Легко видеть

Выходило, что общий объем знаний во все периоды человеческой цивилизации у каждой личности оставался примерно постоянным. Сейчас мы больше знаем о достижениях науки и меньше знаем о естестве. Раньше было обратное. Делая новые открытия, мы перестали вспоминать о прежних. Переходя из категории практически актуальных, знания больше не держатся в человеческих головах из-за невостребованности и кажущейся бесполезности. Это несомненно снижает способность людей к интеллектуальному прогрессу, поскольку комбинация новых и старых знаний может продуцировать очень важные новейшие результаты. Развивая свой скептический ум, человек умалял в себе способность к восприятию Истины интуитивным и чувственным образом. Логика и углубленный анализ, конечно, были важными инструментами познания, но подключаться с ними к Сверх-Разуму, к Сверх-Сознанию оказалось совсем несподручно. А чем была и остается вся начинка нашего разума в сравнении со Сверх-Сознанием? – первым детским лепетом – не более того. Давным-давно сгинули люди прошлых рас – Лемурийской и Атлантов – прогневивших Создателя тем, что они бессовестно и дурно обходились со знаниями, которыми Милостью Божией могли обладать просто так, подключившись к Сверх-Сознанию. С тех пор этот путь был почти наглухо перекрыт. Исключение делалось только для особенно достойных, своими трудами и обузданием эгоизма заслуживших доверие Господа Бога. Такие люди не могли употребить свою сверх-осведомленность ни во вред себе, ни во вред другим людям. Но таких была только горстка на Ладони Всевышнего. На них можно было равняться, но по ним никак нельзя было судить о готовности человечества к Богоугодному и благому использованию Сверх-Знаний. Следовательно, и надежды на их приобретение даже в неопределенном будущем у него тоже не могло быть.

Глава 26

Михаил вернулся в мыслях к Реке. К привычному уважительному любованию ею теперь само собой примешалось совсем не радующее чувство предстоящего в скором будущем расставания с ней. Он узнал ее мощь и красоту наяву, хотя полюбил еще до того, как оказался здесь. Географические карты, если рассматривать их со страстью и воображением, умели одаривать этим чувством. Разумеется, между влюбленностью в мечту и реальной любовью существовали немалые различия, но все же отнюдь не такие, чтобы между той и другой разверзлась глубокая пропасть. Нет, они не вредили одна другой и теперь гармонично соединились в сознании – та Река, которая много-много лет манила к себе после бессчетного вдумывания в карту, и та Река, которая ежесекундно проносила мимо любого места наблюдения за ней сотни, а после паводка и тысячи кубометров воды в секунду. И в голове сплавщика, каждодневно имеющего дело с ней и ее Мощью, невольно, будто по закону индукции, возникал спутный поток мыслей и воспоминаний, напоминающий своей интенсивностью громадный расход воды в Реке. Интересно, в каких единицах, если не в кубометрах или в тоннах в секунду, следовало бы измерять этот спутный поток, заставляющий считаться с собой почти столь же определенно, как с буквально выпирающей наружу мощью Реки? В голове вскипали и вихрились старые и новые образы, соображения, ассоциации, вспоминалось неприятное, о чем не любишь думать, и бесконечно радующее и дорогое. Как будто давно переплавившиеся в устоявшуюся память – некую суммарную массу собственного прошлого – явления и события минувших времён неожиданно возрождались в свежем виде как птица Феникс – с тем, чтобы снова пойти на переплавку уже вместе с новыми компонентами и более строгими самооценками. Не иначе, как непроизвольно, но отнюдь не несвоевременно, началась подготовка к предстоянию перед Богом на Его Страшном суде. Разумеется, смешно было думать, что таким образом можно суметь подготовиться к самому строгому экзамену и, тем более, повлиять на Экзаменатора, как-то смягчить его отношение к себе и получить более высокую, чем заслуживаешь, оценку, то есть лучшую будущую участь. Критерии оценки у Всевышнего наверняка окажутся более строгими, чем смеет ожидать любой смертный. Мы ведь столько всего вообще не замечаем за собой, не говоря о том, что худо, которое мы признаем, как свой собственный грех, большей частью кажется нам простительной слабостью, хотя мы и забываем заранее спросить об этом самого грозного Судию, Высшего из высших. Так что даже такая небывалая в жизни Михаила подготовка не могла считаться полноценной перед лицом Того, кто знает о тебе все, причем даже заранее – и не только о делах, но и о мыслях, о вожделениях, о промахах, которых мог и должен был избежать, но не избежал даже на старости лет. И существенно исправляться теперь было поздно. В любой момент Свыше могло раздаться: «Хватит!» – и тогда понесешься в астральном теле по темному тоннелю на ярчайший свет в его конце. А дальше – и ожидаемое, и неведомое. И приговор, который обжалованию не подлежит, зато исполнится в точности.

