Яков Тейтель. Заступник гонимых. Судебный следователь в Российской империи и общественный деятель в Германии

Еще один экземпляр книги «Я. Л. Тейтель. Юбилейный сборник: 1851– 1931» из собрания фондов РГБ содержит на втором титуле экслибрис с латинскими инициалами А. D. – Anno Domini. На экслибрисе изображена горящая свеча, как символ просвещения, и внизу написано первое слово «Anno…». Автором экслибриса являлся киевский художник, режиссер и хореограф Н. М. Фореггер фон Грейфентурн, создавший в 1911 г. экслибрис для библиотеки И. Дейча, известного киевского врача-физиотерапевта, изменив в последствие лишь инициалы отца на сына, писателя и переводчика А. И. Дейча (1893-1972). Под экслибрисом на титуле воспоминаний Я. Л. Тейтеля расположена дарственная надпись Е. К. Дейч, вдовы писателя, Государственной библиотеке им. В. И. Ленина: «В отдел литературы русского зарубежья Российской Государственной библиотеки с добрыми пожеланиями и признательностью дарю эту книжку из библиотеки Александра Иосифовича Дейча (1893–1972). Дата: 11 ноября 1999 г.». Эта дата почти совпадает со 149-летием со дня рождения Я. Л. Тейтеля. Дейч, автор переводов и книг о творчестве Генриха Гейне, в 20-е годы неоднократно бывал в Германии. С Тейтелем он мог познакомиться еще в дореволюционные годы в Киеве в доме отца, где собиралась еврейская интеллектуальная элита. Возможно, что именно юный Дейч был среди тех студентов в холодной киевской квартире Тейтеля, кому он диктовал свои воспоминания. Увы, сквозь призму времени проследить судьбы книг, как и жизненные пути их владельцев, удается не всегда.

И, наконец, издание «Jacob Teitel. Aus meiner Lebensarbeit. Erinnerungen eines jüdischen Richters im alten Russland» – немецкий перевод парижского издания 1925 г., вышедший в 1929 году в издательстве I. Kaufmann в Берлине. В РГБ хранится экземпляр с надписью Павлу Милюкову131, который был подарен русскому политику в Берлине в квартире Тейтеля. По всей видимости, к этому времени экземпляры русскоязычного издания 1925 г. у Тейтеля уже закончились, и Милюкову досталась книга воспоминаний на немецком языке. Подарок сопровождается свойственным автору природным ироничным посвящением: «С большим удовольствием дарю эту книгу глубокоуважаемому Павлу Николаевичу. Искренне сомневаюсь, будет ли он читать ее и если да, то доставит ли чтение ему удовольствие. С сердечным приветом Я. Л. Тейтель Berlin Kaiserallee». Сравнение этого адреса с адресами, указанными в ряде других дарственных экземпляров – например, книги Тейтеля в фондах библиотеки Еврейской общины Берлина, а также с комплексом архивных документов ГАРФ позволяет сделать вывод о домашнем адресе Тейтеля в Берлине в 1928–1932 гг.: Kaiserallee 207132Очевидно, что в РГБ книга попала из архива Милюкова.

Как видим, не только автор, но и его детище, книга воспоминаний, имела удивительную судьбу: она кочевала по городам и странам, частным и государственным библиотекам, антикварным развалам, полкам идеологических структур и общественных организаций, против таковых силой слова сражающихся. Она неизменно оказывалась в руках людей неординарных, ярких, увлекающихся и, подобно эстафете, передавалась новым поколениям.

