Первое правило дуэли

Алексей Петрович и в самом деле старался неприятности близко к сердцу не принимать, но относительно его непробиваемости жена ошибалась. Буровой мастер – мальчик для битья. Он понял это давно, но устроиться в более спокойную контору мешали два обстоятельства: приличная зарплата и опасение, что на новом месте будет хуже, чем на старом. До «Угара» именно так и случалось.

То ли от спиртного, то ли от перемены обстановки в эту ночь Чернихину впервые приснился цветной сон, дикий и несуразный. Расставив руки, он, подобно планеру, парил над горной долиной, изрытой карстовыми воронками. Ладони превратились в элероны летательного аппарата, при малейшем их повороте Алексей Петрович срывался вниз или резко набирал высоту. Приспособившись, Чернихин слегка опустил правую руку, в глаза ударило солнце. Он прокрутился вокруг оси несколько раз, пока не догадался вернуть руку в прежнее положение. Впервые ощутил сопричастность к птицам: куда хочу – туда лечу. Приказы и распоряжения, сыпавшиеся на его голову из рации на буровой, или из уст начальников, в кабинеты которых его периодически вызывали, сейчас ничего не значили. Он парил, как коршун, освободившись от земных тягот. Чернихин разглядел знакомую буровую и расположенные обочь вагончики. Наклонив обе ладони, спикировал и… оказался в штабном отсеке. Сидя за столом, изучал разрез будущей скважины. Себя буровой мастер видел как бы со стороны. Открылась дверь, вошел Лохматый. Волосы стояли дыбом, щетина дымилась, в кубрике запахло жженой шерстью.

– Говорил, Петрович, угробим станок. А ты не верил. Глянь, что творится.

За окнами потемнело, сверкнула молния, грянул гром. Приоткрыв дверь, Чернихин увидел огненный смерч, врезавшийся в мачту буровой установки. Топливный бак взорвался, выбросив в воздух солярку. Рассеявшись, она превратилась в раскаленный шар, который с оглушительным шумом распался на множество фейерверков. Из устья скважины выпрыгнуло пламя, вагон, твердо стоящий на четырех колесах, подпрыгнул как резиновый мячик. Мачта буровой установки превратилась в раскаленную елку, плавящийся металл стекал на землю. Чернихин быстро захлопнул дверь, прошел в свой отсек и… проснулся.

От пережитого кошмара Алексея Петровича отвлек шум за окном. Снаружи раздавались знакомые голоса, судя по отрывистым командам, перемежающимся матом, бурильщики занимались серьезным делом. Сколько времени? Начало четвертого. Молодцы, крепкие ребятки, до сих пор гуляют. Чернихин в трусах и майке прошлепал к выходу, открыл дверь и от неожиданности едва не свалился с лестницы – метрах в пяти стоял бледный горнист, возле него хлопотали буровики, не вязавшие лыка. Спрашивать, зачем они притащили статую к жилому вагону, бессмысленно.

– Даю пять минут! Кто не успеет дойти до кровати, пусть пеняет на себя. Время пошло.

Резкая команда и колючий тон подействовали безотказно: бражники, выписывая замысловатые кренделя, поспешили к вагону. Чернихин спустился с лестницы, направился к емкости с водой, чтобы утолить жажду. Откинув крышку, отвернул кран, набрал полную кружку. Сделав несколько глотков, буровой мастер недоуменно уставился на темную жидкость. Какая же это вода? Пиво! Холодное, слегка горьковатое, приятно пощипывающее горло. Что за чертовщина? Он собственными руками заливал в бочку воду. Пришлось даже шланг использовать, близко подъехать к водонапорной башне оказалось невозможно. Чернихин поднял голову и узрел бачок для воды, прикрепленный сбоку к цистерне. Он нужен, чтобы ополаскивать бокалы. В бригадной емкости такая штуковина отсутствовала, украли еще на базе. На этой бочке написано «Пиво» и намалеван бокал с пенящимся напитком. А на их цистерне красовалась только надпись, причем изрядно выгоревшая. Бочка чужая. Нетрудно догадаться, где она находилась раньше. Возле овощного магазина, в полукилометре от сквера. Когда проезжали мимо, Чернихин чуть слюной не подавился, все изнывали от жары и жажды, а продавщица, аппетитная разбитная бабенка, закончив работу, закрывала бочку на замок. Пиво, вероятно, привезли поздно, она не успела продать. А Степка, ушлая гадина, подбил остальных на обмен. Понятно, отчего их так развезло, пиво, небось, хлестали ведрами. Продавщица утром обнаружит пропажу, вызовет милицию. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы догадаться, кто умыкнул бочку. Приснившийся ночью кошмар материализовался гнусным образом. Единственный выход – вернуть городскую бочку на место и забрать свою. Риск, конечно, есть, но если в емкость долить несколько ведер воды, продавщица поднимать шум не станет. Наверняка сама этим регулярно занимается. А замок на железной крышке, закрывающей кран, мог открыть кто угодно, в любом городе хватает хануриков. У Чернихина были водительские права со всеми открытыми категориями, но дело осложнялось тем, что без помощника емкость к машине не прицепить, а его подчиненные на ногах не стоят. Водитель водовозки трусоват, но придется его разбудить.

