Мифы 21 века

Скейтеры, играясь со своими приблудами, режуще матерились прямо в паре шагов от детской площадки. Ивашка не был ханжой, сам использовал в своей речи брань к месту, но всему же надо знать место и время. Какой пример детям! Недовольные мамы играющих детей смиряли бездельников гневным взглядом, но ничего не высказывали. А зря! Ивашка ощущал приливы ненависти к себе, ибо в своем сознании он не противостоял этому очевидному злу, а, следовательно, был заодно с этими социальными паразитами.

«Суки».

Как же он хотел сказать им все, что думает! Кинуть в морды точные и колющие фразы, чтобы им было неспокойно, чтобы их передернуло от мысли о собственной никчемности. Но это было бессмысленно. Вот так подойти и сказать им, что они говно, наплевав на возможность получить в морду? Как же жаль, что рациональность мешала ему это сделать. Дело не в опаске за морду, а в бессмысленности всего этого со стороны. Отрицательный кпд! Люди скажут, что он ебнутый! Хам! И никому пользы не будет, никому ничего не докажет, его чувства никому не нужны. Ну уж нет. Как-нибудь потом разберется со своими бесами в себе и в нужный момент все скажет. Не время для искренности. А пока остается сидеть и представлять кладбище, где вместо надгробий будут порубленные куски скейтерских досок. Но какой-то бес закрался в него. Это та самая сущность, которая толкает людей на какие-то идеальные преступления. Маленький такой убермен. Однако многие бояться его послушать, надламываются, в простонародье «ссут». Юноша продолжал бурлить.

Чтобы отвлечься, Ивашка принялся за новую книгу. Это лето выдалось невероятно удачным на подбор литературы. Многие вещи смогли правильно модернизировать его взгляды, тем самым создав внутри него пороховую бочку. И это было прекрасно. Он был подобно цветку, что вот-вот распустится и озарит этот мир какими-то новыми демоническими красками. А Ивашка вообще всегда был падок на мистическое ощущение прекрасного. Он искренне проникался искусством, но после прочитанных книг в нем будто зияла космическая дыра. Казалось, что ничего лучше он не найдет. Каждый раз ему казалось, что в современном мире люди израсходовали свой ресурс, свой запал, страсть, свет. Самоповтор на самоповторе. Юношу душил этот факт, но все же он воодушевленно ощущал великий Дамоклов меч новой эры, что изменит этот мир навсегда, убив уродливого и гниющего старика пост-модерна, и изменит наконец и его самого, Ивашку. Полностью извратит с ног на голову! Он трепетал от одной мысли о ярком прыжке в сумрачную смерть, после которой неминуемо настанут новые идеалы, новая героическая эпоха.

И вот настало время долгожданного романа, наделавшего много шума в свое время. С виду совершенно простая история, персонажи далеки от Ивашки по всему. По идеалам, по способностям, по мироощущению, социальному положению, вкусам. Но только Ивашка начал читать, как книга с первых страниц оказала эффект разорвавшейся бомбы. Сочетание букв складывалось определенным образом в его сознании, генерируя таинственные заветы каких-то энергетических сущностей. В какой-то момент при профессиональном описании жестокого секса шизанутого эмигранта с похотливо стареющей богачкой во всех подробностях он стал задыхаться. Преисполнившись сопереживанием к герою совершенно из другого социального слоя, с другими проблемами и мыслями, с другой судьбой и из другого народа, до него дошло озарение. Горло продолжало угрожающе сжиматься. Словно какой-то шкодный гремлин встал поперек гортани, жестоко смеясь и наслаждаясь своей доминантой. Всякое, конечно, было, но такого в жизни Ивашки еще не случалось. А не болен ли он? «Что за чушь?» Его члены горели, захотелось отпиздить кого-нибудь или выебать. Со всей кипящей в жилах страстью. Очень жестоко. Его хуй в агонии терся о джинсы, желая вырваться и напасть на что-либо. В это время в душе происходила настоящая пляска святого Витта. Праздное помешательство и вместе с тем могущественное, словно продиктованное свыше, желание уничтожать абстрактное нечто, в порыве восхищения своей мощью, своим Я. В порыве высшей любви к жизни. В порыве красоты.

Чтобы прийти в себя, он глотнул кофе. Чуть не вырвало прямо на плитку любимого парка. Скрипя зубами, он еле удерживался, чтобы не заорать во всю глотку: «Блять, как же всё меня зеабало, суки!» Это было нечто похожее на духовный ультра-сперматоксикоз.

