Покидая Вавилон

Антон Евтушенко

Покидая Вавилон

Глава 1

Нет веры политикам, синоптикам и маклерам. В этой незыблемой, непоколебимой фразе, честно слизанной с отцовских дневников, Доменико убеждался ежедневно. И если с ложью политиков и маклеров приходилось мириться в силу убеждений, что, мол, одних портит власть, а других – деньги, то третьих, откровенно говоря, не оправдывало ничто.

Брезгливо морщась, Доменико Джованни осторожно тронул носком лакового туфля свежее зеркало лужи, вмешавшее прозрачное, словно гигантский аквариум, здание аэропорта вместе с буквами голубого неона "Киiв" и безразличной серой эмалью низкого неба. Овал заволновался, заходил бурунами, словно расстроенный телеприёмник, потерял фокус и цвет и окончательно захлебнулся мелкой рябью помех. Противная морось в отместку переросла в осенний дождь. «Ну вот», – рассердился Доменико, припоминая, как ещё пару часов назад перед вылетом в Загребе он проверял прогноз погоды на предстоящий день в украинской столице. Дожди шли стороной – и зонт сегодня лишний спутник для краткого свидания с городом. От дождя у Доменико портилась причёска – его шикарные завитки свисали вниз упрямыми неподатливыми пасмами. Смоляные, завитые в пружины и зализанные назад волосы, массивные ляжки и демоническая страсть в глазах достались Доменико от отца Аурелио Джованни, уроженца Лидо-ди-Йезоло. Знающий себе цену итальянец сокрушённо кивал головой, когда кто-то пенял на его недостатки. И как любой другой итальянец, никакую критику он не воспринимал достаточно всерьёз, чтобы перевоспитаться. Правда одна: французов Аурелио недолюбливал. Уж очень спесивы, разорялся он, эти потомки древних галлов. Свысока глядят на заальпийских соседей, заполонили рынок третьесортным вином, которое ни один итальянец в здравом уме пить не станет. Вот тут-то Аурелио кривил душой. Итальянские рестораны охотно брали французские сорта, отчего Джованни, владелец винных погребов, терпел солидные убытки. Не чувствуя потребности менять свои привычки, виноторговец шёл наперекор судьбе и часто совершал поступки, о которых впоследствии сожалел. Сожаление без покаяния было ещё одной чертой строптивого макаронника. По общему мнению тех же французов, всякий итальянец – это шумный, нервный, пройдошистый тип, чей ум и природная изобретательность опорочены изнеженностью, излишним празднолюбием и необъятной ленью.

Из стремления не сколько спасти свой бизнес – это здорово попахивало нешуточными вложениями, – а больше из желания насолить конкурентам, Джованни заключал заведомо невыгодные контракты с рестораторами Илирска-Бистрицы, в местечке на границе Хорватии и Словении, на поставку вин. Обязательные в этом случае деловые встречи, как правило, выливались в шумные бардальеро с обилием вина и молодых хорваток, про которых говорят, кровь с молоком. Эта гремучая смесь разжигала в Аурелио кипучую страсть пленительного ловеласа, и тогда любые границы переставали быть помехой.

Доменико мог гордиться итальянской кровью, струившейся в его жилах. Но он часто замалчивал о хорватских корнях. Свою мать Дубравку Йованич Доменико помнил смутно. Всё что осталось от неё – язык и имя, которыми она наградила сына, вопреки желанию мужа. Доменико мог гордиться итальянской кровью, которой в нём наполовину. Но он часто замалчивал о разорении фирмы Джованни, о несостоятельности отца как семьянина, о его частых попойках, переросших с годами в тяжелую неизлечимую зависимость. Метис по крови, Доменико не любил распространяться о своем происхождении. Характерные черты внешности играли на руку и выдавали в нём исключительного итальянца без изъяна и претензии на родословную. Лицо, опалённое южным солнцем, наполовину закрывали бакенбарды и густая чёрная борода, стриженная коротко. Широкий от рождения лоб к тридцати пяти успел покрыться сеткой продольных морщинок и двумя глубокими лобно-носовыми складками, придающими Доменико вид брутального щёголя, впрочем, не без шарма. Лицо его внушало почтение, но не страх. Одетый в твидовый костюм-тройку и лёгкий осенний плащ цвета сухой глины, он скрипел каблуками новых лакированных туфлей, ещё хранящих запах родной мануфактуры. Озираясь по сторонам, он вовсю бранил прихоти небесной канцелярии.

