Рождённый ползать… История преступления длиною в жизнь

Тем временем старик продолжал хрипловатым голосом, не открывая глаз, будто смотрел кинофильм. Глазные яблоки под веками метались из стороны в сторону. Видно, невесёлый был фильм:

– Я пришёл сюда молодым, чтобы начать жизнь заново. Первую порцию намыл сам, никто не помогал, не указывал где. Потом, разнося «рыжьё» по кабинетам, на бумажном клочке, а дальше и на листочках с гербовой печатью делал свою жизнь, рисовал её!.. Осознанно лишал себя удовольствий, бежал из городов сюда, в комариное царство. На Севере деловой человек виден издалёка! Я пришёл сюда, оброс хорошей шерстью. Своим умом, своими делами приобрёл крепкую красивую шкуру, а вы хотите всё и сразу?

Кузьма понял: разговор продолжать бесполезно. Чудь до смерти не откажется от причитающихся ему мешочков с золотом. Калашников с ненавистью рассматривал фигуру гостя, когда тот резко размежил веки и воззрился на него колким леденистым взглядом, отчего у Кузьмы внутри продолжала разрастаться сосулька, которая появлялась всегда, когда Чудь только открывал дверь их потаённого места встреч. Сейчас она добралась до сердца и больно корябнула. Гость ухмыльнулся, спросил:

– Что скажешь о фигурке Мяндаш-пырре, ты смог забрать её у староверов?

Кузьма передёрнул плечами, сбросил оцепенение:

– Пока нет. Я же добыл золотую фигурку Мяндаша, зачем тебе ещё и поделка?

– Золото – тьфу. Сейчас поделка древнего мастера цены не имеет. Нет цены Мяндашу-пырре. Ищи, Кузя, найдёшь, отдам десять процентов от любой моей доли… Понял?

– Найду, отпустишь? – с надеждой спросил Кузьма, – пожить хочу, как человек… Не могу больше золотом и кровью руки марать…

Чудь молча встал и уже в проёме двери, бросил:

– Ошибки, Кузьма, нельзя исправить их можно только искупить.

– Искупить?! – закричал Калашников, – я что ещё…

– А то! – осклабился Чудь, – что в учении об искуплении сказано? Нужен кто-то, кто умрёт за нас или вместо нас, и тогда мы сможем снова жить… Ладно… Не дрейфь… Добудешь фигурку, отпущу.

Чудь ногой толкнул дверь, вышел. Кузьма, плюхнулся в кресло, заворчал:

– Сволочь! Сволочь! Учение об искуплении… Дураков ищет… «Человек никак не искупит брата своего и не даст Богу выкупа за него… Чтобы остался кто жить навсегда и не увидел могилы» псалом 48. Разве ж ты читал его? Прости господи…

2010 год. Холмогоры Архангельской области

После бани и пельменей Исайчев с Васенко вольготно расположились на диване в гостиной, хотелось, как говорит Роман, часика два придавить ухом подушку, но этого не позволял годами выработанный ими же принцип: дело всегда впереди. Посему, внутренние собравшись, они приготовились слушать.

– Давай, Русак, вываливай проблему, – предложил Исайчев.

Александр в раздумье обошёл пару кругов по гостиной и, кашлянув в кулак, приступил:

