Осиленная неделяПод ворохом разных делНазло текла еле-елеЯ ждал ее и хотел.Мечты разлетелись пухомЛишь яркий букет пестрил,Насыщенный мерзким духомТого, кто его дарил.И в это мгновенье сгинутьВладела мной мысль, уйти,Чтоб горько смотрела в спину,И чтоб кричала «прости!».Народ, проводницы, срокиСвиданьям и отпускам,Но огненные потокиТекли по моим щекам.И где-то тогда томилсяГлавенствовший ухажер.Тут поезд остановилсяКак взгоряченный хор.«Что, ждешь моей теплой встречи…» —Подумал, ступив назад.Но выдавив «добрый вечер»,Я вдруг опустил глаза.А после темно и тошно,И горечь во мне цвелаУжасно взбесило то, чтоОна и не поняла.Шепнула: «Привет, любимый?»Я ждал, что еще соврет,Вокзал гремел Хиросимой,И-и… – мы пошли вперед.

Два пассажира

Два пассажира спорят, не даваяДруг другу досказать в трамвайном гаме.Едва один откроет рот, зевая —Другой туда уместится с ногами.Два пассажира видных, как жар-птицыНа жердочке последнего трамвая.Прикладываясь с горлышка к водице,Оттаявшей у старого сарая.И в череде невзрачных остановокИ в пепле остывающих моментовЧерпают мир ковшом из установокУспевших запылится аргументов.Два индивида в остром нетерпеньеНе соглашаются о сущности либидоЖивые образцы совокупленияДругими представителями вида.

Игра

Двор. Железный жираф. Зябко и тряско.

Этот меткий мороз снова целит в суставы и кости.

Невидимые футболисты то и дело поднимают пыль.

Деревья ведут неторопливую беседу:

1 – е д е р е в о:

Я полон внимания.

2 – е д е р е в о:

А если так?!!

И швыряет на стол лист с пятью заостренными

вершинами.

1 – е д е р е в о:

Нас не пугают злые погоды.

Не восклицать нам робко: «пальто бы…»

3 – е д е р е в о, пропуская ход:

Азарт хорош для молодых,

Мне надо фору, передых.

1 – е дерево, сбрасывая еще 2 листа:

Слушайте все, что я могу насвистеть на толстых и

тонких струнах.

Ветер усиливается.

1 – е д е р е в о:

Я пою.

2 – е д е р е в о:

Во вдохе – жизнь,

А выдох смертен

Шашлык Земли

Одень на вертел.

1 – й П р о х о ж и й:

О ветер, ветер, будь здоров!

И в барабаны бей ковров!

Деревья могут только тихать

А гонги временные – лихать.

3 – е д е р е в о, роняет тонкую ветвь с тремя желтыми листьями:

Душа глядится в кляксы луж

Я выиграл! – Козырный муж!

1-е дерево закатывается мелким хохотом листьев.

3 – е д е р е в о:

Сейчас, тогда, в любое время,

Слаба, беспомощна мораль, —

Что толку ставить ногу в стремя

Когда тебе кобылу жаль!?

2 – е д е р е в о:

Конец – всегда конец.

Вы слышите, где-то играет песня?

1 – е д е р е в о:

Трубы загробное мычалово

Милей, чем Юлия Началова.

3 – е д е р е в о, указывает 2-му на 1-е дерево:

Он милый парень, переливается черно-зеленым

в пробирке двора и водит хоровод созвездий.

2 – е д е р е в о:

Певец! Певец!

1 – е д е р е в о:

Я не больше певец, чем ветер, дождь или солнце,

чем волна, окатившая склон. Каждая песня что-

то значит. Без нее не полно существование.

Тишина – певец, без нее не было бы пауз, и все

звуки смешались бы в единый гул. Я не знаю, что

есть такого ценного у вас. Я Пою – равно – Я

имею.

И силой буйной кроны выбью

Сухую пробищу двора.

3 – е д е р е в о:

И что видно наверху?

1-е дерево:

Там птичий звон небесной пылью

Разносит в облаках «Пора».

2 – е д е р е в о:

Тускнеют солнечные нити.

Он был моим, теперь ничей.

Ладонь листа в кулак сожмите!

Казну оставил казначей.

Теперь казнит и строит козни.

1 – е д е р е в о:

Казнить надумал – так казни!

Только, чтоб не было возни.

3 – е д е р е в о:

Без боли – нет смерти.

Проверено! Верьте!

