С неба не только звезды

А тетя Тоня, занятая разгромом нашей любви, орала во всю мощь разгневанной старой девы и про дверь напрочь забыла. Поэтому я никуда не ушел. А стоял и слушал. Чем дольше я слушал, тем глубже обрывалось мое еще не закаленное сердце.

– Я тебе сколько раз говорила, рано тебе еще путаться с парнями. Хоть школу-то закончи. Ишь, на медаль она идет. Вот тебе и привесят медаль на одно место. И ково нашла. Марика! Да они, евреи, токо и смотрят, как бы от девушки получить. Прямо отвечай – в штаны он лазил?

– Нееет, – рыдала Ляля.

– А што у тебя резинка под коленкой? Значит, чулки снимала! Ах ты, в проститутки что ли метишь, как все Хитровские.

– Тетя Тоня, что вы такое говорите, г-г-г, – всхлипывала Ляля.

– Да вот и говорю, что есть. Ишь, с евреем связалась. Дак он токо о прописке у нас, небось, и думает.

– Неет, неет, неет, – рыдала Ляля.

– Да вот и не нет, а да. И штоб ни ногой из дому. Школа и назад, а то я рабочая, мне стесняться некогда, я и в школу могу пойти.

Все это, видно, достало Лялю и она не выдержала. Рыдая и вытирая культурно нос, она, наконец, выговорила защитное:

– А если мы любим друг друга. Я уже в 10 классе!

– Ааах, любите. Ты в десятом классе, лахудра комсомольская. Ты за этого еврея цепляешься, тебе русских парней не хватает. Конечно, они на фронте погибли, пока твои Марики в Ташкенте киш-миш жрали. Все. Я напишу на него, лет десять дерево повалит, охолонит к нашим девкам лезть.

– Тетя, как это вы напишите. Это же донос. Это – некрасиво. И что вы напишите. Вы же его совершенно не знаете, – уже звенел голос Ляли.

– Да напишу, что он про нашего Сталина говорил.

– Да он ничего не говорил, мы даже никогда этого не касались и по литературе еще не проходили.

– Может и не говорил, а то, что они, эти самые космополиты, все нашего вождя не любят, это факт. А уж там, на Лубянке, с ним разберутся быстро, – победно заканчивала Антонина.

Я пытался было вмешаться в эту гнусную перебранку, но стоял, не двигаясь. Что я скажу?

– Ладно, – вероятно уже устала Тоня, – поклянись мне памятью матери, моей сестры, что никогда ноги ево здесь не будет. Да и других ихней породы привечать не будешь. Тогда, так и быть, писать на него не буду. А как увижу в Подколокольном, сразу в конверт.

– Тетя Тоня, я клянусь памятью мамы, что видеться с Мариком больше не буду. Но ведь он ходит в гости к Женьке, что на галдарейке живет. И что мне делать?

– Пусть и сидит у этой лахудры Женьки, а на улицу и носа не кажет. Ладно, иди, ставь чайник, я еще не обедавши.

Я тихонько прикрыл дверь. И ушел. Звонил несколько раз. Но Ляля всегда отвечала: извини, разговаривать не могу.

* * *

Мы все в нашей компании ребят и девочек уже учились в институтах. Года через два у Покровских ворот я Лялю встретил. Она очень похорошела.

– Пойдем, погуляем, – сходу предложил я.

– Нет, не могу. Я выхожу замуж и скоро уеду, вероятно, далеко. Не обижайся. Я ничего не забыла. – И быстро ушла.

У остановки ее ждал молодой военный. Верно, лейтенант.

* * *

Прошло много лет. Просто – очень много. Как говорится, люди так долго не живут. Но вот случилось. Живут.

Я приехал в Москву летом. Гулял. Ходил в музеи, театры. Даже в цирк забрел. Зашел в свой старый двор. Все исчезли. Никого. Поехал на Покровку. Походил, походил вокруг Чистых прудов да и махнул вдоль Яузского бульвара в Подколокольный переулок.