Шоферюга, как и предполагал буровой мастер, заартачился. Пусть расхлебывают кашу те, кто ее заварил, а ему на старости лет неприятности ни к чему. Уговаривать пришлось долго. Рассердившись, Чернихин пригрозил, что накатает докладную начальнику партии. Две недели назад в смену Лохматого парочка обсадных труб ушла налево, бурильщики без автомобиля не смогли бы их умыкнуть. Так что нечего корчить из себя девственницу. Если поможет, Чернихин закроет глаза на это недоразумение.

Обмен бочек прошел без сучка и задоринки. Близ овощного магазина ввиду раннего утра зевак не наблюдалось, улицы пустовали, но у Чернихина отлегло от сердца только после того, как родная бочка оказалась на месте.

***

Начальник городского водоканала Остап Леляшенко обещание сдержал. В половине восьмого черная «Волга», мягко покачиваясь на рессорах, въехала в сквер. Чиновника неприятно удивило, что благообразную клумбу, засаженную настурциями, ночными фиалками и розами, основательно разорили, будто потоптались лошади.

Заметив спешащего бурового мастера, Леляшенко вылез из машины. Чернихин, несмотря на ранний час, здорово упарился, однако был доволен: недоразумение с бочкой удалось устранить, он даже успел побриться, дабы не выглядеть растрепой.

– Вижу, времени зря не теряли, – улыбаясь, произнес начальник водоканала и крепко пожал буровому мастеру руку.

Чернихин насторожился. Заметив его недоуменный взгляд, Леляшенко кивнул в сторону клумбы.

– Куда пионера подевали?

Буровой мастер расплылся в улыбке. В его бригаде не принято тянуть кота за хвост, а скульптура наверняка на балансе города числится, так что ее поближе к жилому вагону определили, пусть под присмотром постоит.

– Демонтаж краном производили?

– Вручную. Мои орлы к тяжестям привыкшие, железа немерено перетаскали.

Начальник водоканала удовлетворенно причмокнул, поинтересовался, какая помощь нужна от горисполкома.

– Экскаватор нужен, зумпф вырыть, это обычная яма для промывочной жидкости. Примерно вот здесь.

Черничин подошел к коротко подстриженным кустам. Из них неожиданно вывалился лебедь и пребольно клюнул мастера в щиколотку. Чернихин, испуганно вскрикнув, отпрыгнул. Леляшенко тоже ретировался поближе к машине. Лебедь, пошатываясь, будто получил крепкий удар по голове, направился к начальнику водоканала. Тот заворожено смотрел на ковыляющую к нему птицу.

– Что это с ним?

Пивом, паразиты, напоили, когда только успели, сообразил буровой мастер, но вслух произнес:

– Чокнулся, наверное.

Лебедь приблизился к Леляшенко, злобно зашипел, низко наклонив голову. Глава водоканала поспешно запрыгнул в служебное авто. Расположившись на заднем сидении, предупредил бурового мастера:

– Вы с ним осторожнее, какой-то ненормальный, на людей бросается.

– Ерунда, – отмахнулся Чернихин. – Ребят позову, они живо ему мозги вправят.

– Только не покалечьте. Тут еще один отирается. А экскаватор я пришлю.

Леляшенко, хлопнув дверцей, приказал водителю ехать в горисполком, где через полчаса начиналось совещание по поводу скважины. Деньги на нее в бюджете города отсутствовали. Требовалось срочно решать, по какой статье списывать незапланированные расходы.

Начальник водоканала даже не догадывался, что неприятности только стартовали.

