Сказание с запахом ненависти

Удивился Святогор:

–– Али вы хотите от своего князя, светла солнышка, избавиться? Где же видано, чтобы старик со своим малым войском греков одолел?

–– Отправляйся, – говорят волхвы, – а уж мы тебе подсобим. Да запомни три заповеди, коли их исполнишь, жив останешься и вернешься домой с ожерельем. На Царьград с собой возьми только воинов христианской веры; развелось их много на Руси – на целую рать наберется. Будет Ольга-княгиня тебя просить-умолять, чтобы взял ты ее с собой в битвах потешится, брать ее не смей, оставь дома. А когда завоюешь Царьград да потребуешь ожерелье, ничего окромя него не бери, чтобы тебе не сулили.

Обещал князь Игорь все исполнить, как велено. Только вышел из горенки, самый старый волхв и говорит:

–– А ведь шло бы и без нашей помощи все, как надо. Вижу, князь Мал древлянский из города Искоростеня уже выехал.

Закивали согласно другие волхвы головами, тем словам непонятным, да ведь что волхвам ведомо, другим людям не сразу откроется.

Делать нечего князю Игорю, стал в поход он сбираться. Кликнул клич он среди христиан, набралось охотников немало. А княгиня Ольга о походе прослышала и давай просится, чтобы муж ее с собой взял – больно любы ей были сражения.

Отвечает ей Игорь:

–– Не велели мне, женушка, тебя с собою брать волхвы окаянные. Сам дивлюсь, а ослушаться не могу.

Долго ль, коротко ли, собрался Святогор и отправился на ладьях за море. Вот как вышли ко Царьграду русские корабли, стали греки их огнем поливать змеевым, тут и екнуло сердечко у Игоря: «Вот и смертушка моя пришла», – думает. Да откуда ни возьмись, налетела вдруг туча черная, и пошел из той тучи дождь силы невиданной, загасил греческий огонь. Дивятся греки: не бывало еще такого, чтобы их огонь от дождя погас, не боялся, они думали, он ни морской воды, ни небесной. Да что делать, защищаться надо. Стали стрелами да копьями закидывать русские ладьи. Не укрыться было от тех стрел-копий. Да опять откуда ни возьмись, как подует ветер с моря, такой сильный, что все стрелы копья восвояси полетели и немало греков побило. Испугались тут греки, третьего раза ждать не стали. Посылают послов к Игорю на замирение, спрашивают, чего русские воины пожелают. Отвечает им князь Игорь:

–– А отдайте-ка вы мне ожерелье, что лежит на груди высокой, у вашей царевны, вместе с грудью пышной мерно вздымается, я тогда и уведу свое войско.

Еще больше греки удивились: где же видано, чтоб дань такую малую брали? Принесли ожерелье на подушке шелковой, жемчугами вышитой. А царевна греческая расставаться с ним не желает, и ревет, и плачет, победителей-обидчиков за платье хватает. Подивился тому князь Игорь: «Видно, впрямь ожерелье так дорого». Да никто ее, царевну сердечную, не утешает, не спрашивает. Греки знают – честь империи дороже.

Ушли корабли русские восвояси, не взяли ничего больше из дани, и подушку, жемчугами вышитую, оставили.

Тут дружина Игорева зароптала:

–– Что же, князюшка, не взял ты злата-серебра, что же ты свою дружинушку нищею оставил, не дал нам повеселиться, пограбить.

Отвечает Игорь:

–– Не велели мне волхвы окаянные ничего-то брать кроме ожерелья. Сам дивлюсь, а ослушаться не могу.

Зароптали дружинники еще пуще прежнего. Где же видано такое, чтобы князь, всему голова, волхвов слушался. Были воины Игоревы все христиане, веры новой, греческой, и волхвам-колдунам не верили, да забыли, что и их Христос кудесником был. Взяли и высадили князя своего на берег. Дали ему конька убогого, мол, скачи на нем до Киева со своими стекляшками. Сами же отправились новой дани с греков требовать. Той порою туча черная чудесная на ветрах разгульных возвращалась. Разыгрались ветры, рассвирепели, унесли русские ладьи в море – больше их и не видели.