Дом офицеров стоял незыблемо. Интересно, где Ляля? Ворота дома, где жила на галдарейке Женька, закрыты. Надпись на воротах говорит, что теперь это какой-то офисный центр.

И в квартире Витьки Баева никого. Домик надстроен и весь занят бизнес центром.

Что-то мне стало совсем грустно и я побрел через Хитровский переулок, мимо церкви Трех Святителей домой.

Достал старую записную книжку, стал звонить.

Ни один телефон не отвечал. Ни моих ребят, с которыми мы так успешно кадрили девочек с Хитровки, ни этих девочек.

И вдруг один телефон ответил. Я осторожно как-то попросил к телефону Ирину. Осторожно – потому что прошло столько лет. Всякое может случиться.

Женщина, которая ответила, помедлила несколько секунд и вдруг засмеялась:

– Батюшки, вот уж не ожидала услышать Марка. Откуда ты?

– Я – ни откуда. Давай встретимся. На Чистых, напротив Колизея. И прямо сейчас, а то у меня сердце разорвется.

– Ну, все равно нужно подождать. Хотя бы час. Сам подумай, какая дама неожиданно, без подготовки побежит на свидание с мужчиной, с которым не виделась без малого полвека.

– Да, да, понял. Жду.

Ирину я узнал сразу. Мы обнялись и, вот странно, я заплакал. Плакал обо всем сразу. О Чистых, в середине которых ресторан-поплавок, о моих ребятах, о девочках. О близких, которых уже давно нет со мной. О том, что у меня исчез огромный пласт жизни. И что, вероятно, все могло бы быть иначе. А как?

Ирина не плакала, а просто обняла меня и вот так мы и стояли. Народ иногда оборачивался, но не любопытствовал. А мне казалось, что мимо нас идут барышни, корсетницы, экономки, горничные, цветочницы. В общем, все из девятнадцатого века. И мои друзья, все в гусарских мундирах, лихо клеят этих милых барышень.

Я заплакал еще сильнее, и Ирка начала было беспокоиться. Сквозь слезы я пробормотал: потерпи, это сейчас пройдет.

И прошло. От старого остался только запах волос Ирины. Свежестью, луговой травой и какими-то тонкими духами.

* * *

В кафе Ирина мне про всех рассказала. Взяв с меня честное слово, что я не буду особенно расстраиваться. Я – обещал.

Женька родила Левке трех детей и они умотали в Израиль. Там в положенное время и Женя, и Лева ушли из жизни. А дети живут хорошо, но никого из Левкиных и Женькиных друзей не знают. Некогда, работают.

Лорка с Ариком оказались в результате в Якутске. Где Арик работал кем-то большим в геологии. Живут не особенно ладно, но детей производят.

А Сашка Гагарин с Ниной не соединился. Вернее, соединился, но не навечно. И поэтому уже давно живет во Франции и занимается оценкой антиквариата. Более того, он уже стал Президентом какой-то палаты оценщиков. По нашим меркам – золотое дно.

– А Ляля?

– Не хотела тебя тревожить твоей Лялей. Она в Москве, жена генерала. Сын. Преподает, и мы часто, когда с ней треплемся по телефону, вспоминаем наш Подколокольный, мальчиков. Всегда Ляля вспоминает тебя. Кстати, как ты?

– Да у меня все просто. Годов много, жен было не очень. С детьми связь есть. Но видеть их приходится редко. Кто поедет на Сахалин, в Стародубск. Где снег выше крыш. Да никто.

Кофе было выпито и «наступил час, когда все слова уже сказаны и остается только плакать»2.

Вот и все.

10–14 ноября 2016Антони.

Супница

Рассказ заведующего цехом завода №557

Рассказ заведующего цехом завода №557 Махоткина Владимира, записанный им лично

Мы все любим праздники. Вернее – почти все. Особенно – в детстве. Ну или в юношеском возрасте. Когда обязанностей нет и пока не предвидится.