– Как вы из рассказа отца поняли: есть у нас в Холмогорах, в укромном уголке реабилитационный центр для заслуженных нефтяников области. Место тихое, красивейшее… озеро есть, и родники бьют и кедровник рядом – в общем глаз не отвесть! На него вся нефтянка края деньгами скинулась. Центр оборудован по последнему слову науки. Там имеется всё и даже больше чем всё. Он по площади небольшой, огороженный трёхметровым железобетонным забором с круглосуточно охраняемым въездом. В общем, мышь не проскочит… Десять процентов от койко-мест мы отдаём Героям Советского Союза по очереди каждой области. Это условие поставило правительство края при выделении земли, а им, соответственно, правительство свыше указало. Деньги на него налогом не облагались. Посему послушаться пришлось. Срок пребывания гостей – три месяца. Месяц назад в центр въехали Герои из Сартовской области. Семь человек. Среди них был некто Романовский Борис Максимович. Регалий, орденов и медалей у человека на троих хватает. Отечественную Войну на кончике пацаном застал, зато потом в составе секретных войск, где только не бывал. В 1980 году повёл эскадрилью вертолётов в Афганистан. Ему тогда пятьдесят исполнилось. Приехал к нам бодрым старичком, они с моим батей нашли общий язык, устраивали шахматные поединки.

– Ваш отец тоже там обретается? – вставил вопрос Васенко.

Русаков усмехнулся:

– Мой батя стоял у истоков нефтянки в Архангельской области. А потом он мой батя… Могу продолжать?

Васенко кивнул.

– Пробыл Романовский у нас две недели и погиб.

– В смысле?! – удивился Исайчев, – залечили старика?

– Его тело нашли на территории центра с растерзанным горлом.

– Растерзанным?! – переспросил Михаил.

– Именно! Была бригада следаков из области. Дело закрыли, как несчастный случай. Говорят, наша охрана проглядела одичавшую собаку, она и загрызла старика.

– А ты, Сашок, несогласен?

– Мишаня, я какой-никакой юрист. Хоть отец бьёт меня по рукам, чтобы не совался куда не следует, но для себя хочу всё же прояснить, что произошло. Я был на месте трагедии. Во-первых, там сбит фокус видеокамер. Везде нормально, а там только панорама вечернего неба. Кто-то явно постарался. Во-вторых, вдоль забора идёт зелёная изгородь. Листьев, как вы понимаете в это время года нет, но ветки густо сплетены и не видно что за ней происходит, особенно в вечернее время. Так вот: там среди нехоженого снега есть утоптанное место. Я предполагаю утоптанное человеком. Зачем? Кого он ждал? А вот звериные следы начинаются с середины дороги. Получается, что эта одичавшая собака летает? Не думаю! Думаю, её принесли! И главное: ты же помнишь, МИшаня, мою любовь к хорошеньким женщинам?

Исайчев хмыкнул и в замешательстве потёр указательным пальцем переносицу:

– Это здесь при чём?

– Так, она с годами ещё крепче стала, поэтому жёнка ко мне отца и приставила…

Исайчев ещё больше нахмурился:

– Ну-у-у?

– Женщина у меня есть любимая… Начальник Экспертно-криминалистического подразделения органов внутренних дел области…

– Ну-у-у?

– Недавно… в одну из наших бессонных ночей она поведала интереснейшие факты. Поведала конфиденциально… В течение последних пятнадцать лет в области уже происходили подобные истории и не одна-две, а почти десяток. Находили диких золотых старателей с характерными ранами – растерзанным горлом. Только в прошлом году в течение одной недели в сентябре были убиты два золотоискателя. Причём расстояние между местами трагедий больше трехсот километров. Вот тебе и ну!

– Что в этом особенного, – воззрился на Русакова Исайчев, – у вас здесь места глухие, зверья разного видимо-невидимо.

Александр резко опустился в кресло и хлопнув себя ладонями по коленям, воскликнул:

– Не зверьём, а именно одним зверем! По выделенным ДНК зверь, убивший последних шесть человек, как, впрочем, и всех остальных, включая Романовского – росомаха! Не разные особи росомах, а одна специально обученная росомаха. Десять лет назад это была росомаха близкородственная нынешней. Кто-то выращивает и обучает росомах – убийц. Не мне вам объяснять, что молекула ДНК неповторима, как отпечатки пальцев. Из этого следует, что успеть в течение недели перемахнуть расстояние более трехсот километров, может только зверь, имеющий собственный автомобиль.