Долго Игорь Старый скитался. И от печенегов прятался, и от тиверцев, и от уличей. Обещал, вот дойдет до Киева, жене ожерелье подарит да родит наследника, вот тогда с наследником сюда и вернется; говорил, посмотрим, чья возьмет. От скитаний, от лишений похудел вконец, осунулся – стал всего в один обхват. Позабыл о вкусе хлеба белого, со своим коньком на равных ел травушку пожухлую да из ручьев гнилых воду пил. А весь путь, всю-то опасную дороженьку запах ненависти его донимал, будто шел рядом с ним кто-то смердящий.

То-то горя было в народе, как прознали, что с войском сталось; то-то радости было в палатах княжеских, когда Игорь Старый с ожерельем вернулся. Как отмыли князя в бане, напоили как, накормили, той же ночью, той же ноченькой понесла княгиня Ольга наследника.

Распрощалась Ольга со своим девичеством, потеряла в миг свою силу богатырскую, да проснулась в ней другая сила – бабья. И не думала она, не гадала, что так любо ей будет с мужем ночевать-дневать. Да ушло то время мимолетное, стал давно уже муж стар, за желаниями жены ненасытной не поспевал. Реже дома он бывает, все по землям своим скачет, дань сбирает – лишь бы в спаленку молодуха не зазвала. А княгиня Ольга о ласке мужниной только и вздыхает, о наследнике, сыне Святославе и не вспомнит.

Вот опять ближе к осени пришел на княжий двор хазарский посол. Страх нагнал на Киев такой, что дрожали листы на деревах, а зачуют его псы – разбегаются. Говорит посол такие слова князю Игорю:

–– Плохо дань платишь, русский князь. Задолжал ты хазарскому хагану – чем расплачиваться будешь? Если даже весь Киев во полон увести – и то мало.

Задрожал Игорь от страха, отвечает:

–– Есть вещица у моей ненаглядной жены из Царь-города, стоит больше она, чем весь Киев – ожерелье дивное, волшебное. Ты возьми его, дорогой посол, вместо дани за десять лет, порадуй великого хазарского хагана. А с женою я теперь договорюсь.

Засмеялся посол во всю глотку, донеслось до Игоря его дыхание смрадное:

–– Ожерелью тому и впрямь цены нет – ничего оно не стоит. Изготовили его искусники из далекой поднебесной империи. Вместо золота там бронзы сплав, вместо камешков драгоценных выдутые стеклышки. Подарил то ожерелье царьградской царевне ее суженный, а затем возьми и в битве погибни. Потому и дорого оно ей было памятью, да не стоит оно и выеденного яйца.

Попритих Святогор, сгорбился, да подумал, врет хазарин. Раз он, Игорь, смог жену свою победить только с помощью ожерелья, знать, и впрямь для одних простая вещь, пустяк, для других – волшебная.

А хазарин свое гнет:

–– Отправляйся-ка ты снова на Царьград, да не за стекляшками, а за данию большой, настоящей, что и должен был ты взять по праву. Сам поживишься и с нами расплатишься.

–– Не поеду! – Игорь закричал. – Сколько вынес я в тот раз не передать. Подождите вы с данью. Скоро вырастет мой сын Святослав, он великим будет ратником, он и дань возьмет с Царьграда, и славу.

А хазарский посол Игоря не слушает, развернулся и ушел, мол, его, посла, слово – последнее. В те поры не могла Хазария ждать, когда малый Святослав подрастет. Напирали на хазар греки, проиграли им хазары несколько битв, готовы были уже сдаться. А коль войско русское нападет на Царьград, то, глядишь, будет опять отсрочка. Да не знал о том князь Игорь.

