Убить админа

Правда, Катя могла бы сообразить, когда, сидя в компьютерном зале, разрабатывала свои стратегии. Там у нее есть фонарик, отличный фонарик, на лоб надевается, на резинке. Но не сообразила.

Тут она решила не отвлекаться на неуместную самокритику, а попытаться все-таки обнаружить хоть что-нибудь, напоминающее улики. К примеру, пуговицы оторванные, окурки, на худой конец, обертку из-под жевательной резинки.

Нашла смятую пачку от сигарет «Ява», старую. Отбросила в сторону. Газету «Советская Россия». Подумала, не взять ли, такая ностальгическая находка, но газета была с оторванным краем и какая-то перепачканная, ее она тоже отбросила.

Больше никаких видимых следов присутствия жизни, тем более улик. Хотя Катя и не рассчитывала на многое.

Викуся сначала пыхтела сзади, потом обогнала ее гусиным шагом и стала обшаривать углы, вероятно, тоже жаждала криминальных находок. Потом, утомившись, изрекла, что им еще так вот на четвереньках обратно возвращаться, а второй лаз пока не найден.

И тут же: «Во блин, во что это я?..»

Глухо загромыхала какая-то посуда, которая на поверку оказалась пустой жестяной банкой с засохшей масляной краской на дне и по краям.

Пробираясь гусиным шагом, Викуся точнехонько въехала правой кроссовкой в болтающуюся на боку банку, хорошо, что болтающуюся давно, а то бы прощай, кроссовочки.

Тут только барышни заметили, что не одна такая банка поблизости, много их, и не все пустые. Эта тоже не была бы пустой, если бы ее чем-нибудь вовремя заткнули. Но Танзиля Усмановна сюда на чердак, видимо, не добралась, а равнодушные наемные строительные рабочие далеко не так рачительны, как она.

Между тем стало заметно, что и запах химический приобрел ярко выраженный характер, то есть характер чего-то совсем недавно покрашенного.

– Да вот же он, – заверещала Викуся, так как в краску все-таки влезла, хорошо, что подметкой, а не красивым черно-желтым верхом с желтыми же шнурками.

Тут им предстала картина во всей полноте своего, так сказать, смысла.

Они находились над люком, они все-таки нашарили его. Вокруг него по периметру на расстоянии примерно вытянутой руки кое-как были расставлены банки и баночки с краской и бутылки – это уже с растворителем, а может, и с олифой, валялись перепачканные кисти и малярные валики, и какие-то тряпки малярного назначения.

Но самое значительное открытие сделала Викина кроссовка.

Одна из банок была опрокинута, неплотно надвинутая крышка от толчка свалилась, и содержимое, та самая масляная краска, вонь от которой забивала запах пыли, пролилась, но не только что!

Натекшая толстенькая лужа сине-зеленого цвета сверху подернулась уже морщинистой пленочкой, но не застыла! Банку опрокинула не Вика. Но. Банку опрокинули недавно.

– Что и требовалось доказать, – произнесла с удовольствием Катерина. – Прими, Виктория, мои поздравления. Мы вот только проверим, открывается ли данный лючок, и можно в обратный путь.

Лючок открывался.

Две головы просунулись в лаз и некоторое время рассматривали лестницу дубль два, вид сверху.

Кроме нескольких старых стульев и окурков на полу, разницы с лестницей номер один не обнаружили. От лючка вниз вела такая же конструкция, как и та, по которой они взобрались на чердак, может быть, только немножко более ржавая. Верхняя перекладина была слегка запачкана сине-зеленым.

– Йес! – пискнула Викуся, а Катя, довольно усмехнувшись, похлопала ее по плечу.

Обратный путь был бы проделан быстрее, если бы они не заспорили, в какую сторону им двигать. Катя говорила, что налево по диагонали, а Вика – что прямо, вдоль вот этой самой балки. Оказалось, что вдоль балки и направо.

Потом совещались, кто первый полезет вниз, решили, что Катя.

Потом Катя проводила инструктаж, как Викусе надо будет поддеть крышку люка вот за эту перекладину и начать спуск, но на перекладину не опираться, а то прихлопнет.

Потом Катя сказала: «Нет, ты лезь первой, я буду запирать». И тут же передумала: «Нет, я полезу первой, а ты после, а я тебя подстрахую снизу, а потом я снова наверх и закрою».

