Марсианка

Спокойно смотреть, как заходится в кашле до посинения твой ребёнок, не сможет ни один родитель. Алевтина осунулась, поблёкла. Круги вокруг ввалившихся глаз против воли Арсения напоминали ему фильмы ужасов, заполонившие экраны многочисленных видеосалонов в то время. Казалось, ад становился кромешным, без просветов.

Вечерами у Арсения оставалось свободное время, когда он не знал, чем себя занять. Просто шёл на рынок, покупал семечек, жарил их на сковородке, выводя специфическим запахом соседей из равновесия, и лузгал стакан за стаканом.

В один из таких вечеров в дверь позвонили. На площадке перетаптывалась с ноги на ногу медсестра Людочка в обворожительной рыжей шубке, джинсах и сапогах на высокой платформе.

– Арсений Палыч, – надув губки, она взглянула на него исподлобья, – вот вы работаете на износ, и совсем не знаете, что на вас… невозможно смотреть без содрогания! Я узнала про ваши проблемы и вот, решила навестить. Мне кажется, не стоит так убиваться. Посмотрите вокруг, всюду столько интересного…

Варенец минуту стоял, заслоняя проход подобно секьюрити в ночном клубе, в голове при этом, как бегущая строка внизу экрана, текла информация: «Ничего, упакованная девица, явно не обременённая ни семьёй, ни хозяйством. Папик, небось, директор предприятия или его зам как минимум. Узреет сейчас мой коммунальный кавардак, шелуху от семечек и что? В каком месте авторитет мой после этого окажется? Известно, в каком. А наплевать, пусть знает, как живут «светила» современной медицины!» Потом как бы нехотя посторонился, дескать, раз уж пришла, то так и быть, заползай дальше, мало, видимо, тебе наших «колядок» на дежурствах.

Намеренно или нет, но Людочка не замечала разбросанных вещей, немытой посуды в раковине, висевших в коридоре велосипеда с детской ванной. Уклоняясь от препятствий, словно от сталактитов в пещере, она следовала строго по предписанию, которое доктор ей озвучил. Когда резко открылась дверь справа, и на свесившемся оттуда одутловатом лице соседки проступило, как на фотобумаге в проявочной кювете, недоумение, Варенец не совсем разборчиво буркнул:

– Это медсестра из детской поликлиники, Клавдия Герхардовна. Поверьте, это совсем не то, что вы подумали!

– Дак, э-э… поздновато для медсестры, – недоумение проступало всё контрастней, фотографию пора было доставать из проявителя и быстро фиксировать изображение, иначе все старания – коту под хвост.

– Вы забыли про эпидемию гриппа! – сообразил доктор в последний момент. – Допоздна работают, бедняги! Нет времени на диспансеризацию!

Настроение было ни к чёрту, но, раз уж случился «засвет», то из ситуации следовало выжимать максимум. Включив погромче телевизор, он снял с гостьи шубку, бросил «меха» на диван, потом схватил Людочку в охапку и закружил с нею по комнате, пьянея от распущенных волос, которые своей чернотой оттеняли голубизну глаз девушки.

– Прямо как принц свою принцессу, – по-детски отреагировала гостья. – Эх, на дежурствах бы так. Что, субординация не позволяет?

Привыкший всё всегда анализировать, Арсений даже во время страстных проникновений в девушку думал о своём. По опыту дежурств он заметил за ней одну особенность: принцесса предпочитала молчать во время секса.

У него уже подступает разрядка, а у неё – лишь дыхание, как при забеге на пятьсот метров. Его кувшин давно переполнен, а у неё – лишь лёгкая дрожь растопыренных пальцев.

И в этот раз – как бы он ни оттягивал «катарсис», так и не дождался никаких вскриков. Лишь его бараний рык пронёсся по чутко дремавшей коммунальной квартире подобно перекличке солдат на утренней поверке.

– У тебя что, не бывает оргазма? – кое-как отдышавшись, поинтересовался он, когда она лежала на диване, прикрывшись своей шубкой, а он курсировал по тесной комнате в одних трусах.

Ответив, она провела удачный бросок через бедро:

– Почему, бывает. Но сегодня сексом занимался ты, а я вроде как на работе. Я – доктор, пришла лечить тебя от депрессии. Мне кажется, сеанс прошёл удачно.

Оказавшись на лопатках, Варенец молча проглотил слюну.