Ну, а сейчас заканчивалось его испытание Рекой, которое он устроил для себя сам – тоже, несомненно, трудное, но все-таки более льготное в сравнении со многими испытаниями «обычной жизни» – потому что к походным испытаниям он сознательно и добросовестно готовил себя всю жизнь с возраста восемнадцати лет и некоторым образом преуспел в этом деле. Жаль было только, что так же здорово не старался преуспеть во всем остальном, не считая, может быть, только литературных занятий и своей философии.

К данному походу Михаил подготовился настолько серьезно, что заканчивал путь не на последних крохах, а с заметным запасом продуктов, несмотря на то, что помог кое-чем Галиной компании. Обычно ведь бывало, что какие-то продукты, особенно вкусные, исчезали из обихода раньше, а оставшиеся, не воодушевляющие своим видом и вкусом, тоже грозили кончиться через день, через два, через три. Дал ли ему Господь Бог поумнеть или просто он сам чересчур перестраховался, Михаил не знал, но теперь, приближаясь к концу маршрута, все-таки был доволен своей запасливостью, не просчитавшись в худшую сторону. Просчитаться же в лучшую было не так опасно.

Улегшись в палатке, Михаил нечаянно наткнулся локтем на радиоприемник. Это напомнило, что он мог еще, расслабляясь, послушать музыку, если найдет в эфире что-то подходящее. И действительно, продравшись через вспыхивающие и проходящие шумы, скоро нашел передачу старых шлягеров в ритме танго. Исполняли их, правда, не любимые с юности джаз-оркестры, а явно более примитивные «вокально-инструментальные ансамбли» нового времени. Хорошо хоть, певец старался в старом духе, хотя как у корифеев прошлого у него все равно не получалось. То ли дело был отрешенно, но, тем не менее, с чувством звучавший голос Георгия Виноградова:

– «Вам возвращая Ваш портрет.

Я о любви Вас не молю,

В моей душе упрека нет,

Я Вас по-прежнему люблю».

Колдовская была по силе воздействия музыка в гармонии со словами! Сколько таких же юных, как он сам, учились любить и страдать и находить выход из отчаяния под звуки танго или старинных вальсов – уже в то время старинных! – тем более древних сейчас!. Многого тогда хотелось – в первую очередь, конечно, счастливо любить, чтобы эта любимая музыка навеки осталась в душе символом радости, а не разочарований, затем хотелось получше одеться-обуться, отчасти – получше поесть. Но это не мешало стараться обрести счастье в том, что тогда было и имелось – в коммунальных квартирах, в мешковатых байковых «лыжных костюмах» или в светящихся во многих местах от износа лицованных-перелицованных пиджаках из уцелевшей довоенной одежды предков. Хуже всего дело обстояло с обувью, она дольше всего из-за дороговизны или недоступности не менялась на людях к лучшему, хотя для сбережения ботинок в сырое и холодное время года на них почти все без исключения натягивали резиновые галоши или боты. И редко кто имел приличное пальто. Время было такое, что на одной студенческой скамье оказались и только-только кончившие среднюю школу семнадцати-восемнадцатилетние, и много всего навидавшиеся фронтовики, чью молодость и школьные знания уже успела поглотить война. Они так и ходили в своих военных гимнастерках, бриджах, шинелях и сапогах. В учебе им приходилось трудней, чем свежим выпускникам. Зато они пользовались поддержкой и помощью младших, понимавших их положение и отдававших дань их прямому участию в самой ужасной из боен, где им повезло уцелеть. Теперешним студентам наверняка было этого не понять. В их жизни прочно утвердились другие ценности. Хорошая одежда, прикид по моде, чтобы лейблы сами говорили о его высокой цене. Свободный секс без долгих предисловий пришел на замену нежной и долго вынашиваемой любви.

