Ангелы Опустошения

46

Стайки серых птичек весело спешат на камни двора, чуть-чуть озираются вокруг, затем начинают клевать какую-то мелочь – малыш-бурундучок беззаботно бегает среди них – Птички бросают беглый взгляд на трепещущую желтую бабочку – У меня позыв подбежать к двери и заорать «Йааах» но это ужасно нарушит биение их крохотных сердечек – Я закрыл все ставни по четырем сторонам света и теперь сижу в затемненном доме с одною лишь дверью, открытой, допускающей яркий теплый солнечный свет и воздух и кажется что темнота пытается выдавить меня сквозь это последнее отверстие в мир – Сегодня мой последний день, я сижу и думаю о нем, интересно каково было заключенным в свои последние дни после 20 лет в тюрьме – Я могу сидеть и ждать прихода соответствующего торжества – Анемометр и шест сняты, все разобрано, мне осталось лишь накрыть мусорную яму да вымыть котелки и до свиданья, радио тщательно завернуть и оставить да антенну под домом да туалет обильно засыпать известью – Как печально мое великое забронзовевшее лицо в стеклах окон с их темным фоном, черты на нем показывают половину пути в жизни, зрелый возраст почти что, и увядание и борьба все сходятся к сладкой победе золотой вечности – Абсолютное молчание, безветренный день, елочки высохли и побурели ну и летнее рождество окончилось и уже совсем скоро седые бураны завьюжат всю эту местность – Ни одни часы не тикают, ни один человек не томится, и молчаливы будут снег и скалы под ним и как всегда выситься будет Хозомин и скорбеть без печали навечно – Прощай, Опустошение, ты было добро ко мне – Пусть ангелы нерожденных и ангелы умерших трепещут над тобой облаком и орошают тебя приношениями из вечных цветов – То что проездом через всё прошло через меня и навсегда через мой карандаш и нечего больше сказать – Елочки скоро станут елями – Я швыряю последнюю банку в крутую лощину и слышу как она блямкает вниз все 1500 футов и вновь напоминает мне (из-за здоровенной свалки банок там внизу от 15 лет Наблюдателей) здоровенную свалку Лоуэлла по субботам когда мы играли среди ржавых буферов и вонючих куч и считали что это здорово, все это вместе включая старые машины надежды с костлявыми изработанными сцеплениями сваленные прямо под новую лощеную супермагистраль которая бежит от пустыря вокруг бульвара до Лоренса – последний одинокий грохот моих жестянок Опустошения в долине пустоты, которому я внемлю, нагой, с удовлетворением – Давным-давно в самом начале мира вихрем было предупреждение что мы все сметены будем аки стружка и восплачем – Люди с усталыми глазами сейчас осознают это, и ждут распада и тлена – и может быть у них еще есть сила любви в сердцах но все равно, я просто больше не знаю что означает это слово – Мне хочется лишь трубочки мороженого.

47

За 63 дня я оставил столб испражнений высотой и размерами примерно с младенца – вот где женщины превосходят мужчин – Хозомин даже бровью не ведет – Венера восходит как кровь на востоке и это последняя ночь и тепло хоть зябкая Осенняя ночь с тайнами синей скалы и синего пространства – Через 24 часа после упомянутого времени я рассчитываю сидеть по-турецки у Реки Скаджит на своем засыпанном опилками остатке пня с бутылкой портвейна – Привет вам звезды – Теперь я знаю в чем была тайна горного потока —

О’кей, довольно —

То что проездом через всё проездом и через кусочки изоляционного пластика который я вижу выброшен нет больше чем просто выброшен во двор а ведь он некогда был большой важной изоляцией для людей теперь же лишь то что есть, то что проездом через всё столь торжествующе что я поднимаю его и ору и в сердце своем Хо-Хо и швыряю его на запад в собирающейся тиши сумерек и он слегка пари́т небольшой черной штукенцией затем стукается оземь и вот и все – Этот блестящий кусочек коричневого пластика, когда я сказал что он блестящий кусочек коричневого пластика разве я утверждал что он истинно «блестящий кусочек коричневого пластика»? —