– Или если росомаха Хью Джекман. Уверен, у него классная машина.

– Ребята, нужно разобраться во всём этом, – сокрушённо произнёс Русаков, – и без вашей помощи я не обойдусь…

Исайчев потянулся за лежащей на журнальном столике пачкой сигарет и, получив на свой вопрошающий взгляд одобрительный кивок хозяина, выудил сигарету, прикурив, спросил:

– Я думаю вашим органам внутренних дел эти нюансы известны. Они что не хотят отягощать следствие глухарями? Так?

Русаков промолчал.

– Понятно, – продолжил Исайчев. – Твоя пассия может помогать в этом деле?

– Неофициально.

– По-другому я и не ждал, – Михаил, дважды глубоко затянулся и, затушив сигарету о пепельницу, предложил, – давай так: сейчас отдыхать, а завтра отвези-ка нас в реабилитационный центр. Я понял ты отца в эти дела не посвящаешь?

Александр встал, рукой указал направление куда он собирается проводить гостей на отдых, на ходу ответил на вопрос Исайчева:

– Отец с виду крепенький грибок-боровичок, ему в этом году восемьдесят три года шарахнуло. Стараюсь оберегать от подобных потрясений. Сказал, что вы прилетели на открытие новой нефтяной вышки.

– Он что не знает о гибели своего партнёра по шахматам?

– Знает… Но без подробностей… Считает – несчастный случай. И вопрос закрыт.

– А как же? Как мы там вдруг появимся? Он же в центр поехал, – спросил Роман.

– Не волнуйтесь, когда завтра будем готовы выехать, отец начнёт перемещаться в сторону Архангельска. Утром за ним машину пошлю. Хотя он сам за рулём крепче молодого сидит. Всю жизнь по северным дорогам болтался. Опыт! Его не пропьёшь… Но сейчас погода неустойчивая: то пуржит, то подтаивает, слякотно… Боюсь одного отпускать…

1944 год. Сартов

Гул взлетающих аэропоездов не разбудил Ефима Мессиожника, валявшегося в конторке склада запчастей на старом пропылённом диване. Он был пьян первый раз за семнадцать прожитых лет.

Всё началось не с момента, когда на базаре он всё-таки взял у старушки царскую медаль за три куска хлеба. И не со встречи у киоска, куда он всё-таки пришёл на свидание с золотозубым блатным парнем. Пожалуй, всё началось с отъезда родителей из Сартова. А может быть, и раньше…

Отец – известный всему городу часовой мастер. Его синенькая будка стояла на Товарке, у переходного моста. Мать заведовала хозяйством интерната для слепых детей. Деньгами не хвастались, но Ефим знал, что считали их каждую субботу, и видел – пачки солидные. Сначала не мог понять, почему папа с мамой не построят хороший дом, а до сих пор живут в тесном подвале с маленькими окошками, в которые видно только ноги прохожих. Что папа скуп, дошло до сознания позже, но не задело – скупость отца не распространялась на единственного сына, в школе не было парня моднее Ефима. Всё было у Мессиожника-младшего, кроме дружбы, любви и уважения сверстников. Почему его не замечают девочки и сторонятся ребята, он понять не мог. Иногда он на несколько часов цепенел, лежал или сидел, уставясь в стену немигающим взглядом. Ласками выводила его из такого состояния мать. Она объясняла: «Это потому, что за ребятами ты не успеваешь. Видишь, тебе по физкультуре даже оценку не ставят. А девчонки ещё глупенькие, подрастут и поймут, что самое дорогое в мужчине – умная голова и положение. Учись хорошо, учись, Фима. Не обращай внимания… Потерпи». Отец выражался грубее:

– Скажу за себя, пусть я провалюсь на этом месте, если обидчики твои не будут чесать тебе пятки, когда станешь умён. Лиса считают хитрым, а он умный!