Музыка, услаждающая уши и душу, кончилась. Начался какой-то конъюнктурный журналистский политический треп. Михаил без промедления выключил свой приемник. Не хотелось портить настроение, навеянное навсегда дорогим дыханием молодости и недостаточно опытной любви. Как ни странно, но с тех пор бытовая популярная музыка совсем не улучшилась ни по мелодическому строю, ни по соответствию глубинному настрою души. Новые музыкальные достижения завоевывались по линии усиления ритмических акцентов, истерических звучаний и упрощения фабул песенного жанра до предельно скудного словесного состава – в них от начала и до конца перепевалась одна и та же короткая фраза, а то и всего пара слов. Михаил подумал, что во времена безраздельного господства патефонов композиторы и поэты-песенники куда больше уважали своих будущих слушателей-покупателей – и, вероятно, не в последнюю очередь за то, что последние должны были прикладывать немалые физические усилия, накручивая ручкой пружину патефонного механизма, прежде чем могли услышать вожделенное звучание музыки. За свою работу они должны были получить действительно запоминающуюся вещь, а не какое-то фуфло, и авторы это понимали. В эпоху электропроигрывателей планка понизилась, лажа полезла гуще, ну, а после наступления эры магнитофонов, лазерных плееров и других нововведений продолжала падать, уже асимптотически приближаясь к нулю.

– «Увядаешь, – вдруг прервал себя Михаил, но тут же возразил себе: – Нет, скорей иссякаю, однако и набираюсь нового». – «А на что тебе теперь новое?» – снова спросил он и получил в ответ – «На том свете пригодится, если не на этом». И в это он действительно верил истово и бесповоротно. Психическая аура, астральное, ментальное и другие тонкие тела живы вечно. Хорошо бы побольше народу знало об этом.

Утреннее небо было в облаках, но дождя пока не обещало. Можно было пройтись после завтрака с ружьем по надпойменной террасе, видимо, уже в последний раз. Как и следовало ожидать, по ней действительно шла тропа. Михаил уже давно убедился, что и зверь, и человек руководствуются одинаковыми критериями при выборе удобного пути. Единственная разница была в одном: человеческая тропа вела от жилья к месту промысла, а звериная могла кончиться совершенно внезапно в как будто бы совсем не подходящем месте, какой бы торной и ходовой она до этого ни казалась. Такие загадочные обрывы тропы особенно часто встречались им с Ларисой и Ваней вдоль реки Кабаньей, в долину которой они спустились с перевала Хожалый через Баргузинский хребет.

Идя по тропе, Михаил поглядывал по сторонам и на Реку. При взгляде сверху она чаровала по-особенному и действительно выглядела единственной ровной дорогой во вздыбленной горной стране. Вот она и провела его сквозь все препятствия, через все повороты, не без рисковых положений, но все-таки провела. Пешком вдоль нее пришлось бы идти упорно, идти месяцами, а рисковать еще сильней, чем на воде. Тропа была хожалой, но не битой, из чего Михаил заключил, что коней здесь туда-сюда не гоняли. Да кони здесь во многих местах не прошли бы и по высоте под поваленными деревьями, перекрывавшими тропу над землей. Следов рубки деревьев топором здесь тоже не наблюдалось. Пожалуй, тропа была скорей звериной, чем людской, хотя люди сюда, в подпорожные плесы, могли добираться достаточно свободно. Думая об этом, он бросил взгляд вперед, и вдруг увидел рябчика. Тот стоял на тропе, словно объясняя человеку, что именно ему принадлежит этот тракт, и именно он его протоптал. Птица немного волновалась, переступая с ноги на ногу. «Сразу стрелять или дать ему шанс?» – подумал Михаил, сознавая, что этим уже упускает возможность выстрела. Ружье было вставлено в плечо, стволы вскинуты. Он присвистнул. Рябчик взлетел и уселся на ветке метрах в двух над землей. Михаил нажал на спуск. Рябчика как сдунуло с места. Подойдя туда, Михаил нашел птицу отброшенной метра на два. Он поднял добычу, мысленно поблагодарил за нее Господа Бога, вставил вместо стрелянного другой патрон и двинулся дальше. Рябчики могли тут встретиться еще и еще. На память пришел последний день похода по Подкаменной Тунгуске. Там ему тоже повезло подстрелить напоследок рябчика. Они с Мариной не стали готовить его, решив привезти в Москву и подарить маме. Им тогда очень повезло при возвращении. Ночью под дождем они поднялись по песчаному яру от воды Енисея почти к самому началу взлетно-посадочной полосы аэропорта поселка Бор. Одолеть обрыв по сползающему песку с тяжелым грузом было страшно трудно. Михаила вымотали три ходки. Они с Мариной тогда хорошо поняли, отчего жены местных алкоголиков, выпивавших под яром, так и не спустились с высоты, чтобы разогнать мужей, а ограничились одним только словесно-ругательным воздействием. Охоты барахтаться в песке, поднимаясь на высоту пятого этажа, у них так и не нашлось, несмотря на жгучее желание как следует врезать своим благоверным. Они покостерили-покостерили мужиков, да так и ушли, не дождавшись, когда те закончат выпивать. Потом мужики, уже исключительно на четвереньках, долго одолевали песчаный откос. Одному только Террюше этот яр оказался совсем нипочем. Михаил с завистью проводил своего колли глазами и пошел следом, навьюченный как верблюд. Перед самым рассветом в аэропорту Бор приземлился «Ан-26» из Туруханска. На нем нашлись незанятые места, и в то же утро они оказались уже в Красноярске, и, к счастью, там тоже не задержались, и поэтому еще в первую половину дня вылетели в Москву следом за солнцем. На подлете к Свердловску их все-таки догнала темнота, но утром они уже приземлились в Домодедове и через три часа явились домой. Так что рябчик в подарок маме долетел до Москвы благополучно, тем более, что Михаил, выпотрошив его, набил внутренности можжевеловой хвоей.