Ивашка с остервенением захлопнул книгу и, как загоняемый сворой зверь, ринулся в свою квартиру на пятый этаж (лифт дома находился в ремонте). Уже через минуту он ворвался в туалет и ублажил себя, воображая, как он насилует в разных позах миловидную продавщицу из сегодняшней булочной на пару с японской самкой-доминанткой. Обычная для его сверстников панацея от всех переживаний не сработала. Это была не просто похоть, это полное внутреннее перерождение, становление имаго. Ивашка отчаянно умылся, посмотрел на себя в зеркало. Сердце билось об грудную клетку, как таран бьется в крепостные ворота, за которым стоит голодная до бойни орда. А не обратиться ли к специалисту? Он же не здоров! Психопат! Чушь! Да он переживает лучшие мгновения своей жизни. Истинных чувств и эмоций! Божественной мощи! Святой искренности! Он никогда не был также восхитительно могущественен и прекрасен. Это был настоящий вирус дикой крови, аффект дикаря-воителя во время войны с миром чудовищ.

Он летел над этим миром как Великий Красный Дракон Блэйка и страстно желал насытиться как сумасшедший Сатурн Гойи. Ни с чем несравнимый голод к свершению. Ивашка прекрасно знал, что утолит его, а книга дала ему в руки меч, которым суждено убить самое тираническое чудовище − настоящее.

Grrr. Ar. RRR. Ar. RrR.

«В известной мере это не случайная революция, а лишь ускоренная естественная эволюция, порожденная резонансом между средой и видом»

В четыре часа ночи, дождавшись пока вся семья отправится в царство Орфея, он тихо оделся в самую неброскую одежду и вышел из квартиры, взяв с собой накопленные за несколько лет доллары. Внизу его уже ждала машина с угрюмым водителем с запахом дешевого одеколона и неприкрытой ненавистью к своей работе. На месте под мостом его ожидал продавец-хач с пошлыми золотыми зубами. За пару сотен зеленых Ивашка стал обладателем «бывшего в употреблении» револьвера с семью патронами. Теперь он был готов исполнить волю. Волю духа. Величайший гранд−финал.

Такси. Дом. Через час он уже лежал в своей постели. Божественный вирус так и не оставил его, но он был безмерно воодушевлен. Самые счастливые часы его жизни. Ивашка, полностью опьяненный дарованной властью, наконец-то нашел выход, отгадал свое истинное желание, свой фатум. Он обрел истинную свободу. Подобно мантре повторяя: «Они узнают. Они поймут. Они узнают. Они поймут», он погрузился в бездну, из которой должен вырваться новый Данко.

Ssss Ssss k-k-k-k-k r rr rR RRR

Дождавшись полудня, он спустился в свой излюбленный парк, держа за поясом полностью заряженную обойму. На Ивашке был нуарный кожаный плащ, который предавал ему романтически-героический ореол. В образе его читались вполне ясные инфернальные нотки. Сам же он был в образе исполнителя высшего предназначения, только источником этого предназначения был он сам.

Ивашка взглянул на солнце. И как сказал один английский поэт: «Одно для всех сияет Солнце с высоты, но вижу я его совсем иным, чем ты». В глазах его отражалось алое солнце желания и решимости, солнце истории и самой жизни.

В парке как раз происходила очередная сходка скейтеров. Патлатые, лысые, худые и толстые, почти все горбатые, но все безоговорочно безобразные. Человек двадцать.

Приблизился достаточно близко.

T т T т T т T т T T T T T T T T T T T T

Сердце бешено билось в экстазе. Семь патронов. Вдох и…

Добро пожаловать в мета-модерн!

Щелк.

БАФ! Одного скейтера дикая пуля сразила прямо в прыжке, пробив живот. Все тут же начали разбегаться в разные стороны и кричать, оставляя свои доски. Слетелись птицы от громкого звука, взревели дети, уносимые на руках своими матерями, подобно удирающим от динго стае кенгуру.

БАФ! Са! Второму парню прострелили мошонку, как в каком-то вестерне. БАФ! Са! Промазал. Ничего, главное продолжать. Теперь он стрелял в спины. Щелк. БАФ! Са! Пуля-дура прошла насквозь шеи самого педиковатого и патлатого скейтера, хотя целился Ивашка в затылок. Но стрелок все равно остался доволен. Ивашка ощущал себя не иначе чем Архангелом Гавриилом. Он выше морали, выше мира, выше всего. БАФ! Са! Еще один промах. Ивашка совершил небольшой спринт, чтобы лучше прицелится в убегающую в панике парочку, разодетую в парадные свитШОТы с огненной надписью. И БАФ! Са! Прямое попадание в порочное сердце одному. Порочное, ибо бестолковое. БАФ! Са! Второй подстрелен в бок и падает на вымощенные гранитные плиты, ударяясь головой.

