Место на серой треуголке

Ой,нигилист наш,

нигилист, для всех

других, наверное,

лодырь, бездельник и

пустяга.

Константин Кешин

На узкой ладони пальцы разминали зеленые зернышки и траву, перемешивая их с табаком. Потом быстро стали набивать папиросу. Набив, Д. провел по ней губами, слегка намочив, и закурил небрежно, спокойно делая затяжки. Потом передал папиросу Л. и тот шумно и с легким присвистом втягивал в себя вместе с дымом воздух, набирая полную грудь, и сосредоточенно выпускал через некоторое время из себя клубы, повисавшие над столом и Д. разгонял их рукой. Потом Д. взял папиросу огоньком в рот и, приблизив мундштук к Л-ву лицу, стал тонкой, но густой струей задувать белый дым в раскрытые губы.

Докурив, они попили воды из графина, закурили уже сигареты. Л. почти не курил, лишь изредка, он поднимал руку с сигаретой к лицу, и по большей части так и опускал ее не затянувшись. Ему было не до этого, рука была сама по себе. Сам же он не двигался и глаза его внимательно смотрели в одну точку. Д. резво ходил по комнате и с интересом рассматривал какие-то вазочки, причем не досмотрев ставил обратно и смотрел уже в окно. При ходьбе он высоко поднимал колени и ступни ставил прямо, немного вовнутрь, идя, как бы по одной линии.

Он сел на стул напротив Л. и сказал с участием, глядя на него:

– Вот я нажрался…

Л. собрался с мыслями, оглядел Д. как-то флегматично, и со значением выставив нижнюю губу, покивал головой, но чуть не упал при этом с дивана. Он снова собрался и попробовал сидеть прямо, остановив свои, с трудом двигающиеся глаза на лице Д., но потом опять обмяк, и тогда прилег, и, положив руку под голову, стал говорить:

– Знаешь, я ведь тут на днях написал рассказ один.

Д. очень внимательно его слушал.

– Один человек просыпается утром, на работу опоздал, тело ломит, он идет в ванную. Чистит зубы, но потом встает под душ, включает воду и вдруг на него из душа лезут волосы, он обрастает волосами весь – глаза, губы, тело.

Голос у Л. был слабый, тихий и слова он выговаривал с трудом, путая иногда буквы.

– Ты прямо вот так взял ручку и на бумаге написал? – спросил Д. Л. кивнул и продолжал:

– Он выскакивает из ванной в ужасе, хочет пробежать в свою комнату, но слышит под дверью собралась такая толпа, все чего-то обсуждают и никуда не уходят, причем голоса какие-то чужие, незнакомые.

Тут они расхохотались надолго, причем Д. очень сильно тряс головой, а Л. все время поправлял губы рукой, закрывая рот, и от этого ему было еще смешнее. Д., сквозь смех, просил рассказывать дольше.

– Ну вот, потом он все-таки пробегает незаметно в свою комнату, запирается и начинает бриться опасной бритвой, бреет плечи, спину, глаза…

Теперь они хохотали после каждого слова, но вдруг успокоились и прислушались. По радио читали стихи Расула Гамзатова, читали с чувством и нараспев. Д. сделал погромче. Они оба были уже в истерике, вытирали мелкие слезы и тыкали пальцами в радио, до того было смешно.

Л. лежал на кровати. Играл магнитофон. "Я не сплю, но я вижу сны…" – пел Цой. Л. встал, выключил магнитофон, взял гитару без половины струн и стал играть "Дым над водой". Потом положил гитару, присел к зеркалу и долго себя рассматривал. Убирал волосы за уши. Взбивал их. Делал разные выражения на лице. Подошел к столу, взял заварочный чайник и попил из носика. Сморщился. Закурил, открыл крышку на сковородке, которая стояла здесь же. Присел к столу и стал есть, не прекращая курить.

Л. спал в постели с девушкой. Они лежали, отвернувшись друг от друга. Дверь открылась и свет, все более расширяющейся полоской, осветил кровать. На пороге стояла женщина в свитере и черных вельветовых брюках. Она посмотрела на них и вдруг закричала высоким базарным голосом:

– Ты во сколько вчера пришла? Мне надоело это все. Ясно? Долго я буду терпеть? Развела тут черт знает что. И с этим героем я хочу поговорить! Нашел себе местечко. Тут что вам, дом с красным фонарем? Нет, не надо. Давайте, вставайте, подымайтесь, подымайтесь.