Так же и с этим и со мною и с вами —

Собрав все безмерности вокруг себя покровом я соскальзываю «Тарквиниевой хищною походкой»{50} в сумрак предвиденного земного шара, виденье свободы вечности словно лампочка внезапно вспыхнувшая у меня в мозгу – просветление – новое пробуждение – похождения сырой гибкости сделанной из материала света треполесят и пустозвонят впереди, я зрю сквозь них все, ээ, арг, ойг, элло —

Подожди меня Чарли я спущусь с дождевым человечком – Вам всем видно что это никогда – Бейте в черный новый фраон – Да фа ла бара, ух мерья – слышите? – А-а поебать, чувак, я устал пытаться и вычислять что же сказать: в любом случае ЭТО НЕВАЖНО – Еh maudit Christ de batême que s’am’fend![9] – Как вообще хоть что-нибудь может кончиться?

Часть вторая

Опустошение в миру

48

Но теперь сама история, сама исповедь…

Все чему я учился на уединенной горе все лето. Видение на Пике Опустошения я попытался принести с собой вниз миру и моим друзьям в Сан-Франциско, но они, вовлеченные в стриктуры времени и жизни, а не в вечность и уединение горных снежных скал, сами преподали мне урок – Помимо этого видение свободы вечности которое было у меня и у всех святых отшельников в глухомани, малопригодно в городах и обществах охваченных междоусобицей как у нас – Что это за мир, где не только дружба перечеркивает вражду, но и вражда перечеркивает дружбу а могила и урна перечеркивают всё – Достанет времени умереть в невежестве, но раз уж мы живем что нам праздновать, что нам говорить? Что делать? Что, мучнисторосая плоть и в Бруклине и везде, и больные желудки, и исполненные подозрений сердца, и жесткие улицы, и столкновение идей, все человечество пылает ненавистью и пепелицей – Первым делом приехав в СФ со своим мешком и посланьями я заметил: все валяют дурака – тратят время – не серьезны – тривиальны в соперничествах – робки перед Господом – даже ангелы грызутся – Я знаю только одно: все на свете ангелы, мы с Чарли Чаплином видели у них крылья, чтобы быть ангелом вовсе не нужно быть серафической девчушкой с мечтательной улыбкой печали, вы можете быть клейменым Компанейским Кабаном ухмыляющимся из пещеры, из канализации, можете быть чудовищным чесоточным Уоллесом Бири{51} в грязной майке, можете быть индианкой выжившей из ума присевшей на корточки в канаву, вы даже можете быть смышленым сияющим убежденным Американским Служащим с ясными глазами, даже гадким интеллектуалом в столицах Европы, но я вижу большие печальные невидимые крылья у всех за плечами и мне плохо оттого что они невидимы и без толку на земле и всегда были без толку и мы все лишь грыземся до смерти —

Зачем?

На самом деле зачем я дерусь с самим собой? Позвольте мне начать с признания в первом убийстве а потом продолжать историю а вы, с крыльями и прочим, судите сами – Это Инферно – Вот сижу я вверх тормашками на поверхности планеты земля, меня удерживает сила тяготения, корябаю историю и знаю что рассказывать ее нет нужды и все же знаю что нет нужды даже в молчании – но есть саднящая тайна —

Зачем еще нам жить если не обсуждать (по меньшей мере) кошмар и ужас всей этой жизни, Боже как мы стареем и некоторые из нас сходят с ума и все злобно меняется – болит именно эта злобная перемена, как только что-то становится четким и завершенным оно тотчас разваливается и сгорает —

