Информационный Завет. Основы. Футурологическое исследование

Создатель кибернетики, математик и философ Норберт Винер (Norbert Wiener), высказывал вполне традиционную точку зрения: «Информация – это обозначение содержания, полученное нами из внешнего мира в процессе приспосабливания к нему нас и наших чувств». Но мог изречь и нечто странное: «Информация – это информация, а не материя и не энергия»4,5,6,7.

Гениальный учёный-эклектик Грегори Бейтсон (Gregory Bateson), на мой взгляд, сделал важный шаг в понимании природы информации. В январе 1970 года он сформулировал: единица информации есть различие, производящее различие (a difference that makes a difference) 27,28.

Наконец, в 1990 году физик Джон Уилер (John Wheeler) предложил концепцию «всё из бита» (it from bit), где информации в картине мироздания отводилась подлинно фундаментальная роль.

Короче говоря, идея о том, что информация – нечто объективное, существующая сама по себе вещь, и связана с различием, уже высказывалась.

Хорошо. Пусть так. Но какова всё-таки сущность информации? Это предмет? Материальный? Идеальный? Процесс? Событие? Явление природы или общества? Выдумка учёных и писателей с разгоряченным воображением?

Вот что думаю я.

Информация есть различение. Различение чего? Чего угодно. 0 и 1. «Да» и «нет». Чёрное и белое. До и после. Здесь и там.

Там, где нет различения, нет информации. Там, где возможно одно отличить от другого, информация появляется. Появляется неоднородность на однородном, неразличимом фоне.

Информация есть и процесс, и событие.

Процесс, потому что информации свойственна динамика: неоднородности могут сливаться в новые неоднородности, а те, в свою очередь, – распадаться на неоднородности, не похожие на исходные (подобно двоичному выбору в концепции Уилера).

Событие, потому что каждый момент различения есть точка появления нового различия (или единицы информации в интерпретации Бейтсона).

Информация – и идеальное, и материальное.

Это означает, что информация может вести себя как невычислимая (приходится оперировать идеальными, абстрактными моделями) и как вычислимая (можно сделать количественный арифметический расчёт) величина.

Информация самодостаточна и не зависит от субъекта – её носителя.

Различение чего-либо предшествует самому предмету. Ведь когда мы задаём вопрос: «Можно ли различить что-то?», подразумеваем, что это «что-то» уже есть. Но «что-то» не может существовать без того, что когда-то оно было различено. Значит, информация об этом уже имеется.

С другой стороны, если мы чего-то не знаем и не имеем даже ни малейшего представления (например, существует ли другая разумная жизнь во Вселенной), это не значит, что различения этого предмета нет в принципе. Просто это различение нам пока недоступно.

Верно и обратное. Если далёкий от нас разум не подозревает о существовании жизни на планете Земля, это не значит, что информации о человечестве нет. Напротив, она есть и постоянно увеличивается.

Следствия предложенного понимания информации чрезвычайно любопытны:

1. Информация появилась раньше, чем материя и энергия.

2. Человек – информационное существо.

Действительно, до Большого Взрыва не было информации. Как не было материи и энергии. Образовавшись, Вселенная отделила себя от не-Вселенной. Перешла из состояния «меня нет» в состояние «я есть». Это различение и есть Первая Информация. Возникновение Вселенной сделало возможным различение материи и энергии. Это Вторая Информация. Материя и энергия создали пространство-время. Это Третья Информация. Таким образом, информация, как минимум, не моложе материи и энергии, а, возможно, даже старше их.

Дальнейший ход рассуждений приводит нас к пониманию возникновения жизни.