Часом позже, проводив девушку до остановки, он, пошатываясь, брёл в своё логово и рассуждал. Вскрики Людочки сегодня ему бы не помешали, а, наоборот, очень поспособствовали бы терапевтическому эффекту. До встречи с ней он вообще не представлял, как можно вот так – молча…

Так или иначе, но образ Людочки потом всегда ассоциировался с молчаливой любовью. Молча довела доктора до изнеможения своими поцелуями, молча расстегнула пуговицы, без каких-либо звуков медленно сняла с себя всё, раскрылась так, как он любит. И так до конца, до его бараньего рыка, символизирующего опустившийся театральный занавес. Впечатление было таким, словно Варенец занимался любовью с глухонемой… Но почему-то ему казалось, что даже глухонемые женщины должны издавать в такие минуты какие-то звуки.

В его Реестр Людочка была включена под номером два. Вместе с координатами, телефоном и множеством других параметров там значилось: «молчит как рыба».

С тех пор она успела несколько раз выйти замуж и, соответственно, развестись. Не теряя, однако, связи с доктором.

Иногда он звонил ей, иногда – она. Она – когда возникало желание послушать его кабаний рык, он – когда уставал от вскриков супруги.

* * *

Состояние своих пациентов Арсений чувствовал «подкоркой»: волнуется ли человек, достаточно ли он расслаблен, стесняется ли чего-то. В зависимости от этого строилась вся схема лечения. Чем более расслаблен был пациент, тем быстрее и качественней Варенец достигал результата.

Облегчить состояние человека за те несколько минут, что отводилось на одного больного, считалось высочайшим мастерством. У каждого «мануальщика» были свои секреты. Иначе никакого улучшения больной не почувствует, затаит обиду на врача, а может, и на медицину в целом.

Доходило до курьёзов. К примеру, зажатая в комок женщина жаловалась на колющие боли в сердце, расслабиться у неё никак не получалось. Варенцу ничего не оставалось другого, как положить бедняжку животом на кушетку, схватить за ягодицу и заговорщицки шепнуть на ухо: «Сколько раз мужу-то изменяла, матушка?» После этого обычно следовал вскрик, мощный вздох и непродолжительный шоковый «релакс», в течение которого доктору удавалось восстановить нарушенные пропорции мышечного тонуса.

Разумеется, данный способ срабатывал не всегда…

Закрывая кабинет на обеденный перерыв, Арсений вспомнил, что жена могла позвонить из Питера не на мобильный, а на домашний. Она в курсе, что муж на работе, но мало ли… Чисто рефлекторно Вика способна схватить трубку, и тогда не избежать конфуза. Впрочем, после ночной «корриды» она в состоянии это сделать и не рефлекторно, а сознательно, из желания напакостить… Следовало быть готовым ко всему.

Разговаривать с Викой по таким пустякам не хотелось, но и пускать ситуацию на самотёк получалось как-то не по-мужски. Самым верным выходом казался следующий: сыграть на опережение, то есть позвонить в Питер самому.

Алевтина со Светланкой отдыхали в городе на Неве уже вторую неделю. Всё это время Варенец делил супружеское ложе с Викой. Подкатывал срок, когда необходимо было определяться: с кем ты, доктор? Следовало признать, Викуша неплохо адаптировалась в квартире женатого любовника. Зубная щётка, шампунь, гель, расчёска, чашка, тапочки, халатик, блокнотик… Не говоря уже о чисто женских использованных аксессуарах в мусорном контейнере.

Что касается наблюдательных соседей, которые могли случайно увидеть выходящую из квартиры Викушу и донести супруге эту нелицеприятную подробность, – тут доктор не заморачивался вовсе. Вторым обитателем лестничной площадки был отец Тихон, священнослужитель. Кроме его осуждающих взглядов и глубокомысленных вздохов здесь опасаться было нечего.

Обходя недавно семейное «гнёздышко», Варенец устал цепляться взглядом за следы присутствия в нём «рыжей бестии», – именно так он собирался девушку окрестить в своём Реестре. Прикинув масштабы грядущей генеральной уборки накануне приезда жены и дочери, хозяин квартиры испытал чудовищный душевный дискомфорт.

О том, что когда-нибудь Виктории придётся «переехать» обратно, разговора пока не было. Но это подразумевалось само собой, витало в воздухе подобно революционной ситуации в октябре тысяча девятьсот семнадцатого.

Срок приближался.