Немецкий перевод книги мемуаров Тейтеля, опубликованный в 1929 г. в Берлине, однако, не является точным переводом русскоязычного издания 1925 г. Перевод на немецкий сделал друг Якова Львовича, блестящий переводчик и литературовед Элиас Гурвич, сократив при этом текст ряда глав. Казалось бы, между двумя изданиями – русским и немецким – прошло всего лишь четыре года – срок совсем небольшой, но для общественно-политической ситуации того времени и для жизни русско-еврейской эмиграции именно эти четыре года маркируют перемены в ситуации в Германии. Жизнь русского Берлина после 1925 г. начинает замирать, колония разъезжается во Францию и в другие страны Европы, США и далее везде. Эмигранты продолжают активно публиковать свои воспоминания, но детали событий уголовных историй в Самаре или аграрных дел в Саратове новому поколению эмиграции уже малоинтересны. На повестку дня выходит актуальный вопрос долгосрочного проживания в чужой стране и в иной культурной традиции. Тейтель в это время активно занят поиском средств для спасения русско-еврейских беженцев на чужбине. Времени на работу над новыми мемуарами у него не было. Один из друзей Тейтеля вспоминал ответ Якова Львовича на его вопрос: «Какая теперь Ваша программа деятельности?», заданный Тейтелю в конце 30-х годов. Ответ был с присущей Тейтелю самоиронией: «Что ж… Еще лет пять поработать, года два на приведение в порядок мемуаров, а потом – надо же когда-нибудь и пользоваться жизнью». И залился своим добрым смехом»133Но вместо новой книги, материала для которой у Якова Львовича в его гигантском архиве было достаточно, он активно вёл переписку со многими известными людьми, рассылая в разные страны ежедневно множество писем, диктуя их секретарям, отдавая на переводы или дрожащей рукой исписывая груды листов. Немецкоязычное издание он дополнил лишь одной главой. Тейтелю всегда было важнее живое дело, чем текст, люди, чем буквы, их заботы, чем личная история, а покою он предпочитал детские праздники и игры. Он торопился жить и торопил всех вокруг…

Впрочем, о нескольких отличиях немецкоязычного издания от русского стоит сказать особо. Интерес книголюба вызовет титул издания. Он был создан киевлянкой Ниной Анной Бродской (1892–1979), ученицей немецкого художника-графика Германа Штрука и русского художника Константина Юона. Оказавшись после революции в Берлине, молодая художница сотрудничала с рядом издательств и, как поэт, публиковалась в эмигрантских поэтических сборниках134.

Титул книги представляет композицию в стиле конструктивизма из различных видов шрифтов, фрагментов куполов русской церкви, символики правосудия и шестиконечной звезды Давида. Новый мир встает над миром прошлого – тревожность и глобальность присутствуют в нем одновременно. Линейность художественной стилистики титула отражает простоту и бесхитростность авторского повествования. На титульном листе книге имеется указание, что предисловие к книге написано Симоном Дубновым и Максимом Горьким. Горький, однако, хотя и жил в 1920-х в Германии (считалось, что «двор» Горького в Герингсдорфе был своего рода неофициальным представительством советской власти»135), специально предисловие не писал. В 1927 году он написал очерк, посвященный Николаю Гарину-Михайловскому, где вспомнил и Тейтеля – щедрого хозяина дома, в котором произошло знакомство двух писателей. Спустя десять лет после революции классик пролетарской литературы посвятил единственному некрещеному еврею на судебной службе в Российской империи несколько замечательных страниц, которые и стали предисловием к книге воспоминаний Тейтеля. Второе предисловие было написано 10 декабря 1928 года специально для немецкоязычного издания близким другом Тейтеля по эмигрантской жизни в Берлине Симоном Дубновым. В титуле предисловия указано, что оно адресовано западноевропейскому читателю. Соединив два знаковых имени эпохи на обложке, автор выигрывал сразу две читательские аудитории – немецко-еврейскую и русско-еврейскую. Таким образом, книга была адресована не тем, кто пытаясь разобраться в исторических ошибках прошлого, сходит с исторической сцены, а тем, кто только на нее вступает – молодому двуязычному сообществу мигрантов и немецкому сообществу, их энергии, их поиску смыслов жизни. Она была адресована, прежде всего, будущему русско-еврейской эмиграции в Германии. Она рассказывала о той России, которой более нет, о жизни в провинциальной России, традициях еврейских сообществ и о том, как много может сделать один человек, посвятив свою жизнь идеалам добра, действенной помощи и справедливости. По сути это была книги Жизни, написанная не ученым, а практиком. Лишенная назидательных наставлений, она следовала той линии, которую всю жизнь вел сам автор: своим примером зажигать сердца людей. Она учила понимать других и верить в то, что только в преемственности традиций и солидарности дающих с нуждающимися и есть историческая общность еврейского народа в России и на чужбине, а отношения людей разных нацинальностей только и возможны на основе принципов взаимоуважения, за которым будущее народов и государств.