Материя приняла форму элементарных частиц, а энергия – форму фундаментальных взаимодействий (в пространстве и времени) между ними. Родилась новая информация. Расширение пространства-времени, бесчисленные взаимодействия частиц позволили проявиться огромному количеству информации. Её энтропия (неупорядоченность) стала расти, но, вместе с тем, некоторое количество информации, сочетаясь случайным образом, но вследствие закономерных процессов, объединялось в определённые структуры. Материя обеспечила им строительные элементы (белки и нуклеиновые кислоты), а энергия – связь (химические реакции) между этими элементами и внешними объектами. Так появились сложные самоорганизующиеся системы – жизнь. Их отличительной особенностью является наличие информации упорядоченной.

Цель любой формы жизни – бессмертие. Если не индивидуальное, то хотя бы видовое. С позиции информации это означает хранение и передачу знания о структуре и функциях системы в потенциально бесконечном ряду поколений. Проблема состоит в том, что, чтобы поддерживать, в том числе, информационную упорядоченность, нужно извлекать энергию из окружающей среды. Для этого необходимо оценивать внешний мир: холодно/тепло, темно/светло, опасно/безопасно. Т.е. различать множество параметров. И чем лучше (качественнее, быстрее) живая система делает это, тем больше сведений приобретает и передаёт следующему поколению. Она усложняется. В конце концов, возникает мозг H.sapiens, изобретающий самолёт.

Человек – частный случай живых систем. Биологические системы способны не только извлекать, хранить, перерабатывать, передавать информацию, но и упорядочивать её. Насколько нам известно, человек обладает такой способностью в наибольшей степени. Таким образом, человек – априори информационное существо, для которого информационный обмен является не просто потребностью, а базовым процессом.

Информационный обмен – производство различий – никогда не прекращается. Во Вселенной, в рождении и смерти галактик, в движениях планет, в жизни самого крошечного организма и в жизни человека. Он – тот, кто проявляет информацию. Превращает различение в различие. Выделяет событие из процесса. Систематизированный порядок различий мы называем знанием.

Если человек – информационное существо, то можно ли говорить об «информационном человеке»? Не тавтология ли это?

Формально – да. Однако общественные представления изменяются медленно. Большинство людей до сих пор различают в информации только её прикладной характер. Говорят, что информация – это знания, сведения, данные, новости и т. д. Поэтому для ясности я формулирую: информационный человек – тип человека, способный оперировать объёмом информации, который превышает таковой у большинства современных людей.

Феномен «информационного человека», прежде всего, социальный. Это своего рода социологический диагноз для части современных людей. В то же время феномен тесно связан с биологическими (антропологическими) аспектами. Прежде всего – со способностью (и способами) обработки информации, а не с тем, что информация (процесс различения) вдруг стала играть в нашей жизни значительную роль. Информация всегда была для нас определяющей. Но только сейчас, по моему мнению, сложились условия, в которых осознанное пользование огромными массивами информации может привести к качественным сдвигам в жизни человека и общества.

В центре исследования – информационный человек, но нельзя ничего не сказать о социуме. Информационное общество – это общество, где информационный человек становится лидером. Другими словами, ему принадлежит власть. Расцвет информационных технологий в данном случае вторичен. Они – продукты информационного общества и инструменты управления им.

Для характеристики типа современного общества мною выбран термин «информационное», потому что «постиндустриальное», вообще говоря, фиксирует только период в истории цивилизации. «Постиндустриальное» – «следующее за индустриальным» и больше ничего. Важнее указать на сущность процессов, а не на их место на воображаемой исторической линейке.

Не годятся формулировки «цифровое общество», «экономика знаний», «технотронное», «электронное» или «кибер» -общество и т.п., поскольку все они указывают на отдельные черты явления, сужая область обобщений.

По этой же причине не подходят термины, содержащие словосочетание «промышленная революция» с соответствующими числительными (Третья, Четвёртая и т.д.). Не в одной промышленности дело: масштаб цивилизационных изменений выходит за рамки экономической динамики.

Элвин Тоффлер пользовался термином «супериндустриальное общество», подчеркивая качественный переход. От массового производства стандартных товаров к уменьшению количества средней производимой партии. Но и это, безусловно, важное обстоятельство, тем не менее, не отражает всей полноты наблюдаемых изменений.