Война посеяла в семье тихую панику. А однажды, когда отец принёс с ночной улицы листовку, сброшенную с немецкого бомбардировщика, где указывалась точная дата оккупации Сартова, поспешно начали готовиться в дорогу. Быстренько набили и увязали несколько чемоданов, вернули одолженные знакомым деньги, купили билеты. Всю ночь перед выездом Ефим просыпался, разбуженный голосами родителей.

А утром узнал – он пока не едет. Отец повёл его в кладовку, показал, как отпирается сложный самодельный замок, распахнул дверь. Снизу доверху, в несколько рядов, вдоль стен стояли банки мясных консервов, а посредине оцинкованные бидоны с постным и сливочным маслом и много-много ещё чего: чего и Ефим пока не едал.

– Это золото, – сказал отец, отводя глаза в сторону. – Грех оставлять столько добра на разнос.

Ефим стоял не шевелясь. Ему стало жалко себя. В мире, который семнадцать лет воспитывал его, такие люди считались подонками.

Ефим бросился вон из комнаты. Отец сухими пальцами зацепил его плечо, сжал больно, сказал жалостливо:

– Не суди. Не насилую… Хоть выкинь, хоть раздай нищим. Только помни: ключи от квартиры и каморки будут на прежних местах, – и отпустил.

Почти неделю Ефим провёл в семье школьного товарища. Потом пошёл в военный комиссариат и настоятельно, ожесточённо потребовал взять его в армию. Хоть в обоз.

– Специальности не имеете. Может быть, полезное увлечение? Радиодело, например? Как с языком?

– По немецкому «отлично». Читаю и почти свободно говорю.

– Ждите повестку.

Чтобы не проморгать посыльного с вызовом из военкомата, пришлось вернуться в свою квартиру.

В жаркое лето полуподвал сохранял прохладу. Мягкая кровать с положенными на неё стопками чистого накрахмаленного белья, большой стеллаж с редкими книгами, тикающие старинные часы располагали к покою. Ефим знал, где спрятан ключ от кладовой, а разыскал в кухне мешок с сухарями и, налив из водопроводного крана воды в кружку, сел за стол, положив перед собой книгу.

Через два дня сухари надоели, и он отсыпал немного муки из отцовских запасов. Чуть-чуть масла, взял одну баночку консервов…

Много читал, лёжа. Всё больше про героическое. Откладывал книгу, думал и утверждался во мнении, что на фронте он будет не трусливее других, может быть, и посмелее. Наверняка посмелее.

Повестку принесла белобрысая пионерка. Как на крыльях летел Ефим к военкому и его предложение пойти учиться в разведшколу встретил восторженно.

– Ваше «да» будет иметь силу через полмесяца. Есть время подумать. А пока советую вступить в добровольную санроту при госпитале. Поможете разгружать эшелоны с ранеными. Гоп?

– Гоп! – машинально повторил Ефим.

Дома его ждало письмо от отца. Замусоленный треугольничек принёс тревожную весть: заболела мама, заболела серьёзно. Чтобы поднять её на ноги, нужно достать редкое лекарство. Отец как можно скорее рекомендовал обратиться к одному из знакомых, не жалеть ничего, «иначе мы можем лишиться матери!»

Раздумывать было некогда.

Ефим побежал по указанному адресу, нашёл папиного знакомого, тот пообещал лекарство с мудрёным названием, только не за деньги. Ефим согласился – он уже не раз пользовался продуктами из кладовой и знал наперечёт, что там есть.

Вечером вместе с ребятами и девчатами из санитарной роты впервые выносил раненых из вагонов, прибывших из-под Сталинграда. Впервые услышал, как люди дико кричат от боли, скрежещут зубами или жалко бормочут в бреду. Увидел красные забинтованные культяпки вместо рук и ног. Слёзы, промывающие светлые дорожки на грязных небритых щеках. Вошь на белом лбу, только что вынесенного из теплушки, безрукого лейтенанта. Сопровождающая раненого медсестра попросила нести его осторожнее – это знаменитый разведчик.

