Экие чудеса случаются на нашей планете, ставшей уже маленькой для двуногого, который ещё недавно (по историческим меркам) разъезжал на телеге, а нынче может за считаные часы попасть в любую точку Земли. Вот и гуляет нынче ветер по планете, дуновением своим унося людишек, словно осенние листья.

Скажем, родились перед самой войной (Отечественной) два ребёнка в краю чернозёмном в Воронежской области – в соседних сёлах. Удалось им обоим уцелеть, пережить лихие времена и встретить старость… за океаном (!) – одному в Штатах, другому в Канаде.

Одногодки: один из них – Геннадий Русаков, получивший поэтическое благословение от Арсения Тарковского и поощрённый Евгением Евтушенко, стал известным поэтом, сказавшим однажды:

Не нужно принимать себя всерьёз.Мы тут, ей-богу, очень ненадолго.

Вот и в интервью он тоже обронил: «Все мы в этом мире гости и странники…»

Ну а другой – это я, прочитавший о нём в «Литературной газете» и узнавший в нём земляка: его Новогольское от моего родного села Алешки всего в каких-нибудь тридцати километрах друг от друга!

Увы, мне самому, увезенному с моей малой родины ещё в детстве, удавались лишь редкие посещения земли, на которой был рождён. И боль эта оставалась всегда со мной, жившим в городе на Неве. Вот и винился я перед ней, малой родиной, в лихие девяностые:

Прости, земля родная. Немотоюотмечен путь мой скорбный. И сюдас больной душой, с котомкою простоюпути мне нет. Не отыскать следа.

И теперь мне вдруг пришло в голову, что нас с Геннадием взлелеяли одна и та же земля, одна и та же речь, прославленная нашими великими земляками Чеховым, Буниным, Платоновым… И как отрадно встретить в моём одногодке человека честного в самооценке, человека искреннего – с философским складом ума, человека, схожего со мной не только мироощущением, но даже в мелочах (например, в увлечении французским и занятиях стихотворными переводами с иностранных языков на русский).

10.06

Весёлые моменты преподносит жизнь в ходе движения за эмансипацию – в борьбе за достижение полного женского и мужского равноправия…

Будничный день в городе. Метро (надо отметить, что такое может быть в наши дни по всей земле – в любой стране, где оно есть). Входит в вагон девушка… нельзя даже сказать что в шортах. На ней натуральные трусики из тонкой ткани наподобие тех, в которых ложатся в постель. Вот так нечаянно, в метро едучи, вздремнёшь, очнёшься – и не сразу сообразишь, куда ты попал. На пляж? На танцы? И тут же оглядишься, одумаешься, погаснет удивление. Все давно уже к этому привыкли!

Однако.

Представим себе мужика в метро или в магазине в подобных трусах… Ау, феминистки! Куда же делось равноправие? Получается совсем по Оруэллу: тут кто-то почему-то становится равнее других? Почему?

А всё потому, что женская природа неотменима в стойком стремлении любым путём предъявлять миру свои прелести. И мужская природа неотменима – у всякого нормального мужика другие причуды. И тут уж, как киплингским Западу и Востоку – им, женскому и мужскому началам, не сойтись никогда.

15.06

Всё никак не избавится наша критика от глупой толерансы.

«Литературная газета» опубликовала заметку о постановке оперы Чайковского «Пиковая дама» (режиссёр Павел Сорокин) с таким вот подзаголовком: «Зачем вносить вульгарность в постановку классики?» Автор Людмила Лаврова пишет:

«С первыми звуками интродукции естественным было бы видеть, согласно либретто, “залитую весенним солнцем площадку в Летнем саду”, расхаживающих нянюшек, гувернанток и играющих детей, но что это?! Публичный дом! И все персонажи оперы мужского пола, кроме Германа, весьма откровенно развлекаются с девицами лёгкого поведения – кто на стуле, кто на полу, кто – зажав в углу! И вместо хора нянюшек, слова “Забавляйтесь, детки милые!” поют проститутки, одетые в гусарские костюмы!»

Продолжать цитирование не имеет смысла – и так всё ясно. Непонятно только одно: этот постановочный беспредел, в котором режиссёр сам поступил как проститутка, это кощунственное издевательство над великой классикой есть всего-навсего «вульгарность»?! И этот откровенный призыв купаться в нечистотах ничего не значит?