– Мама, ты что больная на голову? Что ты орешь в такую рань?

– Я больная? Я ору? Ты как разговариваешь? А ну, вставай! И вы тоже не залеживайтесь, вставайте, вставайте,– и она резко закрыла дверь.

Л. тяжело вздохнул, а девушка покрутила красивым, длинным пальцем у виска. Она встала и, глупо и жалобно улыбаясь, одела халат и вышла. За дверью сразу послышался крик. Там ругались.

Л. огляделся, опять вздохнул и стал медленно одеваться. Он одел широкие джинсы и белую теплую майку с фабричными швами и заплатами специально наружу. Он тер глаза и рассматривал себя в стекло книжной полки. Вошла девушка. Он показал глазами на дверь и качнул вверх головой. Девушка поморщилась:

– Да не ходи ты туда. У нее бывает, еще и не такое бывает.

– Ну как? Надо же поговорить.

– Ну поговори, если хочется.

За дверью закричали:

– Ну, долго вы еще там? Что-то вы больно стеснительны стали. Выходите, не бойтесь.

Л. последний раз глянул на себя в стекло, и вышел, положив руки в длинные карманы.

– Доброе утро, – осторожно сказал он.

– Вы бы вытащили руки из карманов, вы же с женщиной разговариваете. Вас что, не учили?

Л. поспешно вытащил руки, сел в кресло-качалку и стал слегка покачиваться. Женщина села напротив него на стул, напряженно сохраняя осанку, и сказала:

– Ну, что скажете?

– Ведь вы хотели сказать, а я, я не знаю…

– Да хотела. – Она посмотрела ему в глаза и вдруг сказала:

– У вас такой взгляд всегда, ну прямо такой, страдающий, будто вы что-то прямо такое поняли. Ну что? Что вы поняли-то?

– Это разрез такой, – сказал он спокойно.

– Какой разрез?

– Разрез глаз.

– Вы что от Маши хотите? – опять неожиданно сказала она.

– В каком смысле что хочу?

– Зачем, я спрашиваю, она вам нужна?

– Ну как же…

– Что, как же? Что как же? Не нужна она вам, это же видно. Невооруженным взглядом видно. Или она вам в физиологическом смысле нужна?

– Ну это-то тут причем?

– При многом. Как же, девочка чистая, домашняя. Искать не надо опять же.

– Ой, ну что вы говорите?

– А что? Ну, а почему вы не женитесь? А? Почему? Или она так, пока, на время, да?

– Да нет, – вяло сказал он.

– Что нет? Думаете я не вижу, я не понимаю, что у вас к ней за отношение? Вы что, любите ее, да? Ну что же вам тогда мешает? Женитесь, живите, любите. Что мешает? А?

– Ну куда мне жениться? Где мы будем жить? На что мы будем жить? И вообще, куда мне в таком возрасте жениться?

– А вам в каком надо? Вы же говорите, что любите ее, а?

– Я пока ничего такого вам не говорил, а потом возраст, конечно, не главное и я вообще назвал его последней причиной, а первые две вы почему-то упустили.

– Не волнуйтесь, ничего я не упустила. Да, а почему вы в институте так плохо учитесь? Вам что, не нравится?

– Не нравится.

– Ну уходите.

– Куда?

– Куда нравится, вы же пишите хорошо, идите в литературный институт.

– А с чего вы взяли, что я пишу хорошо?

– Маша мне сказала.

– Она-то откуда знает?

– Не знаю я, откуда она знает.

– Да нет, я вообще ничего не пишу, я только прикидываюсь иногда.

– Что-то вам ничего не нравится. Нельзя же так, – вдруг спокойно заговорила она. – Знаете, что сказал один человек?

Он покачал головой.

– Он сказал, что жизнь требует мужества, понимаете, мужества.

– Да, конечно, понимаю.

– Вот вы можете же, например, на стипендию учиться, можете, и без труда особого. Правда ведь?

– А зачем? – сказал он.

– Что плохо стипендию получать?

– Да нет, хорошо, но жизнь требует мужества,– сказал он.

Она не обратила на его слова внимания.

Л. шел по улице с другой девушкой и кричал громко:

– Представляешь, какую хуйню она несет. Жизнь требует мужества. А я, как дурак, с ней беседовал лет сто. Я должен был после первых же криков встать и уйти, и никогда больше не разговаривать ни с ней, ни с ее дочкой!