Ивашка схватил пистолет за теплое от выстрелов дуло и что есть сил, беспощадно ударил жертву в копчик. «Так вот что чувствовала прекрасная Медея в момент прозрения!»

− Ай! – раздался единственный жалобный звук, все прочие буквы сожрал первобытный ужас.

Ивашка нагнулся над его шеей и яростно вонзил в молодую кожу свои зубы. Парень стал выдираться изо всех сил, истекая кровью, но припирающее к земле колено мстителя на спине помешало его замыслу. С остервенением бешенного пса Ивашка начал отгрызать кусок плоти с шеи. Соляная приторная кровь наполнила его рот. И именно в этот момент, пережёвывая кусок человеческой кожи, он ощутил катарсис всей своей жизни. Высшее блаженство от единства агрессии и счастья. Это его искренность.

«И всё-таки фиалка машину побед победит!»

Вопль разъярённой сирены.

− Тварь! Руки за голову!

Ивашка резко, как в боевиках, наставил револьвер на ментов, даже успев нажать на курок. Упс. ХххХ. Патроны кончились. А в это время в его голову прилетела пуля. И именно в этот момент настало высшее наслаждение, ощущению близости к истине, касание бога, свобода от оков декадентской современности. Он превзошел Данко, он − локомотив духа, он – Ивашка.

Прежде чем умереть, Ивашка блаженно улыбнулся и на долю секунду его мозг выдал прекрасную по своей чистоте и откровенности мысль:

"Я ебал вас всех, ебаные в рот суки. Идите нахуй!"

И умер.

Валтасар

Андрея Степановича как обычно заставила встать с постели острая нужда. Потребленное за годы службы неисчисляемое количество хмеля во время «отмываний» удачных сделок сыграли с ним злую шутку. Не без усилий поднял он свою ста пятидесятикилограммовую тушу, отыскал опухшими как у тролля ногами тапочки и побежал (насколько позволяла комплекция) к нужнику.

Комических размеров пузо, с размерами которого посоревновался бы сам Гаргантюа, мешало опытному судье отыскать с первого раза свой член. В этом брюхе запросто могли поместиться все семеро козлят заодно с красной шапочкой. Нет, нет, это вовсе не гормональный сбой, как можно подумать с первого взгляда – это всего лишь результат многолетнего отсутствия каких-либо спортивных нагрузок (ничего тяжелее молоточка и кружки пива он не поднимал уже лет десять) и праздный образ жизни. Такое собственное чрезмерное чревоугодие Андрей Степанович объяснял сам себе исключительно тяжелейшей работой судьи, о которой он во всех подробностях сетует на ужинах и раутах с городскими властями, членами администрации и прочими важными людьми. Эти душераздирающие истории, как видел себе сам судья, внушали в господ ощущение справедливости установленного слугой Фемиды ценника.

Отыскав наконец-то злополучный пенис, он, с величайшим наслаждением избавившись от своей самой насущной жизненной проблемы, посмотрел на ванные часы. 7:40 – пора собираться на работу. Сегодня финальное слушание по делу Никифорова, за которое судья уже успел получить щедрый аванс. Наконец-то вся эта тягомотина кончится. Роковой удар бармы и все. Мысль о вечернем обмыве дела в ресторане приободрила Андрея Степановича. Однако процесс этот вызывало в нем неприятное покалывание в области совести, и ему хотелось поскорее покончить с этим, как у простого средневекового палача, что делает свою работу. «Андрюша, не загружай голову лишним. Хватает проблем с мочеиспусканием».

Подойдя к зеркалу, Андрей Степанович смог воочию узреть себя любимого. Омерзительная загнивающая туша, каноничный буржуй с большевистских плакатов, с нескрываемой проплешиной, реденькими волосиками и сальной мордой после слов жены превращался в своем сознании в статного мощного мужчину с широкой костью, которому просто надо чуть-чуть схуднуть до идеала. В своей голове он видел себя никак иначе, кроме как Генрихом Восьмым с известного портрета − сочетание непреодолимой силы суверена и утонченности аристократического духа. Опустим, что в жизни сила его была вполне преодолима (банально даже вышестоящими акулами). А дух и вовсе помянем.