Сторожевой костер

Сапожников проснулся поздно. Куда торопиться? Пусть Лохматый горбатится и метры дает, а Семену на выходной неделе спешить некуда, и плевать, вторник сегодня или четверг. Повернул голову. Опаньки. Куда Людмила подевалась? Жена обычно спала на спине: когда поворачивалась на бок, густые волосы, будто шатер, закрывали лицо и мешали дышать. Людмила служила в драматическом театре актрисой, после очередного спектакля приезжала домой глубоко за полночь, переполненная чужими страстями и судьбами. Ей хотелось продолжения праздника. Сапожников с удовольствием ей подыгрывал, поскольку мог выспаться и днем. Она пересказывала реплики, откинув голову, хохотала над удачными, на ее взгляд, шутками, вспоминала наиболее выигрышные сцены, смаковала сплетни, вспорхнув с кровати, меняла голос и позы, демонстрируя, как играли партнеры. Глядя на нее, Семен не уставал поражаться, насколько причудливы и негаданны изгибы судьбы. Не поехал бы в Николаевку, до сих пор бы холостяковал.

Демобилизовавшись, Сапожников впал в разнузданное пьянство, благо для походов в один и тот же ресторан, где стал завсегдатаем, деньги имелись. Привез из армии восемьсот пятьдесят рублей. Из ступора его вывел Костя,

давнишний школьный приятель, ставший инвалидом аккурат перед окончанием школы. Известие о том, что ему отрезали правую ногу ниже колена, потрясло весь класс. Что значит перебежать дорогу не в том месте и не в то время. Доля секунды – и ты колченогий. Причем на всю жизнь.

Костя явился спозаранку, устыдил:

– Здоровенный бугай, а дурью маешься. Я работу нашел, как раз по тебе – минимум мозгов и максимум трудотерапии.

Ясный пень, Костя явился не по собственной инициативе. Их мамы, когда сыновья учились в школе, часто перезванивались, делясь впечатлениями об учебе отпрысков. Вели негласно-перекрестное наблюдение. Вначале Семен обиделся на Костю, еще один работодатель выискался, если бы не стал инвалидом, наверняка и сам бы после дембеля куролесил.

Проводив приятеля, Семен по-барски возлег на кровать, подложив обе руки под голову, предался тягостным размышлениям. Чем заняться? Вспомнив проклятую медкомиссию в военкомате, скрипнул зубами. Семен не помышлял о том, чтобы уклониться от армейской тяготы. К патриотам себя не причислял, шершавые и обезличенные словеса о гражданском долге вызывали противление, от них за версту несло казенным духом. Разница между мужиком и бабой не в том, что один в штанах, а другая в юбке. Когда в сорок первом фашисты поперли на восток, сотни тысяч советских мужчин пошли на фронт добровольцами, а старшеклассники даже приписывали себе возраст. А могли бы отсидеться за бабьими подолами. А чем он хуже? Тем более что посылать его на амбразуру дота со связкой гранат в руках никто не собирается. Однако служить ему хотелось не абы где, а желательно в десантных войсках или на флоте. Какая разница, в какую полоску тельник? Обе формы залихватские, вернется домой – девчонки обомлеют. Да и вряд ли кто-то из призывников, проходящих медкомиссию вместе с ним, выдул бы из аппарата, измеряющего объем легких, семь с половиной литров. У бабульки, ответственной за спирометр, глаза чуть из орбит не выпорхнули.

И на тебе. В комиссию затесался шибко грамотный окулист, да еще и правдолюб, что ни в какие ворота не лезло. Заподозрил у Сапожникова конъюнктивит. И хотя Семен доказывал, что глаза у него всегда краснеют от тополиного пуха, упертый долдон ему не поверил. Семену и в голову не приходило, что его не возьмут даже в пехоту, а запузырят в военно-строительный отряд, а по-простому – в стройбат. Сапожников несколько дней пребывал в прострации. Формулировка «годен к нестроевой службе» ввела его в ступор. В ней просматривалась нелогичность, не имеющая разумного объяснения. Армия – не сброд калек и немощных, ей нужны здоровяки, а не астматики. Если разобраться, военкомат мог бы поступить с ним по-честному: сначала вылечить, а потом отправить куда угодно, хоть к черту на рога, но только не в стройбат. Сапожников не понимал, какой идиот придумал систему военных строителей, но позднее пришел к мысли, что ее создатели слабоумием не страдали: подневольные солдаты, конечно, хуже гражданских шабашников, но зато в приказном порядке вполне могут их заменить, сработают, конечно, тяп-ляп, зато быстро и в любую погоду.