Придя домой, Ефим не мог засунуть в рот кусок хлеба – его тошнило.

При следующей выгрузке один раненый на глазах у Ефима в буйном беспамятстве сорвал с головы бинт и обнажил пульсирующую кровавую впадину у виска. У Ефима закружилась голова, он выпустил из рук носилки и грохнулся в обморок.

Ни в госпиталь, ни в военкомат он больше не пошёл. Знакомый, который доставал для матери лекарство, устроил его на склад военной школы. Этому способствовал комсомольский билет Ефима Мессиожника, пока чистый, незапятнанный, хотя уже без отметок о взносах за последние три месяца.

…Сегодня Мессиожник впервые за свою жизнь напился. Он с отвращением осилил судорожными глоточками полстакана самогона, обмывая с приблатнённым базарным парнем новую сделку… Сегодня он выгодно приобрёл старинную русскую икону и выносной (запрестольный) крест в серебряном окладе, как ему казалось, семнадцатого века2

2010 год. Холмогоры

В санаторий Русаков повёз гостей спозаранку. Как солнце зарядило свой первый луч в окно, так и двинулись. Какую-то часть пути ехали по асфальтовой дороге отличного качества, а потом вдруг неожиданно круто свернули и стали углубляться в лес по дороге, выстланной туго пригнанными один к другому стволами сосен. Через десять минут тряской езды Роман с сожаленьем в голосе произнёс:

– Зря плотно поел… Ещё чуть-чуть и попрошусь остановить машину…

Александр Русаков, не отводя взгляда от дороги, спросил:

– Чего так? Приспичило?

– Растрясло! Вибростенд, а не дорога. Не дешевле было бы асфальт проложить?

Русаков хмыкнул:

– Каждый год пришлось бы прокладывать. Здесь болота: асфальт сразу потонет, – он остановил машину, предложил, – давай выходи. Опорожняйся. Отойти можно не более чем на два шага, дальше топь, в оттепель опасно… Ноги промочишь… А ты Михал Юрич не хочешь? А то давай…

– Да мне вроде ничего, терплю, – с заднего сиденья сонно отозвался Исайчев. – Места у вас волшебные… Каждое дерево будто со своей семьёй живёт… Группа сосен, группка берёз, группка осин. У нас леса всё вперемежку, а здесь вон как…

Роман резво впрыгнул в машину и, постукивая себя по ногам и бёдрам, зашумел:

– Больно то не разгуляешься… Всё сразу стынет… Ты говоришь оттепель. Не хрена себе оттепель! Струя на лету замерзает…

– У нас так… – заметил Русаков, – а в отношении леса скажу: после рубки обычно вырастают березняки и осинники. Здесь лес молодой, через пару-тройку десятилетий он будет спелым.

Ещё минут пятнадцать ехали молча, изучали окрестности, а когда вдали показался высокий выкрашенный жёлтой краской забор, Русаков машину остановил и, обернувшись лицом к гостям, сказал:

– Ребята у меня к вам просьба: санаторий на особом учёте в органах. Посему прослушек и просмотров не исключаю. Легенда вашего появления здесь такова: вы чиновники из нефтянки. Чиновники небольшого ранга, каких много, думаю особого внимания не удостоитесь. Я о вас не особо распространялся. Директору санатория скажу: вы мои лично приглашённые, привёз на пару дней. Информацию о гостях санатория бывших и сегодняшних, увидите сами. Она по коридорам на стендах развешена. Директор рьяно инициативу проявляет. Есть информация и о Романовском. В основном вехи его жизни. Старики там разговорчивые, сами вам поведают всё, что знают и не знают. У директора не советую спрашивать. Он строго придерживается официальной версии: гибель Романовского – несчастный случай. Вопросы есть?

Васенко, поинтересовался:

– Сотовая связь у вас здесь устойчивая?