* * *

Русскоязычные воспоминания Якова Львовича Тейтеля, публикуемые на страницах данного издания, заканчиваются словами: «С такими широкими планами я оставил Россию и в июне 1914 года приехал в Берлин». Эти планы были связаны с грандиозным проектом по созданию Еврейского университета и его рабочего органа – Комитета помощи еврейским абитуриентам в разных городах России и комитетов помощи в Европе. Тейтель резюмировал: «Всё, что возможно было сделать в России <…>, было сделано»136Последняя глава немецкоязычного издания посвящена периоду с 1914-го по 1919-й годы: события Гражданской войны, революция и погромы в России, поездка автора по нескольким странам – весь калейдоскоп событий спрессован в названии одной главы: «Берлин – Лондон – Париж – Начало войны – Заключение». Повествовательный темп ее уже намного быстрее, чем у русскоязычных мемуаров: иные времена – иные скорости передвижения и событий. В Берлине Тейтель знакомится с проектом Общества помощи немецким евреям по созданию Политехникума в Палестине – будущего Техниона в Хайфе, созданного на средства международного еврейства, среди которых был знаменитый чайный король В. Высоцкий из Москвы137 и друг Тейтеля, выходец из Екатеринославля (ныне Днепр) известный меценат Мозес Карпас. В 1913 году у немецких евреев на рабочих столах уже лежал эскиз будущего университета, а у инициаторов помощи русским евреям – только начался сбор первого миллиона рублей. Но идеи Тейтеля по доступности высшего образования для евреев из России горячо поддержали представители еврейской общественности: друзья Тейтеля и общественные деятели Бернхард Кан и Пауль Натан, философ Герман Коэн (Hermann Coen) и другие представители Общества помощи немецким евреям. В Париже Тейтель докладывает о положении русских евреев директору Еврейского колонизационного общества Эмилю Мейерсону (Emile Meyerson) и знакомится с рядом профессоров Сорбонны. В Лондоне в доме общественного деятеля Меера Шпильмана (Sir Meyer Spielmann) доклад Тейтеля о положении евреев в России собирает цвет еврейской общественности. И неважно, что сам докладчик переживает полный ужас от того, что с трудом говорит на плохом немецком, который, скорее, похож на идиш, главное, что его понимают, изложенное им волнует, журналисты ведущих изданий нарасхват просят у него интервью138Положением еврейского судьи в России и жизнью евреев интересуются у Тейтеля лично Руф Айзекс (впоследствии лорд Рединг, вице-король Индии) и барон Эдмон де Ротшильд. Комментарий Тейтеля о встрече с Ротшильдом и ныне впечатляет своей актуальностью: «В то время, как многие наши поднявшиеся вверх по лестнице банкиры и, вообще, новые богатые по причине «якобы конференции» долго заставляют томиться в ожидании людей, чей визит не сулит им особых преимуществ, лорд Ротшильд и в этом смысле был человеком Культуры»139.

В Лондоне, где для жертв еврейских погромов, беженцев из России, в начале ХХ века уже были созданы дома сирот и дома престарелых, Тейтель знакомится с практикой деятельности социальных учреждений, которые через несколько лет он будет создавать для русских евреев в Берлине. Всем замечательным начинаниям по созданию Международного комитета в поддержку еврейских студентов не суждено было сбыться: началась Первая мировая война. Из Парижа Тейтели уехали в Эдинбург, чтобы оттуда на пароходе вернуться в Россию. Но поднимаясь на палубу, Яков Львович сломал руку, и в Лондоне пришлось задержаться140Но, как когда-то в его доме в Самаре на стене была записка с девизом: «О старости и тому подобных неприятных вещах просят не говорить в этом доме»141, так и спустя годы, Тейтель не умел болеть и сидеть сложа руки. В Лондоне он пишет доклад о положении евреев на оккупированных немцами территориях в Галиции и России, вместе с сионистом с Нахумом Соколовым Тейтель создает Комитет помощи еврейским жертвам войны. К ним присоединяется Владимир Жаботинский и молодой Хаим Вайцман – будущий первый президент Израиля. Штаб-квартира этого русско-еврейского сообщества становится одним из первых официальных центров по приему еврейских беженцев из России в Европе. Круг близких друзей в Лондоне такой же яркий, как и в России. В него входили еврейские студенты, нуждающиеся беженцы, талантливые художники и… сам главный раввин Великобритании Иосиф Герман Гертц (Joseph Hermann Hertz).