«Да, стоило бы заняться спортом. Или хотя бы бегом. Трусцой! Или хотя бы ходьбой. Да! Ходить очень полезно! Да даже простая зарядка не помешала бы, − думал про себя Андрей Степанович, поглаживая мамон. – Сегодня с мужиками только попраздную, а завтра уже суббота, может, даже что-нибудь поделаю, попосещаю зал».

Андрей Степанович надел свою танковую броню в виде синего делового костюма, торжественные часы Патек Филип были закреплены на рульковидной руке (в момент торжества правосудия все должно быть изыскано, но понятно лишь для посвященных) и пустился вниз. Там его ожидала громадная шикарная машина с красными номерами и преданным водителем Семой, что работал на самопровозглашенного Генриха Восьмого уже больше пяти лет.

В моменты стояния в мегаполисных пробках, Андрей Степанович глядел на стоявшие на остановках, плотные, как стая пингвинов, толпы работяг и клерков, не скрывая ощущения превосходства. Они стоят там, въебывают день за днем за гроши, спиваются понемногу из-за невыносимого серого бытия, а он взял и вырвался в люди, имеет власть, престиж, так еще и выбирается ежесезонно на курорты. Мечта! Да одни его занавески со слониками стоят как их зарплата. Холопы. Опустим, что насиженное место судьи досталось ему от Степана Вольфовича, прежнего короля жизни.

Но внезапно, глядя на массы в потертых одеждах, Андрей Степанович вспомнил подсудимого. Учитель физкультуры обычной школы, обвиненный в домогательствах к десятикласснице. Никаких подтверждений кроме слов девочки нет. Никифоров проработал в школе пятнадцать лет, ни одного слова «против» со стороны учеников или начальства, отмечается как честный и справедливый учитель, тренер команды по волейболу. Тот факт, что девчонка лжет, подтверждается выплаченным родителями (с громкой в промышленных кругах фамилией) гонораром Андрею Степановичу и его начальству. Сломленная жизнь учителя с семьей и детьми не стоит и рядом с опороченным именем влиятельного бизнесмена. Мотив клеветы был прост, и от этого внутри Андрея Степановича становилось еще чуть противней: Никифоров отказывался выставить положительную оценку за регулярные прогулы в течение всего года и не сдачу нормативов.

Даже у самого порочного подлеца в жизни происходит момент (будь то раз в год или раз в жизни), когда он на короткий срок раскаивается из-за страха кары свыше. Не зря на могучей шее Андрея Степановича красовался золотой православный крест. Судья представлял во всех красках: как демоны жрут его плоть, резвятся, и в этот момент он с ужасом понимал, что это справедливое наказание и осознавал полную беспомощность. «Может, можно ещё договориться? Вы не будете меня кушац, господа, а я ни слова вам не скажу. Ваше дело. Пытайте, кусайте, ебите этих подлых грешников – я как рыба…»

Резкий толчок в машине заставил мыслителя дернуться и приложиться слегка головой о переднее сидение.

− Сема, блять, мудак!

− Простите, Андрей Степанович! Тут ребенок пробежал на красный! Из-под колес выскочил…

Судья нарочито драматически стал чесать лоб.

− Ну газанул бы! Жизнь еще ничего не сделавшего ребенка и жизнь судьи! Сравни знаменатели, придурок! Жалко тебя и его не абортировали. Долбоеб!

Семен подавлено вздохнул и крепче сжал руль авто, виновато опустив голову.

Перед входом в храм Фемиды стоял и курил отец потерпевшей, одетый в строгий черный костюм. Тот, кого называют businessman. Встретившись с Андреем Степановичем взглядом, он хищно кивнул головой, напоминая тем самым вершителю судеб, ЧТО именно он должен сделать. Андрей Степанович и так знал, что надобно. Судья решительно переступил порог здания, выполненного в виде греческого храма с мощными серыми колоннами и барельефами.

От момента входа в зал заседания до поездки вечером в ресторан Андрей Степанович помнил всё отдельными сценами. Последний писк адвоката. Раздавленный и обреченный взгляд изможденного СИЗО Никифорова в порванных спортивных штанах. Приговор − 8 лет строгого режима. Со статьей о совращении малолетки. Роковой удар бармы. Жена сдерживает крик, дочь ревёт. Заключенный картинно хватается за седую голову. Потерпевшая неприкрыто торжествует, она точно уменьшенная копия злорадной мамашки. Псы системы заковывают жертву в кандалы, Никифоров не говорит ни слова, а только бросает взгляд обреченного на забив ягненка. Судья со спокойной душой выдыхает и отправляется в машину. Вечер, ресторан.