– Шановний, таксi треба? – Поигрывая брелоком с ключами, к Доменико подошёл низкорослый мужичонка с толстою шеей и мясистым, красным, как морковь, лицом. Одет он был простовато: в кожаную куртейку, надетую поверх обвисшего, ручной вязки, свитера и синих джинсов, затёртых чуть выше колена до дыр. – Sir, you need a taxi? – с жутким акцентом уточнил он, прочитав в глазах приезжего недоумение.

– Сколько? – вежливо и почти без акцента уточнил клиент.

– О, как! – восхитился таксист. – По-русски, стало быть, фигачишь? – Он любезно указал в сторону припаркованного невдалеке жёлто-песочного "ниссана" с фирменными шашечками на дверцах. – Договоримся, хлопец. Договоримся! Где твой багаж?

– Нет багажа, – простодушно ответил Доменико и плюхнулся на заднее сиденье таксомотора.

– Панас, – посчитал нужным представиться водитель такси, с интересом разглядывая клиента через зеркало заднего обзора. Автомобиль, повизгивая покрышками на поворотах, вырулил из зоны парковки и уже через пару минут они влились в плотный поток машин на Воздухофлотском проспекте.

– Хорошо, я запомню, – пообещал Доменико.

– А откуда родом? – Очевидно, беседа уже была включена в перечень услуг, потому Панас не собирался так легко сдаваться.

Доменико вздохнул. «Откуда родом?» – для итальянца больше, чем вопрос. Услышав его, тот не смутится, не станет мямлить. Итальянец точно знает, откуда родом, оттого повсюду таскает с собой малую родину – в диалектах и сплетнях, в обычаях и привычках. Любой итальянец скажет вам, происхождение человека тесно связано с понятием "campanilismo" – взгляд со своей колокольни, верность своим пенатам, лучше которых не сыскать во всём мире. Но с этим-то как раз и была загвоздка.

– Из Хорватии, – сказал Доменико и почувствовал, как ему только что наступили на любимый мозоль.

– На хорвата не тянешь, – усомнился Панас. – На итальянца похож, ей Богу!

– Так оно и есть. Но родился в Хорватии.

– А по-русски где так научился, а?

– Там же, в Хорватии, – пояснил Доменико. – Русских везде много.

– Твоя правда! – кивнул Панас. – Вот плюнь и обязательно попадёшь в русского. Задолбал уже большой брат со своими народными массами! Думаешь чего, украинский народ майданит уже вторую неделю, а? Потому что достало путинское быдло, понимаешь, до-ста-ло! Вот оно уже где! – И Панас постучал ребром ладони по выпирающему кадыку.

– Я вне политики! – сухо отрезал Доменико, отсекая всякие разговоры на эту тему.

– Да какой ты к чёрту тогда итальянец, если вне политики? – удивился Панас. – Один ваш Берлускони чего стоит!

– Мода на скандалы вокруг премьера сошла на нет, едва бедолага угодил в тюрьму, – ответил пассажир.

– Он получил своё! – довольно кивнул таксист и зло надавил на клаксон. – Ну, придурок, ну куда, спрашивается, лезешь-то поперёк батьки в пекло? – Он резко выкрутил баранку влево и сложным манёвром обогнул нерадивого водителя, ставшего на пути таксиста. – Нарожали, бля, инвалидов!

Доменико пропустил мимо ушей длинный нелитературный слог Панаса. Он отвернулся и утонул в пейзаже, что рисовал город в узорах дождя. «А послезавтра зима», – тоскливо подумалось ему. Он отвернул лацкан пиджака, за которым обнаружился карман. Кончиками пальцев – среднего и указательного – выудил оттуда электронную сигарету и без удовольствия стал вдыхать водяные пары, насыщенные никотином.

– Но как с этим жить? Как, я спрашиваю, таким уродам вообще доверяют машины? – возмутился таксист. Он снова стрельнул взглядом в зеркало заднего вида и ухватился за новую тему: – Ты гляди, придумают же цацек! А чё, покурить обыкновенную папироску уж и не судьба? – И он любезно протянул пассажиру початую пачку сигарет.

– Спасибо, я бросаю!

– Ага, ну-ну! – кивнул Панас и зубами вытащил из пачки белый цилиндрик. Щелкнул прикуривателем и запыхтел вовсю сигаретой.

Доменико вдохнул сладкий табачный дым и гневно стрельнул взглядом на водителя. Тот, впрочем, был занят дорогой и не обратил на это никакого внимания. Доменико убрал бесполезную имитацию обратно в карман и пальцами помассировал виски.