Путь новобранца в армию проторен и укатан: либо курс молодого бойца, либо учебная часть. Сапожников окончил среднюю школу, где одновременно с аттестатом зрелости ему вручили водительские права, и до призыва покрутил баранку в городской коммунальной службе. До начала холодов – на подметально-уборочном грузовике: пылесос на колесах. Зимой его пересадили на дряхлый ЗИЛ: на дне конусообразного металлического кузова находился транспортер, подающий песок на вертушку. За всю зиму он всего три раза выезжал на маршрут. Оглушенный тем, что и десант, и морской флот ему не светят, новость о направлении в учебную часть, Сапожников воспринял с тупым равнодушием. Он не догадывался, что судьба вручила ему роковой лотерейный билет.

Учебка напоминала ПТУ, совмещенное с немилосердной муштрой, не вызвавшей у Семена озлобления. Сорок пять секунд на подъем? Если будешь дольше облачаться, считай, что ты труп, боеголовка ракеты разнесет казарму на клочки. Не умеешь наматывать портянки? Таскать обезноженного бойца на себе никто не будет. Шагистика, несмотря на ее кажущуюся бессмысленность, укрепляет не только ноги, но и весь скелет, а белые подворотнички нужно стирать и пришивать не для красоты, а чтобы от пота и грязи не завелись вши. Насчет нужности политзанятий он шибко сомневался, от лекций о внеочередных задачах партии и правительства на фоне международного положения СССР солдатики впадали в анабиоз, но где еще можно так сладко покемарить, если научился это делать с открытыми глазами?

В военно-строительный отряд Семен попал в конце ноября – с лычками ефрейтора и удостоверением машиниста автокрана. Подмораживало, тяжелые, иссиня-черные, беременные снегом тучи, казалось, собирались спуститься ниже, но почему-то берегли каждую снежинку. Стройбат базировался на окраине города Кропоткин на Кубани. Внешне напоминал обычную воинскую часть: залитый непробиваемым бетоном плац, на котором тысячи каблуков кирзовых сапог не оставили видимых следов, две одноэтажные казармы из красного кирпича, столовка, пекарня, баня и клуб, медсанчасть и кочегарка. Не понравилось и насторожило, что сержанты сплошь из Украины, а рядовой контингент преимущественно не славянский, в основном выходцы из Средней Азии и Закавказья.

В первую же ночь Семен свалился с кровати второго яруса. Спросонья ему показалось, что неловко перевернулся во сне, но пьяный хохот, ворвавшийся в мозг с колючей враждебностью, разделил его армейскую житуху на две половинки: первая бесследно сгинула в прошлом, а начало второй он запомнил надолго. Его выволокли за руки в проход между кроватями. В казарме почему-то горел свет. Подняв голову, Семен разглядел разнокалиберных солдат, столпившихся вокруг него, с глумливыми рожами, в расстегнутых куртках, без ремней, но зато в сапогах, источающих ядреный душок гуталина, который дополняла острая вонь, исходившая от их тел, разгоряченных алкоголем.

– Ну, шо, салага, в трусы наложил?

В закоперщики, как понял Сапожников, записался старший сержант, родившийся где-то между Одессой и Краснодаром, в его крови смешались русские, украинцы и евреи. Рыхлый, курчавые черные волосы, узкие плечи и бабий зад. Из-под распахнутой гимнастерки выглядывали подозрительно крупные грудки, вокруг которых змеились золотистые волоски.

Семен нехотя поднялся и тут же сложился пополам от пинка под дых. Еще один удар, на этот раз в лоб, свалил его на пол. Скукожившись, он невольно пустил слезу. В учебке Сапожников навидался всякого, пендели и мат вначале сыпались на него едва ли не каждый день, но его не принимали за безмозглого таракана. А эти худосочные уроды, собравшись в стаю, строят из себя племенных быков, хотя каждого из них поодиночке Семен легко бы измочалил. Боль в животе притихла, взгляд уперся в табурет. Вытянув руку, Семен схватил его за ножку, вскочил и хрястнул им старшего сержанта по голове. Не дожидаясь, пока опешившие инородцы набросятся на него скопом, рванул из казармы, но возле дневального поскользнулся и растянулся на полу.

– Смирно!

От истошного возгласа дневального заложило уши. Скосив глаза, Семен увидел офицерские сапоги. Яловые, из коровьей шкуры, а не из голимой кирзы. Сапожников вскочил на ноги и представился, едва удержавшись, чтобы не приложить руку к голове. Ротный, капитан Синельников, в недоумении уставился на солдата, будто узрел динозавра, вскинул брови и загадочно произнес: «На ловца и зверь бежит».