Как будет показано ниже, эта, вроде бы, несущественная терминологическая дискуссия имеет значение. Ибо язык – отражение наших мыслей.

Анти-понимание

Итак, моё объяснение состоит из трёх утверждений:

1. Суть информации сводится к различению, которое является таким же фундаментальным компонентом бытия, как материя и энергия.

2. Человек – существо различающее, т.е. информационное.

3. Информационный человек – особая социальная форма настоящего этапа антропогенеза, порождающего информационное общество.

Есть немало критиков, которые отрицают либо некоторые из этих утверждений, либо все сразу. Рассмотрим их аргументы.

– «Срыватели покровов»

Это радикалы, чей главный лозунг – «Власти скрывают!».

Что же скрывают власти? Всё! Никакого информационного общества нет, а есть колоссальный вселенский заговор, в котором участвуют мировые корпорации, финансовая элита и влиятельные политики. Их цель – порабощение.

Порабощение кого? Всех! По их мнению, под видом, в том числе, концепции постиндустриализма продвигаются идеи глобального потребительства, контроля личности, массового ограбления, хищнического использования природных ресурсов, притеснения разнообразных меньшинств и инакомыслящих, ограничения прав и свобод человека.

Вообщем, всё то, что в современном мире категорически осуждается, является целями «заговорщиков». А поскольку эти пакости сильные мира сего открыто делать не могут (хотя почему бы и нет?), они творят их втайне, прикрываясь болтовней об информатизации и компьютеризации.

Ярким примером деятельности данной группы критиков служат выступления сторонников антиглобализма (anti-globalization movement). Движение крайне разношёрстное (от марксистов до националистов), но голосистое. Последняя крупная акция – попытка сорвать проходивший в июле 2017 года саммит G-20 в Гамбурге. 120 тысяч человек вышли на улицы города с горячим приветствием «Welcome to Hell». В столкновениях пострадало более сотни полицейских, несколько десятков протестующих были задержаны.

У антиглобалистов немало защитников-интеллектуалов. Философы, социологи, культурологи, политологи и прочие исследователи. Они считают всех приверженцев концепции информационного общества либо утопическими мечтателями13, либо ангажированными дезинформаторами22. Своим долгом, разумеется, полагают разоблачение происков «мировой закулисы», нагло оболванивающей общественность.

Так что – власти скрывают, а они срывают.

– «Пессимисты»

Это депрессивные ребята, они говорят: «Конец близок!».

Пессимистический взгляд на какие-либо перемены в обществе – традиция, уходящая корнями в глубокую древность. Думаю, в своё время было немало противников использования огня и колеса. Ну, как же! Огонь всех пожгётъ, а колесо всех распялит.

Тут (в отличие от ревнителей старины, о которых речь ниже) главное – величина аффекта. Не драма, а трагедия. Не хандра, а глубокая меланхолия. Почему? Потому что страшно.

Пессимисты любят обращаться к «Закату Западного мира» (нем. Der Untergang des Abendlandes) Освальда Шпенглера (Oswald Spengler), забывая о важных обстоятельствах. Во-первых, критика Шпенглера была направлена против господствующего в его время другого типа общества – индустриального (возникновение массового сознания, распространение мегаполисов, техницизм, централизация управления и пр.). Во-вторых, рукопись создавалась в тяжелейших для автора условиях: полуголодный образ жизни, крушение империи, тяготы послевоенного времени и т.д.26 Можно представить психологическое состояние Шпенглера. Пожалуй, «депрессия» – наиболее мягкая его оценка.

Тем не менее, спустя сотню лет эпигоны идей Шпенглера продолжают твердить о «закате» чего-либо: Европы, Америки, Китая, постиндустриального общества, человеческой цивилизации вообще.