Делать нечего, велел он новому войску сбираться. Сам сказался старым да немощным, поставил во главу рати мужа славного, воеводу Свенельда. Того самого, коего еще Олег Вещий с вестью обманной в Киев отправил. Возмужал Свенельд, окреп, у Игоря доверием пользуется.

И пошел тот Свенельд на Царьград. Греки в ужасе разбегаются, помнят русские корабли, что в огне не горят, да невдомек им, что в воде они тонут. А Свенельд беспощадный схитрил, на сам город Царьград не пошел, помнит стены его заколдованные; ходит около, земли грабит, жжет, над греками измывается. Вот прослышал, как погиб их бог греческий, и давай кресты ставить да людей распинать, да гвоздочки в тела вколачивать. Не готовы были греки к смерти такой – взмолились о пощаде.

А тем временем на Руси пошел Игорь-князь, как всегда по осени, на полюдье – дань сбирать с окрестных земель. Зашел к первым к древлянам в город Искоростень. Взял он дань, загодя приготовленную, и еще полстолько взял впрок, возвращается назад в Киев-град. А дружина его зароптала, давай князя подзуживать:

–– Что же, князюшка-свет, такое деется?! Как вернемся в столицу русскую, отдадим всю дань во Хазарию и останемся опять в рваных портах. А придет Свенельдова дружина, вся в шелках, да во злате, да в серебре, будут хвастаться, над нами, княжьими дружинниками, насмехаться. Не вернуться ли нам в Искоростень, не потребовать ли еще даньки? Посмотри, как живет князь Мал древлянский, как одета-сыта его дружина – не чета нам, оборванцам, твоим преданным слугам.

И послушался Игорь Старый дружину, вспомнил, как на берег его высадили, да оставили во степи одного. Отослал возы с добром в Киев под охраной немалою, сам же с рьяными дружинниками снова к Искоростеню подался. Вот идут они сам-десять по лесам древлянским, чует Игорь, запахло, как тогда, когда крался он по степям диким, духом ненависти запахло. И друзья его чуют:

–– Вроде той же дорогой идем, а дерьмом так сильно не воняло?

Встретил Игоря князь древлянский Мал да за стол широкий усадил, спрашивает:

–– Или что забыл у нас, великий князь? Или потерял колечко своей суженой? Или что стряслось дорогою – вон какой вы смрад с собою привели? – и глядит на Игоря с усмешкою. Был князь Мал широк в плечах не по прозвищу, да на голову Игоря выше; мог в ладонь богатырскую положить репу и все соки из нее выжать, мог ладонью и шею ворогу свернуть, да и приголубить мог ласково, по-отечески.

Отвечает Святогор, глаз не поднимает:

–– Обманул ты, Мал, меня с данью. Полны житницы твои, можешь ты еще хоть столько же дать, да не даешь. Русь под игом хазарским прогнулась, голодает, а тебе и дела нет.

–– Полны житницы мои – не скрою. Да полны они от труда непосильного, а не оттого, что мало мы тебе дали. Уходи, великий князь, по добру, по здорову.

Не ушел Игорь, не послушался. Стукнул по столу кулаком – блюда подпрыгнули. Да так громко стукнул, что прослышали все древляне. Как узнали они, чего Игорь толстомордый требует, как вдохнули поглубже ненависти – зароптали. Вмиг схватили дружину Игореву, растерзали на мелкие кусочки. Самого Игоря Старого вывели, да не долго думали, присудили разорвать березами. Наклонили два дерева веревками, привязали к вершинкам князя за ноги да и отпустили. Полетел великий князь в небо, наверху перед смертью вот что увидел: идет мальчик по полю сжатому – ножки голенькие, кривенькие от холода поджимает да еще через что-то там перепрыгивает. Тут и разорвало князя Игоря в небесах на две половиночки. Сердце вырвалось, полетело высоко-далеко и упало прямо в Киеве на княжьем дворе, где княгиня Ольга мужа дожидалась.

