Голестан, 11

Около 10 утра кто-то постучал в дверь, и мы подумали, что это тот самый солдат, который приходил каждый день. Надев чадру, я подошла к двери и спросила:

– Кто там?

Незнакомый голос ответил:

– Это я, помощник Али. Меня зовут Саид Садакати. До сих пор, вспоминая тот день, я говорю себе, что лучше бы мы не ездили в Ахваз, лучше бы нас вообще не было дома и я не открывала бы ту дверь, тогда всё могло бы сложиться совсем иначе. Но, к сожалению, я всё же открыла её. И хотя мне даже хотелось проявить сопротивление, по какой-то причине я не стала возражать. До сих пор не знаю, почему мы всё же уехали с Саидом Садакати, если я этого не хотела.

…Какая-то медсестра стояла над моей головой. Она смотрела на меня и улыбалась, открыла клапан капельницы, и остатки лекарства быстрее потекли по трубочке. Убрав в сторону одеяло, она сильно надавила на мой живот, и я сморщилась от боли. Не обращая на это внимания, она снова надавила подобно тому, как оказывают первую помощь больным с сердечным приступом. Не сдержавшись, я вскрикнула, и медсестра, поспешно натянув на меня одеяло, сказала:

– Простите, что причинила вам боль, но это было необходимо.

Я кивнула, и она, сняв капельницу с моей руки, бросила её в мусорное ведро. В это время в палату вошла мама с букетом цветов. Положив их на стол между двумя кроватями, она встала рядом со мной и спросила:

– Дорогая, как ты?

– Всё хорошо, – ответила я, всё ещё испытывая сильную боль в животе.

Мама стала поправлять мне одеяло и платок на голове и с радостной улыбкой добавила:

– Ты даже не представляешь, что это за чудесный ребёнок. Машалла[3]! Все только и делают, что звонят и спрашивают о твоём состоянии, начиная с офиса имама пятничной молитвы и заканчивая людьми из муниципалитета. Все вокруг очень переживают за тебя.

– Мне так хочется, чтобы и Али позвонил… Если бы он был жив… – с грустью сказала я.

К горлу подступил огромный ком. Я попросила маму выключить свет, чтобы я могла заснуть и увидеть во сне Али или хотя бы закрыть глаза и погрузиться в воспоминания о днях, которые мы прожили вместе.

Мама взяла со стола принесённые ею белые лилии и, поднеся к моему лицу, сказала:

– Ты только почувствуй их чудесный аромат.

Я вспомнила день, когда хоронили Али, и то, как он лежал в табуте[4], доверху покрытом цветами. Его душа, словно мотылёк, порхала среди благоуханных цветов райского сада.

– Если бы был какой-нибудь графин, я бы могла поставить цветы в него. Иначе до утра они завянут, – сказала мама, открыв дверцу маленького холодильника.

– Снег идёт?

Мама с цветами в руках подошла к окну и, выглянув на улицу, ответила:

– Нет, но, судя по погоде, если не этой ночью, то утром точно пойдёт.

Я вспомнила день, когда в городе начался сильный снегопад.

– Мама, помнишь 23 января прошлого года, как в пятницу друзья Али привезли его из Исфахана? Какой же ужасный был день.

Куда-то положив цветы, она подошла ближе и легла на соседнюю кровать.

– Тебе не спится?

– Мама…

По моему голосу она поняла, как мне грустно и больно.

– Да, моя родная.

– Помнишь?

– Как же я могу не помнить, моя милая. Какой же тогда был сильный снегопад и гололёд. Его привезли к нам домой, и я положила его матрас рядом с печкой, чтобы он не заболел, приготовила ему куриный суп, а он ел его и восклицал: «Как вкусно! Спасибо вам»…

Слёзы невольно потекли из моих глаз.

– Мама, Али перенёс очень большие испытания. Тогда я не говорила тебе об этом, чтобы ты не переживала, но мне было очень тяжело.

Мама положила голову на подушку и, повернувшись в мою сторону, сказала:

– Твоя награда у имама Хосейна и имама времени, иншалла…

Я смотрела на потолок и на лампы, висящие у меня над головой, и думала о том, как же быстро произошли все события в моей жизни.

Мама лежала на правом боку без одеяла. Я с трудом поднялась с кровати, укрыла её и, как обычно, поцеловала в шею, от которой всегда исходил какой-то особенный, блаженный для меня запах, а потом, выключив свет, вернулась к своей кровати.

За окном медленно шёл снег, а небо казалось светлее обычного.