Андрей Степанович был крайне консервативен в вопросе традиции «отпивания» дела. Всегда одни и те же люди − старые друзья отца. Два святых гуру, бывший судья и прокурор, Иосиф Абрамович и Владимир Евсеевич. Старость сделала их высушенными и карикатурными. Они были даже неподобающе худыми для столь важной профессии (всему виной недоедание харчей при советской власти).

− Что-то ты какой−то убитый, сынок.

− Да нет, Иосиф Абрамович, это так, просто…

− Эмоции в судопроизводстве − признак непрофессионализма… − лукаво произнес Владимир Евсеевич. – Романо-германская система − закон превыше всего!

Андрей Степанович опрокинул в пасть еще одну стопку.

− Вот, правильно, − подбадривал Иосиф Абрамович. – А про учителя забудь. Невиновных ни в чем нет! Даже если он не виноват в этом деле, он повинен в чём-то другом. Может, он бьет жену, распространяет экстремистскую литературу, не платит штрафы ГИБДД…

«Это на автобусе разъезжая-то»

− Зато другим неповадно будет, если кто-то захочет лишний раз приударить за какой-нибудь Лолиточкой, − поддержал Владимир Евсеевич. – Предупредительная функция закона! − сказал опытный юрист и поглотил в себя содержимое рюмки в унисон с коллегой по службе.

Андрей Степанович воодушевленно ухмыльнулся и добил вину еще одной рюмкой.

Стопки гремели долго.

− Вам конверт передали, − робко сказал официант, когда высокоуважаемый судья уже был в нужных для притупления ощущения опасности кондициях.

− От кого?

− Мужчина не представился.

− Оставь это на потом, Степаныч, − убедительно предложил Владимир Евсеевич.

− Наверное, что-то по работе, − кивнул судья и отложил письмо в карман.

За блюдом шло блюдо, за часом час, за бутылкой бутылка. Андрей Степанович был в том состоянии, когда уже застольные вопросы морали, долга, жизни, семьи и даже политики, − всё было совершенно по боку.

− Ладно, Степаныч, мы пойдем, уже два часа ночи, гостей нет, пора и нам отчаливать. Водитель заждался.

И действительно. Вокруг были лишь недовольные официанты, убирающие большой изысканный зал. Стихла музыка, погашен основной свет. Мрачная атмосфера увядания.

− А мой пес будет ждать, пока я не прикажу! Аууууу. – спародировал собаку судья. − Прикажу лежать – ляжет, скажу «фу!» − отстанет. Все жестко! − расхохотался Андрей Степанович на весь ресторан. Ржач не остановил и тот факт, что бронзовым гуру было даже не забавно с его «шутки».

Коллеги пожали руки и разошлись, оставив судью один на один с ватностью членов и темнотой сознания.

Подошедший поставить стулья юноша официант. Уже без униформы он стал ставить стулья за ушедшими гостями ножками вверх, будто конструируя ловушки. В этот момент лавкрафтовские глубины разума Андрея Степановича изрыгнули воспоминание о таинственном письме.

Андрей Степанович вскрыл конверт и попробовал сконцентрировать взгляд на таинственной единственной строчке. Тщетно. Буквы с бешеной скоростью скрещивались одна с другой в бессвязные слова, отчего судью замутило.

− Парниша, присядь-ка, нужна помощь!

Официант смерил судью грозным взглядом разноцветных глаз. С его статной внешностью пьяные гости наверняка не редко предлагали ему интим, и он был готов сразиться с предложением вновь.

− Не боись, я не кусаю молоденьких мальчиков. Я заплачу тебе пять тысяч рублей, если ты прочитаешь и доведешь меня до машины. Иначе я тут все заблюю и пизд…

Действительно заблюет. Судья сдержал возможность запачкать свою броню ужином и передал конверт официанту, один глаз которого был ярко-зеленый, а другой лазурно-голубой. Несмотря на то, что разум Андрея Степановича был оглушен и ослеплен, а чувство прекрасного атрофировалось еще в университете, он был заворожен такой необычной особенностью.

− Как зовут тебя?

− Даня, − с недовольством бросил парень.

− Ну, Данила, читай.

− Я Даниил, − поправил судью парень.