И с тех пор пошла в народе быль, как огромный богатырь Святогор похвалялся своей силушкой, а суму, малую сумочку, от земли оторвать не смог. И еще пошла быль, как залез богатырь Святогор во корсту, чтобы примериться, а уж вылезти из той домовинки не смог.

Много ль мало ли времени прошло, опомнился князь Мал древлянский:

–– Что же, родичи, мы наделали?

–– Не боись, – отвечают древляне, – хоть и сила в Киеве, а правда за нами. Ты веди-ка нас, князь, на Киев. Все поднимемся, как один, и прогоним варягов кровавых да хазар ненасытных. Будешь ты, наш князь, во всей славянской стороне княжить, а жену Игореву возьмешь в наложницы.

Не поверил Мал в силу древлянскую, задумал все по-своему. Вдруг возьми и пошли сватов к великой княгине. Отчего, почему – никому не объяснил. Где же видано такое, чтоб убивец мужа у жены его доброй волей руки просил? Да делать нечего, скор был Мал на дело праведное, скор был и на расправу. Стали сваты в Киев сбираться.

Вот пришли древляне в Киев на вечерней заре, доложились, ждут слова Ольгиного. Не ответила Ольга ни да, ни нет, лишь сказала, подумает, утро вечера, мол, мудренее. Ну а коли надумает, то пришлет за сватами древлянскими по утру ладью, что посуху ходит, как у князя великого Олега Всеславича. Те же пусть сядут в ладью, и со всеми почестями понесут их на княжий двор. Что за невидаль такая – ладья, посуху ходящая? – древляне думают.

Вот на утро пришли за ними, говорят:

–– Великая княгиня ждет вас. Полезайте в ладью, понесем вас к Ольге, как по нашим русским обычаям должно сватов к богатой невесте вести.

Подивились древляне таким обычаям варяжеским, да делать нечего, сели. Понесли дружинники Ольгины ладью, а вокруг другие бегут, честь и славу поют, а кому – непонятно. Смотрят древлянские послы вокруг, Киев с ладьи разглядывают. Чуют, что-то в Киеве воняет так же, как от их киевского князя Игоря, когда он во второй раз в Искоростень за данью пришел. Но недолго было древлянам оглядываться. Притащили ладью на княжий двор да вместе с древлянами в яму и бросили, да тут же живых и закопали. А сама княгиня Ольга на крыльце стоит, посматривает, в руках сердце Игорево держит, а из сердца кровь льет и льет, не иссякает.

Лишь земля над сватами древлянскими успокоилась, посылает Ольга гонца в Искоростень ко князю Малу с такими словами:

–– Коль желаешь ко мне свататься, присылай ни кого попало, а лучших своих мужей, да таких, чтоб не пахло от них козлами. Помни, к кому сватов шлешь, древлянин!

«Что же, – думает Мал, – эти дурни натворили?»

Как велела Ольга, так и сделал: послал лучших древлянских мужей да велел пред дорогой им помыться.

Пришли новые сваты на княжий двор, встретила их Ольга, нос воротит:

–– Иль всегда от вас такой дух, древляне? Коли так, небось и с князем вашим рядом не встать.

–– Так с дороги мы, матушка. Упрели в шубах, – древляне давай оправдываться. Боязно сказать им, что это не от них, а по всему Киеву вонь стоит, как в отхожем месте.

Велела тогда Ольга баню для послов истопить по славянскому старому обычаю. Сами-то русы не любили баню, плескались в тазу.

Вот вошли древляне в баню, думают, попарятся с дороги, понежатся, а там сыро и нетоплено.

–– Тепло ли вам, сваты? – Ольга с улицы спрашивает.

–– Да не очень, матушка княгиня.

–– Тогда сделаем пожарче, – им Ольга кричит.

Подперли в бане дверь да снаружи и подожгли. Сгорело все дотла вместе со сватами.