– Дневальный, дежурного по роте сюда! – приказал Синельников.

Обратившись к Сапожникову, гаркнул:

– Одна минута, время пошло!

Семен, выдрессированный в учебке, облачился раньше срока. Они вышли из казармы, где стоял командирский «бобик». Семен уселся на заднее сиденье подле человека в бушлате с сержантскими погонами и шапке-ушанке. Машина рванулась с места и запетляла по узкой раздолбанной асфальтовой дороге. Ехали молча. Фары выхватывали придорожные указатели, безлиственные деревья и кусты, по пути не встретился ни один автомобиль. Часа через полтора «бобик» уперся в широченные ржавые железные ворота, посреди которых виднелась небольшая дверь. Капитан, ни слова не говоря, пружинисто выпрыгнул из салона и скрылся за ней. Через пару минут ворота распахнулись. Выбравшись из машины, Семен огляделся. Они находились на территории автоколонны, освещенной двумя прожекторами: железобетонные боксы, несколько грузовиков, среди которых выделялся автокран МАЗ с длинной стрелой, приземистый одноэтажный кирпичный барак. Следом выбрался из салона молчаливый сержант. Низенький, мордастый, но потерянный, будто именно ему на голову обрушилась табуретка. Синельников, заложив руки за спину, прохаживался, и о чем-то размышлял. Сапожников поглядывал на него с любопытством, а сержант с опаской.

Капитан, вероятно, определился.

– Садитесь, – коротко приказал он Сапожникову, кивнув на МАЗ.

Семен похолодел. В учебке практиковался на ЗИЛе, а что делать с этим мастодонтом, понятия не имел.

– Товарищ капитан, я в нем не фурычу, – взмолился Сапожников.

– Вы, боец, дурак или прикидываетесь? – гневно вопросил Синельников. – Это приказ. Выполняйте! А тебя, Борзухин, предупреждаю: не вернешь кран сюда до шести утра, я тебя, как соплю, размажу.

Капитан удалился в барак. Без начальства сержант отвел душу, кратко и доходчиво изложив все, что думает о ротном и о советской армии, сплюнул под ноги и успокоил Семена:

– Не боись, сам поведу. Но если не поднимешь «газон», я тебя закопаю. Мы его пробовали вытащить трактором, трос оборвался.

«И никто не узнает, где могилка твоя», – срываясь на фальцет, дурашливо пропел Борзухин и коротко хохотнул. Он, конечно, шутил, но как-то натужно, будто перебарывал себя, в его голосе сквозила не только горечь, но и плохо скрытая угроза.

МАЗ остановился, пшикнув тормозами. Возле машины столпились перепуганные солдатики в ватниках, перепачканные глиной и до того жалкие, что сердце у Семена екнуло. Двое с ручными фонариками. Одного из них Борзухин с ходу замысловато обругал, подкрепив брань пинком под ягодицы, а второго ухватил за шкирку и поволок впереди себя.

Котлован, на краю которого они оказались, напоминал воронку от нехилого

снаряда, на глазок глубина превышала семь метров. Груженый кирпичом самосвал, вероятно, слишком близко подъехал к обрыву и скатился вниз. Хорошо, что не перевернулся. Сапожникова поразило, что кузов так и не разгрузили. Сколько может поднять МАЗ, он не знал, но почему-то уверился, что пятьдесят третий «газон» без груза крану по плечу. Сержант на просьбу Семена отреагировал своеобразно:

– Умный, да? – вознегодовал он. – Вот и разгружай. А мы поглядим.

Семен спустился в котлован и начал демонстративно выбрасывать кирпичи поштучно. Его трясло от негодования. «Хорош выкобениваться!», – остановил его сержант. Сверху, как муравьи, налезли солдаты, скоро и сноровисто опустошили кузов самосвала. Сапожников задумался, как поднимать грузовик. С рычагами крана он, допустим, разберется, не велика важность. Но ведь из кабины не видно, что происходит на дне котлована. Нужны помощники, имеющие представление, что такое «майна» и «вира». Мысль о том, что он может кого-нибудь раздавить, мелькнула ласточкой, и легковесно испарилась. Семен лихорадочно вспоминал: вылет стрелы и допустимый вес груза. Выходило, что под задние выносные опоры нужны шпалы или железобетонные плиты. Когда Сапожников сказал об этом сержанту, тот взбеленился:

– Где я их тебе нарою?

