Взаимность

Взаимность

Lena Swann

© Lena Swann, 2020

ISBN 978-5-4498-1122-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Взаимность

Итак, «Будущее время» было разгромлено. Яна не выходила из машины: резко накренив, чуть не выломав, зеркальце заднего вида и бессознательно расчесывая ногтем и рассматривая в отражении крошечную коросту уже засохшей лихорадки, справа над верхней губой (всегда почему-то выскакивала, как периодическая родинка, от любых переживаний), всё как будто бы крутила в памяти произошедшее пять минут назад, – всё еще не веря, что, вот, всё самое страшное, всё то, что висело над сайтом уже все последние месяцы, наконец, рухнуло. И в общем, еще более понятны становились подлые крысиные предложеньица Никиты о перепродаже… Знала, что опаздывает, но пыталась выдохнуть гнев и отдышаться, – прежде чем войти в церковь.

Лазоревый луковичный куполок церкви был инеем превращен в сверкающую платиновую скуфию на верхушке, а солнце еще и ярко золотило крест и ближнюю куполка дольку. Небо, несмотря на мороз, было истошного, лживо-розового оттенка, а справа, – за насмерть заиндевевшими тонкими лиловатыми иероглифами (в разные стороны живо и отчаянно жестикулировавших перед смертью, за секунду до зимы) кустов и деревьев, – под пригорком, тянулся гигантский хлопчатый цепеллин дыма – из тоненькой трубы сахарной ватой утепленной избы. Яна, приехав сюда, спозаранку, за семьдесят километров от Москвы, из-за неимоверных снежных заносов и пробок на выезде из Москвы действительно уже сильно опаздывала и, кое-как припарковав на пригорке машину (на крошечном, на удивление прекрасно расчищенном сегодня и вытоптанном пятачке прямо рядом со входом в церковь, на излёте бугристой асфальтовой дорожки, между сугробов и до боли в глазах искрящих бриллиантов снежного наста), быстро повернула ключ зажигания, – и прихлопнула таким образом заодно и зазудевший уже, ненавистный возбужденно-жизнерадостный, словно в голливудских экшэнах, проигрыш выпуска новостей «Эха Москвы». (Ненавистный – потому что новости в этих выпусках все последние годы были одна гаже другой.)

«В Москве проходят обыски у оппозиционных активистов…» (идиотически-жизнерадостное бурлящее энтузиазмом тирлим-бом-бом музыкальной заставки)

«Высокопоставленный чиновник министерства обороны, по неофициальным данным, отвечавший за координацию наемников из так называемых частных армий в Сирии, найден у себя в квартире мертвым…» (энергичная ритмовка на заднем плане для любителей голливуда, а потом опять бесстыдное тирлим-бом-бом)

«Сегодня генпрокуратура без объявления войны заблокировала для российских пользователей доступ к популярному оппозиционному молодежному сайту «Будущее вре…» Стоп. Это еще что такое?

Яна, задним вниманием ухватив обмолвку, резко крутанула ключ зажигания на пол-оборота в обратную сторону, вновь врубив электричество и поймав радио на оборванной ноте:

«…Мария Лазарева, генеральный директор „Будущего времени“ (которую вы, сволочи-коллеги расторопные, к слову скажем, явно застали звонком своим в постели, разбудили, – потому что Маша в прямом эфире если и не позёвывала, но явно звучала как солдат в казарме, которого облили ледяной водой), заявила „Эху Москвы“, что, несмотря на блокировку, популярный сайт продолжит работу: Лазарева посоветовала поклонникам сайта внимательно прочитать рекомендации по обходу блокировки сайта, которые она в течение ближайших пятнадцати минут выложит в фэйсбуке и твиттере „Будущего времени“.» (дыц-дыц ритмовки на заднем плане)

«…Как сообщили корреспонденту „Эха Москвы“ в международной организации „Репортеры без границ“, их сотрудники, в знак протеста против очередной противоправной внесудебной блокировки средства массовой информации в России, уже работают над запуском неблокируемого зеркала для сайта „Будущего времени“ на базе Google Cloud Platform. Зарубежное неблокируемое зеркало „Будущего времени“, вероятнее всего, будет доступно уже завтра.» (улю-люм – видать, чтобы не заснули овощи)

«…В генпрокуратуре корреспондентам „Эха Москвы“ заявили, что в случае продолжения деятельности заблокированного сайта, все сотрудники „Будущего времени“ могут быть привлечены к уголовной ответственности как сотрудники нежелательной организации или как иностранные агенты.»

– Вот скоты! – тихо выдохнула Яна и быстро (чтобы не слышать очередного чудовищного, в зубах заевшего музыкального проигрыша-живчика) вырубила, до отказа, вместе со звуком радио, ключ зажигания, мгновенно взглянув на мобильный – ну конечно! уже семнадцать пропущенных звонков! счастье, что выставлен был режим «не беспокоить»!