В те поры вернулся Свенельд-крестосажатель с большой добычей. Пошла тогда Ольга со всей ратью да с малым сыном своим Святославом на древлян, а впереди себя гонца послала, мол, встречайте невесту. В Искоростене вестей ждут, не дождутся, о несчастье не знают. Вдруг чуют, дерьмом запахло, тут гонец и пожаловал да такие слова от Ольги привез:

–– Выйду я за тебя, князь Мал, но сперва возле Искоростеня хочу тризну справить по погибшему мужу моему Святогору. Приходи и ты, князь Мал, приводи своих друзей, приноси останки князя киевского. Справим тризну великую, тогда и замиримся.

А останки давно уж вороны склевали.

Вот так тризну Ольга справила! Кто пришел из древлян – почитай, полгорода – был зарезан, лишь один князь Мал отбился да спас сына своего Добрыню, укрылся в Искоростене. Всех древлян убитых в кучу свалили, сверху Ольга сердце Игорево положила. Сердце тут возьми и перестань кровоточить. А поверх сего велела Ольга насыпать курган.

Подошло наутро войско Ольгино ко граду Искоростеню. По обычаю малый князь Святослав Игоревич первый битву начал: бросил в сторону городских стен копье, да не вырос еще Святослав для битв, пролетело его копье меж ушей у коня и воткнулось тут же в снег свежевыпавший. Знак плохой был, да Ольгу разве этим остановишь. Осадили Искоростень. Ощетинился город в ответ – не возьмешь. Как ни билась Ольгина дружина – ничего не выходит, больно крепко стояли древляне, да жены их, да малые детки. Пролетела зима в осаде. Все-то веси окрест пограбили, стало нечего войску есть. А в том Искоростене не голодают – там полны закрома. Видят со стен искоростеньских, снялась Ольгина рать, собралась уходить. Напоследок кричит Ольга, каждое слово ее в городе слышали:

–– Не видать вашему князю меня в женах, как и мне не владеть Искорстенем. Хватит и с меня и с вас. Отомстила я три раза – и будет. В первый раз – закопала живьем ваших лучших мужей; во второй раз –новых сватов сожгла заживо; а в третий раз – на тризне мужа своего душу утешила. Ухожу я со своим войском, да потребую лишь в знак замирения дань пустую, малую. Соберите с каждого двора по два голубя да по два воробья – кушать нечего моей рати.

Подивились древляне такой дани, да уж больно велика была их радость. Ведь и впрямь уже три раза отомстила княгиня, натешилась. Принесли птиц Ольге к вечеру. Тут велела Ольга привязать к птичьим лапам по труту. Подожгли труты и пташек отпустили. Полетели воробьи да голуби под свои родные крыши, забились под застрехи. Запылал весь город и сгорел дотла, и древляне многие сгорели.

Сам же Мал, древлянский князь, исчез, убежал, видать, да оставил Ольге своих детушек: Добрыню восьми лет и Малушу – десяти. Взяла Ольга их к себе в услужение. Покорила она древлян, дань тяжелую наложила, да ввела погосты и уроки, чтобы дань сама к ней отныне текла. А за те злодейства и за хитрость стали прозывать ее в народе змеею.

А она – и впрямь змея – не унимается. Поселилась рядом с Киевом в Вышгороде и давай там беспутничать да злодействовать. Бабья сила в ней забурлила, выхода требует. Что ни вечер, присылают ей из Киева трех мужей на растерзание, не простых мужей – богатырей. Ни один из них не возвращается. Кто под ней умрет от мук нестерпимых, кто – уже под утро. А бывало, кто выдерживал, заточали того обессиленного в пещеры под Вышгородом да отхаживали, чтобы снова к Ольге-змее отвести. Уж вторую-то ночь с ней никто не мог сдюжить.

Осерчали на такое злодейство боги славянские. Одним утром по осени вдруг погасло солнце ненадолго. Потемнело вокруг, тихо стало, каждый зверь лесной, каждая птичка да травиночка притаились. Говорили люди, то Ольга-змея солнце схватила, да оно, лучезарное, вырвалось. И с тех пор пошло: что ни год – недород, что ни лето – дожди, одна гниль в земле, и есть нечего.