Русаков кивнул.

– Вышка рядом. Правильно решили: справки и прочую информацию получать только в Сартове. Слава богу, интернет-базы по России одинаковые… Ты, Юрич, жену собираешься задействовать?

– Куда ж мы без неё. Она основной поставщик исходных данных.

Романовский-то из нашенских… Так что колодец его жизни придётся копать Ольге… Но ты, Сашок, не сомневайся: она у меня знатный копатель…

Русаков достал из кармана последней модели айфон и, протянув его Васенко, попросил:

– Звонить в Сартов с этого телефона. Бережёного бог бережёт. Аппарат моего друга. Он работает вахтовым методом на нефтяной вышке. Сам дружбан из Сартова, может быть ты, Мишаня, его и знаешь. Он в юридическом вместе с нами учился только курсом младше. В данный момент здесь. Его вахта неделю назад началась. С семьёй связывается часто, подозрений звонки в Сартов ни у кого не вызовут. Ну, – Русаков чуть призадумался, – что? Вроде обо всём договорились. Погнали?

Когда автоматические ворота, отъехав в сторону и выставили напоказ территорию спец санатория, первое, что бросилось в глаза был мечущийся по площадке парадного входа сухощавый долговязый человек. Он не только быстро перемещался, но и хаотично выкидывал в разные стороны длинные руки при этом не произносил ни одного звука.

– Буйных погулять выпустили? – спросил Васенко, кивнув в сторону мужчины.

Русаков рассмеялся:

– Директор напряжение сбрасывает. Контингент в его заведении таков, что брови не нахмуришь, не заискришь. А хочется…

Мужчина, приметив въезжающую машину, резко оборвал движение. С прищуром вглядываясь в нутро салона, узнавая, растянул в улыбке тонкие губы:

– Александр Егорович! Вы опоздали. Отец ваш уехал полчаса назад! На дороге-то не встретились? Друга его Пантелея Львовича я пристроил. На довольствие поставил, теперь он колобком катается – врачей обходит. Завтра процедуры ему начнут делать… – и разглядев в салоне незнакомых людей, добавил, – вы не один? Хорошо! Всякому гостю рады…

Русаков припарковал машину и, покидая её, махнул рукой, останавливая поток слов:

– Был бы всякому рад: такие заборы не ставил бы. Познакомься, Ардаш – мои друзья. Приюти их дня на два. Они приехали на открытие промысла, а мы маленько не успели подготовиться… А по поводу Пантелея Львовича не беспокойся, я сам за него деньги в кассу внесу.

Ардаш растянул улыбку теперь уже на максимальную ширину и распахнул руки, приготовился что-то сказать, но его реплику опередил Роман Васенко.

– У вас тут пассивным спортом занимаются?

– Пассивным? Это каким? – уточнил директор.

– Ну чтобы без бега, прыга, и разбрасывания рук…

– Понял… Понял… У нас есть шахматный клуб и биллиардный стол… Пойдёт?

– Пойдёт, – кивнул Роман, – извините, а как вас по отчеству величают?

Директор мельком глянул на Русакова и не получив от него никакого знака, представился:

– Юлавий Ардаш. По марийскому обычаю имя мужчины употребляется с именем отца, которое ставится на первое место, а собственно имя человека – на второе.

– Получается вашего отца звали Юлавий? – уточнил Исайчев.

– По-марийски Юлавий, а по-русски Юрий. У меня матушка как бы марийка, а батя русский. Поэтому если вашему языку будет приятнее зовите меня Аркадий Юрьевич, так будет правильно.

– Как бы марийка – это как?

– Национальность у неё ныне забытая. Она из народа чуди белоглазой, но таковую в паспорт записывать отказались, посему – марийка.