Осень. Эпизод второй

Сколько прошло дней после её нового рождения? Кажется, она сбилась со счёта. До чего ж противно есть морковное пюре и одновременно слушать восторженную болтовню рыжеволосой Глафиры. Якобы подруги, но… подтвердить этот факт некому. Впрочем, как и опровергнуть.

А вспомнить её Алевтина не могла, как ни старалась.

– Это чудо какое-то, Альк, ей-богу! Я уж и верить не смела в твоё возвращение. Что у этого… ловеласа получится, а поди ж ты!

– У кого получится? Ты о чём? Или, вернее, о ком?

– У Арсения, мужа твоего, – вытаращила глазёнки-дырочки подруга. – Вымолил, выходит, у Боженьки он твоё выздоровление. И на том спасибо…

Странно как-то… Вроде, судя по отражению в зеркале, по ощущениям, она живёт на свете давно, однако вспомнить ничего и никого не может. О каком Арсении говорит эта рыжая Глафира? Нет, ей объяснили, что у неё есть муж и дочь. Мужа как раз зовут Арсений, а дочь – Светланой. Только ей от этого ни холодно, ни жарко. Внутри ничего не вздрагивает, не колышется.

Вот и сейчас – чувствует, что надо бы поддакивать Глафире, выражать ответную реакцию на её эмоции, но смысла в этом никакого не видит. И молчит, глядя в одну точку. Может, оказавшись дома, в привычной атмосфере, она вспомнит что-то. Так, во всяком случае, считает Юрий Титович, её лечащий врач. Только что-то сомневается она.

– Не верила я, что ты будешь расплачиваться за его закидоны…

– Какие ещё закидоны? Ты о чём?

Глафира внезапно напряглась, словно почувствовала кишечный спазм, потом покачала головой:

– Наверное, оно и лучше, что ты ничего не помнишь, и ничего, стало быть, не знаешь. Будешь как с чистого листа жить. Я тебе немного завидую.

– Нашла чему завидовать. Никому не посоветую, даже врагу своему! Кстати, ты хотела про закидоны Арсения рассказать, – напомнила она подруге, но та, глубоко вздохнув, скорчила гримасу:

– Захочет – сам всё расскажет. Вон ты какая бледная ещё, зачем я буду всё на твою неокрепшую голову вываливать! Когда-нибудь… позже. Потом.

– Ну-ну, дело твоё, – Алевтина пожала плечами.

Неожиданно подруга оглянулась, не подслушивает ли кто, поманила её пальцем, обняла рукой за плечи и зашептала в самое ухо:

– Ты уж прости, не удержалась я тогда. Выложила ему всё, как на духу. Ну, про тот случай, когда ты… Это самое… Руки на себя чуть не… Арсению твоему и разболтала всё… Хотя у нас уговор был, я перед Господом поклялась, но нарушила, выходит, клятву… Арсений твой тогда в палате, что напротив, лежал. Ты, значитца, в реанимации, а он – тамочки. Весь бледный такой, как и ты же. Переживал за тебя не на шутку. Ой, переживал…

– Погоди ты молоть, – оттолкнула она Глафиру. – Про какой такой случай, что ты несёшь?! Ничего такого я не помню. С какой это стати я руки на себя буду… Не было этого!

– Ты действительно не помнишь? – губы подруги пару раз дёрнулись и скривились, как перед судорогой. – Слушай, а ты не гонишь тут мне? Я ж тебя из петли вытащила! Кое-как откачала! Отварами всякими отпаивала…

– С чего мне гнать? И в какую сторону гнать-то? Я на днях, можно сказать, с того света вернулась, а ты уже пытаешься меня уличить во лжи? Не рано ли?

– Да если б у меня в жизни такое случилось, я бы помнила об этом всегда, и на том, и на этом свете. Что бы со мной ни стряслось. А ты не помнишь…

Вот это новости… Она хотела покончить с собой. В той жизни, о которой не помнит ничего. С каждым днём жить становится всё интересней. Точнее – с каждой минутой.

– Что ж он не приходит? Арсений этот… Где он? Все про него только и говорят… Когда я его увижу? Посмотреть хочется. Муж всё-таки!

– Я же говорю, молится он, – начала Глафира перебирать в руках холщовую сумку, из которой несколько минут назад выудила пакет с апельсинами и грушами. – Не все ещё грехи замолил, значит, не надо ему мешать. Как освободится – сам появится.

– Когда ж он успел так нагрешить-то?

– У вас совершеннолетняя дочь, – костлявый палец сделал пируэт в спёртом пространстве палаты. – Всё это время и грешил… Достаточно… вполне… Может, и до этого, я не знаю.