А змея себе усмехается:

–– Раз не люба я богам, то и мне они не нужны,– и велела убрать капище из Вышгорода, да давай по-прежнему злодействовать. Стали про нее в народе сказывать: коль по три мужа змея берет, то и три срамных места у нее, а где три срамных места, там и три головы.

Как проверить такое? Кто видел ее нагишом, тот умирал неминуемо.

Испугались мужчины, разбежались: кто по дальним весям попрятался, кто в Хазарию подался, кто – в Царьград. Лишь хромые, слепые да немощные остались – тем не страшно. Да кому Русь защищать? Некому. У самой Ольги дружина новая, невиданная: набрала она к себе в дружки девушек-поляниц – как одна все в плечах широки да грудасты – и те зверствовали самой змеи не меньше: по городам, по весям для княгини мужчин искали.

Перевелись богатыри на Руси.

Чтоб в Хазарии о том не прослышали да еще тяжелее дань не взвалили, посылает змея Ольга посольство во Царьград: «Мол, мы были с вами врагами, а теперь давайте союзничать. Вот вам в знак замирения ожерелье царевны вашей бесценное. Присылайте своих воинов на защиту моей стороны. Сил накопим, пойдем вместе на Хазарию».

Греки думали недолго, отвечают: «Мы и воинов пришлем, и свет на землю русскую, что в религии нашей обретает – нет защиты надежнее. Чтите бога нашего Исуса Христоса, а своих богов прогоните, наш, де, бог, Исус Христос, не терпит чужих с собою рядом».

Тут смекнула Ольга-змея: их-то греческий бог кроток, не мешает он грекам вершить грехи тяжкие. Отвечает она согласием: «Наши боги давно мне не любы. Не могу я, великая княгиня, сносить их ненависти. Слишком часто они в мои дела лезут, учат жить по-своему, по старому, а страдает от этого вся Русь».

С той поры наехали греческие воины и попы, да давай для своего бога хоромы строить по всему Киеву. Не пошел их бог на капище. Не понравилось это славянам: как же так, говорят, наше капище для любого бога открыто, поклоняйся, кому желаешь, а что у тех хазар-иудеев, что у этих греков – свои божества, ревнивые да корыстолюбивые. Но заметили тут некоторые люди, кто посметливее: не берет змея христиан во заложники – не может. И давай эти, шустрые, креститься, веру менять, на старых своих отцовских богов плевать.

И пошли верные славяне испросить совета у великих ладожских волхвов-старцев:

–– Что же делать нам, горемычным? Уж сто лет да зим прошло, как схватили нас вороги. Кровь-то пили они нещадно, но богов не отнимали, поклонялись и своим, и нашим. А теперь вот Ольга-змея, кою наши боги прокляли, хочет бросить их в полымя да заставить нас принять новую веру.

Усмехнулись волхвы ладожские, старички белые бороды:

–– Пока есть в ваших душах боги, их не выкорчуешь, не выжжешь пламенем. Раз пришли вы за советом да недовольны, то полбеды. А сама беда впереди, когда дети и внуки ваш прах развеют и забудут, огалделые, своих богов. А сейчас, знать, не все так плохо. Подрастает наследник Игорев, он и вас спасет и богов. Одного только мы боимся: не согрешил бы он со своею сестрою родною, отчего появится на земле изверг не чета всем ныне живущим.

А какая сестра у Святослава Игоревича, не сказали волхвы-прорицатели. Ведь один Святослав у Ольги, нет ни брата у него, ни сестры, и за все беспутства боги Ольгу больше детьми не награждают. Поразмыслили так славяне и не поняли, откуда беды ждать. Думают, и на старуху бывает проруха, и волхвы могут ошибаться, ведь стары. Невдомек простым людям было, что кудесники видят то, что другим не увидеть, и не только то, что будет, но и что было, да быльем поросло.