Превыше всего прочего мне жаль – но то чего мне жаль ни вам не поможет, ни мне —

В горной хижине я убил мышь которая была – фу – у нее были маленькие глазки глядевшие на меня умоляюще, она уже была злобно ранена тем что я ткнул ее палкой пробив ее защитное укрытие из пачек «липтоновского» супа с зеленым горошком, она вся была в зеленой пыли, билась, я прямо высветил ее фонариком, убрал упаковки, она смотрела на меня «человеческими» боязливыми глазами («Все твари живые дрожат от страха наказания»), с маленькими ангельскими крылышками и всем остальным она просто от меня получила, прямо по голове, резкий треск, от которого она умерла, глазки выкатились покрытые порошком зеленого горошка – Ударяя ее я чуть не всхлипнул вскрикнув «Бедняжка!» как будто бы не я это делал? – Затем вышел наружу и выбросил ее с обрыва, сперва собрав те пакеты супа, что не были надорваны, я его с кайфом ел потом – Выбросил ее, а потом поставил тазик (в котором хранил портящуюся пищу и подвешивал его к потолку, и тем не менее умненькая мышка как-то умудрялась в него запрыгивать) поставил тазик в снег налив туда ведро воды а когда посмотрел наутро в воде плавала мертвая мышь – Я подошел к обрыву и посмотрел и обнаружил мертвую мышь – Я подумал «Ее дружок совершил самоубийство в тазике смерти, от горя!» – Происходило что-то зловещее. Маленькие смиренные мученики наказывали меня – Потом я понял что это та же самая мышка, она прилипла ко дну тазика (кровь?) когда я выбрасывал ее в темноте, а мертвая мышь в овраге под обрывом просто-напросто предыдущая мышь утонувшая в хитроумной водяной ловушке которую изобрел парень живший в хижине до меня и я ее нерешительно расставил (банка с палочкой, на верхушке приманка, мышка подходит укусить ее и банка переворачивается, сбрасывая мышь, я читал как-то днем когда услышал фатальный маленький всплеск на чердаке над самой моей кроватью и первые предварительные бултыхания пловца, пришлось выйти во двор чтобы не слышать, чуть не плача, когда вернулся – тишина) (а на следующий день утопшая мышка вытянулась призраком навстречу миру тщась тощей шейкой достичь смерти, волоски на хвостике развеваются) – Ах, убил 2 мышек и покусился на убийство третьей, та, когда я наконец настиг ее стояла на крохотных задних лапках за буфетом со страхом глядя вверх и беленькая шейка я сказал «Хватит», и лег спать и пусть себе живет и возится в моей комнате – позже ее все равно убила крыса – Меньше горсти мяса и плоти, и ненавистный бубонный хвост, и я уже приготовил себе будущие пристанища в преисподней убийц и все из-за страха перед крысами – Я думал о нежном Будде который не испугался бы крохотной крыски, или об Иисусе, или даже о Джоне Бэрриморе{52} у которого жили ручные мышки в комнате в Филаделфии детства – От выражений вроде «Человек ты или мышь?» и «наилучшие замыслы мышей и людей»{53} и «мыши б не убил» мне становится больно и еще от «мыши боится» – Я просил прощенья, пытался каяться и молиться, но чувствовал что из-за того что отрекся от своего положения святого ангела с небес который никогда не убивал, мир теперь может провалиться в тартарары – Я-то думаю, он уже – Пацаном я бросался на банды убийц белочек, с риском что меня самого побьют – Теперь это – И я понимаю что все мы до единого убийцы, в предыдущих жизнях убивали и вынуждены вернуться отрабатывать свое наказание, наказанием-под-низом которое и есть жизнь, что в этой своей жизни мы должны перестать убивать или же нас заставят вернуться снова из-за присущей нам Божественной природы и божественной волшебной силы чтобы явить все чего мы пожелаем – Я помнил жалость своего отца когда он сам топил мышат однажды утром давным-давно, а моя мать говорила «Бедняжки» – Но теперь я вступил в ряды убийц и значит грош цена моему благочестию и надменности, ибо некоторое время (еще до мышей) я почему-то считал себя божественным и безупречным – Теперь же я просто грязный убийца человек как все остальные и не могу больше искать укрытия на небесах и вот он я, с крыльями ангела сочащимися кровью моих жертв, маленьких или же нет, пытаюсь сказать вам что нужно делать а сам знаю не больше вашего —