26.06

Питерская газета «metro» поспешила обрадовать жителей славного города на Неве такой вот новостью: «В Царском Селе сожгли ведьм».

Не дай Бог человеку, проснувшемуся с бодуна, прочитать такое. С перепугу ужаснётся: куда я попал?

А дело-то обыкновенное: тупое обезьянничество с параноидальной оглядкой на Запад – на марше. Оказывается, «дизайнеры увлеклись готикой». Вот как об этом живописует газетка:

«Модельер Лилия Киселенко придумала инсталляцию на тему инквизиции. Казнь прошла на фоне павильона “Адмиралтейство”. Ведьмы и палачи в конце представления вместе сгорели на импровизированном костре.»

Эта самая готика сегодня явилась в Россию, в Царское Село?! Зачем? Почему?

Газетка обмолвилась: «дизайнерам дали тему». Интересно бы узнать – к т о дал?

28.06

Происходит этакое победное шествие идиотизма.

Начавшись не вчера, сегодня уже широко распространилась дурная мода давать имена родившимся детям непременно по-иностранному. В угоду этой моде урезают даже давно существовавшие имена. Обезьянничество выглядит весьма комично, поскольку изобретения очень уж смахивают на собачьи клички: Стас, Влад, Алекс… Что за страсть скатываться к убожеству, как будто своих имён нам нехватает?

Вот и писатели даже в этом не отстают.

Один такой, с нормальной русской фамилией, изобрёл себе псевдоним: Купер. Очевидна, как ослиные уши торчащая, его зудящая оглядка на чего-нибудь забугорное. По всему видать, подошёл бы ему больше другой псевдоним, тоже короткий – Кукиш.

Вот написал этот самый Купер книжицу под названием… Saudad. Взглянув на название, невольно думаешь: о каких там заморских делах идёт речь? А там… о русской деревне! И там – обыкновенный бред сивой кобылы да ещё с Леди Чаттерлей и… инопланетянами!

6.07

Как-то даже странно сознавать, что бывают на свете люди, ненавидящие страну, в которой они… родились. Ведь это всё равно что дети во всех страданиях, которые преподнесла им жизнь, винят… свою родную мать.

Ещё до революции, в 1913 году, Розанов писал о подобных экземплярах:

«Что же нам делать с этими детьми, проклявшими родную землю, – и проклинавшими её всё время, пока они жили в России, проклинавшими устно, проклинавшими печатно, звавшими её не “отечеством”, а “клоповником”, “чёрным позором” человечества, “тюрьмою” народов, её населяющих и ей подвластных?!! Что вообще делать матери с сыном, вонзающим в грудь ей нож? Ибо таков смысл революции, хохотавшей в спину русским солдатам, убиваемым в Манджурии, хохотавшей над ледяной водой, покрывшей русские броненосцы при Цусиме, – хохочущей и хохотавшей над всем русским, – от Чернышевского и до сих пор, т. е. почти полвека…»

А вспоминая лихие девяностые, Галина Ореханова пишет (ЛГ №25, 2017): «17 марта 1993 года Владимир Лакшин опубликовал в “Независимой газете” статью “Россия и русские на своих похоронах”, в которой дал блистательную отповедь всем ненавистникам русского народа.

«К любви принудить нельзя, – писал Лакшин.– Но есть то, чего нельзя себе позволять: нельзя позволять вульгарной развязности, задевающей чужое достоинство. Рядом лежит разгадка того, почему с таким азартом и жёлчной иронией трактуется а иных статьях именно фигура Чехова… Им неуютно под его пристальным взглядом из-под пенсне. Да и за что в самом деле любить его: не за это же печальное пророчество:

“Под флагом науки, искусства и угнетаемого свободомыслия у нас на Руси будут царить такие жабы и крокодилы, каких не знала даже Испания во времена инквизиции. Вот вы увидите! Узкость, большие претензии, чрезмерное самолюбие и полное отсутствие литературной и общественной совести сделают своё дело.”»

Это и в самом деле так и не услышанное по-настоящему чеховское пророчество, которому больше века.