В эту пору праздники хороши, интересны, даже волнительны. В том смысле – кто придёт? Да может какой подарок. К особенно в конце 1930-х годов, в связи с «радостным присоединением дружественной Прибалтики» подарки таки появлялись. Машинки, заводные катера, их можно было пускать в ванной, различные солдатики. Особенно наши, пограничники, с собакой.

В общем, для ребёнка праздник в основном всегда – в радость.

А вот когда ты взрослеешь, да появляется семья, а значит и супруга – то тут уже много раз подумаешь.

В смысле, ах, черт возьми, опять седьмое ноября. Значит, утром на демонстрацию. Не пойти – нельзя. Ты, например, начальник цеха по кастрюлям. Или даже ракетам. Все равно – ты член КПСС, да еще правофланговый.

Ну конечно, ежели ты не совсем идиот на голову, то от коллектива в отрыв не идёшь. И перед движением колонны, и во время и, особенно – после, конечно, принимаешь. Стараешься не перебрать норму. Но кто ее знает, эту норму.

Так вот, у взрослого человека, да семейного, праздники просто часто бывают по пословице: «праздник – не в праздник». И даже не потому, что взял на грудь. И иногда – чрезмерно. И не потому, что жена выскажет все, много и сразу. И даже иногда, когда с тёщей совместное проживание, то уже тёща, то есть мама жены, жене не раз по пеняет: «Я ж говорила, я ж намекала. Мол, не четкий он видом, слабый на характер. Поэтому вот так и происходит. Все мужья, как мужья, а наш глаза уже в день революции конечно залил. Воон, вернулся. Да хоть бы детям бутылку кефира. Я уже не говорю, жене, которая терпит и терпит, цветок бы какой-нито. Гвоздичку бы неизбренную».

Ну, не тварь подзаборная! Да я уйду, когда хошь. Я всегда на доске почёта. Шестой по порядку. Да ежели что, уж комнату от завода получу на раз.

Почему? Да потому что мой цех «кастрюльно-ракетный» (то есть особо секретный) всегда все даёт вовремя, по графику и по сетке.

И главное, инженер главный знает, что я за своим цехом обязательно все проверю. Уж у меня гироскоп никогда не забарахлит и, мол, «кастрюля» полетит совершенно не туда. Нет, мои «кастрюли» всегда летят туда, куда их посылает Родина.

Ну, это мы заболтались. Просто потому что иногда наболело. «Начесалось». «Набухло».

Да что, я смотрю на молодых. Как птицы-голуби. Хаха-ха да га-га-га. Да иные звуки. В общем, видно, ничем не отягощены и все-все в радость. И демонстрация, и музон на весь квартал, и продажа пирожков и пончиков. Да об выпивке никто и не думает. Зачем им, дуроломам, хмельное, когда есть барышни изумительной свежести.

Эх, эх, а ведь я не старый ещё. И в цеху шёпот-то слышу. Слышу. Мол, наш ещё хоть куда. Что они, дурочки, имеют в виду. Так можно и начать задумываться. Что я себе позволить не могу. При наличии КПСС, двоих детей, жены в целом и общем. И тёщи, которую наш завод все обещает мне отправить в отдельную комнату – за отселением. Уж скоко выпито по этому вопросу! Ежели посчитать, можно кооперативную комнату давно прикупить.

Я это все так пространно излагаю в связи с праздниками. В смысле – не всегда для взрослых это праздник. А даже иногда и забота. Да ещё какая. Вот, например.

Тот же «день календаря, где седьмое ноября. Где мы славим всех вождей, даже если он еврей».

Ой, ай, что это я – ляпнул, дорогие, сдуру. Никогда, вот клянуся родителями, добрая им память, никогда в этом сионизме замешан не был. То есть, не может меня никто упрекнуть, что мол разводишь ты не дружбу народов а… Ляпнул просто для рифмы, мать его ети, эту рифму.