– Странно… почему я это не помню?!

– Вспомнишь ещё, какие твои годы! Давай поправляйся, – Глафира суетно засобиралась, чмокнула её в щёку. У самого выхода остановилась, обернулась и, подмигнув, выпалила: – А не вспомнишь, так я помогу.

Поскучать в одиночестве не получилось. Не успела закрыться за подругой дверь, как в проём втиснулась угловатая физиономия Юрия Титовича. Зачем-то сняв колпак, он умудрился при этом выронить историю болезни Алевтины. Рентгеновские снимки, вложенные в неё, разлетелись по крашеному полу. Один из них «доскользил», словно «камень» в кёрлинге, до ног Алевтины.

Свою историю она стала узнавать ещё вчера. По толщине, разумеется. Ни в какой другой не было столько анализов, записей, рентгеновских снимков и ещё всякого, названия чему она не знала.

– Странная вы, Алевтина Евгеньевна, непонятная, – начал он после того, как собрал все снимки и уселся на стул возле её кровати. – Я бы сказал – загадочная. После того как вы пришли в себя, мы сделали кое-какие анализы, УЗИ, рентген…

– Что-то я не пойму никак насчёт загадочности, Юрий Титович. Вы мне комплимент сделали или как? Я могу на что-то надеяться?

– Раз вы шутите, значит, дело идёт на поправку. А про непонятность я заикнулся в связи с данными УЗИ, рентгеновских снимков и всего остального. Они у вас в полном порядке, понимаете?

– Понимаю, – кивнула Алевтина, поправив волосы. – Не понимаю только, что в этом странного. Чем вы недовольны?

– У вас была вообще-то тяжелейшая черепно-мозговая травма с ушибом головного мозга, переломом голени, разрывом селезёнки… Однако этого ничего сейчас не видно на снимках. Ваши кости целёхоньки, как это ни странно… Как будто переломов никогда не было. Зачем тогда был нужен гипс?

– Это вы у меня спрашиваете? Кто из нас доктор – я или вы?

– Нет, скорее – у себя. Это в моей практике впервые. Поначалу я решил, что снимки перепутали, но потом рассмотрел, что это ваши рёбра и ваша голень. Полный атас!

– А я думаю, почему Юрий Титович мне не верит, что у меня ничего не болит?! – всплеснула она руками и тут же устыдилась своего жеста. – Теперь понимаю, что неспроста вопросы эти…

– То есть, вы действительно проснулись как после ночного сна?

– Честно вам признаюсь, что не помню, как это – просыпаться после ночного сна. Я вообще ничего не помню из своего прошлого. Говорят, у меня есть муж, дочь. А я ничего этого не помню! Словно три дня назад появилась на свет. Мне от роду три дня! Относитесь ко мне, как к новорождённой.

Доктор поднял один из рентгеновских снимков, какое-то время рассматривал его на просвет, потом доверительно признался:

– Ничего не понимаю, честное слово. Как будто кто-то стёр из вашей жизни и эту катастрофу, и переломы, и всё… понимаете?! Этот кто-то отмотал назад время и пустил его в другом направлении.

– Вам бы фантастические романы писать.

– Не исключаю такого варианта развития событий, – как показалось Алевтине, ответил доктор на полном серьёзе. – Кстати, в свете открывшихся обстоятельств не могли бы вы припомнить… А что было до подъёма с глубины? Вы мне рассказывали, что оказались на дне Марианской впадины, а потом стали быстро подниматься. Помните?

– Разумеется, помню.

– Как вы там очутились, в этой глубине? Что предшествовало?

– Увы, ничем не могу вам помочь, – Алевтина беспомощно развела руками. – До этого момента я находилась как бы в утробе матери. Разве новорождённый ребёнок может помнить такие подробности?

– Возможно, дома что-то прояснится…

– Мы уже говорили с вами на эту тему. Вспомню кого-нибудь, возможно, но причина идеально сросшихся костей, мне кажется, так и останется за семью печатями. Мистикой. Кстати, Юрий Титович, вы случайно не знаете, где мой муж Арсений? Вы с ним знакомы, насколько я понимаю.

Доктор несколько секунд пристально смотрел на больную, после чего едва заметно кивнул. Его лицо осунулось, посуровело.

– Да, когда вас привезли, я осмелился позвонить ему с вашего мобильника. Уж извините.