Проснувшись утром, я тут же бросила взгляд на соседнюю кровать и обратила внимание на молитвенный коврик, который мама постелила на полу, чтобы совершить намаз.

– Салам. Доброе утро, мама, – тихонько сказала я.

Дочитав намаз, она поднялась с чётками в руках и, подойдя ко мне, взяла за руку.

– Салам, моя дорогая. Как ты?

– Всё хорошо, слава Богу.

Лицо матери было осунувшимся и печальным. Я подумала, что мне так кажется из-за её немного неухоженного вида, платка и чёрного одеяния, но в сердце затаилось беспокойство, что, возможно, её что-то волнует.

– Мама, как ребёнок? С ним всё хорошо?

– Лучше всех, – улыбнувшись, ответила она. – Рано утром я ходила к нему проведать. Он спокойно спал, как ангелочек. А ты сама как? У тебя где-то болит?

– Нет, всё хорошо, – сказала я, отрицательно покачав головой. – Как папа, Ройя и Нафисе?

Мама снова улыбнулась.

– Все прекрасно себя чувствуют. Через пару часов я позвоню им, и ты сможешь с ними поговорить. Слава Богу за то, что у нас теперь есть телефоны. Стало намного легче связываться с близкими.

Когда мы были в Дезфуле, каждый раз, когда я скучала, я ходила в отделение телефонной связи и звонила Сакине Ругани, нашей соседке, проживавшей через несколько домов от нашего в начале улицы. Приходилось очень долго ждать, пока мама или кто-то ещё подойдёт к телефону. В последнее время я приноровилась к этой системе и, позвонив Сакине, говорила: «Позовите, пожалуйста, маму. Я перезвоню через полчаса».

Мама села на кровать и начала перебирать чётки, читая молитву. Я сказала ей:

– Помнишь, как я звонила Сакине домой? Однажды из-за телефонного звонка мы даже чуть не погибли.

Мама резко перестала перебирать чётки и испуганно посмотрела на меня.

– Не бойся, – засмеялась я, – я же жива.

Она продолжила молиться и слегка покачивала головой.

– Ты всегда говорила мне, что всё в порядке, что ты ходишь к подругам в гости.

– Я не обманывала. Мы ходили в гости, но опасные происшествия тоже случались. Однажды у меня сильно заболел живот, а Али к тому времени не был дома уже неделю. Я проснулась с сильной болью в животе, которая не прекращалась до глубокой ночи. Бедняжка Фатима пыталась всячески помочь, но ничто не спасало меня от боли. Была середина недели, и я даже не надеялась на то, что Али вернётся. Вечером я с ужасом подумала, что же делать, если посреди ночи мне станет хуже, и представила, как было бы хорошо, если бы уже наступила пятница и Али смог вернуться. Клянусь Богом, мама, в ту же минуту я услышала звук двигателя машины Али, которая заехала к нам во двор. Полагаю, было около половины третьего, когда он вошёл в дом и, увидев меня, вздрогнул от испуга, несмотря на то, что его собственное состояние в тот момент было намного хуже, чем моё. Он был весь пыльный, усталый, с опухшим лицом и похож на человека, который не спал целую неделю.

– Что с тобой? – тут же спросил он меня.

– Я не знаю. У меня с утра очень сильно болит живот.

К тому времени водитель, который привёз Али, уже отъехал. Али тут же с порога ринулся к дому нашего соседа Садега, чтобы попросить у него ключи от машины. Получив их, он повёл меня и Фатиму к машине, посадил в неё, и мы все вместе поехали в больницу. Подъехав к ней, Али сказал:

– Дорогая, я очень устал. Можешь пойти сама?

Выключив двигатель, он положил голову на руль и добавил:

– Если возникнет какая-то проблема, позовите меня.

Осмотрев меня, врач предположил, что, возможно, боли связаны с аппендицитом, и направил на сдачу анализов, настояв на том, чтобы всё было сделано как можно быстрее. Сдав все необходимые анализы, я показала результаты врачу, и, посмотрев на них, он облегчённо вздохнул:

– Слава Богу, ничего серьёзного.

Врач прописал несколько лекарств, которые я сразу же купила в больнице и вернулась к Али с полным пакетом. Нас не было около двух часов.

– О господи! – не сдержавшись, вскрикнула я, увидев, что Али спит в машине в таком же положении, в котором я его оставила.