Не смейтесь… у мышки есть бьющееся сердечко, та мышка которой я позволил жить за буфетом была по-настоящему «по-человечески» испугана, и ее выслеживал большой зверь с палкой и она не знала почему избрана умереть – она бросала взгляды вверх, вокруг, во все стороны, подняв лапки, на задних ножках, тяжело дыша – затравленная —

Когда большие олени по-коровьи паслись у меня в лунном дворике я все же смотрел на их бока как сквозь прицел ружья – хоть никогда бы и не убил оленя, который умирает большой смертью – тем не менее олений бок означал пулю, олений бок означал стрелопронзание, в сердцах людей одно убийство – св. Франциск должно быть это знал – И предположим кто-то пришел к св. Франциску в пещеру и пересказал ему кое-что из того что говорят о нем сегодня гадкие интеллектуалы и Коммунисты и Экзистенциалисты по всему миру, предположим: «Франциск, ты всего лишь испуганный глупый зверь и только, прячешься от страждущего мира, оттягиваешься себе на природе и делаешь вид что ты так свят и любишь животных, прячешься от реального мира со своими формальными серафическими херувимскими наклонностями, пока люди плачут а старухи сидят на улице рыдая и Ящерица Времени скорбит вечно на горячей скале, ты, ты, считаешь себя таким святым, втихомолку пердишь по пещерам, смердишь так же, как и прочие, а пытаешься показать что ты лучше людей?» Франциск мог бы и грохнуть этого человека – Кто знает? – Я люблю св. Франциска Ассизского как и любого на свете но откуда мне знать что бы он сделал? – может убил бы своего мучителя – Поскольку убиваешь или нет, вот в чем беда-то, никакой разницы нет в сводящей с ума пустоте которой все равно что мы делаем – Мы знаем только что все живо иначе бы его здесь не было – остальное досужие домыслы, умствования насчет реальности ощущения хорошего или плохого, этого или того, никто не знает святой белой истины поскольку она невидима —

Все святые сошли в могилу так же надув губки как и убийца как и ненавистник, праху без разницы, он поглотит все губы неважно что они делали и это потому что ничего не имеет значения и все мы это знаем —

Но что же нам делать?

Довольно скоро возникнет новый род убийцы, который станет убивать безо всякой причины, просто доказать что это неважно, и его достижение будет стоить не больше и не меньше последних квартетов Бетховена и «Реквиема» Бойто – Церкви падут, монгольские орды станут ссать на карту Запада, короли-идиоты будут рыгать давясь костями, всем станет плевать когда сама земля рассыплется в атомную пыль (как это было в самом начале) и пустоте по-прежнему пустоте будет все равно, пустота будет просто продолжаться с этой своей маниакальной улыбочкой которую я вижу везде, смотрю ли на дерево, на скалу, на дом, на улицу, я вижу эту улыбочку – Эту «тайную Богоухмылку» но что же это за Бог который не изобрел справедливости? – Поэтому они зажгут свечи и произнесут речи и ангелы неистовствуют – Ах но «Я не знаю, мне все равно, и не имеет значения» будет последней человеческой молитвой —

Тем временем во всех направлениях, внутрь и наружу, вселенной, наружу к нескончаемым планетам в нескончаемом пространстве (многочисленнее песков в океане) и внутрь в неограниченные огромности вашего собственного тела кое суть также нескончаемое пространство и «планеты» (атомы) (весь электромагнитный сумасшедший расклад скучающей вечной силы) тем временем убийство и бесполезная деятельность продолжаются, и продолжались с безначального времени, и будут продолжаться никогда не заканчиваясь, и нам дано знать, нам с нашими оправданными сердцами, лишь то что это лишь то что есть и не больше чем то что есть и у него нет имени и это не что иное как звериная сила —

Ибо те кто верят в личного Бога которому не безразлично хорошее и плохое галлюцинациями заводят себя за тень сомнения, хоть Господь и благословляет их, он все равно отсутствующе благословляет пробелы —