Вика сказала, что это шизиловка. Катя велела не спорить со старшими и, поставив ногу на колено с краю дыры, медленно и не дыша начала спуск. Ее ноги уже стояли на нижней ступеньке, а сама Катя размышляла, что ей лучше проделать – сгруппировавшись, сразу спрыгнуть вниз или же попытаться сначала спуститься на одних руках до нижней перекладины, а уже потом спрыгнуть, как вдруг с площадки второго этажа ей послышались медленные осторожные шаги.

Кто-то поднимался по лестнице. И этот кто-то, безусловно, слышал их возню. И был, может, не напуган, но озадачен. Или не озадачен, а все-таки напуган.

Напуган, если этот кто-то и есть преступник. Тот самый, который убил Лидушку.

И теперь он поднимется, увидит Катю и все поймет, а поэтому убьет и ее тоже. Не сейчас, конечно, попозже.

А может, это Михалыч бдит?

Или секретарь Клара Григорьевна возвращается на свое рабочее место в приемную?

Тогда придется гнать про Викин мобильник.

Но это был не охранник, и не Клара Григорьевна, и не преступник.

Это был человек, который ее, Катю, раздражал, возмущал, злил, которого она ненавидела.

Это был Демидов.

Демидов медленно поднимался по лестнице, и настроение у него было поганое. Именно что поганое.

Вчера вечером ему позвонил Ваня Ескевич, звонил откуда-то из пробки на Волоколамке или на Ленинградке, что ли. Просил заехать в интернат и взять какие-то хрен знает бумаги у директрисы, а то она ждет, а он в пробке.

Демидов не мог. Он был на премьере в «Табакерке», но это не самое страшное, он был с барышней, дщерью маминой подруги Ады Львовны, и был он там по просьбе матушки и в соответствии с ее хитрой стратегической интригой.

Девочка была правильная, из наших, но совершенно никакая. И не придерешься. Да и придираться не очень-то хотелось.

А хотелось Демидову Олегу побыстрее очутиться дома и нырнуть в холодильник за пивком и колбаской, а может, еще и креветочек по-быстрому отварить, и к «ящику» – тупо переключать программы.

В пятницу вечером это как-то естественнее, чем проводить время на пафосной премьере, непринужденно блистая высокомерной галантностью и изо всех сил сдерживаясь, чтобы не выбросить две-три порции яда, рискуя при этом обрызгать безупречный атласный лиф сегодняшней дуры.

Хотя зачем обижать барышню? Сегодняшняя ничем не хуже той, с которой две недели назад он был в Пушкинском на открытии какой-то там выставки. А если вспомнить тот кошмар, который ему навязала матушка в сентябре, так эта по сравнению с той просто лапушка.

«Мамуля у меня боец, и она своего добьется», – мрачно сам с собой шутил Демидов. Он любил мамулю.

Ваня был в курсе всех его обстоятельств, но вчера почему-то напрягся и разорался на Демидова.

Он орал, что бумаги нужны ему в понедельник утром, что на завтра он обещал что-то там жене и дочке, а необремененный Демидов не может, видите ли, поднять свою вельможную задницу и в кои-то веки выручить друга!

Друг – это он, Ескевич.

Почему, кстати, вельможную?

Сидение в пробках кого угодно доведет. Демидов предложил ему успокоиться, перезвонить директрисе и все ей объяснить, а лучше предложить ей отправляться домой пить пиво.

Тогда Ваня решил, что Демидов над ним издевается, и отсоединился.

А Демидов не издевался, какие тут издевки, когда ты на премьере, в третьем ряду и говоришь в трубку, пригнувшись к собственным носкам, а рядом нервничает барышня.

В антракте он попытался перезвонить Ивану, но телефон был занят, телефон интерната не отвечал, поэтому Демидов решил больше не суетиться, а отправиться в интернат с утра и выполнить-таки просьбу друга Ивана.

Барышня была провождена и на прощание поцелована в ручку, слова благодарности за волшебный вечер специальным голосом были произнесены, и отпущенный на волю Демидов рванул не медля на Осташковское шоссе, в свой новый аккуратный домик, еще не полностью отделанный, но уже им заселенный.

Пиво в холодильнике было, и вобла нашлась, а он про нее забыл совсем, и наконец отдых, а маме можно позвонить и завтра.

Вспомнив про завтра, Демидов погрустнел, так как сильно не хотелось тащиться снова в центр Москвы, но мужская дружба – это святое, особенно если твой друг – партнер по бизнесу.