Почти четверть века прошло со времени, когда, призвав на помощь классика, опубликовал своё предупреждение Лакшин. Но из литературы, из театра, из кино не только не исчезли «жабы и крокодилы» – они прекрасно размножаются! И мало того, что не знают они никакого удержу – славное наше государство почему-то ещё и продолжает их… подкармливать!

13.07

С точки зрения чисто человеческой, Антон Чехов – это совершеннейший образец породы, я бы сказал, этакий эталон человека разумного. Станешь сравнивать его с некоторыми, пришедшими позднее, замечательными творческими личностями – становится грустно. Некоторые из них – яркие примеры гипертрофированного внимания к себе любимым, примеры какого-то, можно сказать, фатального отсутствия самоиронии по контрасту с наличием завышенной самооценки – если не сказать гордыни. Таковы, например, Пастернак, Ахматова, Цветаева…

Думаю, причина кроется в воспитании. Антон – продукт сурового трудового (по-крестьянски) воспитания в отличие от городского, интеллигентского (для Пастернака, Цветаевой).

Да, собственно, весь так называемый серебряный век – это в сущности творчество горожан, жителей двух столиц, возросших в невообразимой смеси достоинств и пороков городской цивилизации. Редкие исключения, вроде Есенина, лишь подчёркивают различия в истоках творчества.

25.07

Недаром Чехов получил серьёзное образование и навыки, направленные на лечение плоти человеческой. Но он поднялся и над этим, став истинным врачевателем духа. В зрелом творчестве своём он действовал как хирург, удаляющий опасную хворь. А прекраснодушные народники не уставали клевать писателя за безыдейность, индифферентность к судьбе народа.

Когда стало известно, что Чехов уехал на Сахалин, с комфортом обитающие в столицах всякие там буренины и ежовы принялись всячески иронизировать над писателем, который, мол, «там вдохновения искал».

Успешные борзописцы ёрничали над тем Человеком, которому они не годились в подмётки, истираемые им в течение трёх месяцев на суровой сахалинской земле. Они ни на йоту не могли прочувствовать, понять хотя бы одну, совсем простую вещь: что пришлось пережить ему даже ещё до Сахалина – на долгом пути к острову по сибирскому тракту.

В период запаздывающей весны – где с заморозками, где со льдом и снегом, где с холодным дождём и разливами рек – то на выходивших из строя тарантасах, то на лодках, пересекающих под шквалистым ветром водные преграды, – этот, можно сказать, отчаянный (потому что к тому же ещё и не совсем здоровый) авантюрист, недосыпая, не раз промокая с головы до ног, одолел по Сибири свыше четырёх тысяч километров, чтобы, наконец, дождавшись парохода, пересечь Татарский пролив.

Поездка через всю Сибирь оказалась тяжёлой несказанно, но этому упрямцу было всё нипочём: в выматывающей силы тряске по ужасным дорогам ехал и временами плыл на утлых посудинах весёлый человек., вопреки всему преодолевший тяжкие испытания, вынести которые и не всякому здоровому было под силу. Он был переполнен впечатлениями, делился ими в письме к домашним:

«Амур чрезвычайно интересный край. До чёртиков оригинален. Жизнь тут кипит такая, о какой в Европе (тут, разумеется, имеется в виду европейская Россия – Б.С.) и понятия не имеют. Она, т. е. эта жизнь, напоминает мне рассказы из американской жизни. Берега до такой степени дики, оригинальны и роскошны, что хочется навеки остаться тут жить.»

(К слову сказать, этот приправленный юмором вывод почти совпадает с моими дальневосточными наблюдениями, имевшими место почти сто лет спустя).

Собственно, уже само это путешествие сродни подвигу, на который мало кто был способен из живших в те времена да и позже. А уж если говорить о пребывании на самом Сахалине…

На остров прибыл в одном лице врач-профессионал, замечательный психолог, превосходный социолог и даже статистик!

Зачем?

Неуёмные, не дающие покоя мысли, поиски ответа на вопрос: жизнь по всей земле – особенно на той земле, которая называется Россией, – какая она?

На Сахалине он – в одиночку! – совершил колоссальный труд.