Сейчас он находился от Москвы еще намного дальше, чем в тот раз. Мамы давно уже не было в живых, и неизвестно, сколько времени мог занять отсюда путь домой. Но порадовать Марину дичиной все-таки хотелось.

Тропа оборвалась перед узкой и довольно глубокой падью. Михаил посмотрел, нет ли поблизости удобного спуска, но, не увидев, стал спускаться к ручью прямо по крутизне. Здесь, правда, было далеко не так круто, как на Верхнем Енисее недалеко от устья речки Абдыр. Там он одолел совсем головокружительный и протяженный спуск по узкой щели в каменных щеках к Енисею. Сверху казалось, там нельзя будет обойтись без каминного лазания, но нет, обошлось. Теперь этот обрыв и кулуар наверняка ушел под воду водохранилища Саянской ГЭС.

Выбравшись на другую сторону пади, Михаил подсек продолжение тропы несколько сбоку от линии прежней. Он радовался, что интуиция и опыт не подвели, будто и впрямь они могли сейчас его оставить. «Не сейчас, – согласился он сам с собой. – Но разве можно твердо рассчитывать наперед, что никогда не оставят?» Он прошел после пади уже метров двести, когда сбоку и чуть выше по склону раздалось тревожное квохтанье, и почти тотчас же шумом крыльев взорвался одновременный взлет нескольких птиц. В поле зрения сразу оказались три из них. Но один сразу же увалил влево, а два поднялись вверх и уселись метрах в тридцати на один сук. Кровь бросилась Михаилу в голову, но он заставил себя выстрелить без спешки. Еще не отняв приклад от щеки, он увидел, что выцеленный рябчик валится вниз, в то время как другой все еще остается на месте, лишь удивленно вертя головой и явно не понимая, куда делся первый. В этот момент новый грохот крыльев раздался сбоку, и еще две птицы из выводка улетели прочь. Это помогло Михаилу избавиться от последних сомнений, и он выстрелил еще раз. Взять троих из шести увиденных рябчиков было вполне допустимо. Кажется, не возбранялось брать и пять из одного выводка. Но ему было вполне достаточно трех добытых. Одного он мог сварить, а пару оставшихся постараться доставить в Москву для обеда с Мариной. Она была почти уверена, что охотничья страсть к добыче у него уже прошла. Отчасти это было действительно так. Зайцев он давно уже не стрелял, но к уткам и рябчикам остался неравнодушен. Тем более, что рябчики обычно не бывали столь легкой добычей, как сегодня. Ученых рябчиков было очень проблематично обмануть. И с самыми учеными Михаил познакомился в солнечной Белоруссии, в районе города Невеля, возле озера Бобрица. Там они оставили его с носом. Еще один очень ученый встретился ему на Ладоге, рядом со входом в залив Кочерга. За свою жизнь он явно очень многих успел обмануть, но этого Михаил все-таки взял. Он оказался рекордным по величине и по весу из всех, которых удалось подстрелить. На безмене «рыбомера» он потянул на 650 граммов.