Начинали Иван и Олег в разных местах и по-разному, а так получилось, что теперь у них одна фирма на двоих, и не просто фирма, а процветающая, и почти что холдинг, туризм и перевозки, международные. Слияние демидовской турфирмы с грузоперевозочной Ескевича произошло сравнительно недавно, по инициативе Ескевича, но от этого в выигрыше остались оба.

И хотя затея с интернатом была целиком и полностью Ескевича, Демидов считал своим долгом тоже участвовать в процессе, тем более что затея начала себя оправдывать и приносить плоды.

Демидов поначалу скорчил морду, когда Ескевич предложил ему свой план, но потом решил: да пусть попробует, чем мы рискуем, в конце концов? Тем не менее старшим партнером и, соответственно, лицом и персоной на всех переговорах был заявлен Демидов, а Ескевич занимался технической стороной.

Выбор заведения был почти случаен. Кажется, Ваня где-то в тех краях по юности шалил. То ли барышня у него на улице Жуковского проживала, то ли любимая тетя, седьмая вода на киселе, но с симпатичной дочкой, Демидов в подробности не вдавался, какая разница? Выбрал и выбрал. Можно с интернатом за номером восемь по Никитской дружить, можно с имени педагога Ушинского на Коровинском шоссе, а можно и с этим, который на улице Малой Плещеевской.

Почему-то им захотелось понтов для первого знакомства, и они поехали каждый на своей – Демидов на «мерсе», Ескевич на «Лексусе». Вылезли из тачек такие крутые, богатые и великолепные. Обоим примерно по сорок, оба высокие, в распахнутых длинных пальто и начищенных ботинках. У одного, Ескевича то есть, волосы вьющиеся, соль с перцем, у другого – Демидова, соответственно, – наоборот, прямые и русые, почти без седины.

Неторопливо, с чуть заметной усталостью от всего, с чуть заметным превосходством над всем, почти одновременно полуобернувшись к своим авто, нажали на брелоки сигнализации, а потом прошествовали через двор, радуясь прилипшим к стеклам физиономиям, придурки.

Не физиономии придурки, а Ескевич с Демидовым.

Вошли, осмотрелись по сторонам, не обращая внимания на сурово насупленное чело пенсионера в форме, затем Петра Михайловича все-таки заметили – а это был Петр Михайлович – и очень вежливо, просто идеально вежливо поинтересовались, нельзя ли им пройти в кабинет директора, потому что их ждут, а если пройти можно, то нельзя ли получить разъяснения, где вышеназванный кабинет находится.

Оторопелый Михалыч откашлялся и разъяснил.

Произведенный эффект партнерам понравился. Когда это было, кстати? Год уже прошел, надо же. Точно, начало октября было или ближе к середине.

В тот первый раз, когда они вышагивали по коридорам, Демидов по сторонам не шарил, видел, конечно, что фигурки какие-то дорогу торопливо уступают и носы из приоткрытых дверей торчат, но не заострялся.

Ескевич, он не такой, он улыбался во все стороны, как прожектор на дискотеке, а потом к нему подвалил пацан лет примерно шести, мелкий, в общем, и задал вопрос без обиняков: «Дядь, а вы что, бандиты?»

Ескевич остановился над ним, улыбнулся мягкой такой улыбкой и ласково произнес: «Нет, мальчик, мы не бандиты. Мы – Дед Мороз и Снегурочка», – и закатился беззвучно, а Демидова перекосило, и он покрутил пальцем у виска и что-то беззвучно произнес, но не пацану.

Сама директриса оказалась вполне вменяемой теткой, даром что бывший препод Академии марксизма-ленинизма. Уж это-то они с Ескевичем дотумкали выяснить, готовились все же.

Путь к директору пролегал, как водится, через приемную, где за столом, сложив лапки, сидела старушенция с претензиями, а потом данная старушенция, видимо, выполняя некий ритуал, препроводила партнеров в смежное помещение, оказавшееся кабинетом руководителя.

В кабинет вели не просто двери, в кабинет следовало входить через великолепный тамбур, да и двери тоже не подкачали – дубовые, массивные, просто изумительные двери. Впечатляло. И шума, кстати, никакого из коридора. Да, умели строить.

Старушенция по имени Клара Григорьевна выходить из кабинета не торопилась, топталась между начальничьим столом и гостями, а партнеры не торопились переходить к сути визита.