Вспыльчивость итальянцев, жителей Аппенин, людей по темпераменту неспокойных, энергичных, переменчивых в настроении и эмоциях, широко известна за пределами самой Италии. Сейчас Доменико сдерживала разве что его динарская кровь и слова отца, часто любившего повторять: «Paesi che vai, usanze che trovi» – в странах, куда придёшь, поступай по обычаям, которые найдёшь. Дубравка обычно после этих слов расстраивалась: в них она видела свою истину, внятно толковавшую о том, отчего отец всё же женился на ней, будучи обручённым с другой. Тогда она уже носила под сердцем Доменико.

Аурелио, вообще, любил мешать житейскую мудрость с вином. Вливая одно, он тут же изливал другое. В такие минуты он позволял себе откровенности, на которые вряд ли решился, будучи трезвым. Всё чаще в его словах сквозила неприязнь к взрослеющему сыну, который своим характером напоминал мать, и это больно ранило самолюбивого отца. «У итальянцев бытует шутливая поговорка о самих себе, – говорил Аурелио заплетающимся языком после пары-тройки стаканчиков граппы, – «Если нам связать руки за спиной, то мы не сможем говорить». После этого он принимался ржать, как безумный; некрасивый, омерзительный смех: изо рта летела слюна, колыхался в волнах жира голый волосатый живот. Потом неожиданно замолкал и очень грустным голосом присовокуплял, обращаясь к Доменико: «А ты – сможешь…»

– Я попрошу всё же не курить! – выдавил Доменико с упором на частицу "не", выместив весь гнев на кнопке и вдавив её с такой силой, что пластик жалобно заскрипел, а боковое стекло поспешно ушло вниз, впустив в салон волны свежего воздуха.

– Ах, простите, Бога ради! – принялся искренне извиняться Панас, поспешно туша окурок в пепельнице. – Я когда начинаю говорить о москалях, сам не свой становлюсь. Зло так и берёт! – и он не без удовольствия вернулся к прежнему разговору: – Вот вы, к примеру, на Крещатик попросили. Я везу. А зачем вам туда? Я не спрашиваю. Я знаю…

– И зачем? – спросил Доменико.

– А чё тут гадать на кофейной гуще, когда всё, как Божий свет ясно. На Евромайдан посмотреть охота? Ну конечно. Сейчас в Европе только и разговоров, что об этом. Ладно Европа, так и русских распирает любопытство. Путин сделал предложение в духе дона Корлеоне, от которого отказаться невозможно. А Янукович главировал, главировал, да не выглавило… тьфу ты, – в сердцах сплюнул Панас, споткнувшись на переиначенной скороговорке, и для простоты пояснил: – Короче, обосрался.

– È sordo! Вы оглохли? – воскликнул Доменико, сражённый наповал не то наглостью, не то бестактностью визави, а может, и тем, и другим. – Я, кажется, ясно дал понять, что политикой не интересуюсь.

Панас обиженно замолчал и какое-то время крутил баранку молча. К воздуху, ворвавшемуся внутрь салона, примешался особый урбанистический аромат – это такси стало петлять по переулкам, объезжая особенно глухие заторы. Острая смесь выхлопных газов, бензина, пережаренного мяса, прелых тряпок, мочи и ещё чего-то жутко незнакомого, одинаково неприятного. Доменико был вынужден закрыть окно.

– И всё-таки, простите, что любопытствую, разве вы в Киеве по другим делам? – после длинной паузы осторожно осведомился таксист.

– Представьте себе!

– Ох, прямо гора с плеч, ей Богу, – облегчённо вздохнул таксист. – Верите – нет, за сегодня уже пятого иностранца везу на Майдан. Ну, вы шестой будете… Так, стало быть, по другим делам?

– Si, – коротко ответил тот.

На дороге снова возникла спорная ситуация. Панас резко дал по тормозам и наполовину вылез в окно, обкладывая лютыми матюгами гнилой рыдван, попытавшийся втиснуться со второстепенной на главную аккурат перед капотом "ниссана".

– Ну, это вообще уже! – Голова Панаса снова оказалась в салоне. – Так нельзя! Столько машин у всех, а водить никто не умеет.

– А долго ещё? – уточнил Доменико, с тоскою наблюдая поток машин, который полз едва быстрее спешащих мимо по тротуарам людей.

– Мы такие вопросы не любим! – парировал таксист. – Надо быстрее – езжайте на метро. Но такси надёжнее. Там впереди – катают асфальт. Метров шестьсот ещё бы продержаться, дальше – лучше. Так, вообще, город пустой. Говорю же: все на майдане.