Михаил уже сделал последнюю ходку с вещами от места бивака к лодке. Осталось только подвязать к бечеве заранее подготовленную елку для «оплеухи». Он забрел в воду и нагнулся, чтобы поправить мешок, на который собирался усесться. Неожиданно какой-то странный еле слышный звук донесся до его ушей. Он выпрямился и взглянул туда, откуда тот исходил. Прямо на него со звучным бурунчиком у форштевня надвигалась байдарка с сидящей на переднем месте улыбающейся Галей.

Все еще силясь понять, как получилось, что он перегнал их компанию, Михаил молча следил за тем, как байдарка по инерции проходила последние метры, разделяющие их. Наконец, форштевень приблизился настолько, что Михаил смог дотянуться до него рукой.

– Здравствуйте, Михаил Николаевич! – сияя глазами, сказала Галя. – Вот так встреча! Как вы оказались впереди нас?

– Здравствуйте, – ответил Михаил, кивая сначала ей, а затем сидящему позади нее мужчине, который тоже поздоровался. Это был не Игорь.

– Как? – переспросил Михаил. – Сам удивляюсь. Вроде не должен был обогнать. Наверно, потому, что из-за встречного ветра вспомнил о способе, который уже можно было применить ниже порогов, чтобы взять в упряжку течение.

– Каким образом? – в свою очередь удивилась Галя.

– Да вот таким, – Михаил показал рукой на приготовленную для «оплеухи» елку.

– И что, везет?

– Еще как! Я два дня просидел на борту, сложа руки.

– Неужели так просто! А у нас так никто и не догадался, хотя три дня гребли, выбиваясь из сил!

– Выходите на берег. Сделайте себе водяной парашют. Либо для каждой байдарки отдельный, либо общий для всех.

– Слава, давай попробуем, пока остальные не подошли? – Галя обернулась к своему новому спутнику и командиру. Слава кивнул. Михаил подвел их байдарку бортом к берегу и протянул руку Гале. Она взяла его ладонь и продержала дольше, чем требовалось, чтобы начать подниматься с места. За ней выбрался на берег и Слава.

– Бечева у вас есть? – обратился к нему Михаил.

– Сейчас достану.

– Хочу предупредить, что маневрировать в упряжке за этим конем не получится. Он не управляем. Даже пристать с ним к берегу невозможно – сперва надо отцепиться. И при отплытии сначала лучше завезти елку на стрежень, там ее сбросить в воду и отпустить подальше и во время буксировки быть готовыми в любой момент отпустить елку или обрезать бечеву в случае, если оплеуха за что-то зацепится и застрянет. Перед причаливанием лучше сперва подтянуться к елке вплотную и тогда либо отвязать бечеву от комля, либо обрезать. А то байдарка, если причалите, не отдав предварительно парашют, будет выдернута из рук и унесена.

– Понятно, – ответил Слава и, немного подумав, повернулся к Гале:

– А как мне делать – для нас или для всех?

– А вы бы что посоветовали? – вместо ответа Галя переадресовала вопрос Михаилу.

– Я? Давайте подумаем. Если каждое судно пойдет со своим парашютом, вас, скорей всего, растащит по реке. А вам, наверное, не к чему разбредаться. А то еще кто-то замешкается и не то сделает со своим парашютом. Я считаю, что при таком ветре вам лучше сплавляться всем вместе, борт к борту, при более сильном – в кильватер. В любом случае бечеву надо закрепить на самой прочной байдарке, с неповрежденным каркасом. За нее и держаться двум остальным. Только не оставляйте елку без внимания.

– Так что? Будем делать общую для всех? – спросила Галя Славу.

– Да, пожалуй, – согласился он.

– Тогда вам нужна будет елка больше моей раза в полтора. – сказал Михаил.

– Да, вы правы.

Слава достал топор и пошел вверх на террасу. Когда он скрылся из вида, Галя быстро проговорила то, что уже успела приготовить к этому моменту:

– Вот видите – Небу угодно, чтобы мы снова встретились! Я так рада! А вы? Вы нашли на той стоянке мое письмо?!

– Нашел.

– Оно с вами?