Пророчествуется «гуманитарный кризис» вследствие засилья компьютерами и информационными технологиями10. Вместо информационного общества провозглашается «общество не-знания», где никому и ничему нельзя верить8. Муссируется тезис о рисках информатизации – её «тёмной стороне». В связи с этим предлагается, например, введение «информационной гигиены», опирающейся на некие таинственные «физиологические закономерности» и призванной защитить мозг от «пагубной информации». Чиновники берут под козырёк и просят денег на открытие и содержание охранительных структур. Пока что подобная «забота» носит характер суетливого шарлатанства и не приняла строгую форму закона.

Пессимизм может проявляться и в активной форме. С 2001 года проходит Всемирный социальный форум (World social forum, сокр. WSF) – слёт альтерглобалистов (или альтермондиалистов). Эти активисты поставили задачу разработать альтернативную версию миропонимания (которая, по их мнению, должна противостоять глобализации), где всё будет по справедливости.

Последний слёт состоялся летом 2016 года в Монреале. В нём приняли участие около 35 тысяч человек из 125 стран мира. Впрочем, сущностную концепцию так и не родили. И даже не договорились, когда собраться снова. Подмечено, что с каждым мероприятием количество участников WSF уменьшается. Печалька.

Пессимизм – не временный симптом душевного неблагополучия, а образ мыслей.

– «Скептики»

Похожи на пессимистов, но критикуют не постиндустриализм в целом, а отдельные его проявления. Мол, поживём – увидим.

Информационный человек представляется скептикам преувеличением, как и все грандиозные изменения в экономике, науке, социуме16. Выдвигаются гипотезы, где новое мыслится как продолжение старого. «Когнитивный капитализм»36,40, «информационный/цифровой капитализм»23,30,31,32,41, «турбокапитализм»37, «виртуальный капитализм»29, «хай-тек капитализм»33. Их объединяет утилитарная трактовка информатизации: человек тот же, что и раньше, но производит, кроме автомобилей и памперсов, ещё и знания. Все эти авторы, хоть и говорят о качественных процессах, описывают, тем не менее, количественные изменения.

Для других представителей этой группы информатизация – один из этапов развития цивилизации, а компьютеризация – один из этапов информатизации общества25. Таким образом, предлагается традиционная линейная схема – всякий параллелизм социальных и биологических процессов отвергается.

При этом упускается, что волны цивилизации могут накладываться друг на друга. На это указывал, в том числе, Элвин Тоффлер. В пределах одного государства могут одновременно сосуществовать активные группы Первой, Второй и Третьей волны. Это не исключение, а довольно обычное явление.

Ещё одна подгруппа скептиков вещает о трёх мифах, якобы распространяемых сторонниками постиндустриализма20. Называется миф о конце географии (мир без границ), миф о конце истории (мир без войн и насилия), миф о конце политики (мир без политики и политиков). Возражая, скептики говорят: «Границы будут существовать», «Войны будут продолжаться», «Политикой будут заниматься».

Парадоксально, но развенчивая «постиндустриальные мифы», эти критики создают свои собственные. Подоплёка которых основана на тезисе консерваторов-индуктивистов всех времён: «Если такого никогда не было, значит никогда и не будет». Железобетонное оправдание для ничегонеделания.

Все мифы рано или поздно рассеиваются и, теряя силу, становятся, в лучшем случае, фольклором. Но всё-таки лучше строить предположения и ошибаться, чем, сомневаясь во всём новом и ничего не предлагая взамен, не ошибаться вовсе.

– «Индустриальные патриоты»

Это род ностальгирующих консерваторов: «Люди не меняются». Их религия – прошлое.

По мнению этих исследователей, информационное общество не существует: оно объявляется «фантомом постиндустриальной эпохи»11. Почему? Потому что вчера всегда лучше, чем сегодня.