Трагедию Первой мировой войны Тейтель переживал очень тяжело: человеческая ненависть, которая в годы войны захлестнула страны, достигнув своего национального апогея, напоминала ему ужас погромов в Саратове и Киеве, которые он пережил, и могилы жертв погромов в Кишиневе и Одессе, которые он видел. Он стал свидетелем того, как панические слухи во время войны переходят в форму агрессивного национализма и как быстро горе превращает людей в псевдопатриотов, готовых призывать молодежь на гибель и соседей на убийства друг друга. Как и Бернард Шоу, а с ним и ряд интеллектуалов Англии, он видел в войне человеческую трагедию, причиной и следствием которых было падение морали в обществе. И вернуться на родину, в Россию, он стремился только, «чтобы облегчить страдания еврейского населения в условиях войны»142.

Тейтель не мог представить, что ему предстоит пережить революционные волнения в Москве и в Санкт-Петербурге, а потом и в Киеве: беззакония советской власти, конфликты с представителями чуть ли не полутора десятков режимов на юге бывшей империи, ужасы погромов и грабежи различных армий143Ему почти 70 лет: он руководит юридическим отделом Комиссии по изучению еврейских погромов на Украине, документирует то, что никогда не должно повториться и продолжает дело помощи жертвам теперь уже Гражданской войны. Эмиграция казалась временным решением. Как и многие уехавшие, Тейтель не мог предположить, что это путь в одну сторону.

Последние страницы немецкоязычного издания мемуаров Тейтеля посвящены его берлинскому периоду жизни и деятельности на посту председателя Союза русских евреев в Германии. И как не вспомнить здесь слова Симона Дубнова в предисловии к немецкоязычному изданию мемуаров Якова Львовича: «Будущие поколения еще долго будут рассказывать о скорбном пути русско-еврейской эмиграции и о том, как старейшина ее метался по Европе, стучался в сердца людей и, современный Диоген, говорил: человека ищу. Найдутся ли искомые люди?»144.

Я счастлива тем, что мне первой выпала эта честь – реконструировать историю создания и деятельности Союза русских евреев и на страницах этой книги познакомить читателя с деятельностью Союза и Тейтелевских Комитетов помощи русским евреям до начала Второй мировой войны и после ее окончания в Европе и США, вплоть до начала 60-х годов. В работе над книгой использованы письма Я. Л. Тейтеля и его соратников, архивные документы Союза русских евреев в Германии, хранящиеся в Бахметевском архиве русской и восточноевропейской истории и культуры Библиотеки редких книг и рукописей Колумбийского университета Нью-Йорка, материалы, документы и фотографии из фондов Политического архива Министерства иностранных дел Германии, Библиотеки Иудаика в Кельне, Центрального сионистского архива Иерусалима, Мемориала Шоа в Париже, Архива Лиги Наций, Архива «Джойнта», Еврейского научно-исследовательского института (ИВО) в Нью-Йорке, а также в российских архивах – Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ), Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ), Самарском литературном музее, Центральном Государственном Архиве Санкт-Петербурга и ряде частных собраний.