– Да. Его надо вернуть?

– Нет-нет! Что вы! Просто я боялась, что вы его порвете или сожжете.

– Нет, не порвал и не сжег.

– Славу Богу! Значит, вы позвоните мне в Москве?

– Нет, еще не решил.

– Но теперь-то, теперь-то какие у вас сомнения?

Сомнений действительно больше не было. Небесам явно угодно было подвергнуть его испытанию еще раз.

– Вы ушли из прежнего экипажа?

– Вы хотите сказать – от Игоря? Конечно, ушла! – Галя выразительно посмотрела Михаилу в глаза, потом добавила. – Не без скандала, но расстались.

– Он никак не хотел?

– Естественно! Пришлось предъявить ему несколько обвинений перед всеми. Спасибо, Слава и Коля поняли меня. Однако вы же понимаете, что не в этом дело?

– Чего уж тут не понять? – подумал Михаил. Дама изо всех сил показывала, что после него она на Игоря и смотреть не хочет. Там у них уже был скандал, а для него это означало новые осложнения.

– Да. Я вижу знак Свыше в том, что мы снова встретились, – сказал он, наконец. – Только я еще не знаю, какой у него смысл.

– Неужели вам не ясно? – не без раздражения спросила Галя.

– А вы думаете, всегда очень просто понять Небесную Волю? – ответил он вопросом на вопрос.

– Не знаю. В таких случаях, наверное, все сразу становится ясно.

– Представьте себе, когда-то и мне так казалось.

– А теперь – нет?

– Теперь – нет. Во многих случаях из тех, которые кажутся ясными, на самом деле Всевышний задает такие загадки, которые надо правильно решать – притом не так, как представлялось очевидным.

– Но вы все-таки согласны, что это – разрешение Свыше?

В ответ Михаил пожал плечами.

– Допускаю, хотя уверенности в этом не имею. Тем более, что речь идет не только обо мне и о вас. Вы ведь в курсе.

– Хорошо, не будем решать вот так, на ходу. Но вы хоть остановитесь рядом с нами.

– Ладно. Попробую.

– Ну и на том спасибо. Я так рада видеть вас снова, что просто голова кругом идет. К сожалению, вот-вот сюда подтянутся наши, и до вечера мы уже не сумеем поговорить. А может, вы тоже прицепитесь к нашей ёлке?

– Нет уж, я пойду за своей.

– Не хотите видеть Игоря?

– Не только. Хотя он мне безусловно неприятен.

– Он что-то вам сделал?

– Нет – Бог миловал.

– А что?

– Неважно.

– Нет, мне это важно знать!

– Это вряд ли бы изменило ваше к нему отношение.

– Значит, он к вам ходил, – словно сама себе сообщила Галя. – Было у меня такое чувство, что он собирается вам напакостить. Не ошибаюсь? – Она напряженно, глядя ему в лицо, ждала ответа.

– Нет.

– И он сумел что-то сделать?

– Нет, он только собирался, но я ему помешал. Да не думайте об этом. Оно уже ничего не значит ни для вас, ни для меня.

– Для меня все-таки значит. Еще один упрек в свой собственный адрес.

– Что с таким связались?

– Да. И не просто связалась, а еще и любила.

– Ну, а я то – чем лучше – вы разве можете знать?

– А неужели нет? О чем вы говорите? Чтобы женщина не смогла увидеть разницу между двумя мужчинами, попавшими в одинаковые условия и передряги?

– Ну, положим, передряги у этих мужчин были не одинаковые, – возразил Михаил.

– Позволю себе не согласиться. Главное общее – вот оно: одна и та же Река, одни и те же пороги. И совершенно различное поведение этих мужчин.

– Просто я больше умудрен походами, чем ваши спутники. Не стоит думать, что данное мое преимущество говорит о том, что я сам по себе лучше.

– А мне видней, что в вас преимущество, а что – превосходство над ним.

Галя выпалила это с вызовом и задором. – Вы думаете, один только опыт вылезает наружу из вас?

Михаил снова пожал плечами. Это и впрямь было удивительно слышать.

– Мы потом продолжим, – сказала Галя. – Вон наши подходят. Тоже глазам не верят, что вы здесь раньше нас оказались, как и я. Кстати, почему вы проскочили мимо лагеря и не дали о себе знать?

– Я действительно вас не видел. Но ведь и вы все не заметили меня.