– Майдан, майдан. Что за майдан?

– Майдан Незалежности, – пояснил Панас. – Значит Площадь Независимости. У нас тут, на секундочку, революция.

– Мне нет дела до вашей революции, – честно признался Доменико. – Я не предполагал, что у вас тут такое творится.

– Ну вот, – расстроился таксист. – А в Италии, наверно, пишут только о Саркази и Берлускони? На остальных пустых колонок, что ли, не остаётся?

– Нет мне дела до политиков, – напомнил Доменико. – А скандалов вокруг премьеров хватает везде. Взять хотя бы Иво Санадера[1]…

– Да какая разница! – махнул тот рукой. – Всё одно: Европа. Я перед вами, кстати, латыша подвозил. Капал мне на мозг битый час: бедная-бедная Латвия!

Была Европой в СССР, а теперь стала её задворками. Втирал мне что-то про государственные границы и суверенитет. Жаловался, значит, ни тяжёлой тебе, понимаешь, промышленности, ни станкостроения, ни ансамбля песни и пляски Прибалтийского военного округа. Зарплаты маленькие. Молодёжь дома не сидит – по "европам" шакалит. А фиг ли мне жаловаться, говорю. Радуйтесь, говорю, что когда спускаешься вниз, в частную жизнь, то всё меняется. Приходится говорить про европейскую провинцию. Да, провинцию, но европейскую. Главное достоинство которой в том, что русской вони там нет.

– А чем это русские вам так насолили?

– Я тебе скажу так, – Панас повернулся через плечо и прищурил глаз, внимательно изучая пассажи ра, словно пытался его в чём-то заподозрить или уличить. – Наиглавнейшая примета вонючего быдла из путинской подворотни – это святая уверенность в том, что все остальные люди такие же, как оно – путинское быдло! – Сзади протяжно засигналили и водителю пришлось вернуться к дороге. – Только другие, по их глубокому убеждению, – продолжил он, уже не оборачиваясь, – к тому же, ещё и нищеброды. У них нет ни нефтегаза, ни олимпийского, сука, золота, ни Григория Лепса, ни Елены Ваенги, ни духовных скреп. Одним словом, ни-че-го! При таком раскладе, единственное, что может защитить Украину от барино-холопской России – присоединение к Европе…

Неожиданно путь преградил чумазый рабочий в сигнальной жилетке ярко-оранжевого цвета. В руках он держал лопату, которой проворно загребал горячую смесь асфальта и гудрона из рядом стоящего асфальтоукладчика на выскобленное отбойными молотками дорожное полотно.

– Он не прав? – спросил Доменико.

– Кто? – не понял Панас.

– Ну, русский! Вы лучше, чем он?

– М-мм…?

– Чем вы отличаетесь от России? – искренне удивился Доменико. – Общими предками? Степенью независимости от политического строя? Или, может, менталитетом? Да вы даже дороги ремонтируете одинаково inefficiente… м-мм, как это сказать по-русски… неэффективно. Что изменится, когда вы станете частью Европы? Вы перестанете класть асфальт в дождь? Вряд ли. Что вам может дать Евросоюз, у которого своих проблем un carro e un piccolo carrello?

– Чего?

– Вагон и маленькая тележка! Так вы, кажется, говорите, когда этих самых проблем много?

– А-аа, – протянул Панас, утвердительно кивая головой. – Такси наконец, как и было обещано, вырвалось из плотного потока. Почувствовав свободу, двигатель взревел, и машина невзирая на ограничение скорости понеслась по полупустому бульвару Тараса Шевченко. – Деньги, понятное дело, в последнюю очередь, – согласился водитель. – Но, в первую очередь, защиту от дикого средневекового российского уклада. А дороги… ты не смотри… сегодня дождь не обещали – я сам прогноз слышал.

Джованни промолчал. Машина свернула с бульвара налево и подъехала к наземному вестибюлю станции метро. Над куполообразным зданием с водружённой над козырьком зелёной буквой "М" развевался сине-жёлтый флаг Украины.

– Мы на месте? – спросил он.

– Да. Станция метро «Крещатик».

– Евро берёте? – запоздало уточнил Доменико, раскрывая бумажник и с досадой обнаруживая, что забыл в аэропорту обменять гривны.

– Конечно! – засмеялся Панас. – Скоро только их, родимые, и будем брать!

– Сколько?

– Двадцать. Чаевые уже включены!