Мне пришлось разбудить его, и мы отправились домой. Поскольку мне стало лучше, я с интересом смотрела из окна машины на то, что происходит вокруг. Была ночь на 15 шаабана[5]. Хотя в Дезфуле осталось мало людей, те, кто не покинул город, очень постарались создать праздничную атмосферу. Посреди улиц было расставлено множество цветочных горшков, деревья украшены разноцветными светящимися гирляндами, а жители улиц с коробками в руках раздавали проезжим сладости… Под впечатлением от увиденного я то и дело вскрикивала и восторженно просила Али посмотреть то налево, то направо. Видя, как меня обрадовало происходящее на улице, он, несмотря на собственную усталость, стал катать нас по соседним районам.

– Да, милая, любуйся. Я вижу, как тебе нравится, – говорил он.

Нас не было достаточно долго, и, вернувшись домой, мы увидели в начале улицы Хади. Зейнаб так и не дала ему поспать ночью.

…Мама закончила молиться и стала складывать молитвенный коврик, а я, почувствовав, как проголодалась и насколько ослабело моё тело, захотела привстать, чтобы поесть чего-нибудь, но, не успев откинуть одеяло, испытала сильное головокружение. Нагнулась, чтобы найти свою обувь под кроватью, и перед глазами всё почернело, а сердце словно перестало биться.

– Мама… – с трудом выдавила я.

Она торопливо подбежала ко мне и взяла за руку.

– Что с тобой, родная? Почему ты так побледнела? Что случилось?

– Всё тело онемело. Я будто ослепла и ничего не слышу.

Мама снова уложила меня на кровать и выбежала из палаты.

Через некоторое время я пришла в себя и обнаружила рядом нескольких медсестёр.

– Открой рот, милая, – сказал родной голос.

Я почувствовала сладкий вкус сока, который небольшими каплями просачивался мне в горло, и ощутила, как постепенно силы начали возвращаться ко мне. Неожиданно и резко почувствовав жажду, я быстро выпила весь сок из стакана.

– Слабость из-за очень низкого давления. Ей нужно позавтракать, – сказала медсестра.

Мама подтянула к кровати стальной столик, на котором стоял мой завтрак, и стала меня кормить, давая кусочки хлеба с вареньем. От изнеможения у меня тряслись губы, как будто я не ела несколько лет. Мама поднесла к моему рту стакан, и я почувствовала вкус горячего молока.

– Я добавила немного сахара, – сказала она.

Мамина рука, в которой она держала стакан, дрожала. Я взяла его обеими руками, чтобы поднести ко рту и удержать, но стакан затрясся так, что застучал по моим зубам. Мама стиснула его пальцами, чтобы я смогла выпить молоко, и сказала:

– Я забыла тебе сказать. Вчера звонила Фатима, мама Зейнаб. Она спрашивала, как ты.

Всякий раз, когда я слышала имя Фатимы, я вспоминала Дезфуль. Несмотря на то, что мы жили в горячей точке, это всё же были лучшие дни моей жизни.

Мама терпеливо кормила меня кусочками хлеба, намазанными вареньем.

– Тебе лучше?

Меня всё ещё сотрясала дрожь, не было сил разговаривать, и я просто хотела быстрее проглотить всю еду, что была на столе. Понимая моё состояние, мама больше ничего не сказала и лишь тихонько отламывала кусочки хлеба и кормила меня.

Неожиданно для себя самой я улыбнулась.

– Чему ты улыбаешься? – удивилась мама.

– Я вспомнила Дезфуль. Как же там было хорошо…

– Да полно тебе, – сказала мама, продолжая меня кормить.

– Нет, клянусь, я говорю правду.

– Ладно, не клянись. Верю, – улыбаясь, ответила она. – Дезфуль – хороший город. В прошлом году, когда мы ездили к вам, я убедилась в этом. Нам тоже там понравилось. Добрая память нашему Али.

– Добрая ему память, да, мама. Как же правильно вы поступили, решив приехать к нам. Как же прекрасно мы тогда провели время. Вечером накануне вашего приезда мы с Фатимой сидели на лестнице во дворе и думали, что приготовить на ужин.

– Ты приготовила подливку из фасоли.

– Да, я её очень люблю, но Фатима тогда сказала, что фасоль на ужин лучше не готовить.

– О! А как эту подливку любил Али! – засмеявшись, сказала мама, помня, что Али не переносил этого блюда.

– Во время готовки я взяла целую тарелку фасоли, насыпала в кастрюлю и подумала, как же будет забавно, если Али приедет в этот момент. Бедняжка, он мучился не только от фасоли, а от всего, что вызывало вздутие и дискомфорт в желудке. Фатима тогда резала луковицу, и мы разговаривали, вместе проливая слёзы. Она жарила лук на своей газовой переносной плите, а я готовила фарш на своей. Открыв крышку кастрюли, я увидела, что фасоль увеличилась в два-три раза, и воскликнула: «Фатима, мы теперь должны всё это съесть?!» Помню, что в тот день на улице были слышны звуки из соседнего дома, куда пришли гости. Фатима с грустью сказала: «Как было бы хорошо, если бы и у нас были гости…» И мы стали думать о том, чтобы пойти к соседям и украсть их гостей, как вдруг за дверью оказались вы.

– Был десятый день Навруза, у нас дома не было света, и мы спонтанно решили приехать к вам на машине твоего отца. Я, Нафисе и Ройя сидели сзади, а твой дядя впереди с отцом. Мы не знали дороги и столько блуждали, прежде чем найти ваш городок, кольцевую Фатх ал-Мубин и вашу улицу Голестан и 11-й переулок… В темноте, когда ничего вокруг не было видно, а твой отец к тому же не осмеливался включить фары, мы сделали столько кругов, спрашивая у всех: «Где Голестан, 11, дом 215?» Вдруг мы увидели, что какая-то машина с включёнными фарами едет нам навстречу. Немного погодя мы поняли, что это Али.

– Мы тогда сидели во дворе и, услышав ваши голоса, никак не могли поверить, что это вы.

– Какие же чудесные воспоминания…

– Как только я открыла дверь и увидела вас, мне как будто подарили весь мир. Как же я была тогда счастлива!

– Помнишь, как я сама взялась за дело и приготовила рис с подливкой? – убирая завтрак, спросила мама. – А на следующий день твой отец, дядя и Али отправились в зону боевых действий. Мы же пошли в имамзаде Сабзе Гоба[6].

– Вы уехали домой на тринадцатый день после праздника, – глубоко вздохнув, ответила я, – и тогда на меня будто обрушились все печали мира. Я так сильно переживала, что Али не поехал на военную базу и всю ночь отвлекал и развлекал меня, чтобы я не нервничала, пока вы были в пути домой. Ночью Али сказал: «Думаю, твои родители уже благополучно доехали. Позвони Сакине и поговори с ними, сколько хочешь».

Взяв поднос с остатками завтрака, мама вышла из палаты. Почувствовав себя лучше, я решила встать и посмотреть из окна. Снег медленно ложился на землю, постепенно наступало утро, и небо становилось светлее. Мне захотелось как можно скорее увидеть своего сына. Про себя я подумала тогда: «Али, ты ведь видел нашего сына?» При мысли, что его уже нет с нами и что у нашего ребёнка не будет отца, я почувствовала боль в сердце и дрожь по всему телу.

– Как же я смогу вырастить его в одиночку?

Мне было так жаль нашего малыша.

Подняв глаза, я увидела Али. Он смеялся и появлялся везде, куда бы я ни посмотрела: возле меня, у окна, у изножия кровати, за окном под снегопадом… В один момент мне показалось, что он повсюду, словно снежинки, он появлялся то тут, то там.

За окном продолжал идти снег, заполнявший всё вокруг, как вдруг приятный запах, похожий на аромат лимонных деревьев, наполнил мою палату. Это был запах весны… запах Али. Не сдержавшись, я сказала:

– Али, ты должен беречь нас. Я не справлюсь одна.

Мне показалось, что Али засмеялся и, как обычно, качая головой, нежно сказал:

– Хорошо, мой цветочек.

С этими мыслями я смогла глубоко вздохнуть и ощутила внутри растущее чувство радости и облегчения.

…Время было полдвенадцатого, я не могла поверить, что столько спала. Мамы всё ещё не было в палате, а белые лилии уже стояли в графине на холодильнике. Снег прекратился, но небо было мрачным. Фиолетовые занавески, украшенные жёлтыми и оранжевыми цветочками, с обеих сторон окна были аккуратно собраны. Сама палата была очень чистой и приятно пахнущей. Я поднялась, села на кровати и почувствовала, что мне уже намного лучше, больше нигде не болело. Посмотрев на окно и занавески, я снова погрузилась в мысли. Какими же эти занавески казались знакомыми. Тут я вспомнила, что мы покупали похожие нам домой в Дезфуле.

Спустившись с кровати, я подошла к окну, чтобы потрогать эти занавески и вдохнуть их запах. Для меня они запахли Дезфулем…

Я отошла от окна, прошлась вдоль палаты и остановилась у порога. Коридор больницы был очень чистым и безлюдным. Около комнаты медсестёр я увидела маму. Она разговаривала по телефону и, увидев меня, улыбнулась и помахала рукой. Вскоре, положив трубку, она пошла в мою сторону и, приблизившись, спросила:

– Ты проснулась, милая?

– Я так много спала, – улыбнувшись ей, ответила я.

– С утра отвечаю на телефонные звонки. – сказала она, взяв меня за руку. – Говорила всем, что ты спишь, чтобы не соединяли с твоей палатой.

– А в чём дело? – спросила я настороженно. – Что-то случилось?

Мама отвела меня к уборной и сказала:

– Умойся. Тебе станет лучше.

Она открыла дверь уборной, где внутри всё сверкало белизной от чистоты.

– Звонят все: родственники, друзья, знакомые и даже незнакомые, – продолжала мама. – Все справляются о твоём состоянии: твои дяди, их жёны…

Посмотрев в зеркало на своё лицо и круги под глазами, я заметила, какой стала бледной и измождённой.

Умывшись, я вдруг подумала, что уже давно не узнавала о последних новостях нашей семьи, поэтому, выйдя из уборной, спросила у мамы:

– А с кем ты сейчас разговаривала?

– С Вахидом, твоим двоюродным братом.

Услышав его имя, я подумала: «Ах, это был он… Бедный Вахид…»

Вернувшись к себе в палату, я села на кровать и погрузилась в воспоминания, как однажды Али привёз Вахида в Дезфуль.

– Ложись, дорогая, – снова взяв меня за руку, сказала мама.

– А сколько мне ещё нужно здесь находиться? Почему ко мне не приносят ребёнка?

– До утра.

– С ним всё в порядке? Может, что-то не так? Прошу, скажи мне правду.

– Опять ты капризничаешь? – накрыв меня одеялом, проворчала она. – Клянусь, я говорю тебе правду. Или тебе хочется, чтобы тебе врали?

Я закрыла глаза и почувствовала, как мама вытерла мне лицо полотенцем, поправила платок и опустила рукава больничной рубашки. Я обняла её и, как обычно, поцеловала в шею.

– Как же ты вкусно пахнешь.

– После обеда тебя придут навестить, – ответила она, поправляя мне простыню и одеяло.

Как же тяжело… Я никогда и мысли не допускала, что буду лежать на этой больничной кровати, зная, что Али никогда не придёт, ведь я всегда мечтала о том, что эти дни будут счастливыми и мой муж будет со мной рядом. Кто мог подумать, что в день рождения нашего ребёнка все будут в трауре и слезах? Можно ли представить дни более тяжёлые, чем эти?

– Родная, ты спишь? – робко спросила мама.

Как же мне не хватало Али. Как же я соскучилась по нему и как сильно нуждалась в его тёплых руках. Моё сердце так неистово истосковалось по громкому плачу навзрыд.

– Ты так быстро уснула…

Я не открыла глаза и не ответила маме, поняв, что она сидит на кровати и расстёгивает молнию на своей сумке. Став матерью, я почувствовала, как усилилась моя собственная привязанность и любовь к маме, я так переживала за неё, что не хотела становиться причиной лишних проблем и беспокойства.

Медленно приоткрыв глаза так, чтобы мама не заметила, я стала подглядывать за ней. Она сидела на кровати, повернувшись немного боком, смотрела на фотографию и что-то тихонько шептала. Её плечи задрожали.

«Наверное, – подумала я, – у неё в руках фотография Али». Как же я соскучилась по нему… Какое-то странное и тяжёлое чувство, казалось, поселилось во мне навсегда.

Я была не в силах перенести разлуку с Али и на мгновение почувствовала, что умру, если сейчас не увижу его. Мне очень захотелось забрать эту фотографию у мамы любым способом.

– Мама, что ты делаешь?

Вздрогнув от моего голоса, она быстро спрятала фотографию в сумку и положила её под подушку.

– Это была фотография Али? Дай мне, я тоже посмотрю.

Мама ничего не ответила и лишь принялась быстро вытирать слёзы.

– Мама… – сквозь ком в горле сказала я. – Я очень соскучилась по нему…

– Фотография? – как ни в чём не бывало спросила мама. – Какая фотография? О чём ты говоришь?

Глаза её покраснели. Я знала, что она всегда носит с собой в сумочке маленький альбом с семейными фотографиями. Уже больше года вместе с фотографиями всех членов нашей семьи она носила и фотографию Али.