«Я вставал каждый день в 5 часов утра, ложился поздно <…> Кстати сказать, я имел терпение сделать перепись всего сахалинского населения. Я объездил все поселения, заходил во все избы и говорил с каждым; употреблял я при переписи карточную систему, и мною уже записано около десяти тысяч человек каторжных и поселенцев. Другими словами, на Сахалине нет ни одного каторжного или поселенца, который не разговаривал бы со мной. Особенно удалась мне перепись детей, на которую я возлагаю немало надежд.»

И не менее колоссальным трудом явилась книга «Остров Сахалин», над которой Чехов работал по возвращении.

Написанная в свободной манере, с привлечением множества источников, с многочисленными ссылками и цитатами из научных трудов, книга вызывает восхищение. В ней есть всё: история, география, климат, приметы жизни в с е х островитян, их миграция, их права и обязанности, их нравы, быт и ведение островного хозяйства, состояние мидицинской помощи, система управления весьма удалённого от столиц региона с её представителями, среди которых, наряду с незадумывающимися служаками, есть люди мыслящие, образованные… (здесь остановлюсь, ибо устал от одного перечисления).

Книга эта суровая, написанная кровью сердца человека неравнодушного к страданиям людей, по тем или иным причинам сорванных с родной земли, оторванных от веками налаженного уклада жизни. Сформировавшаяся к тому времени политика царского правительства по колонизации острова наряду с разумными мерами не была лишена многих несуразиц, которые были неизбежны из-за дальности от метрополии, оторванности от материка. На всё это было обращено пристальное внимание писателя.

Множество эмоций охватывают душу при чтении глубокого, серьёзного исследования. В одном месте при чтении в памяти моей возникла аналогия с методами, применявшимися при колонизации, когда из европейских стран в края заморские, открытые и осваиваемые мужчинами, привозили множество женщин, чтоб не останавливалась жизнь, чтоб женщины рожали и прирастало население. Так в своё время заселялись, например, Австралия, Канада да и Соединённые Штаты, собственно, возникли так же.

О том, как решалась подобная проблема на Сахалине, Чехов пишет:

«В Корсаковском посту вновь прибывших женщин тоже (как и в других портах Сахалина – Б.С.) помещают в особый барак. Начальник округа и смотритель поселений вместе решают, кто из поселенцев и крестьян достоин получить бабу. Преимущество даётся уже устроившимся, домовитым и хорошего поведения. Этим немногим избранникам посылается приказ, чтобы они в такой-то день и час приходили в пост, в тюрьму, за получением женщин. И вот в назначенный день по всему длинному тракту от Найбучи до поста там и сям встречаются идущие к югу, как их здесь не без иронии величают, женихи или молодые. Вид у них какой-то особенный, в самом деле жениховский; один нарядился в красную кумачовую рубаху, другой в какой-то необыкновенной плантаторской шляпе, третий в новых блестящих сапогах с высокими каблуками, купленных неизвестно где и при каких обстоятельствах. Когда все они приходят в пост, их впускают в женский барак и оставляют тут вместе с женщинами. В первые четверть-полчаса платится необходимая дань смущению и чувству неловкости; женихи бродят около нар и молча и сурово поглядывают на женщин, те сидят потупившись. Каждый выбирает; без кислых гримас, без усмешек, а совершенно серьёзно, относясь “по-человечеству” и к некрасоте, и к старости, и к арестанскому виду; он присматривается и хочет угадать по лицам: какая из них хорошая хозяйка? Вот какая-нибудь молодая или пожилая “показалась” ему; он садится рядом и заводит с нею душевный разговор. Она спрашивает, есть ли у него самовар, чем крыта у него изба, тёсом или соломой. Он отвечает на это, что у него есть самовар, лошадь, тёлка по второму году и изба крыта тёсом. Только уж после хозяйственного экзамена, когда оба чувствуют, что дело кончено, она решается задать вопрос:

– А обижать вы меня не будете?

Разговор кончается. Женщина приписывается к поселенцу такомуто, в селение такое-то – и гражданский брак совершён. Поселенец отправляется со своею сожительницей к себе домой и для финала, чтобы не ударить лицом в грязь, нанимает подводу, часто на последние деньги. Дома сожительница первым делом ставит самовар, и соседи, глядя на дым, с завистью толкуют, что у такого-то есть уже баба.