У меня в цеху многонациональность и никогда, никому ни одного плохого слова типа «вы нашего Христа распяли». Уж давно всем известно. Кто, когда, где и даже – почём. Все же тридцать серебряников в те времена – это ежели на кастрюли пересчитать. А на ракеты?!

Так вот, как праздник, так для среднего жителя СССР, даже инженера, это я вам точно говорю, головная боль.

Первое – цветы. Попробуй, Достань. Именно, не купи, а достань. Да еще существует порядок чёртов. Записывайте, вам пригодится.

Ноябрь, 7, день пролетарской революции. Гвоздика! А где купить, когда утром – демонстрация. Вечером – гости. А середина дня – здоров ты или нет, никого из домашних не волнует. Давай продукт!!!

В то же самое время, по случаю праздника, рынки, конечно, закрыты. Конечно, люди бы с удовольствием продавали-покупали. Но кто же им дасть! Власть, государство наше народное об нас и печется. Считая, что в праздник ничего по рынкам ноги бить, а надо дома семьей «краткий курс Энгельса и всех вождей» читать после винегрета.

Ну ладно. Вот с такими мыслями идёшь в магазин. И что там находишь. Да ничего. Пока ты демонстрировал «любовь и дружбу», все уже разобрали.

Это значит, дома тебе будет по полной. Вернее, нет, не по полной. По полной будет вечером, когда начнётся разбор полётов.

В общем – 7 ноября – гвоздика!

А 1 Мая – день всех трудящихся. Это – ландыши. Их давно уже занесли во все запрещённые Красные книги, но кого эти книги волнуют. Волнуют ландыши. Их – только у бабок у метро. Бежишь, да оглядываешься. Надо схватить этот уже мятый, завядший цветок раньше милиционэра. Так как он появляется – бабки как на стометровке. Только их и видали.

Новый год – святое! Пахнет мандаринами и мимозой. Опять же – в магазинах «Цветторг» было, но когда-то. Вот и мечешься. Ей-богу, кто-то там, в ЦК, наверху в общем, делает все, чтобы их, ЦK, мы возненавидели. Люто и навсегда. Чего они и добились. Вот почему это было надо – вопрос. Но для этого у нас на заводе есть парторги. Пусть и объясняют.

Ну, вернёмся опять к праздникам. Надо доставать. Не покупать, не приобретать, именно – доставать. Уже давно никто не говорит – я купила. Ну, или купил. Нет, только – достала. Потому что – выбросили. Сегодня – буженину (только до обеда), завтра – краковскую (по два кольца в одни руки). Знакомые продавщицы, а они у нас у каждого, иногда давали нужную и очень, кстати, важную информацию.

Вот утром я шлепаю на работу. А у нас гудок в шесть тридцать утра. Так вот, пилю, ещё не очень проснулся, но в голове уже прокручиваю: кого на карусельный, а это на самом деле важно, кого на гэдээровский, с программой. Кстати, программу эту мы давно отключили от жизни станка. Но зато подключили Леху. Он после армии, занимается боксом и думает – вступать ему в партию или нет.

Я – не советую. Да, конечно, если хата нужна, телек, садовый участок или Жигуленок, то прямая дорога. И резон – ну через два-три года, вне очереди, все будет.

Но если без этого ты можешь пережить, то лучше не надо. Мало ли что в нашей паскудной жизни. Тебя могут вежливо так, но сурово попросить: вот эта письмецо подписать. А на собрании против Вальки Каца выступить, рассказать, как он, этот Кац, все ночи слушает «Голос»3. Да, ты ни сном, ни духом этого Каца не знаешь, ну и не надо знать. Надо выступить. А кому надо – те знают. Ну и многое другое, что мы и знать пока не ведаем.

Лёха с немецким станком разобрался на раз и теперь без всякой программы дает изделия на шесть микрон точнее, чем немцы.

В общем, как поется в песне: «Ох, Лёха, без тебя мне плохо».