Они церемонно поздоровались с госпожой директором, представившись по очереди, выразили удовольствие от того, что наконец-то смогли лицезреть, произнесли слова признательности за то, что госпожа директор нашла-таки время, чтобы их принять, и затем оба уставились на нее, глядя светло и приветливо.

Директриса улыбнулась старушенции. Старушенция сопнула носом и вышла. Ескевич, сидевший ближе, встал и проверил двери на герметичность.

Лидия Петровна, приподняв брови, дождалась, когда он вернется на место, и, усмехнувшись, произнесла: «Я вся внимание, господа».

И тогда Ескевич тихо и интимно произнес:

– Лидия Петровна, мы здесь для того, чтобы сделать вам одно непристойное предложение.

«Идиот», – подумал в сердцах Демидов, но вмешиваться не стал. Это Ванина идея, пусть он и рулит.

Директриса сидела с той же вежливой улыбочкой, не проронив ни слова. Она не собиралась подавать реплики, она собиралась держать паузу.

«Да она умная баба!» – с неожиданной симпатией удивился Демидов и решил на всякий случай ткнуть незаметно Ескевича по ботинку, чтобы тот был начеку и не зарывался.

Ескевич ботинок быстро убрал, видимо, подумал о том же. Потом он вкрадчиво продолжил, неторопливо вытягивая из нагрудного кармана «Паркер», а из бокового блокнот:

– Вот эту небольшую суммочку, – и он красиво нарисовал циферку с шестью нулями и показал бумажку директрисе, – мы ежеквартально будем перечислять на ваш счет. На счет заведения, я имею в виду. А вот такую суммочку вы, уважаемая Лидия Петровна, будете ежеквартально же снимать со своего счета и приобретать у нас путевочки для ваших деток в оздоровительный центр на базе нашего любимого «Орленка». А вот такую симпатичную дельточку вы оставляете себе на нужды интерната, – и он опять нарисовал цифры. – Необходимое и непременное условие – все ваши расходы из наших благотворительных поступлений должны быть проведены через вашу бухгалтерию с указанием источника, а именно компании «Тур-ДЕ-Груз».

– Детки, как я понимаю, ни в какой «Орленок» не поедут? – невозмутимо осведомилась дама.

Ескевич вздохнул с сожалением и как бы даже виновато и развел руками: «Не поедут».

Директриса пожевала губами, потом потерла переносицу, потом еще раз взглянула на столбик чисел. Потом правой рукой помассировала запястье левой, а затем, наоборот, левой рукой запястье правой и со вздохом и тоже как бы с сожалением произнесла:

– Бухгалтер-то у меня приходящий… Да. На полставочки. Экономим, что делать. Но компетентный. Весьма и весьма.

И посмотрела внимательно на каждого в отдельности.

– Ой, да это пустяки! – взметнулся на стуле Ескевич. – Пустяки, знаете ли! Просто мы забыли, вернее, не успели вам сказать, что не на всю эту сумму нужно будет путевки выкупать, нет, конечно, нет! Вы вот столько на премию бухгалтеру будете оставлять. За компетентность, – и он опять улыбнулся радужно и стал совать ей под руки очередной блокнотный листочек.

Директриса листочек приняла и стала всматриваться в новую цифру, потом шумно вздохнула и проговорила, сведя брови к переносице:

– Ну что ж, схема на первый взгляд видится мне вполне жизнеспособной. Я, пожалуй, приму ваше предложение, господа, но хочу заметить, что не понимаю, почему вы назвали его непристойным.

И тут она усмехнулась:

– Вот если бы за эту дельточку мне потребовалось прогуляться по этажам в розовых панталонах и белом лифчике фабрики «Москва-швея», то да, это уже непристойно!

Демидов не удержался, хрюкнул, а потом и вовсе заржал, представив борца сумо в панталонах, и Ескевич не удержался. Они понимали, что ведут себя неприлично, но остановиться сразу не смогли, а Авдотьева хохотала вместе с ними.

«Ай да преподаватель марксизма-ленинизма!» – думал Демидов.

На прощанье они чуть не обнимались, так понравились друг другу.

– Да, – посерьезнела Лидия Петровна. – А что же мы персоналу моему заявим? Скажем, что у вас обоих было трудное детство?

– У меня. Скажем, что у меня одного было трудное детство, – широко улыбнулся Ескевич, – а Демидов примазался.

И вот теперь Демидов узнал, что эту классную тетку убили.