Я благодарна за поддержку проекта германскому Фонду имени Герды Хенкель (Gerda-Henkel-Stiftung), который в 1996 году предоставил мне исследовательскую стипендию. По результатам исследования была подготовлена публикация «Союз русских евреев в Германии (1920–1935 гг.): урок истории», которая вышла в Иерусалиме в 2003 году145К сожалению, в силу большого объема материала результаты исследования не удалось опубликовать полностью, а письма Я. Л. Тейтеля и его соратников предвоенного периода были опубликованы частично. Однако статья получила большой резонанс, многократно цитировалась, а тема Союза русских евреев в Германии привлекала в последующие годы все новые имена исследователей14620 лет спустя я вернулась к этой теме, дополнив текст теми архивными и фотоматериалами, которые в данном издании публикуются впервые. Но причина не только в этом. Мир, и особенно Европа, снова обращается к историческому уроку беженства в поисках выхода из новых конфликтных ситуаций, которым, кажется, нет числа. К счастью, речь сегодня идет не о еврейских беженцах из России. Сложность же многих вопросов интеграции беженцев возвращает нас к историческому опыту предыдущих поколений. И будто не о прошлом, а о настоящем, звучат слова Арнольда Цвейга написанные в 1929 году: «Европа медленно постигает трудный урок совместного движения вперед – каждое школьное задание, чье решение обещает ей самой дальнейшее просторное жизненное дыхание. Русские евреи в Германии являются составной частью этой грядущей Европы – в этом не может быть никаких сомнений. Мы знаем, что сначала в Америке, позже – в Германии, сегодня в России происходит: преодоление внутренних границ, языковых барьеров, экономических границ, конкретно говоря, сегодня и в Европе присутствует это стремление к преодолению разрушения большого федеративного образования. Однако проблема (русских евреев в Германии – прим. Е. С.) решается не путем ее переноса на другое место. Она решается там, где над ней решительно работают»147.

В 1990-е годы поток еврейских переселенцев из России и стран СНГ второй раз в ХХ веке устремился в Германию. Рост численности общин за счет новоприбывших формирует оптимистичную статистику, которая в ряде городов уже достигла довоенных показателей. Гигантский культурный архипелаг русской, а позднее и советской еврейской интеллигенции растворился в истории ХХ века – войнах, погромах, гонениях, политических репрессиях, кочуя по дорогам эмиграции, щедро делясь своим наследием с разными культурами. Большинство русскоязычных иммигрантов Германии сегодня понятия не имеют о том, что однажды еврейские беженцы из России здесь уже были. Впрочем, и евреи в России сегодня имеют слабое представление о традициях своих собратьев по вере до революции и в эмиграции. Вопросы отношений между русскими и евреями, немцами и русскими, немцами и евреям в XXI веке приобретают особую актуальность.

Возможно ли сегодня столь принятое в прошлом стремление к коллективным действиям? И что будет с обществом, с народом, если над идеями социальной солидарности возобладает разъединенность, эгоизм, радикализм – над разумом? И имеет ли будущее народ, утративший свою интеллектуальную элиту?

В конце немецкого издания своих воспоминаний Тейтель, обращаясь к теме преемственности традиций, вспомнил духовных лидеров своего поколения – писателя Шолом-Алейхема, врача-гуманиста В. И. Темкина и депутата первой Государственной думы В. Р. Якубсона. Понимая знаковую роль интеллигенции в развитии общества, он призывает будущие поколения к социальной ответственности и солидарности: «И если Вы поможете интеллигенции Вашего народа, то этим Вы окажете неоценимую поддержку литературе и науке всего человечества»148.

Воспоминания Якова Львовича Тейтеля дают непрямые, но весьма полезные для современного читателя ответы на многие исторические или жизненные вопросы. Некоторые идеи Тейтеля покажутся современному читателю наивными, иные – простыми – уважать другие народы, помогать нуждающимся, содействовать просвещению детей и юношества, быть честным с близкими и с самим собой, а третьи – невыполнимыми, ибо то, что для одних является нормой, простым проявлением человеческого участия и заботы, морали и культуры, для других – наивным альтруизмом, для третьих – гражданским подвигом.

Книга воспоминаний Якова Тейтеля – рассказ о том, как услышать боль другого. О том, что нельзя оставлять человека в отчаянии и в безысходности, и о том, как приходить на помощь словом и делом, но таким образом, чтобы не возносился дающий, и не было покороблено достоинство нуждающегося.