– Что же ты не ушел?

– Не знаю, не подумал я как-то про это.

– Тебя оскорбили, а ты не подумал. Черт знает с кем ты спишь, разговариваешь часами с их мамами, разве…

– Да ты вообще заткнись, – грубо и по-хозяйски скакзал он, – будешь еще воспитывать меня, сучка.

Девушка замолчала, но шла рядом, посмотрев на него, наполнившимися слезами, коричневыми зрачками.

Л. сидел напротив своего очередного знакомого. Знакомый играл на гитаре, а Л. размахивал зажженной спичкой над головой. Они пели:

– Нам не надо средней школы,

Там-ба-ра-рам, ба-ра-рам, ба-ра-рам…

Ви донт нид нау баст контрол,

Там-ба-ра-рам, ба-ра-рам, ба-ра-рам…

Эй, учитель! Лив аз кидз элон,

Мы кирпичики в стене…

– Я не понимаю, зачем мы живем, в чем смысл? Передо мной все время горят буквы: "Зачем". Зачем мы суетимся, бегаем, волнуемся, – говорил Л. какому-то парню.

Они сидели в креслах и пили шампанское.

– Ради счастья, понимаешь, смысл заключается в том, чтобы испытывать ощущение счастья. – Говорила ему в баре какая-то девушка.

Л. пил кофе.

– А зачем? – сказал он.

– Счастье, оно самоценно и заключается в любви, ты любишь кого-нибудь?

– Нет, я не могу.

– А я люблю, и буду любить долго, может быть всегда.

– Так не бывает, – сказал он без энтузиазма.

– Бывает, всякое бывает.

– А зачем, – спросил он с идиотской настойчивостью.

– Дурак ты!

– А ты не читал Ницше, "Веселую науку"? – спросил его тот парень в кресле.

– Не читал.

– А ты почитай, знаешь, что он пишет, он пишет, что жизнь это танец, танец. Человек танцует не ради результата, а ради самого танца, ради движения. Так и жизнь. Надо жить не ради результата, а ради жизни. Жизнь сама по себе ценность и результат существует лишь как бесплатное приложение. Это и есть кайф, счастье, от самой жизни надо удовольствие получать, а не от того зачем ты живешь.

– Ну, а если жизнь не приносит удовольствия?

– Ну, тогда я не знаю, тут уж тебе никто не поможет.

Л. обреченно кивал головой.

– Ты знаешь, – говорил Л. другому своему приятелю.

Они шли по Садовому кольцу.

– У тебя депрессия, обыкновенная депрессия, бывает, что она затягивается на год, на два, но все равно проходит. Мне знакомая одна объясняла. Врач-психиатр. Ну неужели тебе жить не нравится. Да ты посмотри вокруг – солнце, люди, дома, это же все в кайф. Ты не чувствуешь как бы стержня жизненного. Ты просто зациклился и все у тебя в сознании померкло. Ты этому не поддавайся, соберись как-то что ли. Жизнь она и вправду прекрасна и удивительна. Просто это стерлось у нас в понимании от частого применения в утешительном смысле. Но, на самом-то деле так оно и есть. И не может иначе быть, не должно просто иначе. Ну, конечно, нас и предают, и оскорбляют, и унижают, ну и что? Что из этого? Мало ли чего. Надо всего этого избегать. Беречь себя надо. Ты не расстраивайся,все это пройдет, вот увидишь, – и он похлопал того по плечу.

За столом сидела небольшая компания. Рядом стоял таз с водой. В нем лежали золотистые банки с пивом "Туборг". У всех сидящих, кроме одного, было в руках по баночке. На столе стояла пирамида пустых.

– Марк, ты в Нью-Йорке был? – спросил Л.

– Был.

– А где тебе больше нравится, в Москве или в Нью-Йорке?

– В Москве.

Все засмеялись, кроме того, что не пил пива.

– Я в Нью-Йорке все время в напряжении. В Москве мне спокойней.

– Это потому, что ты иностранец, – сказал кто-то.

– Да, я иностранец, – сказал Марк.

– Эндрю, вай донт ю дринк бир? – спросил Л.

Тот что-то ответил длинно, никто ничего не понял.

– Марк, что он сказал?

– Какая разница, – сказал Марк.

– Марк, тебе какие ругательства больше нравятся, наши или ваши?