Это просто не что иное как Бесконечность бесконечно разнообразно развлекающая себя киношкой, как пустым пространством так и материей, она не ограничивает себя ни тем ни другим, бесконечность желает всего —

Но я все же думал на горе́: «Что ж – (и проходя каждый день мимо могильного холмика под которым похоронил мышку когда шел на свои грязные испражнения) – пускай мы сохраним ум безучастным, пускай мы будем как пустота» – но как только мне наскучило и я спустился с горы я не могу ни за что на свете быть ничем другим кроме разъяренного, потерянного, пристрастного, критичного, смятенного, испуганного, глупого, гордого, презрительного, дерьма дерьма дерьма —

Свеча горитИ когда с нею поконченоВоск ложится хладными художественными кучами– а больше я ничего и не знаю

49

И вот я пускаюсь трусцой вниз по этой горной тропе с полным мешком на спине и думаю по шлёпу и неумолчному топу своих башмаков по камню и земле что мне чтобы идти дальше нужны на этом свете лишь мои ступни – мои ноги – которыми я так горжусь, и тут они начинают сдавать не проходит и 3 минут после того как я бросил последний взгляд на запертую (прощальную странную) хижину и даже слегка преклонил колена перед нею (как преклоняли бы колена перед памятником ангелам мертвых и ангелам нерожденных, хибарой где всё было обещано мне Видениями по ночам с молнией) (а тем временем когда я боялся отжиматься от земли, лицом вниз, на руках, потому что мне казалось что Хозомин примет медвежий или жуткий облик снежного человека и склонится ко мне пока я лежу) (туман) – К темноте привыкаешь, начинаешь понимать что все призраки дружелюбны – (Ханьшань говорит: «У Холодной Горы есть множество тайных чудес, те кто забирается сюда обычно пугаются») – ко всему этому привыкаешь, понимаешь что все мифы истинны но пусты и даже мифоподобия там нет, но есть кое-что и похуже чего стоит бояться на (вверх-тормашечной) поверхности этой земли побольше чем тьмы и слез – Есть люди, ноги подводят, и наконец карманы выворачивают, и наконец бьешься в конвульсиях и умираешь – Мало времени и нет смысла и слишком счастлив и не думаешь об этом когда стоит Осень а ты топаешь вниз с горы к дивным городам кипящим далеко-далеко —

Смешно как теперь когда пришло время (в безвременности) покинуть сию ненавистную ловушку на вершине скалы у меня нет никаких чувств, вместо того чтобы смиренно помолиться своему святилищу выкручивая его из поля зрения за вздымающейся спиной я говорю единственно «Тю – чушь» (зная что гора поймет, эта пустота) но куда ж девалась радость? – радость которую я предрекал, ярких новых снежных скал, и новых странных святых деревьев и милых сокрытых цветочков по сторонам сбегающей вниз счастливой тропы? Вместо этого я беспокойно размышляю и жую, и кончается Хребет Голода, едва хижина скрывается из виду, а я уже приподустал в бедрах и сажусь отдохнуть и покурить – Ну вот, гляжу, и Озеро все так же далеко внизу и почти тот же самый вид открывается, но О, сердце мое все аж извивается чтобы разглядеть что-то – Господь сотворил некую тонкую небесную дымку дабы проникать сквозь нее взглядом словно безымянную пыльцу зрелище розоватого северного облака поздним утром отразившегося в голубом теле озера, вот оно выходит оттененное розовым, но столь эфемерное что о нем почти не стоит и упоминать и поэтому мимолетность этого дымка как бы будоражит разум моего сердца и заставляет подумать «Но ведь Бог создал эту маленькую хорошенькую тайну чтобы я смог ее увидеть» (а видеть ее здесь больше некому) – Тот факт, что это разбивающее мне сердце таинство заставляет понять что это Бога-игра (для меня) и что я смотрю кино реальности как исчезает зрение в бассейне жидкого понимания и мне чуть ли не расплакаться хочется от осознания того что «Я люблю Господа» – тот роман что у нас с Ним был на Горе – Я влюбился в Бога – Что бы ни случилось со мною внизу в конце этой тропы к миру меня устраивает поскольку аз есмь Бог и я делаю все это сам, кто ж еще?