Кликнув мэссэдж в Whatsapp Маше: «Я всё знаю. Буду после полудня. Делаем всё, как договорились. Звучала ужасно!;) Доспи чуть-чуть еще! :)», – и чуть переведя дыхание, уйкнув, чуть не содрав, от нервов, над губой коросту лихорадки, – Яна быстро на дурацкую эту лихорадку взглянула в выпуклое зеркальце заднего вида еще раз (нет, нет, ничего, сегодня уже гораздо лучше) и, выходя из машины, как-то уже чуть успокоенно сказала себе: Маша справится! Не дам скотам испоганить еще и мне утро…

Весь аварийный план действий, конечно же, был готов заранее. И «Reporters Sans Frontières», молодцы, не проспали, с нашим планом, – завтра все будут гуглить…

Яна быстро перекрестилась и вошла в беленькую, маленькую, словно кулич, деревенскую церковку.

В пестрой, яркой, радостной от икон грановитой вселенной внутри церкви были жарко натоплены батареи. Два широких апельсиновых раскосых пыльных луча из двух правых окон (из расписного крошечного клироса и из правой криволинейной ниши с мозаичными нервюрами) выделяли центр церкви как особую лучистую горницу: Яна улыбнулась и чуть заметно кивнула головой в центре ближнего луча стоявшему, как раз в этот момент обернувшемуся и зорко поймавшему ее взгляд белобородому круглолицему батюшке Игнатию, освящавшему, вместе со вторым, молодым, кудрявым священником елей для соборования – словно художественную палитру готовили (баночки, кисточки!).

Яна свалила с себя жаркую зимнюю куртку на банкетку в самом конце церкви, – и невольно еще раз уцепилась взглядом за роспись на задней стенке: чуть не угробленная камнями за блуд грешница, страшненькая, простоволосая, в белом изодранном платье, с окровавленной щекой, упавшая на колени и в отчаянии уцепившаяся за голубой хитон Христа в поисках защиты – зримо прячущаяся за Христовой фигурой от расправы уже занесших для броска в поднятых руках камни фарисеев, священников и прочей еврейской гопоты, – яркая, громадная, в человеческий рост фреска, – под которой вчера вечером сама она, по безыскусной рифме судьбы, в слезах, упав на колени, каялась и исповедовалась два часа подряд батюшке Игнатию, – с таким же внутренним чувством: что спасается от смерти.

Уже совсем темно было, когда накануне, едва разыскав дорогу, едва вспомнив хуторок, за которым надо было резко свернуть на проселочную дорогу, – еле заехав потом по наледи в горку, – Яна вот так же припарковалась у церкви, всунув мордочку миниатюрного красненького дамского Крайслера между двумя матёрыми сугробами – на занесенной и оледенелой, еле видной, нерасчищенной вчера еще, узкой асфальтовой дорожке. Дышать после вчерашнего краткого, схематичного, разговора в чате фэйсбука с Никитой – разговора чудовищного, как и вся ее, год почти продолжавшаяся, с ним связь, – было уже совсем невозможно, – как, собственно, ни дышать, ни плакать, ни жить невозможно было уже все последние пару месяцев. «Я даже книги читать не могу уже месяц!» – как крайнее выражение отчаяния доходчиво, всхлипывая и размазывая сопли кулаками, объясняла она позже, вечером, батюшке Игнатию. Было точно так же, как бывает с аппендицитом: ныло, побаливало, тошнило, но из брезгливости и занятости в больницу тащиться не хотелось, и как-то была надежда, что само как-то куда-то… А потом вдруг в одну секунду – раз! – и чувствуешь, что загноилось уже настолько, что еще миг без операции, без скорой помощи – и помрёшь.

Он называл ее котиком и ласточкой. Пошлее ничего придумать было невозможно. Ее выворачивало наизнанку от неказистых, неразборчивых, как-то враскоряку бросаемых его не тонких слов – и от его духовной скользкости, духовной слепоты, от духовных его поскальзываний на ровных, казалось бы (а уж тем более – на горних), местах. Невысокий, блеклый, с немытыми волосами, сутуловатый, с выпирающими восточными скулами, вечно как будто зябко пригибающийся, вытягивающий пальцами вниз манжеты дорогих рубашек и пиджаков, как будто рукам морозно, вечно глядящий в смартфон или компьютер, в задумчивости грызущий заусенцы немытых ногтей на зеленых тонких коротких пальчиках… Он прибился к ней в буквальном смысле как-то из неоткуда: прогулка вдвоем по ночной Москве после тусовки в книжном клубе с ее друзьями-диссидентами, – Яна даже припомнить теперь не могла, был ли он там с ними за общим длинным пьяным грубым деревянным струганным столиком, и если да, то кто его пригласил? – или он мотался за каким-то другим столиком, с какой-то другой компанией? – да и был ли он там в том кафе в тот вечер вообще?! – или прибился к ней как-то как бы невзначай уже на выходе? Позднее, впрочем, Маша раскололась, что за месяц до этого Никита пытался (где-то на тусовке) ухлёстывать и за ней, – и теперь уже, из сегодняшнего дня, казалось совсем неслучайным, что вся эта внезапная Никитина любвеобильность совпала с тогдашним их с Машей запуском сайта. Как-то совмещал приятное с полезным? Подсуетившись, ища, как внедриться, как ввинтиться куда-то поближе к их инсайдеровской информации?