Что такое быть консерватором в XXI веке? Конечно, это значит идеализировать ценности и принципы, по выражению Тоффлера, мира фабричных труб. Говорить с придыханием и дрожащим голосом, вспоминая крупномасштабные стройки, гигантские заводы, великие идеи и могучие империи. Полностью игнорируя, что всё это в наши дни не стоит ровным счётом ничего.

Тем не менее, тоскующие по «старым добрым временам» указывают на узкую применимость информационных технологий, их поверхностность. Они говорят о важности культуры, твёрдости религиозных устоев, незыблемости патриотизма, неизменности человеческих чувств и бессмертии души. Им мнится, что воцарившийся модернистский морок развеется, как всякое модное увлечение. Что вдруг все станут снова читать бумажные книги, прилежно учится в школах и институтах, лечится у семейного врача и по 40 лет работать на одном и том же заводе. Что всё вернётся на круги своя и сведётся к «базовым человеческим ценностям»…

Всё это уже было.

Воображаю, как палеолитический собиратель «на пальцах» доказывает древнеегипетскому земледельцу, что еду проще найти, чем горбатиться на поле. Или как средневековый кузнец убеждает заводского рабочего, что изготовленное им колесо круглее того, что выплюнет из своих недр бездушный конвейер.

Да, люди не меняются – ни сами критики, ни их аргументы.

Скептики и «индустриальные патриоты» полагают, что информация – это либо функция, либо форма материи или энергии. Потому что так думали в прошлом, и нет причин пересматривать это мнение. Такова типичная индуктивистская логика.

«Срыватели покровов», яростно набрасываясь на глобализацию и якобы присущую ей примитивизацию и стандартизацию, твердят о сложной природе человека. Это, дескать, биопсихосоциальное существо, и нельзя всё сводить к информационному обмену. Т.е. вместо одного сложного понятия – информация – они предлагают объяснять сразу три: «жизнь», «душа», «социум». А ведь ещё нужно указать на верную пропорцию этих частей и разъяснить их взаимодействие. Они неоправданно усложняют вопрос.

Наконец, пессимисты явно встревожены тем, что плоды прогресса окажутся смертельной отравой для человечества. В основе их страхов – убеждение, что именно современные технологии приводят к «расчеловечиванию». На это потребуется развёрнутый ответ, и он будет дан позже.

Спекуляция

У латинского существительного speculatio – два значения: наблюдение (на войне) и созерцание или умозрение (как философская практика).

Умозрительных гипотез, описывающих человека в эпоху информации предостаточно. Сочиняют их преимущественно не перечисленные выше критики, а самые что ни на есть горячие сторонники идей постиндустриализма. Авторы силятся описать гипотетического соперника в предстоящей схватке с человеком. Получается сущий монстр, этот «Чел будущего».

Рецепт спекулятивных рассуждений всегда один и тот же. Исследователя, совершенно не знакомого с технической стороной дела, глубоко поражает какой-нибудь факт. В своём воображении он доводит его до гипертрофированной формы и соединяет с человеком настоящего. Выходит страшно и занимательно.

Ёнэдзи Масуда – блестящий мыслитель, один из тех, кто активно продвигал концепцию информационного общества в 70х-80х гг. прошлого века. Чтобы обозначить новый тип человека, возникающий в связи с развитием компьютерной техники и информационных технологий, он предложил термин homo intelligens. Буквально – «знаток», «человек, хорошо разбирающийся в чём-либо» (приводится и более поэтический перевод: «человек сведущий»21).

Почему появляется, по мнению Масуды, homo intelligens? Мыслитель рассуждает так. Развитие лобной доли головного мозга человека – революционный биологический скачок, позволивший сформироваться Homo sapiens. В эпоху распространения компьютеров формируется возможность объединения живой ткани и мощных вычислительных устройств. Биокомпьютер – аналог развитой лобной доли, выделивший нас из обезьян. Масуда правильно указывает на то, что само по себе повсеместное применение новых технологий не влечет за собой коренные социально-биологические изменения. Это предварительный этап. К чему? К слиянию машины и человека, и последующему генезису нового биологического вида (но не биоробота! Масуда чётко отделяет живое от искусственно-механического).