Медитируя,я Будда —Кто ж еще?

50

А тем временем сижу в высоких горах, не вылезая из лямок рюкзака опираясь на него а им на горбик поросшего травой пригорка – Цветы везде – Гора Джек на том же месте. Золотой Рог – Хозомина уже не видно он скрылся за пиком Опустошения – А вдали в верховье озера пока ни намека на Фреда и его лодку, которые были бы крошечной клопиной воронкой в круговой водяной пустоте озера – «Пора спускаться» – Не стоит тратить времени – У меня два часа на то чтобы сделать пять миль вниз – У моих башмаков больше нет подметок поэтому я вставил толстые картонные стельки но камни уже добрались до них и картон прорвался поэтому я теперь иду босиком по скалам (с 70 фунтами на горбу) в одних носках – Вот потеха-то, коль скоро героический горный певец и Король Опустошения не может даже толком слезть с собственной вершины – Я взваливаю мешок, уф, потея и пускаюсь в путь снова, вниз, вниз по пыльной каменистой тропе, по серпантинным ее изгибам, крутым, некоторые повороты срезаю и съезжаю вниз по склону как на лыжах до следующего уровня – загребая камешки башмаками —

Но что за радость, мир! Я иду! – Однако ноги болят и не желают наслаждаться и радоваться – Бедра болят и дрожат и не хотят больше сносить меня вниз с вершины но им приходится, шаг за шагом —

Потом вижу как приближается значок лодки в 7 милях отсюда, это Фред едет встречать меня у подножия тропы где два месяца назад мулы карабкались с полной поклажей и соскальзывали по камням вверх к тропе, с буксируемой баржи под дождем – «Я буду на месте с ним тютелька в тютельку» – «встречай лодку» – хохоча – Но тропа становится все хуже, от высоких луговин и свингующих серпантинов она заходит в кустарник который цепляется мне за рюкзак а валуны на самой тропе просто приканчивают истерзанные и стертые ноги – Иногда дорожка по колено уходит в поросль полную невидимых заподлянок – Пот – Я постоянно оттягиваю большими пальцами лямки чтобы подтянуть рюкзак повыше – Гораздо труднее чем я думал – Я уже вижу как парни смеются. «Старина Джек думал что спорхнет вниз по тропе за два часа вместе с рюкзаком! А не смог и полпути сделать! Фред с лодкой прождал целый час, потом пошел его искать, потом ему пришлось дожидаться полно́чи пока тот не приплелся в лунном свете плача „О Мама зачем ты так со мною обошлась?“» – Я вдруг начинаю ценить великий труд пожарников на большом пепелище в Громовом Ручье – Не просто ковылять и потеть с пожарными комплектами но добраться до пылающего пламени и работать там еще пуще и жарче, и никакой надежды нигде среди скал и камней – Я кто ел китайська обеды наблюдая пожар с расстояния 22 миль, ха – И я начал давай-спускаться.

51

Лучше всего спускаться с горы как бы бегом, свободно размахивая руками и не тормозя при падении, ноги сами поддержат тебя – но О у меня не было ног поскольку не было башмаков, я шел «босяком» (как говорится) и отнюдь не топал большими певучими шагами вниз по тропе колотя себе вперед тра-ля-ля я едва мог с ужимками переставлять их такими тонкими были подошвы а камни такими внезапными что некоторые оставляли резкие синяки – Утречко Джона Баньяна{54}, единственное что мне оставалось чтоб отвлечься – Я пытался петь, думать, грезить наяву, делать то что делал у печки опустошения – Но Карма твоя тропа расстелена для тебя – Иначе бы не вышло сбежать в то утро израненных изодранных ног и горящих от боли бедер (и неизбежных жгучих мозолей как иголок) и задышливого пота, налета насекомых, чем мог сбежать я и чем могли сбежать вы будучи вечно поблизости дабы пройти сквозь пустоту формы (включая сюда пустоту формы вашей хнычущей личности) – Я должен был это сделать, не отдыхать, единственная моя забота удержать лодку или даже потерять лодку, О какой сон мог бы у меня быть на этой тропе в ту ночь, полная луна, но полная луна светила и на долину – к тому же там слышалась музыка по-над водой, плыл сигаретный дымок, играло радио – Здесь же, всё, жаждущие ручейки сентября не шире моей ладошки, выдавая воду водой, где я плескался и пил и мутил эту воду чтоб идти дальше – Господи – Как сладка жизнь? Так же сладка