– А я откуда знаю? – дерзко возразил Семен, догадавшийся, что Борзухин угодил в капкан.

На обратном пути за рулем сидел Сапожников, а сержант, довольный тем, что самосвал в полном здравии удалось высвободить из плена, по-отечески его поучал.

– Чего зенки вылупил, полудурок? Тебе зарплату будут платить, как на гражданке за вычетом казенных шмоток, жратвы, бани, стирки и прочих удобств, которыми государство в принципе должно обеспечивать тебя бесплатно. После дембеля все девки будут ходить пред тобой на полусогнутых. А почему? Да потому, что ты в первую голову строитель, а не воин. Будешь работать на благо отчизны, а не сидеть на ее шее, как вошь. Вернешься домой с деньгами, как нормальный пацан. Улавливаешь разницу? Да куда тебе, – закручинился сержант. – Остолопа по глазам видно. Небось, в десантники метил?

Семен вздрогнул и машинально придавил газу, МАЗ взбрыкнул и едва не боднул стрелой встречное дерево.

– Вот-вот, – оживился сержант. – Стройбат для тебя западло? Хоть вешайся? Не советую. Язык навыворот, штаны мокрые и воняют. Никакого сочувствия. Только брезгливость. Труп сам по себе, а я вроде как сторонний наблюдатель. Пару раз салагу отметелили, причем за дело, велика важность. А он висит в туалете, как шланг, и как бы спрашивает: «За что?». А того не понимает, что виновато не воинство, а его мамаша, у этой дуры мозги с копейку, вдолбила ему в башку всякую белиберду вроде человечного отношения к солдатам. Человек – это на гражданке, а у нас ты падаль, прикажут египетскую пирамиду отгрохать, не скули, а таскай камни. Но с умом, не надрывайся. Завтра скомандуют снести пирамиду к чертовой бабушке, а на ее месте вырыть котлован. Не вопрос, ты всегда готов. Усек?

Не дождавшись ответа, сержант замолчал и не проронил ни слова, пока МАЗ не остановился перед знакомыми воротами.

В часть Сапожников так и не вернулся. Его поселили в барак, служивший общежитием. Усадили за руль самосвала вместо проштрафившегося бойца. Вопросом, куда попал, Семен не заморачивался. Его устроило, что бригаду, состоявшую преимущественно из узбеков, родная часть вроде как передала в долговременное пользование районному отделу мелиорации. Город исправно снабжал бойцов едой утром и вечером, а к обеду дополнительно привозили обалденно вкусный хлеб и молоко. Должно быть, за вредность. Отряд колупал промерзшую землю, прогрызая в ней траншеи, в которые укладывал толстенные чугунные трубы. Семен недоумевал: почему канализацией нужно заниматься зимой, а не летом. У Борзухина от такого вопроса суматошно задергался кадык, а лицо побурело.

– Я подрядами не занимаюсь, – отрезал он. – Знаешь, что мне сказал сопляк из городского коммунального отдела? У гражданских работяг идиосинкразия

к окопам, особенно в зимний период. И где только таких погремушек нахватался. Учись, лапотник: чем выше образование, тем дальше от канавы, по которой дерьмо журчит.

Недели через две Вахид Муллохолов, с которым Семен сдружился, предупредил:

– Полторак тебе привет передал. Посулил поквитаться.

– Кто такой? – вяло поинтересовался Семен.

– Старший сержант, которого ты огрел табуретом.

Семен покосился на Вахида, таджика невеликого росточка, который лежал на кровати, сложив худенькие руки поверх одеяла. Он окончил русскую школу и тараторил без акцента.

– Жалко, что не добил дебила.

– Совсем екарнулся, – со вздохом констатировал таджик, задумчиво взирая на Семена черными глазенками. – По нарам соскучился? Зачем нары? Я бы в Адрасман хоть завтра пешком потопал, по прикидкам, за два месяца доберусь. У нас в поселке есть кафе «Ветерок», там такие шашлыки из барана варганят, сдохнуть не встать. Чуть ниже, за двухэтажным домом, ларек с разливным пивом.

– Ты это к чему? – резко оборвал Сапожников соседа, ударившегося в гастрономические воспоминания. Хотя бы разок перловки от пуза налопаться, какие к черту шашлыки.

– Полторак сам полгода раком елозил с зубной щеткой наперевес. Будешь ерепениться – до того зачмурят, что позавидуешь сусликам. Старший брат из армии без зубов пришел.