– Ваши, – сказал Марк, и со значением добавил, – в ваших больше смысла. И… глубина.

Эндрю засобирался, стал прощаться.

– Эндрю, иф ю виш ту кам ту ми, ю кэн ду ит эни тайм, айл би глэд ту си ю. Ю а вэлкам.

Эндрю пожал всем руки и ушел.

– Марк, чего он ушел?

– Он ссыт экзамена, – сказал Марк, – у нас завтра экзамен, он ничего не знает, двоечник.

– А ты?

– Я все знаю. Как надо говорить, когда мне надо ненадолго уйти в туалет?

– Я пошел в туалет.

– А еще?

– Пошел поссать.

– Так можно при девушке?

– Не стоит.

– А как при девушке?

– Пошел в туалет.

– А еще не при девушке.

– Пойду отолью.

– О! – сказал Марк и радостно засмеялся.

– Марк, у тебя жена есть?

– Нет.

– Почему?

– Я хочу жениться на русской девушке, говорят, что я обязан жениться и спасти ее.

– От чего спасти?

– От этой страны я должен, жениться и спасти ее, – он пожал плечами, – вот ты хочешь в Америку?

– Мне все равно, – сказал Л., – и здесь то плохо.

– Молодец, – сказал Марк, – мне тоже все равно. Какая разница. Здесь веселей.

– Потому что ты иностранец, – опять сказал кто-то.

– Да, я иностранец, – согласился Марк.

– Марк, а что у вас вообще не курят?

– Курят, но мало. Я вообще не курю. У нас в группе шестнадцать человек, курят только две девушки.

– Марк, а марихуану у вас курят?

– Я не курю.

– Марк, а сколько ты выпиваешь таких баночек и уже пьян?

– Когда пью много, то восемь и уже пьян, а когда как сейчас, то четыре и уже пьян.

Он встал и пошел к двери.

– Ты куда, Марк?

– Пойду отолью.

Л. сидел в большом, светлом врачебном кабинете напротив стола, за которым сидела женщина-врач.

– Ну, – сказала она, – рассказывайте как ваши дела.

– Нормально, – сказал Л., – с делами у меня все в порядке, я по другому поводу пришел.

– Я слушаю.

– Понимаете, я не как к врачу, просто мне надо с кем-то поговорить, посоветоваться, а вы тем более специалист.

– Я слушаю, слушаю.

– У меня беда, – сказал Л.

– Что случилось?

– Беда вот какая, понимаете, я все время испытываю чувство вины, и никак не могу от него избавиться.

– За что, чувство вины?

– В том-то и дело, что ни за что, то есть ни за что конкретное, у меня это чувство абстрактное, я считаю, что я виноват, когда другие поступают плохо, я виноват, если кому-нибудь что-то не удается, то есть я кругом виноват, уже не говорю про свои собственные поступки. Я понимаю, что это глупо, но ничего поделать с собой не могу, причем, чувство это увеличивается с каждым днем.

Врач что-то записала в карточку и сказала:

– А спите как?

– Совершенно ужасно, сплю часа два в сутки, хочу спать, а уснуть не могу, мучаюсь, что вот я такой подлый, всех предал, подвел. У меня с нервами что-то не в порядке?

– Это не просто с нервами, – сказала врач, – вы знаете, хорошо, что вы вовремя пришли. Видите ли, в чем дело, у вас запросто может развиться маниакально-депрессивный психоз. Пока у вас просто нервное истощение, авитаминоз и так далее, но если вы не будете лечиться, то добром это не кончится.

– Я буду лечиться, – сказал Л.

– Я выпишу вам одно лекарство, пейте его аккуратно, месяц, а как только придет лето, поезжайте отдыхать.

– Хорошо, – сказал Л., – а вы меня пока не снимаете с учета?

– Пока рано, надо еще годик потерпеть.

– Я потерплю, – понуро сказал Л.

Он забрал рецепт, попрощался и вышел. На улице он заулыбался, порвал на мелкие кусочки рецепт, позвонил из автомата и радостно сказал:

– Все нормально, с учета меня не снимают, лекарства выписывают, полкарточки исписали, не знаю, что там она написала, главное много, а сейчас к вам приеду.

Он пошел к трамвайной остановке, напевая: "Шире шаг от рекорда к рекорду".

Л. толкнул дверь ногой, она была не заперта и распахнулась. Он не проходил. Из комнаты закричали:

– О, вот и наш пацифист!

Все вышли в прихожую. Заиграла музыка.

– Как-то раз пошла гулять я с иностранцем, – пели из магнитофона.

– Он меня до дому провожал, – запела вся прихожая.

Л. стал приплясывать, стукнувшись ладошкой с каким-то парнем, тот тоже стал приплясывать.

– Он уехал в Копенгаген, я осталась, – пели они вместе с магнитофоном, – вот как с иностранцами гулять!

Л. взял под руку девочку, которая не танцевала, и они, заложив свободные руки за головы, стали кружиться. Всем все очень нравилось.

– Минздрав СССР предупреждает, – сказал Л. сурово, – СПИД – чума ХХ века!

Магнитофон повторил за ним эти слова.

Л. ходил вокруг человека, стоявшего за мольбертом. По комнате были разбросаны подрамники, холсты, какие-то доски.

– Слушай, какую я фразу написал, контаминацию, – сказал Л., вытащил из кармана листок и стал читать:

– Он, устроившись в каком-нибудь уголке, где прямо в живот прискачут смутьяны и есериархи, учит смыслу сумбурной переклички своего старого папашу, которому нет дела до перестройства церквей, для декларации государственной коммунистической молитвы, урегулированной советом мировой революции.

– Что, что? -сказал тот. – Ну-ка еще раз.

Л. прочитал еще раз.

– Дай-ка! – сказал художник, присел на брезентовый стул и стал читать.

– Ну и что? – сказал он.

– Что, что, за одну фразу можно Нобелевскую премию дать.

– А кто "он"?

– Да какая разница?

– Вечно ты какую-нибудь дрянь напишешь, ходишь, работать мешаешь.

– Сам ты козел, – обиделся Л., – забрал листок и стал его читать про себя.

Л. спал. Ему снился сон. Он сидел в кожаном кресле. Рядом в таком же кресле сидел журналист с диктофоном в майке с надписью "Огонек".

– Л. Гениусович, -говорил журналист, – Ваша слава уже превосходит все достижения в этой области, причем не только в писательской, а вы становитесь кумиром, звездой. Вы затмеваете славу "Битлз", футбольных или актерских звезд, политических деятелей. Недавно программу "Время" заменили прямой трансляцией Вашего второго визита в США, там даже "Боинг", на котором Вы прилетели разломали на сувениры. Для такой, в общем-то, малозаметной профессии как мульти-литератор, это небывалый успех, да и для любой другой тоже. Как Вы относитесь ко всему этому шуму?

– Все это замечательно, но я несколько уже утомился, знаете, хочется уюта, спокойствия. Приходится отключать телефон, недавно мне заменили дверь на другую, шумонепроницаемую. Звонок, конечно, пришлось снять. И это все, несмотря на то, что у подъезда всегда дежурит наряд милиции, и по первому их зову прибывают целые подразделения внутренних войск. Нормально чувствую себя только в ванной, запираюсь там и включаю воду, чтобы не слышать рев толпы под окнами, который не прекращается ни днем, ни ночью.

– Ничего, скоро привыкнете.

– К этому очень трудно привыкнуть.

– А как к этому относятся Ваши близкие, знакомые?

– Им тоже несладко приходится, даже мою бабушку буквально затерроризировали журналисты и мои поклонники, пришлось и ей нанять охрану. Ну, а знакомые просто не заикаются обо мне, а то и их разорвут на части. Ну разве что в тихом домашнем кругу, они вспоминают какие-то давние истории, да и то с большими предосторожностями.

– Вам не мешает все это работать?

– Нет, потому что я все равно не работаю.

– Ну а какие дальнейшие планы?

– Никаких планов, давайте говорить на другие темы.

– Вам нравится наш журнал?

– Нет не нравится, у вас довольно пошлый журнал, та демократия, за которую вы так ратуете, дискредитирует духовность, духовную личность, потому что подлинные достижения вы подменяете сенсационными дешевками, немало спекулируя при этом и подлинным. Вы подменяете демократию духа, демократией буржуазной, я не ругаю Запад, нет, ни в коем случае, я беру все человеческое общество в целом. Я, конечно, читаю ваш журнал, но как журнал порнографический, я не имею в виду конъюнктурный, сейчас трудно быть конъюнктурным, но порнография вечна и заманчива и вы доказываете это каждым своим номером, и подтверждаете это своим существованием.