Да, так, о чем я. Пилю на работу, а навстречу Зоя из мясного. Я ей всегда трояк, а она мне такой блок свинины, например, что даже моя, от которой и Леонид Ильич слова доброго бы не услышал, так вот, моя Маруся руки расставит и охает притворно:

– Ах, ты наш добытчик. Ах, ты наш снабженец. Это ж какие котлеты! А отбивные! Мама, поцелуй быстрее зятя.

На что тёща даже из своей комнаты, проходной, не выглядывала. Больно чести много.

Так вот, Зоя из мясного быстренько мне шепчет:

– Микояновские сёдня не бери. Они в котлеты бумагу засунули, да нормативы перепутали. Как смеются сами на комбинате, теперь это не котлеты имени Микояна, а седьмой и восьмой тома стенографических отчетов соответствующих съездов партии.

Я, конечно, Зойку по заднице. В смысле – спасибо. А она меня в ответ все пыталась по переднице. Да я верткий, в цеху у нас вертеться приходится все время.

То Минобороны комиссия – «изделие» принимать.

Я-то знаю, уж спиртного, да отменного – море разливанное. И к этому дню пинжак, рубаху и галстук – обязательно. Меня пригласят. Во-первых, у меня медаль по случаю столетия Ленина. А главное, на самом деле, еще (тьфу-тьфу) в той части «изделия», за что мой цех отвечает, никогда даже пылинка не была обнаружена.

Да, так вот, все-таки продукты доставать надо. Ибо к седьмому ноября гостей ждем больше пятнадцати человек. Много? Да, много. Но – друганы по цеху. Это обязательно. На них – план. На них – прогрессивка. Поэтому Петра Васильевича Рахматуллина, Руслана Мусина и Леху – без колебаний. В смысле – приглашать.

Начальников соседних цехов с женами – сам Бог велел. Вот еще трое. Вовка Глузман. С женой. Серегин Володя – мутный он какой-то, но. И Володя Кулебяка – он же прозван всеми – Шкаф. Потому что в высоту и в ширину – два на два, как говорят. Если какие дискуссии по недопоставке металла, меди, отливок, да мало чего. А все мужики горячие. Посылаем только Шкафа, Володю. Фамилия его – Лепель. Вот он у нас все разруливает.

Однажды директор завода попал на своей «Волге» в ДТП4. А помял он машину горячих парней не то с Ростова, не то из Тбилиси.

Предъяву директору сделали эти горячие парни серьезную. Несмотря на то, что завод – номерной. Союзного значения. Директор член всего, что возможно. Ну, например, член бюро Обкома! А! Зам предприемочной комиссии Минобороны.

В общем, кавказско-ростовские парни сказали, что забили болт на Обкомы-Профкомы. А вот если новая «Волга» им не будет предоставлена в течение пяти дней, то…

Но договорить не успели. Появился Володя Лепель, «Шкаф». Конечно, все по русскому народному обычаю. Двое – в больнице с переломами. А третий – в обезъяннике. За что – он никогда не мог объяснить. А когда все поправились, то пришли к директору с извинениями и ящиком не то Ростовского, не то «Псоу».

Дальше, конечно, из парткома Алеша Кузьмичев. И другие – даже соседи. Ну, перечислю: Герган Валера, Калина Мария, ее приятель Кошкадов Игорь и – да мало ли кто еще.

Поэтому, хоть и принесут, а запас делать надо. Да не запас. Запас – уже поздно. Впору срочно и где только возможно. Но взял я все по уму. В смысле – свекла, соленые огурцы, лук, морковь, картошка (она у нас всегда есть) – вот вам винегрет. Можно хоть тазик, хоть ведро.

Взял в диетическом яйца, сметану, горошек, майонез – уже почти «Оливье».

А тут мне повезло – «выбросили» кур. Я хапнул много, горячее уже есть. Ежели тушить или еще как. И, наконец, купил десять пачек сырка «Дружба» и печенье «Юбилейное».

Иду с авоськами, а душа ликует – какой же все-таки я хозяйственный мужик. Уверен, жена ругаться не будет – попробуй всего за два часа заполни две авоськи. Да все куплено по делу, по уму. Ну, конечно, пива я попил, да кто считает-то. Немного. Но хорошее, «Балтика».