Подрастал тем временем княжич Святослав. Стукнуло ему двенадцать весен. Был он ловок и силен не по летам – в мать. Мог он сутками не есть пищи, на коне мог скакать три дня и две ночи; мог под голову седло положить, попоной конской укрыться и выспаться на сырой земле-матушке да еще и силы от нее за ночь набраться. А от старого родителя своего, Игоря, ничего не унаследовал. Пуще же всего не любил Святослав пряники.

Собрались вокруг княжича ровесники, все – сироты, чьи отцы во чужих землях дань кровью заплатили. И горели у них с детства глаза местию, когда видели они иудея хазарского или грека. Верховодил наравне со Святославом его друже, Малов выкормыш, Добрыня. Был единственный на пять годов он старше княжича да на пять вершков шире в плечах. В остальном же Святослав ему не уступал.

И росла на том дворе сестра Добрыни, вместе с ним от князя Мала Ольгой отнятая, девушка Малуша. Было ей в ту пору осьмнадцать лет. Расцвела она такой красотой неписаной, что нельзя было от нее глаз оторвать, и сворачивали молодцы шеи, и псы к ней на зависть молодцам ластились. А как – весна и до поздней осени привлекала она к себе пчел шмелей и бабочек, и летали букашки вокруг нее, верно, думали, что это цветок невиданный. Как взяла их с Добрыней Ольга из родного дома разоренного, так и поставила Малушу, княжью дочь, к себе в сенные девки. А Малуша гордыню смирила, кротким нравом своим, работящими руками и мудростью не по летам снискала себе уважение. Ольга души в ней не чаяла, сделала Малушу к осьмнадцати годам ключницей. Заправляла с тех пор дочка Ольгиного врага всем хозяйством княжеским и ни разу о плохом не вспомнила.

Разве может солнце красное поутру из-за леса не выйти, разве может соловей в ночь лунную не запеть, разве мог княжич Святослав в красну девицу Малушу не влюбиться?

Вот гуляла как-то Малуша по лугам раздольным близ Вышгорода, собирала цветы ко княжьему столу, а вокруг нее, как повелось, осы с пчелами, да шмели, да бабочки кружились, на цветы в руках красавицы садились, нектар пили да Малушу охраняли. Подстерег ее Святослав. Был он честен с малых лет и готов был взять ее во супруги. Тут об этом ей и поведал. Усмехнулась девица на такие княжичевы слова:

–– Али думаешь, позволит матушка твоя, великая княгиня, взять тебе в супруги рабыню. Мал ты, княжич, еще, неразумен. Я ведь старше тебя намного, а тебе суждена какая-нибудь греческая княжна-ровесница.

–– Кабы думать я мог, о чем другом, – отвечает ей Святослав, – может, смог бы тогда я быть разумней.

И другие ласковые слова говорил княжич, уговаривал. Раскраснелась Малуша от стыда, от любви. Куда денешься посеред высокой травы от доброго молодца. Улестил Святослав девицу, своего добился, не спасли ни осы, ни пчелы. Понесла в тот же час Малуша.

В тот же час и Ольга о том прознала. Призвала Малушу пред свои грозны очи, разгневалась:

–– Как ты смела, рабыня, окрутить, опоясать княжича малого! Не видать тебе отныне света белого, а родишь ты урода!

И отправила Малушу в темницу, дожидаться родов младенца.

Прослышал Святослав, что пропала Малуша, побежал к своей матери да как стукнет кулаком по столу:

–– Возврати, – говорит, – мою суженную!

Отвечает Ольга-змея:

–– Коли ты на девок-рабынь заглядываешься да на мать кричишь, по столу стучишь, знать, и впрямь ты вырос, достиг зрелости. Отправляйся-ка тогда ты на радимичей, отбери их от хазарского хагана. Хватит русским землям под пятой хазарской лежать. А потом посмотрим, как с твоею суженою быть.