Так нелепо все. Ведь если бы он, Демидов, все-таки приехал сюда вчера, то этот псих малолетний не добрался бы нее… Скорее всего не добрался бы…

Да вздор все это! Не мог он приехать. Не срываться же из театра по ерунде. Не убийство ерунда, конечно, а документы, из-за которых Иван истерику вчера закатил. Да еще и с барышней он был. Не мог Демидов приехать, точка.

На площадке второго этажа он немного помедлил, соображая, как и какими словами он будет сейчас выражать соболезнования Кларе Григорьевне, хотя при чем тут эта бабка?

Но что-то же он должен ей сказать приличествующее…

Он приехал за теми дурацкими бумагами, значит, придется обращаться к ней, не к кому-то другому, и именно ей он будет траурным голосом бормотать о том, какая это невосполнимая потеря.

Демидову и вправду стало тяжело, сразу же, как только он увидел потерянное лицо их главного пенсионера при входе, а потом пенсионер сказал ему: «Олег Олегович, ведь нашу Лиду вчера убили. Прямо у нее в кабинете».

Демидов не понял, что за Лида, пожал плечами и пошел дальше по коридору, и сделав несколько шагов, быстро вернулся, чтобы задать вопрос, что за Лида.

Хотя он уже догадался.

Но мозг не хотел воспринимать, потому что не хотел, и все.

Потом сдавило что-то внутри, и еще вдруг жалко ее стало, оттого что с ней обошлись именно так, и при этом непонятно – за что и почему.

Вторым эшелоном пошли мысли об их красивой схемке, придуманной специально для налоговой, но, к чести Демидова, мысли настигли его только на пролете между первым и вторым этажами.

Он выругался шепотом и стукнул кулаком по перилам. В душе воцарился мрак окончательный.

Мрачный Демидов поднимался по лестнице и уже почти поднялся до третьего этажа, завернув на последний лестничный пролет. Вскинув голову, он увидел неожиданную скульптурную композицию, а может, инсталляцию, под названием «Дева на рее» в исполнении некой непростой или, может, просто сильно закомплексованной внештатной сотрудницы – или кто она тут? – по имени…

– Эээ… Добрый вечер, госпожа Позднякова, – с ядовитой вежливостью произнес Демидов. – Вы сейчас вверх намереваетесь или, напротив, вниз?

– Напротив, вниз, – невежливо буркнула госпожа Позднякова и завертелась на жердочке, примеряясь что-то предпринять.

– Вам помочь? – так же вежливо осведомился Демидов Великолепный.

Катя, перебирая по-обезьяньи руками, присела на корточки, потом свесила ноги, устроившись на попке, а затем обвалилась с грохотом на пол.

Встала на ноги, специально повернулась спиной к холеному мерзавцу и, отряхиваясь, задрала голову вверх, к темному прямоугольнику потолочно-чердачного провала.

Притаившаяся там Викуся высунулась и скорчила рожицу.

– Дамы совершают вечерний моцион? – разобрало что-то Демидова. – Экстремальный мини-туризм с элементами альпинизма?

Катя проигнорировала этот поток иронии – в основном потому, что не представляла себе, как они будут выпутываться и что вообще они смогут объяснить, хоть вот ему, не раскрывая своей, так сказать, миссии.

Не учла она, что их могут застукать! Очень хотелось проверить свою криминальную догадку, а про осторожность-то и забыла, пребывая в сыскном азарте.

Демидов наконец преодолел оставшиеся ступеньки, встал рядом с Катей и ухватил за локоток:

– Я не расслышал, что вы мне ответили, леди.

Не нравилось Демидову, когда ему хамили и молчали в ответ. Уж если он задал кому вопрос, то ответить на него должны непременно, а не отворачивать морду и не делать вид, что ничего не происходит.

Он начал уже заводиться, но тут Вика с грохотом завершила спуск и также шумно принялась общаться:

– Олег Олегович! Здравствуйте! А мы тут с теть Катей, фу ты, эта… с Екатериной Евгеньевной по чердаку пошарили! Улики искали! Чтобы Генку оправдать!

Брови Демидова надменно поползли вверх. Катя просто окаменела, но это была еще не катастрофа.

Катастрофа семенящими шажками выскочила на лестницу в лице Клары Григорьевны Полонской, секретаря, нет, конечно, не секретаря, а начальника канцелярии.

Клара Григорьевна – в простонародье Гюрза, – возмущенно блестя очками и стискивая в лапке огромный старомодный ключ, видимо, от приемной, всем своим видом выражала праведное негодование и готовность покарать нарушителей порядка.