Отмечая, что за глобальными задачами и пафосными лозунгами общественным организациям важно не забывать о страданиях одинокого человека, Тейтель в немецкоязычном издании своих мемуаров обратился к преданию из своего детства149: «В местечке, где я жил случилось однажды то, что потрясло всю еврейскую общину. Это был вечер на Йом-Кипур150Все евреи собрались в синагоге на Коль-Нидре151. Но раввина еще не было. Все евреи уже надели молитвенные одеяния. Но раввина все еще не было. Его начали искать, и нашли в жилище одного бедного еврея. Он укачивал там плачущего ребенка. Когда семидесятилетнего старца – мудреца и праведника – попросили объяснить свой поступок, он ответил, что проходя мимо этого жилища, услышал плач ребенка. Отец и мать ушли на молитву и оставили спящего ребенка одного. Ребенок проснулся, испугался и начал плакать. Веря в то, что Богу помощь человеку угоднее всех молитв, и что это дитя и было ему для этой помощи Богом послано, он стал успокаивать ребенка. Как хорошо было бы, если бы люди могли замечать страдания других людей, особенно тех, которые молча страдают и тем должны помогать таким образом, чтобы эта помощь подсознательно происходила. Вследствие войн сознание людей атрофировалось. С этим злом мы должны бороться со всей энергией!»152.

Пусть эта книга станет венком памяти Якову Львовичу Тейтелю, а у его дела Человеколюбия и Добра, будем верить, найдутся достойные последователи в России и за ее пределами.

Яков Львович Тейтель

Из моей жизни за сорок лет

Я. Л. Тейтель (1850–1939)

Е. В. Тейтель (1858–1921)

Посвящаю светлой памяти моей жены, верной спутницы моей жизни – Екатерине Владимировне Тейтель

От автора 153

Наконец-то моя мечта осуществляется. Мемуары, посвященные памяти моего лучшего друга, покойной моей жены, Екатерины Владимировны, выходят в свет.

Не будет «смирением паче гордости», если я скажу, что мои воспоминания – не мемуары большого человека, видного политического или общественного деятеля. Большими делами я не занимался. Всю жизнь я и жена оказывали людям мелкие услуги, приходя на помощь, по мере сил, обращавшимся к нам в трудную минуту их жизни.

В конце 1918 года мы приехали в Киев, где тогда жили мой сын со своей женой. Пробыли мы там до конца 1920-го. При нас было чуть ли не пятнадцать смен правительств 154 . Каждое из них своей жестокостью, насилиями старалось перещеголять своего предшественника. При нас на Украине были и страшные погромы. В самом Киеве, на наших глазах, грабили, резали людей, насиловали женщин, умерщвляли детей. Человек озверел.

Настоящее было мрачно, впереди никакого просвета 155 . Оставалось одно прошлое, и вот я погрузился в это прошлое, стал им жить и изложил на бумаге то из него, что сохранилось в моей памяти. А вспомнить было о чем: целый ряд встреч с видными политическими и общественными деятелями, художниками, писателями; служба моя, чуть ли не единственного в российском судебном ведомстве еврея, в течение сорока лет; полувековая собственная работа по общественным делам.

В сырой комнате, при трехградусном холоде, в шубе, калошах, шапке, я диктовал свои воспоминания группе молодежи, которая окружала меня и согревала искренней любовью.

Выходящие ныне воспоминания доведены до начала великой мировой войны. Продолжением их будет рассказ о пребывании моем в Лондоне в самый разгар войны, о свиданиях с тамошними политическими и общественными деятелями, переезде в Петербург и Москву, Февральской Революции, Октябрьском перевороте, переезде в Киев, переселении в Берлин, о жизни русской беженской колонии и о работе моей в берлинских эмигрантских организациях.

Я буду счастлив, если судьбе угодно будет продлить мою жизнь, чтобы я мог увидеть в печати и вторую часть моих воспоминаний.

Под могильной плитой всякого человека схоронена целая всемирная история.

Генрих Гейне

Детство

Яродился 1851 года 2 ноября156 в местечке Черный Остров Подольской губернии Проскуровского уезда. Дед мой по отцу реб Янкель Малишвецер – назывался он так по имени села, в котором арендовал мельницу, – известен был своим добродушием и гостеприимством. В Черном Острове у него был небольшой винокуренный завод: «Гарельня».

Он считался местным аристократом, встречался с польскими помещиками и детям дал приличное по тому времени образование. Отец мой знал польский и прилично русский языки, а на древнееврейском даже пописывал стихи, и слыл за свободомыслящего: носил платье европейского покроя. Когда введены были винные откупа157, отец служил по этим откупам «акциз-ником». Акцизники считались либералами и даже атеистами, так как они нарушали чуть ли не все шестьсот тринадцать правил, обязательных для правоверного еврея158.