– Не извиняйтесь, это был абсолютно объяснимый поступок в той ситуации. Я ему тоже звоню сейчас по несколько раз за день, но его телефон находится постоянно вне зоны доступа.

– Не могу знать, где он сейчас. Его исчезновение более чем странно. Видимо, он настолько занят, что не может отлучиться ни на минуту. Он профинансировал ваше пребывание у нас, решил все организационные вопросы. Полгода назад, в апреле. Потом исчез, строго-настрого запретив отключать вас от аппарата, пока не вернётся.

– Что же в этом странного?

– Он как будто предвидел ваше пробуждение. Категорически настаивал, чтобы не отключали. Если бы не его настойчивость, признаюсь… Вы бы до майских праздников не дожили.

– Так где же он? – потеряв терпение, всплеснула руками больная. – Неужто перед тем, как исчезнуть, он никак не намекнул вам – куда, в каком направлении… Не верю, этого не может быть. Не по-людски!

Доктор положил руку себе на карман, из которого торчала авторучка:

– Как на духу говорю, никто в этой больнице, и я в том числе – не верили в то, что вы придёте в себя. Разве я думал, что он исчезнет на полгода? Думали, на недельку-другую, не больше. Ещё эта подруга ваша, Глафира, кажется, – она приходила периодически и капала нам на мозги, что мы не имеем права отключать без согласия мужа. Тем более что за всё заплачено. А уж исчезновение следов переломов, рассасывание рубцовой ткани – это совсем за гранью моего понимания.

– Но ведь скоро вы, Юрий Титович, меня собираетесь выписывать, не так ли? Можно узнать, когда?

Доктор нахмурился, поднялся и, буркнув что-то типа «Об этом пока рано говорить», направился к выходу.

* * *

Хватит посещений на сегодня! Слышите?! Ей требуется отдых! Она устала от новостей, от людей, от всего! За один день узнать столько нового! Какая психика выдержит такое?!

К тому же ей нужно сосредоточиться, понять, что за жуткие коросты до сих пор маячат перед глазами. На фоне песка и пены, на фоне воздушных пузырьков. Она давно вынырнула из воды, давно поднялась со дна океана, а два безобразных буруна, две развёрстых пасти продолжают мерещиться в самые неподходящие для этого мгновения. К примеру, если она долго глядит на больничную стену или в окно на серое осеннее небо.

Алевтина решила пройтись по коридору.

Итак, если верить Микульчику, почти полгода назад её, всю в кровоподтёках, со сломанными ногами и рёбрами, под капельницей везли на каталке по этому коридору в направлении реанимации. До этого она лежала в апрельском месиве на проезжей части. До этого – переходила дорогу в неположенном месте.

Всё. Где она была до аварии, как протекала её жизнь за день, за час до того момента – покрыто мраком. Рассеется ли этот мрак когда-нибудь?

Её внимание неожиданно привлёк выходящий из лифта седовласый статный мужчина с букетом белых роз. Он не был похож на посетителя. Кроме цветов в его руках больше ничего не было.

Алевтина смогла его хорошо рассмотреть.

Дорогой костюм, туфли, часы, перстень – всё выдавало в нём респектабельного и преуспевающего человека.

Окончательно её сбила с толку фраза, которую седовласый адресовал сидящей за столом медсестре:

– Я очень извиняюсь, но как мне найти больную Варенец? Говорят, она недавно вышла из комы. Мне бы очень хотелось с ней побеседовать.

Алевтина застыла вполоборота к обладателю букета, пытаясь расслышать ответ медсестры. Потом спохватилась и едва не бегом направилась к себе в палату.

Благостное впечатление о седовласом вмиг рассеялось, когда, пару минут спустя, будучи с ней наедине в палате, он признался, что сидел за рулём того джипа, который сбил её в далёком апреле.

Звали пришедшего Ян Макарович Кривцев. С его слов выходило, что он – виновник всех её несчастий. Ну, если не всех, то последних – точно.

– Понимаете, – сбивчиво начал объяснять он, после того как для букета нашлась небольшая ваза на подоконнике, – тогда я очень торопился в аэропорт… Надо было успеть в Бельгию на симпозиум… Потом мне предложили работу, контракт… Я не мог… Никак нельзя было опаздывать.

Она слушала его бархатистый баритон и чувствовала, как злость и обида, появившиеся в первые секунды, утекают из неё, как вода из засорившейся раковины после прочистки.