– Мне кажется, – сказал Доменико, протягивая смятую купюру, – вы либо ханжа, либо просто неискренни по отношению к самому себе.

– Чего? – не понял таксист. – Обидел ценой, что ли?

– Меня, как раз, нет! – сказал Доменико и выскочил из машины, уже в дверях добавил: – Вы ругаете русских на их же языке, говорите на нём, словно на родном, без акцента. Заправляетесь русским бензином и, уверен, за свои услуги охотно берёте российские рубли. Что же это, как не лицемерие?

Глава 2

Лев Робертович отщёлкнул крышку мобильного телефона и, наверно, в сотый раз убедился, что аппарат исправно видит сеть, а до назначенного делового свидания ещё остаётся немного времени. Телефон безмолвствовал. Хозяин покрутил его в руках, пытаясь хоть чем-то занять руки, но, уронив телефон на грязный асфальт, чертыхнулся, поднял трясущимися руками и вернул обратно в оттопыренный карман драпового пальто, даже не потрудившись обтереть испачканный грязью пластик. Хотелось курить, но сигарет не было – стрелять у прохожих Льву всегда казалось унизительным. Но ещё больше чем курить, хотелось пить, причём большими глотками и без закуски. Неважно что. Лишь бы это что-то содержало алкоголь. Тогда бы и руки перестали трястись, и едва сдерживаемое волнение сошло на нет. Поскрести мелочь по карманам, на чекушку, глядишь, и наберётся, но эти свои крамольные мысли Лев Робертович тут же поспешно оборвал – пить сейчас ни в коем разе, никак нельзя.

Время тянулось медленно. Припустил дождь, разогнав уличных торговцев газетами и жвачкой, заставил прохожих потянуться за зонтами. Лысеющая голова начала мёрзнуть, пришлось одолжить полиэтиленовый пакет у пригоршни семечек, ютившихся в кармане брюк, и нахлобучивать на голову. Несколько часов томительного ожидания вконец измотали Льва Робертовича – выглядел он теперь совсем неважно. Его одутловатое лицо, обильно поросшее трёхдневной щетиной, излучало беспокойство. Маленькие глазки, по-лисьему хитрые и по-волчьему злобные, внимательно ощупывали прохожих. Воспалённые от безумного напряжения, может, и от ветра, они постоянно слезились, отчего Лев попеременно оттирал их кулаком то левой, то правой руки.

Сегодня Лев Робертович очень боялся опоздать и появился у станции метро гораздо раньше назначенного часа. «Так спокойнее, – решил он, – да и Валя не заподозрит лишнего». Валентина Даниловна, супруга Льва Робертовича, действительно, не имела сегодня ни малейшего повода уличить мужа в странном поведении. Тот, как обычно это бывало по пятницам, собрал сумку с остатками книг домашней библиотеки Данилы Вениаминыча и, выпив перед дорогой стакан дешёвого растворимого кофе, буркнул что-то на прощание жене, отправился на книжный развал к Гаваньскому мосту. Дойдя до остановки троллейбуса, Лев, словно агент под прикрытием, внимательно осмотрелся по сторонам, рыская взглядом, нет ли "хвоста", и только после этого решительно зашагал прочь от остановки, к зияющему проёму метрополитена на другой стороне пешеходного перехода, где в благодушном расположении духа разрешил эскалатору поглотить себя.

Сойдя на станции "Крещатик" он снова испереживался и, попеременно оглядываясь по сторонам, выбрался наружу. Уже наверху неожиданно для самого себя сообразил, что по-прежнему крепко сжимает в руке тяжёлую сумку, набитую книгами. Тогда он запустил пальцы в торцевой карман сумки и извлёк на свет газетный свёрток, который спешно запихал под внутреннюю подкладку пальто. Книги же постигла печальная участь. Словно от важных улик, Лев скороспешно избавился от них у мусорного контейнера, тут же, возле станции метро. Забренчал телефон. Лев судорожно взглянул на дисплей, прижал телефон к уху.

– Алло? Слухаю! – Он замер, вслушиваясь в голос на том конце трубки. – Звичайно, в силi! – обрадовано крикнул он в ответ. – А ви де? Я щось не бачу… Рукою махаете? – Лев поднял глаза и обнаружил у киоска, шагах в пятнадцати от него самого, размахивающего руками человека. Больше не говоря ни слова, он отключился и, с трудом веря в происходящее, двинулся на ватных ногах к незнакомцу.