как холоднавода в лощинена пыльной усталой тропе —

– на ржавой усталой тропе – усеянной комьями из-под копыт мулов минувшим июнем когда их заставили из-под палки скакать по плохо прорубленной тропке в обход упавшей коряги слишком здоровой такой что не перебраться и Господи Боже мой мне пришлось втаскивать наверх кобылу среди перепуганных мулов а Энди ругался «Я не могу сам все делать дьявол тебя задери, тащи сюда эту клячу!» и словно в старом сне о других жизнях когда я возился с лошадьми я поднялся, влача ее за собой, а Энди схватил поводья и потащил ее за шею, бедняжечку, пока Марти тыкал ей в зад палкой, глубоко – провести испуганного мула – и мула тоже тыкал – и дождь со снегом – теперь все отметины того неистовства высохли в сентябрьской пыли а я сижу там и отдуваюсь – Вокруг полно съедобных травок – Можно просто затаиться в этих горах, варить травы, притащить с собой жира, варить травы на крошечных индейских костерках и жить вечно – «Счастлив с камнем под головой пусть небо и земля себе переменяются!» – пел старый Китайский Поэт Ханьшань – Без всяких карт, рюкзаков, пожароискателей, батарей, самолетов, предупреждений по радио, одни комары зудят в гармонии, да струйка ручейка – Но нет, Господь снял это кино у себя в уме и я часть его (часть его известная под именем меня) и не мне понимать этот мир и значит брести посреди него проповедуя Алмазную Непоколебимость которая гласит: «Ты здесь и ты не здесь, и то и другое, по одной и той же причине», – «просто Вечная Сила пожирает все» – Поэтому я встаю собираюсь с силами и бросаюсь вперед с рюкзаком, оттянув лямки, и морщусь от болей в лодыжках и накручиваю дорожку все быстрей и быстрей своей нарастающей иноходью и вскоре уже совсем бегу, согнувшись, как китаянка с вязанкой хвороста на плечах, дзынь дзынь продираясь и пропихивая негнущиеся колени сквозь камни кустарник повороты, иногда сверзаюсь с тропинки и с ревом снова вылезаю на нее, не понять как, ни разу не сбиваюсь с пути, путь был создан для того, чтобы по нему следовать – У подножия холма я встречу тощего мальчугана только начинающего свое восхождение, сам же я толст и с большущей котомкой, собираюсь напиваться в городах с мясниками{55}, и настала Весна в Пустоте – Иногда падаю, тазом, поскальзываясь, рюкзак мой спинной буфер, рву дальше вниз крепко стукаясь, какими словами описать опляльное с присвистом пумканье вниз по плямкающей тропинке трампампути́ – фьють, пот, – Каждый раз ударяя свой ушибленный футболом большой палец я вскрикиваю «Почти!» но он никогда не получает прямо так, чтобы я охромел – Палец, неоднократно битый в Колледже Коламбия в потасовках под прожекторами в гарлемских сумерках, какой-то урел из Сэндаски наступил на него своими шипами и больше того содрал всю шкуру у меня с икры – Палец так и не вылечили – и низ и верх у него размозжены и болят, и когда подворачивается камень вся моя лодыжка встает на защиту – и все же вращать лодыжкой это павловский fait accompli[10], Айрапетянц не мог мне показать ничего лучше нежели не верить что натрудил эту нужную лодыжку, или даже растянул ее – это танец, танец с камня на камень, от боли к боли, морщась вниз с горы, в этом вся поэзия – И мир что ожидает меня!