Каторжных работ для женщин на острове нет. <…>

Когда их везут на остров, то думают не о наказании или исправлении, а только об их способности рожать детей и вести сельское хозяйство.»

Как же, однако, по всей земле бывают похожи дела твои, Господи!

26.07

Между прочим, при чтении книги неожиданно произошла со мной довольно забавная история.

Есть такая народность – айны (по-другому: айну или айно), жившие когда-то на Сахалине, Курильских островах, на японском Хоккайдо и к настоящему времени почти исчезнувшие (если не ошибаюсь, сегодня их наберётся всего несколько десятков человек). Откуда они взялись? С кем состояли в родстве во тьме времён?

Тут много вопросов, на которые и по сей день нет ответа.

Вот что написано о них у Чехова.

«Почти все, писавшие об айно, отзывались об их нравах с самой хорошей стороны. Общий голос таков, что это народ кроткий, скромный, добродушный, доверчивый, сообщительный, вежливый, уважающий собственность, на охоте смелый и, по выражению д-ра Rollen’а, спутника Лаперуза, даже интеллигентный (тут, скорее всего, в переводе с французского – толковый, умный – Б. С.). Бескорыстие, откровенность, вера в дружбу и шедрость составляют их обычные качества. Они правдивы и не терпят обманов. Крузенштерн пришёл от них в совершенный восторг; перечислив их прекрасные душевные качества, он заключает: “Такие подлинно редкие качества, коими обязаны они не возвышенному образованию, но одной только природе, возбудили во мне то чувствование, что я народ сей почитаю лучшим из всех прочих, которые доныне мне известны.” А Рудановский пишет: “Более мирного и скромного населения, какое мы встретили в южной части Сахалина, быть не может”».

Айны с острова Хоккайдо (Япония)

Это – о характере, о внешности же их – тех, которых Чехов встречал на Сахалине, – он пишет следующее: «черты лица крупны, грубоваты, но в них, по выражению моряка В. Римского-Корсакова, нет ни монгольской приплющины, ни китайского узкоглазия. Находят, что бородатые айно очень похожи на русских мужиков.»

Прочитав это, я просмотрел кое-какие сохранившиеся фотографии айнов и, глядя на одну из них, просто обомлел – мой дед по отцовской линии мог вполне сойти за родного брата мужика из айнов, изображённого на этом снимке!

Айны… Уж не прапрапредки ли они славянских племён, сохранившиеся в первобытном состоянии лишь на тихоокеанской окраине евроазиатского материка?

28.07

В советские времена поощрялось наставничество для начинающих писателей, приветствовалось творчество, несущее в себе нечто доброе, поднимающее человека над скукой обыденного существования, то есть, говоря другими словами, одобрялось стремление внушить ему простую истину, что не может он и не должен быть скотиной.

Приметы нашего теперешнего времени прямо противоположны.

Что теперь оказывается чуть ли не главным для писателя? А вот что (как для дитяти, ещё не вошедшего в разум): раньше писать кой-чего было н е л ь з я , а теперь – м о ж н о . Ко всему прочему это нынче стало ещё и модно…

Как однажды призналась одна одиозная представительница прекрасной половины, схватившая в руки перо и принявшаяся искать темы и сюжеты (и признавалась без всякого стеснения, даже с какой-то странной гордостью, на страницах газеты (!), потому что знает, что за такое нынче даже похвалят): мол, собираю я подружек и говорю им: «А ну, девки, валяйте – выкладывайте, какие когда самые что ни на есть мерзости вы сотворили в вашей жизни!»

Вот такой, с позволения сказать, «творческой» личности, оказывается, совершенно ясно, о чём надо писать, чтоб схлопотать премию от замечательных (ах, как хочется надеяться, что замечательных лишь для узкого круга) каких-нибудь «нацбестов».

Она, эта личность, и пишет… Главные персонажи её очередного опуса… шизики со всеми «прелестями» их ненормальной жизни. Ну а в качестве приправы к их ползучему существованию сойдёт и чья-нибудь пьющая мама плюс экстравагантное свидание старой девы с пожилым мужиком, плюс прожорливая бывшая училка, помешавшаяся на своих похождениях в молодости… И прочая лабуда. Кстати спросить: не девки ли «писательнице» наврали?