Исследователь хорошо разъясняет положения теории генно-культурной ко-эволюции в качестве довода в пользу появления homo intelligens. Метко описывает человека прошлого (мелочное, эгоистичное, хитроватое существо, озабоченное материальными благами). Однако отчего-то полагает, что новый человек будет альтруистом и, аки Супермен, броситься спасать человечество. Масуда отвергает конкуренцию и предлагает в качестве объединяющей идеи синергизм. Который понимает как совместную деятельность для предотвращения и преодоления кризисов с позиций гуманизма и глобализма. Такая оптимистичная трактовка типа будущего человека делает честь лично учёному, но оставляет вопросы38,39.

Почему бы человеку, использующему компьютеры (в том числе для улучшения собственных когнитивных функций), не быть эгоистом? Мошенником? Убийцей?

Прямой корреляции между высоким интеллектом и совестью не существует.

Синергетическое общество, о котором пишет Масуда, подчинено принципу главенства общественных интересов. Это коллективистская идея. Но гуманизм, который исследователь по значимости в новом обществе ставит рядом с глобализмом, – идея индивидуалистская. Гуманисты объявляют наивысшей ценностью самого человека и его потребности. Исторически гуманизм берёт истоки в антропоцентризме (куда уж эгоистичнее!). Его печальные последствия в XX веке хорошо известны. Идея гордого, сосредоточенного исключительно на себе, человека ведёт к ницшеанству. А там, где Сверх-человек, разумеется, есть и «недочеловек»2.

Само собой, Масуда не идёт так далеко в своих рассуждениях. Но могут пойти другие.

Конструкция, где общественное благо мирно сосуществует с личными амбициями, вряд ли прочна. Боюсь, человек и мир, описанный исследователем (действительно весьма сведущим и порядочным человеком), – красивая, но маловероятная утопия. В то же время ряд мыслей Ёнэдзи Масуды, безусловно, заслуживают внимания.

Далеко не все футурологи были столь оптимистичны. Наращивание темпов производства компьютеров и появление таких технологий, как виртуальная реальность (virtual reality, сокр. VR), повергло некоторых социологов, психологов, педагогов и философов в настоящий шок. Они стали бить в набат, завывая о пришествии «человека виртуального» (homo virtualis).

VR, а, вернее сказать, искусственное пространство, генерируемое этой технологией, настолько взволновало воображение творческих личностей, что обернулось для них подлинным кошмаром. Они поспешили выплеснуть его на ничего не подозревающую общественность3.

В их представлении homo virtualis – просто-напросто торчок. Компьютерный наркоман. Пребывание в пространстве видеоигр, симуляторов, прочих компьютерных новинок и, конечно, в интернете (данное слово эти господа отчего-то всегда почтительно пишут с заглавной буквы) отрывает человека от действительности. «Виртуализация» обедняет поведение вне контакта с компьютером: индивидуум мало общается с близкими (может, они никогда не были его близкими?), проявляет меньше эмоций (это ведь не значит, что у него их нет, правда?), получает множество разнообразной и противоречивой информации (вы так говорите, как будто это что-то плохое). Короче говоря, он не похож на других, нормальных людей. Ну, ясное дело: не похож – значит, больной.

Некоторые врачи, к сожалению, увлекшись таким толкованием информатизации, выдумывают новые диагнозы. Например, «компьютерная зависимость» или «интернет-зависимость» (подробнее об этом – см. в главе 4).

Вслед за подобными «медицинскими» доказательствами последовал вывод космического масштаба: идёт деантропологизация человека9. «Подлинная личность» (знать бы, что это такое?) прячется за множеством аватаров. Человек перестаёт быть человеком…