Незнакомец очень быстро обозначился в контурах. Перед Львом Робертовичем стоял Доменико Джованни.

– Извините, я немного задержался! – сказал Доменико и протянул Льву широкую ладонь. – Совсем беда с дорогами…

– Нiчого! Я радий, що ви всё ж таки приiхали, – со стеснением ответил тот, срывая с головы пакет, судорожно пихая в карман пальто. Он принял рукопожатие и энергично потряс руку Доменико.

– Как иначе? – удивился тот. – Уговор!

– Сумнівався до останнього! – честно признался Лев и спохватился: – Ви тут вперше? Може, куди зайдемо погрітись, заодно і обговоримо наше діло. Знаю поблизу одне славне містечко.

Но в глазах иностранца Лев Робертович вдруг усмотрел сомнение и настороженность.

– Не бійтеся! – украдкой шепнул он на ухо, словно боялся, что их могут подслушать. – Це близько. Розпивочний на Архітектора Городецького. Дві хвилини пехом. Там завжди людно! – заверил Лев и искренне добавил: – Дуже змерз я.

– Ладно! – сдался Доменико. – Я тоже не прочь очутиться где-нибудь в тёплом и уютном месте. Это ваша киевская погода совсем никуда не годится.

То, что Лев назвал распивочной, на деле оказалось солидным заведением с недвусмысленной вывеской "Warsteiner Pub". Иногда он наведывался сюда, в редких случаях сам, всё чаще с кем-то, кто мог щедро оплатить его счёт. Выпивка здесь была отменная, особенно пиво, но цены жутко кусались, отчего в иные дни, когда приятели мельчали на кошелёк, он сам звал их, но не в дорогой паб, а в рюмочную "Подмостки", что находилась аккурат под Гаваньским мостом. Его завсегдатаям не стоило заботиться о дресс-коде или фейс-контроле – рюмочная под мостом всегда была лояльна к своим посетителям, и являла собой опалённый пожарами остов троллейбуса городского маршрута номер 13. Проёмы окон, заботливо заколоченные фанерой, пластиковые столы, обитые клеёнкой, и самый широкий ассортимент подпольных спиртных напитков делал "Подмостки" чрезвычайно популярным заведением среди местных выпивох.

На входе их встретил швейцар. Приветственно приподняв фуражку, он препроводил их внутрь.

– Тут добре! – Лев Робертович доверчиво улыбнулся Доменико.

Зал с облицовкой из небрежно притёсанного друг к другу кирпича оказался весьма просторным, но тёмным из-за неимения окон. Паб обитал на цокольном этаже и недостаток естественного освещения с лихвой компенсировал винтажными фонарями, вмонтированными прямо в стену. Пылающий камин добавлял заведению уюта. В это время дня зал пустовал, разве что барная стойка оказалась занята сомнительным типом. Тот сидел, склонившись над закуской в белоснежной квадратной тарелке, и цедил запотевшую рюмку.

Освободившись от верхней одежды, Лев, казалось, напрочь забыл про собеседника. Он, словно малое дитя, подбежал к камину, присел на полусогнутых и с вожделением потянул ладони к языкам пламени. Немного отогревшись, он, впрочем, тут же вернулся к растерянному Доменико и указал на один из пустовавших столиков.

– Тут добре! – повторил он. – Я замовлю по пиву, з вашого дозволу?

– Сначала дело! – серьёзно ответил тот, переменившись в лице.

– Так, звичайно, як скажете! Але я все ж вип'ю! – совсем осмелев, Лев щёлкнул пальцами, подзывая официантку в накрахмаленном кружевном переднике. Та незамедлительно явилась с подносом, на котором стояла закупоренная бутылка питьевой воды и два массивных низких стакана.

– Добрий день, панове! Чого бажаєте? – Молодая девушка выгрузила содержимое подноса на стол и широко улыбнулась.

– М-мм… – Лев облизал губы, борясь с каким-то внутренним желанием. Затем выпалил, словно боялся, что передумает: – Графинчик біленької, грамів триста, одну стопку і квашеної капустки!

– Добре! – кивнула она и обратилась к Доменико: – А вам?

– Спасибо, пока ничего!

Официантка кротко кивнула и уже вознамерилась продефилировать на своих тонких шпильках по направлению к барной стойке, как тут же была поймана за рукав.

– Щось забули? – Она терпеливо отстранилась от потных, трясущихся рук Льва.

– Мила моя, і папиросок краще принеси!

Когда официантка удалилась исполнять заказ, Доменико перегнулся через стол и зашептал на ухо Льву: