Солдатики Гауди и другие невероятные истории

Упершись локтями в подоконник, я наблюдал закат. Рядом со мной, поджав под себя передние лапы, лежал Хеопс. Солнце все ниже и ниже склонялось к крышам высоток. Вдали под небосклоном, в вечернем зареве, пылала красным черепица на крышах старых домов, отливая в небо бликами случайных лучей. Небо над ними окрасилось в ярко-алый цвет, по которому медленно плыли розовые облака.

Замерев, и, прищурив свои большие зеленые глаза, не мигая, Хеопс следил за ускользающим за линию горизонта большим огненным шаром. И так до тех самых пор, пока верхний край его не скрылся за остроголовой башней многоэтажного дома. «Мррр-мяяууу», – то ли просто мяукнул, то ли выругался он вслед заходящему солнцу. И, поднявшись на задние лапы, мягко впрыгнул в комнату. Его пушистый хвост через мгновение скрылся за дверью. Я посмотрел ему вслед – кажется, он уже проводил свое лето. А я продолжал сидеть напротив окна, наблюдая, как постепенно догорает алое пламя в стеклах высотных домов.

Багряный закат погас нескоро, словно лето и само понимало, как сильно его будет не хватать долгие девять месяцев. Ведь сентябрь – это уже не лето, а май – еще не лето.

Когда совсем стемнело, я зажег в ночник – кухня наполнилась теплым желтым светом. Совсем не хотелось спать. Часы показывали окончание дня. А что в этом всем мне? – Мне оставались лишь последние несколько минут тающего за окном лета.

Где же вы, волшебники, исполняющие желания? Я так жду вас! Я бы загадал, чтобы лето никогда не заканчивалось. В моем желании оно тянулось бы вечно: после августа опять начинался июнь, летний год продолжался июлем, на смену которому опять приходил бы август и так день за днем, год за годом – новый календарь на смену привычному Григорианскому.

Я взглянул на часы – лето начало отсчет последней минуты своего присутствия в этом мире. И все же, может быть, вы где-то есть, волшебники? Может быть, вы все-таки исполняете самые сокровенные желания, и услышите меня?

– Лето-не-уходи, лето-не-уходи, лето-не-уходи, лето-не-уходи, – сначала про себя, потом вслух. Как будто моя милая считалочка могла хоть сколько изменить вечное положение вещей. А потом сквозь слова тихо вкралась тишина, и последняя секунда завершила отсчет последнего дня августа.

Тик-так.

В моем сне Хеопс играл с летним солнцем, как с мячиком. А мячик был живой – он катился по небосклону, прятался за легкие перистые облака, дразня кота, и не давая ему ухватиться лапами. Хеопс шипел, пыхтел и мяукал. Шерсть вздыбилась. Он вставал на все четыре лапы и выгибал спину – признак крайней злости. Начатая им игра уже не приносила того удовольствия. А солнце как будто было неутомимо – закатывалось в леса, балансировало на пиках гор, купалось в морях и вовсе не спешило попадаться в острые когти. А Хеопс продолжал гоняться за ним, от своей раздражительности становясь больше похожим на огромное пушистое облако. Вскоре он действительно им стал – рыжим облаком на голубом небосклоне и растворился вдали. На солнце появилось черное пятнышко носа и усы. Большим розовым языком оно лакало молоко из бегущего мимо ручья. Там было еще что-то, такое неуловимое, но теплое и нежное. Меня, как младенца, закутали в пуховое одеяло и убаюкали колыбельной. А потом наступила тьма.

Кажется, что осенью ничего не меняется. Во всяком случае, в первые дни. Обманчивое солнце продолжает греть своими лучами, но они уже не так сильно палят. По прибрежной полосе еще гуляют люди – они уже кутаются в плащи, спасаясь от прохладного северо-западного бриза, который портит прически. Лазурная рябь Рижского залива потеряла свой цвет и стала серой, ветер сдувает песок с пляжа и мелкие его осколки больно жалят ноги.

С течением времени свыкаешься с мыслью о том, что солнца становится все меньше, день короче, ночь длиннее. И разница во времени как-то уже сходит на «нет».

Себя уже не замечаешь в постоянном движении. Утро начинается с темноты и заканчивается темнотой. Все так, как будто и не было летних дней. Все погружается в дрему, серый медленный сплин, и остается таким надолго. Желтое холодное солнце в призрачной дымке нехотя катится по небосклону, разрывая цепь бесконечных облаков, и так и садится куда-то далеко, не успевая за день обозреть со своей высоты окрестности. Наступает царство осени – обычной, хмурой и продолжительной.

И если бы не кухонное окно, пожалуй, так и текла бы моя медленная, наполненная сначала опавшими листьями, потом выпавшим снегом и черной весенней землей жизнь вплоть до июньской жары. Все дело в нем.

Спустя сентябрь и половину октября я вдруг начал замечать столь неприметные с первого взгляда глазу изменения: когда в других окнах моей квартиры царила слякоть, осеннее буйство разноцветной листвы и шум веток под гнетом холодного ветра с залива, кухонное окно продолжало источать тягучую леность лета, зеленый ковер травы и не думал тускнеть, но, главное, что солнце все так же высоко катилось над горизонтом, не уставая светить, и темнело в этом окне гораздо позже, чем в других. Даже в начале ноября, когда улицы покрылись первым, чуть позже стаявшим, снегом, я наблюдал в нем колорит летних красок. А апельсиновое дерево, высаженное когда-то в рыхлую землю нашим странным соседом, впервые покрылось мелкими белыми цветами.

Если бы можно было приписать палящее за окном лето моему воображению, то я бы так и сделал. Но все было по-настоящему. И осталось так даже тогда, когда в город пришла зима.

Еще промозглый декабрь, сменившийся морозным январем; еще более морозный февраль, который, чувствуя вскоре окончание своих зимних прав, вел себя как полноценный хозяин: подо льдом был погребен не только Рижский залив, но и деревья и лавки на набережной. Все замерло в едином хрупком движении в ожидании весны.

По скользким улицам города, мелкими шажками, чтобы не упасть, сгорбившись, опустив голову, подняв плечи и вжавшись как можно глубже в свои шубы, пальто и пуховики спешили туда-сюда прохожие. Как будто, и не было сейчас их здесь. Над Юрмалой вновь повисло всеобщее уныние, схлынувшее в дни Рождества, и вернувшееся вновь.

И все это время по вечерам я спешил домой. Приходил с улицы, закутавшись в полушубок в бахроме капюшона которого уже появились колкие морозные сосульки, и, скинув его в прихожей, почти бежал на кухню, распахивая свое летнее окно, чтобы квартира наполнилась теплым запахом остывающего города, все еще лазурных вод залива, раскачивающих ветвями тополей и вообще этой странной романтикой моего желания на краю лета.

Хеопс всегда встречал меня, уже лежа на подоконнике, нагретом лучами солнца, и вряд ли задавался вопросом, почему время остановилось в кухонном окне. Невдомек ему было, что всего этого могло бы и не быть.

Бело-сизый дым благовоний все так же медленно поднимался из кухонного окна сквозь этажи и балконы моей многоэтажки, растворяясь в остывающем воздухе, когда за стенами моей квартиры уже была зимняя влажная и оттого еще более тяжелая тьма. Даже предновогодняя суета и после новогоднее затишье, обычно еще более усугублявшие одиночество на двоих с пушистым котом, в этот раз остались в стороне.

Конечно, если бы мое окно находилось несколько ниже, я бы даже вышел в палящий зной. Но на седьмой этаж моей высотки так никто и не построил лестницу из шумящего лета, и мне ничего не оставалось, лишь только принимать все как есть.

Я видел, как жил город, распахивающий свои теплые вечерние витрины, и как парил нагретый асфальт. Видел детей, играющих во дворе в «прыгалки» и «вышибалы», и их мамаш, зовущих из окон на ужин. Порой самые смелые стрекозы поднимались до моего окна и замирали на уровне моих глаз, жужжа полупрозрачными крыльями и разглядывая. Тогда Хеопс приоткрывал один глаз в поисках причины звука и, лениво поднимал лапу, выпуская когти.

Стремительное, как маленький вертолет, насекомое в этом случае пикировало вниз в поисках безопасности, ближе к зеленым листьям тополей.

И вся эта, более чем реальность, вкупе с необычайностью происходящего оставляло ощущение полного объема этого иллюзорного мира. Что он не заканчивается за линией горизонта, а продолжает свое существование в вечно царящем лете.

И вместе с этим мне было приятно и радостно каждое мгновение ощущать себя в нем. Ведь я уже стал его частью – частью этого огромного, пускай и странного мира. Самое главное, что мне было понятно, какая несуществующая линия разделяла тот уютный призрачно-летний мир и реальный холод зимы и промозглой Юрмалы. Я принял это как очевидность – мое слишком простое желание, так необычно сбывшееся.

…и плыли облака

Не надо воспринимать все серьезно,

Может быть, завтра будет новый день.

Януш Петух

Сидя на берегу реки, он смотрел в прозрачную воду и думал. Над ним медленно, будто танцуя белый танец, проплывали облака. Он даже мог дотронуться до них рукой. Но он не хотел этого делать, ведь тогда бы он нарушил равновесие, некое равновесие чаши весов, существующее вне времени и законов природы. Ему доставляло большее удовольствие просто смотреть на них и представлять себя таким же мягким невесомым облачком, плывущим в голубом небе.

Он любил бывать один – именно в такие моменты можно понять, кто ты есть на самом деле. Сегодня – облако, завтра – дождь… теплый летний дождь, послезавтра – утренняя роса на лепестках только что проснувшихся цветов. Можно понять и почувствовать каждой частичкой своего сознания весь окружающий мир. И, рассыпаясь на миллионы частей разноцветной радугой брызг, наполнить собой все и вся.

«Если бы я был художником, – подумал он, – я бы нарисовал картину яркой палитрой красок. Так, чтобы даже спустя много-много лет, она оставалась такой, как и в первый миг ее создания…»

Она тихо подошла и присела рядом.

Он даже не взглянул на нее, сейчас его не было здесь. Он плыл по голубой лазури высоко-высоко в поднебесье вместе с облаками.

Она знала о его слабостях гораздо больше, чем он сам – нельзя было нарушать полета фантазии. Она просто молча пыталась уловить движение его мыслей и слиться с ними воедино.

Иногда бывает очень трудно думать даже за того, кого очень хорошо знаешь. Но она знала. Знала его всегда. С тех самых пор когда они были цветами и росли рядом в такой же тишине и безмолвии.

Выждав с минуту, нежно шепнула ему:

– Здравствуй…

– Здравствуй.

– Ты печален сегодня?

– Отчего же? Напротив.

Она представила спасительный свет далеких огней за горизонтом.

– Ты…

– Тс-ссс… Тише, прошу тебя.

Он прижал свой указательный палец к ее губам.

– Ты слышишь… музыку?

Медленно повернув голову, она посмотрела в его глаза, глубокие и бездонные. И только сейчас она ясно различила, нет, не музыку, отдельные нотки. Они, словно китайские колокольчики, нежно звенели на ветру в кронах деревьев.

– Да, слышу.

– Это поет лес.

– Я знаю. Все как тогда: ты и я, те же облака, река…

– … мы были цветами…

– …и над нами распустилась радуга…

Он промолчал, выдержал паузу.

– Сегодня я был облаком.

– Да… ты плыл по небу, а солнце нежно ласкало тебя своими лучами.

– А знаешь, я видел тебя. Над тобой склонились деревья, и река омывала твои ноги журчащей прохладой…

– …ты превратился в фантазию, в мимолетный сон. – Она улыбнулась.

Он взял ее руку в свою, их пальцы переплелись. Теперь они были единым целым – слаженный организм из двух сердец, которые бились в такт друг другу, не отставая ни на секунду. Он стал ее продолжением, она – его.

– Мы всегда будем вместе…

– Ты знаешь об этом лучше меня.

– Мы всегда были, и будем вместе, даже тогда, когда все вокруг умрет и превратится в тлен…

– Да.

– …эта трава, лес. Это небо над нами…

– … и ветер, и это лето…

– …которое мы будем помнить…

– …ничто не проходит бесследно, в какой-то миг мы сейчас здесь, а спустя секунду уже по другую сторону времени. Ты ведь знаешь… конечно, ты знаешь, что «вчера» – это всего лишь название, которое выдумали люди. И оно для нас ничего не значит. – Она сломала сухую травинку и кинула ее в реку. – Смотри, вода унесет ее отсюда, а когда придут дожди и осенние грозы, и мы будем сидеть у теплого камина с чашкой горячего шоколада, ты вновь вспомнишь ее и это будет нам знаком.

– Знаком? – он отрешенно внимал ее словам.

– Да, знаком. Об этом не говорят вслух, но мечтают и желают иметь в перечне необходимых вещей. – Она положила голову ему на плечо.

Музыка усилилась, и теперь она уже отчетливо различала этот хрустальный звон.

– Ты слышишь, музыка стала громче.

Он ничего не ответил и лишь еще сильнее прижал ее к себе.

«Нет слов, которые могли бы объяснить то многое, что не дано понять. Читать между строк и наслаждаться этим. Молча ждать, смотреть и видеть, чувствовать, как проносятся мимо стаи птиц. Уловить их тихий, почти незаметный для слуха крик, тающий на склонах снежных гор и в далеких цветущих долинах за рекой. Остановить время так, чтобы не нарушить его сумасшедшего движения, разделяющего предметы в пространстве. И в то мгновение, когда стрелки стремительно перемалывают тишину, посмотреть в глаза, проникнуть в самую их суть, искупаться в черных озерах и прочь, прочь навеки, навсегда, чтобы никогда не вернуться обратно. Быть облаком, быть солнцем, чем угодно гораздо проще, чем понять их данность».

– Лес дарит нам эту музыку, он пытается что-то сказать, нечто важное – то, что другие услышать не в силах.

– …все живое вокруг.

– Стоит только внимательней приглядеться к самым обыкновенным вещам. – Он наклонился и зачерпнул в горсть воды, – даже река хочет обратить на себя внимание.

Она опустила взгляд – солнечные блики, словно маленькие солнечные зайчики, играли на лазурной глади в салочки, то догоняя друг друга, то опять разбегаясь в разные стороны.

Река – дышала. Ее дыхание, теплое и размеренное, медленно поднималось над водой легкой полупрозрачной дымкой. На самом дне ее маленькие золотые рыбки, чьи бока блестели на солнце ровно зеркала, затаились среди камешков, чтобы, казалось, прислушиваясь к их разговору, понять самую суть неторопливой размеренной беседы.

– Все живое вокруг… вот что это значит. И тебе не дано подслушать их мысли. Ты можешь слышать только движение, ничего больше. Ты можешь услышать, уловить их неповторимый шепот, шорох, – она на мгновение замолчала.

Музыка своим хрустальным звоном уже касалась каждой травинки, каждого листочка на ветках деревьев, она заползала в каждую ложбинку, пряталась в каждой трещине, с каждой секундой становясь все ближе и ближе.

– Ты слышишь?

– Она уже здесь.

Казалось, все вокруг затаилось и вслушивается в эти хрустальные звонкие нотки, которые несли в себе солнечный свет далеких полей, шелестящий шум прибоя, сладковатый запах созревающих колосьев пшеницы, крики перелетных стай. Музыка кружила и звала танцевать, пела разными голосами. Она забирала с собой все то, что так отягощало и навевало скуку, то, что делало окружающий мир унылым и серым, очищая душу. Она манила за собой в далекие, неведомые человеческому глазу дали.

Сначала тихая и нежная, музыка становилась все громче и громче, словно прорывалась через стену тишины, чтобы затмить ее своим присутствием. И вот, несмолкающий звук литавр уже оглашал окрестности непрерывным боем. Хрустальные колокольчики превратились в громогласные колокола, звоном срывая с веток листву, пригибая траву к самой земле. Музыка будто выставляла себя напоказ: то в ее мелодии слышались чуть заметные нотки грусти, то сразу она переходила на трубный, заунывный стон, после чего неожиданно смолкала на секунду, и все начиналось заново. В этом шуме и гаме, стоило лишь чуть-чуть прикрыть глаза, можно было услышать бесконечность, ее пространный тревожащий голос. Он разливался над лесом, над далекими полями и долинами, привнося в этот необузданный ритм свой, не похожий ни на что.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Дедал – персонаж древнегреческой мифологии, придумал искусственные крылья для Икара, на которых тот взлетел к солнцу.