Нет, ребята, а на самом деле – седьмое ноября – светлый день календаря. Тем более, завтра выходной. Никого не будет. Жена поедет с ребятами к сестре. Конечно, с мамой. Будут мне перемывать весь организм. А я на остатки пиршества, а его много, сделаю, как говорят, благотворительную акцию. Приглашу соседа по площадке – Исаака Моисеевича Фрумкина.

С ним такая, вернее, такие истории у нас в городе, районе и области произошли, что рассказать об этом необходимо. Во всяком случае, с некоторых пор вся область по вечерам стала слушать «Голос». Про Фрумкина.

Рассказать нужно сразу, пока не сели с ним за стол.

Исаак Моисеевич живет напротив, на нашей же площадке. Квартира, как и у меня, трехкомнатная. И детей у него тоже двое. Жена, конечно.

Да вот с квартирой не совсем так. В том смысле, что ему в стене дверь врезали да соседнюю двушку присоединили. Стало у моего соседа Фрумкина сразу пять комнат.

Я не возникаю совершенно. Потому что знаю, что такое Исаак Моисеевич.

Счас расскажу, что он такое. А пока упомяну – моя Маша (эх, женился я рано и сдеру – но это в другой повести) стала выступать. Ну, как водится, с позиции полной зависти.

Во дворе все время стоял крик, почти до митингов чуть не дошло. А ежели бы митинг! Да зачинщица – члена партии цехового комитета, ети ее мать! Это ж конец всему! Может, всем «кастрюлям». У нас власть-то какая? Народная. Все позволит. Даже прогул. Даже запой. Но шоб митинг, да без санкции – это просто полный, как говорится, «пипец».

Так вот, моя орет. Что детей у нее – двое. И муж – шестой на доске почета. И теща, то есть ее мама, больная на голову. (Это правда – на всю голову). Но ей почему-то увеличения жилплощади не дают. А вот какому-то Исааку Мосевичу – прирезали. Почему?

Скажу, орет моя Марья, дура. Скажу. Потому что и в заводском комитете, и в профкоме, и даже в обкоме «оне» окопались и везде пролезли. И «оне» и там и тут, и здесь. В общем – везде.

Обратите внимание, граждане. Нигде национальную рознь не разводит, сучка. Прямо ничего не говорит. А только «оне», да «оне». И везде. Не придеремся. Я-то думал, ей хоть суток пятнадцать з митинг впаяют. Но куда там! Вот как эта заваруха с допквартирой Фрумкина закончилась. К нам пришли двое. Вечером. В хроме и габардине5. Говорят, очень хочется побеседовать с Марьей Михайловной на кухне. Отдельно.

Сунулась было теща, но видно ребята работать с народом умеют. Просто один взял ее за плечо и сказал:

– Сиди в своей проходной и не вякай. Засажу по полной.

И так ее развернул в сторону проходнушки, что она только пискнула – ой – да и была такова.

Вот наши органы. Молодцы! Она, теща, два дня из комнатки не выходила. А когда я с ней у туалета столкнулся, то прошептала:

– Ой, извините, ежели вам приспичило, то я подожду.

Вот так вот!

На кухню Маша моя, Маруся, прошла бойко, даже по-бойцовски как-то. Видно, митинговый пыл из организма еще не вышел весь. И она думала, что теперь все дозволено. Социализм, думала. Значит, можно орать, оскорблять мужа и даже заниматься, чего греха таить, рукоприкладством. (но об этом мне и говорить стыдно, скажут – вот тоже нам, начальник цеха, член партии и ветеран труда. Поэтому – молчу).

Так вот, прошла бойко. Я, в зале значит, сел так, чтобы видеть, как ее будут в наручниках выводить. (Или сразу – в расход). Сижу, курю. На кухне тихо-тихо. Но говорили долго, минут сорок. С час – в общем. Затем вышла Маша. Вся белая, будто мукой присыпана. Вот как они, органы, работают. Как правильно говорят, «без пыли и шума».