2 – е д е р е в о:

Так, значит, конец?

2 – й п р о х о ж и й:

Дворовый детский стадион

Что молодость – лишь слайды, клипы.

Она закончилась, как сон,

Раскланявшись со мной у липы.

Что здесь осталось? Только стужа,

Болезни, предвкушенье бурь.

Что бьет в нас изнутри наружу,

Мы бьем назад – снаружи внутрь.

2 – е д е р е в о:

Что слышу братья, слышу и немею —

В своем богатстве сам же погребен,

Кружба ворон над всем, что я имею,

И цвет листа уже здесь ни при чем!

Усиливается холодный ветер, начинается дождь.

2 – й п р о х о ж и й:

У каждого окна… нет, точно, у каждого окна —

предметы хвастовства одни и те ж. Оттого окна

сделались похожими друг на друга.

Да я и сам уже не могу понять, что такого особен-

ного сам в себе имею.

1 – е д е р е в о:

Этот человек – эквилибрист. Его страхуют фа-

келы и вертел. Он задается похвальными вопро-

сами.

3 – е д е р е в о:

Нет. Его черные пальцы никогда не лягут на

белые клавиши.

1 – е д е р е в о:

Чтобы подпрыгнуть – нужно оттолкнуться от

дна!

3 – е д е р е в о:

Он носит под одеждой труп.

1 – е д е р е в о:

Нельзя избавиться от болезни, не осознав, что

болен!

Я хотел бы посвятить ему свою песню.

2 – е д е р е в о:

О чем вы говорите!? Склон – полог! На нас уже

двинулась северная лавина!

1 – е д е р е в о:

Я имею то, что я пою. И больше здесь ничего нет.

Я пою для него.

2 – е д е р е в о:

Лес костенеет, ребра качаясь, трещат.

Вода стекленеет. Восход солнца – дощат.

1 – е д е р е в о:

Ты сгустил краску небесного холста. Все небо

затянуло.

3 – е д е р е в о:

Ш-ш-ш…

Лето уснуло.

3 – е дерево про себя:

Это случалось не раз и не два.

Что мы имеем —

В морщинах коры

Кольцами дыма вьется в года,

Конец и начало игры.

Инструкции к стулу

Где взять инструкций к стулу и чай Ван Гога?В желтый стакан – искусственной бы заварки…Последний десяток лет я сплю плохоНеподалеку тут, в сине-зеленом парке.Обычным служакой, вяло бреду со сменыВ серых ботинках, стоптавших седое летоВ почте, не доставляющей перемены,В поле подсолнухового рассвета.Автопортрет не старится, там мне тридцать.Я уже знал, как остается мало…Мало цветов заблудится в море ситца,Бросившись с нервной кисти на покрывало…

Короткий полет

памяти ШМ

Логичная клетка заполнена сажей,Разряженный воздух и слезы сиделки,Где в области сердца пахнет пропажей —Я пью бессердечные посиделки.Короткий полет видавшего виды,Штурмующего закаты пилота;Штурвал от себя и шлоки из ГитыВ колючую проволоку восхода…

Медный всадник

Пылится… нет, не местность – времяМне отведенное. Торг неуместен.Нога тверда, чтобы качать ей стремя,А может, чтоб верней стоять на месте.Я нагоняю пыль – оживший всадник,Вонзивший шпоры в медь глухим ударом,И стоны верст летят за виноградник,Но как украсть дающееся даром!?А суета повсюду: сбоку, сзадиСопровождает от рождения до смерти,И медный конь дрожит под весом кладиВ стандарте карусельной круговерти.Я сбился с времени и заблудился в датах,Терять – пустяк, страшнее – оглянуться.Я начался в истоке циферблатаЧтобы в конце пути туда вернуться.

Нет смысла ехать к океану

Нет смысла ехать к океану,Достаточно взглянуть на небо,Увидев в синем отдаленьеВоздушный флот и след за судном.Нет смысла плыть по океану,Ища глазами в дымке берег,Довольно посмотреть – а нет лиВдоль неба фьордов горизонта.А есть ли смысл смотреть на небо?Не лучше ли его представить:Безбрежность режут скрипом чайки,Кораблик, пущенный ребенкомБезвольно вынесен на берег,Горячей гальки хруст под влажнойСтупней коснувшейся прибояИ облака далекий парус,Подсвечен яркими лучамиИ мы сидим с тобою рядомВверх обгоревшими плечами.