– Ну ведите нас в ваши хоромы Аркадий Юрьевич, показывайте. Очень хочется ноги вытянуть, – попросил Васенко, – затекли в дальней дороге…

* * *

Вечером, сидя за шахматной доской с рослым крепкого телосложения нефтяником, Исайчев был задумчив. Размышлял он вовсе не об очередном ходе, а о том: полную ли информацию он выслал Ольге в Сартов.

«Да вроде всё» – успокоил себя Исайчев и сделал следующий ход:

– Вам «шах», уважаемый…

Нефтяник по-детски забарабанил ступнями, ошарашенно воскликнул:

– Вот и Борис Максимович также играл. Вроде на доску не смотрит, а «шах» и «мат» обеспечен. Я в бригаде у себя лучший шахматист, но Романовского обыграть так и не смог.

– Кто такой Романовский? – безучастно спросил Михаил и, взглянув, заметил, как у шахматиста-нефтяника чуть—чуть отвисли красноватые обветренные щёки, как затяжелел, притулившихся к облупленному носу взгляд маленьких глаз. Тяжко вздохнув, здоровяк с расстановкой произнёс:

– Убили его неделю назад… Хороший был старикан, настоящий Герой… Правда нам сказали, что несчастный случай, а мы с ребятами думаем: убили…

Исайчев вспомнил образ человека с фотографии на внутреннем полотне застеклённой витрины под названием «Боевой путь ветеранов ВОВ». Он был полностью просвещённой Героям Советского Союза. Романовский там невысокого роста, подтянуто-сухопарый с серебряными висками и задиристым молодым взглядом, когда-то голубых, а теперь выцветших бледно-серых глаз.

– Убили?! Это как? – Исайчев нарочито изобразил удивление. – А, главное, почему? Кому помешал дедок?

– Сами гадаем… Приехал боевой моложавый старик. За первые три дня обыграл в шахматы всех отдыхающих, начал организовывать шахматный турнир. Молодёжь к нему потянулась. Он словоохотливый: всё шуточки, прибауточки… И вдруг сник, как свеча, погас. Ходил угрюмый, желваками играл. Васька говорит будто накануне гибели, Борис Максимович с кем-то сурово говорил, не орал – рычал.

– Васька – это кто? – поспешил уточнить Исайчев.

– Нефтяник наш. У них были соседние номера. Он днём лёг покемарить, как раз ухом к стенке и слышал, как Романовский слова говорил, будто сваи молотком вколачивал. Что говорил, не разобрал, только одно слово произнёс чётко и несколько раз: «Гнида!». Борис Максимович интересным человеком был. Движение по жизни ему представлялось похожим на скольжение по верёвке с узлами. Ровный участок – живёшь быстро, незаметно. Потом событие – узел. В тот день он последний свой узел завязал.

2010 год. Небольшая северная деревенька в Архангельской области

Чудь сидел в новом срубовом доме посередине богато обставленной гостиной, лениво растегшись в мягких глубинах кожаного кресла. Выпятив нижнюю губу, старик с пренебрежением осматривал пространство вокруг себя. Леса в округе много, посему убранство двора, хозяйственных построек было сплошь деревянное. Кирпичи возить в столь отдалённое место хозяину было не с руки, хотя под навесом стоял последней модели «Хонда Акти» – лёгкий грузовичок, а для всего остального тут же притулился красавец «Dodge Ram» – большой, мощный и брутальный автомобиль, на котором можно ездить как по городу, так и в сельской местности. Чудь, как обычно, теребил в кармане монету.

«Не нравится тебе мой дом, клещ», – подумал Кузьма, наблюдая за гостем.

Старик вынул руку из кармана, произнёс:

– Богатеешь, Кузя! Денег некуда девать? Смотрю мебель у тебя штучная, сработана умельцем. Русская печь в изразцах под Гжель. Деревянные лавки, сундуки с особенной резьбой, салфетки и скатерть кружевные. Кто же для тебя так расстарался? Неужто в этой глухой деревеньке такие умельцы водятся? Познакомь. Может и я, что закажу.