«Умный, быстрый паренек. Давно такого смышленого парнишки не встречала – в мозгу у него словно счетчик электронный работает. Единственное, что меня остановило от того, чтоб закрутить с ним амуры, – это то, что он жалкий уродец», – небрежно-томно пробросила тогда разбитная эстетка Маша (резких абрисов коротко стриженная красавица в приплюснутых в узкую линеечку очках с тончайшей оправой), ничего о начавшемся уже мучительном романе Яны не зная, – и Яне как-то Никиту моментально из-за этих грубых слов стало еще мучительней жальче, и увязла она в романе с ним после этого уже и вовсе намертво – как-то из-за этой своей к нему жалости и боязни его «ранить».

Быстрый. Действительно, быстрый. Даже чересчур быстрый – до неуловимости. С реакциями до того молниеносными и до того скользящими – что проскальзывал мозгом и душой как-то мимо всего главного, не заметив суть. И как-то чуть смущался из-за этих своих супер-спринтерских пустопорожних скоростей – когда видел, что Яна молча изумлена какими-то душераздирающими лакунами в духовной его грамотности, запредельной узостью духовного его кругозора. Всё как-то считалось у него в мозгу по номиналу, количеством, типом, материалом, – избитыми, но шустро применяемыми и неожиданно тасуемыми алгоритмами.

«Да-да, я тоже часто об этом думал!» – быстро выворачивался Никита, когда Яна произносила парадоксальную, чуждую ему духовно мысль. Или, когда Яна называла вдруг в разговоре с ним какую-то дорогую ей книгу, Никита моментально, со слюнькой на губах, вспыхивая (чуть копируя при этом – быстро же научился! – Янины, то экзальтированные, а то вдумчивые интонации), беззастенчиво врал: «Знаешь! Удивительно! Я тоже буквально вчера вспоминал об этой книге!» И потом, когда Яна заметила, что Никита искусно выхватывает из ее речи интимные какие-то, внутреннюю жизнь ее отражающие, ее личные, ручные словечки и любимые обороты, – а после как бы невзначай, легко, вставляет словечки эти в разговоры с ней, используя их как свои – чтобы вызвать в ней полную иллюзию взаимопонимания, – стало и вовсе как-то страшненько. Словно рыба-клоун, отражающая чужие мысли зеркальными чешуйками и вертящаяся, вводя в заблуждение этим слепящим тебя отражением твоих же мыслей. Нелюдь, живущий и говорящий по техникам, «разрабатывающий» людей, ему доверяющихся. Бездушная пиявка, кровопийствующая на изящно-изломанной пародии тех, к кому присасывается.

И в общем-то неудивительно было после этого, почему, несмотря на вдруг нечаянно в разговорах вскрывавшиеся зияющие пропасти невежественности (в первую же ночь, во время прогулки по городу, когда Яна обмолвилась о Прусте, – Никита, с фирменной своей злющей параноидальной шустростью, желая блеснуть эрудицией, выпалил: «А! Самоубийца! Не знаю, что вы все в нем нашли!» – так нагло, что аж не верилось, что она не ослышалась, или что он не обладает какой-то новейшей недавно раскрытой биографами информацией! И Яна, изумившаяся, аж до минутной потери дара речи, – из-за неловкости за него не нашлась даже, как потактичнее указать ему на его фантастическую кекс-клячку), Никита слыл в тусовке человеком крайне начитанным и тонко разбирающимся в искусстве, литературе и во всех прочих вот так же легко и нагло затрагиваемых им в разговорах с интеллектуалами красиво звучащих вещичках. Которыми можно позвенеть.

Всё это, впрочем, доходить до сознания стало уже гораздо позже. А в начале – в начале была зашкаливающая какая-то к нему жалость, – Яне, буйной, открытой, веселой, цыганистой (полностью, словом, ему противоположной), обожаемой друзьями и искренне и пылко друзей любящей, – всегда отбою не знающей от поклонников – из-за красоты и яркости ее, – было как-то мучительно неловко за Никиту и мучительно страшно, что он вдруг подумает, что она его бросит из-за того, что дурён собой, – или – ещё хуже! – что он подумает, что она ему изменит с кем-то из тех юных оппозиционных сумасбродных красавцев, для которых она была кумиром, и которые вокруг нее вились, – и из-за этого все ее эти постоянные подстраховки, как бы Никита ничего не подумал: лишний раз признаться ему в любви, лишний раз сказать, как он дорог ей… Нянчить его своей полной открытостью для него. Всегда быть в досягаемости, когда он звонит… Всегда рассказывать ему все подробности про встречи свои, про всех людей с которыми говорила, чтобы ничего не подумал дурного, чтобы не заревновал… каждый день, когда он выстукивал ее в фэйсбуке вечерами в чат и допытывал, как прошел день…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.