− Правда никому не нужна, малой, − затянул философскую песнь Андрей Степанович, потрясывая покрасневшими щеками и подбородками. – Уже давно. Все ведутся на сказки, на белиберду! Если проще по-вашески: на хуйню! Людям нужно только жрать и пялиться в экраны, в игрушки играть! Стадо оно и есть стадо. Овцы! Поблеют и обратно уползут куда. Посмотри на мать нашу природу! Волк свободен от того, что жрет всех слабых! А посему − наебать как можно больше холопов – вот, что главное! – судья достал из кошелька красную пятитысячную гладкую купюру и стал трясти ей в воздухе, параллельно разбрызгивая слюну. – Бабки! Вот они − мои боги! Сука! Деньги! Бабло-о-о! Мои зубы и кости. Героев нет, все сожраны. Ни одного волкодава! Вместе с ними и все идеалы давно в трухе, мальчик. Бояться нечего! Сегодня можно купить всё, что хочешь. Счастье, любовь, здоровье! Пусть не пиздят нищеброды, что не в деньгах счастье! Бери и потребляй все вообще бля! Телки, кокаин, бухло! В этом суть счастья. Жрать, покупать занавески и ебаться! Послушай завет старших, Данила, чтобы оказаться по итогу на стороне умных. Иди по протоптанной дороге и постарайся унести как можно больше бабла! Живи в кайф, на других похуй вообще! – от пламенной речи у судьи закружилась голова, стоило бы ускорить процесс: − А теперь читай!

Даниил пропустил сквозь себя слова судьи и стал читать монотонным голосом: «Феникс сожжет врагов красоты. Рабы блядства, солнце ваше иссякло. Ты следующий, слуга и раб Мировой Совы»

Ничего не понятно, но пробрало до самых поджилок. Слова нашли некий потусторонний отклик в голове матерого судьи. Ему, конечно, за всю карьеру приходили анонимные угрозы, но все они имели под собой конкретику. Какой-то определенный шантаж или призыв что-то не делать. А здесь просто какой-то бред. Хуйня какая−то, если честно. Но как это странно…

− Забейте, дядя, какая-то чушь, − спокойно произнес Даниил. – Пойдемте, я доведу вас до машины.

Широко выпучив глаза, Андрей Степанович как в оцепенении стал медленно двигаться в сторону машины, ведомый официантом. Внутри него точно было особенно тяжко растерзанно ощущение всемогущества. Лицо же изображало немой ужас, как у наблюдавшего беспощадный бунт в гладиаторской школе ланисты. У входа в машину судья достал еще десять тысяч и протянул парню:

− Бери все и никому не говори, что здесь было.

− Конечно, хорошей дороги, Андрей Степанович.

В таком состоянии хорошей дорога быть не могла.

Наступило утро. На страх от вчерашней угрозы плотно наложилось похмельное гнетущее ощущение вездесущей опасности. И этот синдбадов старик в лице страха за свою жизнь, преследовал судью все утро, пока он собирался по срочному вызову на работу, и уже в машине по дороге в храм фемиды. «Наверное, это дружок Никифорова помешанный. Или еще кого. Какой-то психопат…»

− Да брось ты, − послышался успокаивающий голос Владимира Евсеевича из телефонной трубки. – Когда я судьей был, регулярно всякий сброд бандитский пытался меня запугать. Но я не из той породы! Не лыком шит! И отец твой тоже был закаленным сталью! Просто иди и ничего не бойся, смути его своей холодностью и бесстрашием!

На душе Андрея Степановича отлегло. Но лишь немного. На площади у античного здания суда толпился народ. Все в черном, как какое-то сборище тайного ордена. «Телевизионщики, − с презрением понял судья. – Что им еще надо?»

− Сема, проводи меня до здания, сгони от меня этих мух!

Андрей Степанович вышел из машины с надежной опорой в лице верного водителя за спиной.

Неожиданно толпа в чёрном повернулась лицом к судье.

− Так…

Андрей Степанович не успел ничего сказать, как получил мощный удар в поддых. Семен скрутил руки начальника за спиной.

− Сука! Семочка, ты чего?!

Таинственная людская масса зашевелилась, приблизилась и принялась энергично работать. Они были все в чёрном, в капюшонах и повязках на лицах, отчего были видны только их глаза. Все разных возрастов, но преимущественно это была поджарая молодежь, без особого труда справившаяся с массой Андрея Степановича. Помимо одинаковой одежды, у всех на рукавах красовалась повязка с красным восходящим фениксом.