Как в мешок для мусора собрать можно всякую падаль.

Только попробуйте мягко – как сплошь это делают почему-то современные обозреватели-критики – упрекнуть подобную борзописицу в передёргивании, в сознательном искажении сущего, в результате чего получается примитивная ложь – тут же и получите от её защитников – совершенно в духе религиозной секты: «Автор видит именно так.»

Видит именно так? Но не значит ли это, что от косоглазия надо лечиться?

Куда там! Ещё и кино такое снимать разбегутся.

Вот и выходит, что сто лет назад упомянутые Чеховым «жабы и крокодилы» не только существуют, но и прекрасно себя чувствуют, ибо не видно что-то серьёзного им противостояния. Они почему-то неприкасаемы.

10.08

Должно быть, существует некий закон, по которому неоднократное повторение чего бы то ни было неизбежно приводит к снижению качества однажды задуманного и с успехом воплощённого.

Речь идёт о так называемых ток-шоу.

В ходе дискуссии наступает такой момент, когда приходит некая инерция: всё уже сказано о вещах актуальных и обсуждать, кажется, больше нечего. Даже такие интересные передачи как «вечера» Соловьёва или «60 минут» начинают буксовать от повторов одного и того же и навязчивого присутствия лиц – нередко одиозных.

И ещё одна подробность – поистине печальная.

В этих передачах не раз повторяли (как это у нас раньше говорилось: с законной гордостью), что они (эти дискуссии) самые что ни на есть свободные, ничуть не препятствующие выражению любых мнений… А как же насчёт «прервёмся на рекламу»? Отчего же ей – зачастую хамской, тупой, неприличной, опускающей ниже плинтуса высокоумное говорение – никто не препятствует? Это разве свобода? Куда же она подевалась? И что же вместо неё, сладкой? А вместо неё позорная – поскольку ну никак её невозможно отменить – з а в и с и м о с т ь от того, что этим ТВ верховодит, то есть – от золотого тельца… Даже у Соловьёва, ловко навострившегося шутками компенсировать унижение пресловутой рекламой.

13.08

Сегодня, благодаря прошлым разрушителям, состояние отечественного образования ужасно. Вот некоторые характерные черты нашей современности (по страницам прессы):

– Сегодняшним студентам – даже гуманитарных! – вузов литературные цитаты, которые прежде знал каждый советский школьник, которые вошли в народную речь как крылатые выражения и которые, добавлю от себя, у каждого составляли часть его духовного мира (например такие как: «а счастье было так возможно…», «дела давно минувших дней…», «глаголом жги сердца людей», «есть упоение в бою», «а он, мятежный, просит бури…», «всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно» и т. д.) – теперь всё это им надо объяснять как иностранцам; поколение школьников 90-х и нулевых годов, как правило, не способно грамотно говорить и связно писать;

(на это обратила внимание Анна Яковлева, преподаватель, кандидат философских наук)

– Когда к нам на филфак (!) приходят вчерашние школьники, мы плачем. Они забыли, что такое подлежащее и сказуемое. Не знают, чем звук отличается от буквы. На первом курсе я объясняю будущим филологам (!) (неизбежный вопрос: кто и зачем их принял в студенты МГУ?! – Б.С.), чем прилагательное отличается от наречия;

(Наталья Николенкова, доцент филфака МГУ)

– Сегодня уже пришли в школу учителя, уверенные в том, что «вечор» в известной строке Пушкина «Вечор, ты помнишь, вьюга злилась?» – это имя человека, к которому обращается поэт.

(Ирина Бубнова, доктор филологических наук, профессор)

Если подобные дела творятся в самой столице, то что же происходит в провинции? Поневоле вспомнишь, что в советское время – чему я сам был свидетель – в любом медвежьем углу огромной страны преподавание велось на надлежащем уровне и по одной и той же системе, сохранённой с дореволюционных времён. И оно давало превосходные результаты.

Выходит, страна наша нынче проходит этапы иного пути… Куда же?!

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

2 из 4