– Вы не заявляли в полицию? Сидя тогда в самолёте в ожидании взлёта, я мысленно готовился к тому, что за мной придут, выведут под белы рученьки, но… этого не произошло. И я улетел.

– Я была вообще-то в коме, – развела она руками. – Ян Макарыч… Странно, что вы появились спустя полгода. Я совершенно не помню подробностей, могла за это время сто раз умереть. И вообще ничего не помню.

– Из-за границы я интересовался, отслеживал новости, но ничего узнать не удавалось… В конце концов я понял, что не могу больше находиться в неведении. И приехал.

– От меня-то вы что хотите?

– Хочу узнать, собираетесь ли вы возбуждать уголовное дело. Вот он я, собственной персоной. Никуда скрываться не собираюсь, честно признаюсь, что был за рулём в тот вечер… Готов повторить это на суде под присягой. Ну, в общем, вы всё знаете. А разыскал вас и признался, потому что больше не могу так.

– Ян Макарович, – попыталась она остановить его. – Я не собираюсь, поверьте… Я ничего не помню… Жду – не дождусь, когда можно будет вернуться домой, в свою квартиру, может, там всё прояснится… Считаю денёчки, когда меня отпустят. Говорят, у меня есть муж и дочь. Но… я не помню их. От этого очень страшно. Дико! Как-то не по-человечески. К тому же мне мерещится какая-то мерзость. Ни на что не похожая.

Посетитель улыбнулся, сложил ладони лодочкой и опустил глаза.

– Я сочувствую… Думаю, у вас всё наладится, с вашей семьёй всё будет в порядке. Найдутся и дочь, и муж. А теперь вернёмся к тому, ради чего я, собственно, пришёл… Ради чего я вернулся в эту страну. Так вот, если вы не собираетесь заявлять, в таком случае на ваше имя будет открыт счёт в банке, на котором окажется достаточно круглая сумма денег. Её вы сможете снять в любое время.

– Мне не нужно ничего, – вспылила Алевтина, но седовласый приложил палец к губам.

– Прошу вас, не отталкивайте… меня. Не пренебрегайте моей помощью. Это даже не помощь, а искупление. Возможно, это больше надо даже мне, нежели вам.

– Уходите, слышите! – она указала седовласому на дверь. – И больше не появляйтесь в моей жизни!

Он поднялся, хрустнув коленками.

– Хорошо, я уйду. Сейчас уйду… Но с вами свяжутся…

– Убирайтесь! – Алевтина запустила в него подушкой, он ловко поймал её и положил на ближайшую кровать.

Когда она осталась в палате одна, дала волю слезам.

Весна. Эпизод третий

Из стационара «дочуру» выписали с диагнозом «Бронхиальная астма». Приходилось постоянно пользоваться ингалятором. Варенец терялся в догадках: «Почему? За что? В чём провинилась их четырёхлетняя Светланка?»

Алевтина буквально помешалась на Черноморском побережье. Постоянно твердила, что южное солнце сделает своё дело, прогреет грудную клетку девочки, расширит её бронхи. Приступы случались в основном под утро. Частенько приходилось вызывать «Скорую».

Кое-как дождались лета, скопили денег, отправились всей семьёй на юг. Ещё в поезде Светланка нашла подружку Кристину с таким же диагнозом, которая ехала с мамой в тот самый дом отдыха, что и Варенец с семьёй.

Увидев сексапильную маму, которую звали Ядвига, доктор понял, что пытаться устоять бессмысленно. Нет, писаной красавицей он её бы назвать не осмелился. Но после нескольких секунд пристальной «экспозиции» её взгляда Варенец готов был стать чем угодно: паркетом, по которому ступают её босоножки, салфеткой, которой она утирает свои губы после завтрака, лишь бы прикасаться к ней снова и снова. Такого с ним ещё не случалось.

Ядвига оказалась женщиной-вамп. Варенец обычно себя считал гуру, как бы нехотя давая уроки неопытной молодёжи. Здесь всё получилось наоборот. Оказалось, что в своих познаниях к тому времени он не вскарабкался даже на подножье гигантской скалы под названием «секс».

Высокая, стройная, уверенная, она никогда не отводила взгляд в сторону, умело гипнотизируя жертву, вытягивая из неё всё, что требовалось: жизненные соки, информацию, признания в любви и верности до гроба.

Её уроки Варенец запомнил на всю жизнь.

Один из них, правда, долго не усваивался. Зато потом, спустя годы, общеизвестные мужские проблемы в постели как бы перестали для доктора существовать.