– Мама. Ради Бога, дай мне посмотреть.

Видимо, пожалев меня, она неохотно достала сумку из-под подушки, вытащила оттуда фотографию и протянула мне. На ней был изображён смеющийся бородатый Али. Это была та самая фотография, на которой он стоял вместе со своими сослуживцами. На всех были чёрные платки, обмотанные вокруг шеи. Мама аккуратно вырезала с той фотографии лицо Али и положила рядом с моим фото.

– Он сделал эту фотографию в прошлом году, в январе… Были дни мученической гибели Фатимы аз-Захры, которые совпали с военной операцией «Кербела-5». В ту ночь Али пришёл домой с целым рулоном чёрной материи и спросил: «Родная, можешь сшить из этого рулона несколько платков?» Материал был хороший, который не износился бы даже после многочисленных стирок. Я тогда удивлённо спросила у него: «Столько платков?» А он ответил: «Мы всей военной частью договорились в этом году в знак уважения к Фатиме аз-Захре надеть чёрные платки». Я развернула рулон и, готовая приступить к делу, спросила: «Какого размера?» Первые несколько платков мы с Фатимой порезали вместе. Хади и Али тоже пришли нам на помощь. Вплоть до утра они резали, а я подшивала края на своей швейной машинке. Утром, когда Али и Хади ушли, мы с Фатимой по очереди сменяли друг друга за машинкой, как вдруг у нас закончились нитки. В поисках новых я обыскала весь городок, но нигде не было специальных ниток, подходящих для моей машинки. В итоге нам пришлось купить обычные, с которыми было намного тяжелее работать. Машинка постоянно рвала эти нитки во время шитья и ломала иголку, но, несмотря на трудности, мы всё же завершили работу. Придя вечером домой, Али очень обрадовался, когда увидел платки, и тут же накинул на плечи один из них.

Рассказывая эту историю маме, я не смогла сдержать слёз и замолчала, глядя на фотографию Али. Мама тоже вытирала глаза влажными пальцами.

– Родная, хватит…

Прижав фото к груди, я уверила её:

– Обещаю, я больше не буду плакать.

Но я не смогла сдержать обещание даже на секунду, и мама забрала фотографию у меня из рук.

В это время в палату вошла медсестра с тележкой, и я принялась торопливо вытирать слёзы. Поздоровавшись, сестра любезно обратилась ко мне:

– Панахи-ханум, как вы? Что-то случилось?

Кладя фотоальбом в сумку, мама беспокойно сказала медсестре:

– Ради Бога, скажите, можно ли ей вот так переживать и печалиться?

– Это же вредно для ребёнка, – с упрёком посмотрела на меня медсестра и, положив руку мне на плечо, добавила: – Панахи-ханум, вам теперь уже следует заботиться не только о себе, но и о ребёнке.

– Всё хорошо. Просто я затосковала немного…

Вытерев слёзы, я приподнялась на постели и подвинулась к еде, которую принесла медсестра. На подносе были миска с супом и тарелка риса с мясом.

– Теперь с аппетитом пообедайте, а потом немного отдохните. После двух начнётся время визитов. Уверена, что ваши гости приободрят вас.

* * *

Второго января, задумавшись, я смотрела на часы, висевшие на стене. Мне так хотелось, чтобы побыстрее наступило два часа, потому что со вчерашнего дня было как-то особенно тоскливо на сердце.

Мансуре-ханум и Насер-ага с большим букетом цветов вошли ко мне в палату. Увидев меня, они улыбнулись, но я заметила, что глаза их были красными. Я понимала, как трудно им было видеть внука, осознавая, что его отца больше нет в живых. Мне стало так больно за них, что я почувствовала, как огромный ком подкатил к горлу.

Родители Али были до сих пор одеты в чёрное. Боль от утраты их сына Амира оставалась свежей, но рана от гибели Али огнём сжигала их сердца. Меня очень обеспокоило их состояние, так как я знала, что видеть меня в таком положении для них будет особенно тяжело.

«Сколько же терпения у этих двоих, – думала я. – Не прошло и дня, как родился мой сын, а я уже так скучаю по нему… Каково же родителям Али, которые потеряли сразу двух сыновей?»

Они сели на стулья рядом с кроватью. Прошло немного времени, и Насер-ага, как обычно, вернул себе весёлый облик и, вновь взяв на себя роль души компании, начал беседу:

– Мы видели нашего внука. Он так похож на своего отца, его абсолютная копия!