Она выбежала на шум, это понятно.

Кате было непонятно другое. Что говорить?

– Что здесь происходит? – требовательным фальцетом вскричала Гюрза. – Что вы все здесь делаете?

При виде Демидова пыл ее остыл, она слегка притормозила, но ее чело осталось суровым, давая понять присутствующим, что она в своем праве и ничего идущего вразрез с инструкцией не совершила. Наоборот. Блюла.

Присутствующие собирались только с мыслями, что бы такое ей втюхать, как Гюрза в процессе визуального контроля вверенной ей лестничной клетки – иными словами, шаря повсюду глазами, – увидела открытый лаз на чердак! От переполнивших чувств у Гюрзы Григорьевны свело скулы, а губы сошлись в куриную гузку. Она шумно, через нос набрала воздуха в легкие, и тут…

– Что же это работники правоохранительных органов так небрежны? Осматривали чердачное помещение, а люк не позаботились за собой закрыть? И ведь не пожалуешься, власть… – вопросил Демидов и улыбнулся. Самой своей надменной улыбкой.

Окаменевшая Катя смогла только наступить ботинком на Викусину кроссовку, усиленно телепатируя, чтобы та молчала и не вякала. Викуся терпела ботинок и не вякала. Телепатема, видимо, дошла.

Демидов тем временем Катин локоток выпустил, а секретаршин, наоборот, подхватил. Она почему-то вздрогнула и посмотрела на него ошарашенно.

– Клара Григорьевна, нас всех постигло большое несчастье. Для меня это большая потеря и для Ивана Алексеевича, поверьте. Лидия Петровна была во всех отношениях замечательным человеком. Мы, конечно, окажем помощь и примем участие, и сделаем все необходимое. Я понимаю, что сейчас вам не до этого, но не могли бы вы предоставить мне те документы, которые приготовили для Ивана? Он, так получилось, вчера не смог подъехать, и я не смог, а акты ему уже в понедельник утром нужны будут. Я вас не очень обременю?

– Акты? – очнулась Гюрза. – Я, Олег Олегович, ничего про акты не знаю, это вам к бухгалтеру нужно, а его сейчас нет. Что касается Ивана Алексеевича, то Лидия Петровна вчера распорядилась подборочку сделать, предназначенную для учебной базы, ксерокопии нескольких личных дел из архива и оригиналы тоже, нотариусу на заверение. Она сказала, что через вас или через Ивана Алексеевича можно будет их передать по назначению. Я и подготовила подборочку, а теперь за всеми этими делами никак ее найти не могу. Так неприятно. И неудобно. Вот вы приехали, а я вам ничего отдать не могу. Извините меня, Олег Олегович, так нехорошо получилось, вы приехали, потратили свое время, а выходит, напрасно приехали, сунула я куда-то папочку и найти не могу…

И так сильно она сокрушалась и причитала, оттого, что нечетко сработала, и оттого, что допустила такую серьезную оплошность, а ведь на нее это совсем не похоже, и так убивалась из-за этого, что Демидов, не отпуская ее локотка, проследовал с ней к приемной, на ходу выспрашивая, как выглядела эта папочка, куда ее Клара Григорьевна могла положить, когда и где видела в последний раз.

Катя с Викусей потопали следом, скорее под воздействием демидовского магнетизма, чем по необходимости. По необходимости им как раз нужно было топать вниз и поскорее.

Демидов с Гюрзой, видимо, почувствовали что-то такое и приостановились, и оглянулись, взирая на незваную свиту с недоумением. Катя пропищала:

– Мы бы хотели забрать Викин мобильник, Клара Григорьевна. Если не возражаете. Если он у вас. Или, если он на столе у… директора.

Катя ненавидела себя пищащую, но в определенных ситуациях ничего с собой поделать не могла. Ее застукали, этим все сказано.

Гюрза пренебрежительно кивнула, и все пошли дальше.

«И где бы наглостью разжиться», – думала, злясь на себя, Катя.

«Вот ведь наглая девка», – думала Клара Григорьевна и истово жалела, что нет возможности поставить ее на место: девица – «компьютерная» и может наябедничать Танзиле.

А Демидов и не думал, что девица наглая, он прекрасно слышал, как она пищала, и расценил этот писк совершенно однозначно – по причине его, Демидова, неотразимого великолепия. Настроение исправлялось.