Вышла, говорит дрожаще так, может чайку откушаете, товарищи. Но они на нее взглянули, и она осеклась окончательно.

Мне, уходя, сказали:

– Провели профилактическую беседу. Полагаем, с пользой. Вам же, товарищ Махоткин, советуем быть на уровне политических вызовов времени.

Во как. Я ничего и не понял.

А мне вкатили выговор по партии. Но легкий, без занесения. И формулировку придумали. За утерю контроля за вызовом времени в семье. Бля! Да выговорить – и то тошнит. А написать, что моя Маруська орала на весь двор, как «они» везде проползли, а я не пресек этот вражий поступок – побоялись. Еще бы, у нас же ево, это сионизма-антисемитизма нет и не предвидится. Равно, как и секса. Его тоже нет в СССР. Поэтому мы и поем на демонстрациях. Когда под банкой, конечно.

«В СССР – секса нетДостану я из лифчикаМой сопревший партбилет»

Ну да ладно.

Так вот, из-за чего весь сыр-бор. Из-за Фрумкина Исаака. Хоть я и получил выговорешник по его, можно сказать, линии, но зла не держу. Даже уважаю. Это ж надо. В одночасье все разрушить, похерить и по ветру пустить. И остаться абсолютно «не при своих», но держаться при этом крепко. Да мы, русский народ, при таком раскладе, что у него, запили бы так, что черти в аду кувыркались. А он, как спортсмен, в шесть утра, можно часы сверять, шарк-шарк, стук-постук – уже двор убирает.

Да кто он такой-то? Вот то-то. Секретный.

Все это ему дали, и квартиру прирезали, и на машине за ним ездили – на заводской, директорской за его заслуги в деле этих самых наших «кастрюлек». Ведь у нас утро начиналось с него, с Исаака Моисеича. Он в семь часов уже в цехах. Достает свои помятые и в масле чертежики и начинает все у нас проверять.

Иногда скажет: вот что, Трофим, например, Иваныч. Я тут ночью подумал, надо этот швеллер под углом в 50° переварить. И что. Переваривали все, перевинчивали, меняли и снова варили. Потому как после этих манипуляций наша «кастрюля» летала как стрела и туда, где Макар и не думал находиться. С телятами.

Он иногда в цех приходил, в портфеле у него всегда початая «Армянского». Мы уж знаем, на стенд стакашки. Конфетки. Закуски – ни дай Боже, у нас стерильность должна быть получше, чем в роддоме.

Так вот, достает «армянский», дает ребятам – разливай – и смеется. А что? – Да вот у товарища Челомея изделие опять улетело совсем в другую сторону. Хорошо, успели сигналом подорвать, а то бы! – и махал рукой.

Нет, Исак дядька что надо. Как прием изделия, так он обязательно первый. Наш директор, мужик хороший, но в эти моменты все больше по накрытию стола.

А я слушаю, как Исаак отбивает претензии приемочной комиссии и просто не могу понять, как вот это все в одной лысой голове Исаака Моисеевича держится. И выговорить невозможно.

– Вот вы говорите, что здесь гохучего буде много. Но если тангенс увеличить на пять градусов, то что получится?

Молчат члены приемной. А как спорить. У него же все пока летает. И летает правильно. Как она всегда повторяет – по закону товарища Архимеда, хе-хе-хе.

И еще. Когда приемная, скрипя и злясь, принимает изделие, мы не знаем. Но что принято, узнаем из нашей любимой народной «Правды». Там напечатают «Указ Президиума Верховного Совета» … За выполнение особо важного Правительственного задания наградить: … и среди народа и наш директор и Фрумкин Исаак Мосеич.

Моя Маруська переменилось так, что меня даже страх берёт. Во-первых, в этих личных делах уже никакого объяснения, что голова болит или ещё что, – бельё, например, замоченное, не бывает. Просто, как у нас в цеху: надо, так надо.