– Что же Вам нравится? "Наш современник"?

– На "Наш современник" мне вообще наплевать.

– Мы просто стараемся быть в центре общественной жизни.

– Врете, врете, вы хотите создать из себя центр общественной жизни. Вы и ко мне пришли, чтобы поднять авторитет вашего журнала. Но это ваше дело.

– А как Вам прошедший Съезд народных депутатов?

– Никак. Видите ли, чем отличается наше буржуазное общество от западного. Там люди занимаются промышленностью и творчеством, у нас же все занимаются политикой. А я хочу заниматься только собой.

– Вы очень примитивно все изобразили.

– Не мое дело вдаваться в это глубоко.

– А почему Вы отказались от звания Героя Социалистического Труда?

– Я не буду сейчас говорить о том, как это звание себя скомпрометировало. Просто я вообще не понимаю, как можно быть героем труда. Ты работаешь больше других, получай больше других, но при чем тут героизм. Героизм на фронте, в экстремальных условиях. А в труде надо не награждать тех, кто преодолевает экстремальные условия, а наказывать тех, кто их создает.

– Но ведь "Битлз" получали ордена Британской империи.

– Я не "Битлз", а орден Британской империи не звание Героя Соцтруда, тем более, в моем случае говорить о труде вообще не приходится, такого бездельника, как я, редко можно встретить.

– А кого из мульти-литераторов Вы считаете близким себе?

– Из нынешних никого.

– А из прошлых?

– Тоже никого.

– Что же Вам никто не нравится?

– Нет, почему? Мне нравится очень много разных книжек.

– Какие, например?

– О, это тема для отдельного разговора. Приходите еще, я вам расскажу, а сейчас простите, я должен принять журналиста из "Штерна", он уже четыре месяца ждет встречи.

– Большое Вам спасибо.

– Что вы? Не за что. Очень рад был с вами побеседовать.

Л. и В. ходили, искали винный магазин.

– Сейчас бы пива, – сказал В.

– Да вряд ли найдем…

Они купили сухого вина, поднялись в каком-то подъезде на подчердачный этаж. Там стоял строительный "козел". Усевшись на него, Л. попытался открыть бутылку зубами. В. забрал у него, опалил пластмассовую пробку спичкой, и от этого она снялась зубами, как по маслу.

– Знаешь, браток? Что я на днях узнал, – сказал Л.

– Ну?

– О, я узнал ужасные вещи. Говорят, что мы с тобой муж и жена.

– Да ну?

– Муж и жена.

– А кто говорит?

– Да все уже знают.

– А кто муж, а кто жена?

– Вот это я пока не выяснил точно, разное говорят, но я выясню.

– Ты выясни, браток.

Они пили уже вторую бутылку, уже было весело.

– Вот если нас сейчас повяжут, – сказал В., – то потом обязательно все скажут, что мы тут целовались, – и он нежно повел плечом.

– Сосались, – сказал Л.

– А для отмазки вина прихватили.

– Якобы выпить негде.

Через некоторое время они вывалились из подъезда, веселясь и подпрыгивая, изображали на разный манер голубых.

– А ты хорошенький!

– Я тебе нравлюсь?

– Ужасно, ты такой голубой.

– Да и ты молодец, только ты побрейся.

– Я побреюсь.

– Я не гомосексуалист, – сказал В. проходившему мимо человеку, – я просто женщина, заключенная в мужское тело. Человек отшатнулся и пошел быстрее.

– Слушай, – вдруг сказал В. – ты любишь ездить на машине?

– Люблю, – скаал Л.

– Машину угнать очень легко, надо выдернуть шнур и выдавить стекло.

Они долго бродили вдоль разных машин, но ни выдернуть шнур, ни выдавить стекло не удалось. Л. предложил разбить стекло. Нашли кусок арматуры, но стоило размахнуться, как обязательно кто-то ходил, выглядывал в окно и вообще все мешало.

– Может быть, нам поймать машину и убить шофера, – сказал Л.

– Задушить?

– Нет, можно зайти к кому-нибудь поблизости, взять нож и убить его ножом, а тело спрятать в багажник.

– А мы не будем потом страдать и мучиться, как Раскольников?

– Ну, что ты? – убежденно сказал Л., – он в идее разочаровался, фашист.

– Я всегда знал, что преступные замыслы рождаются именно так, – сказал В., – а кто же тут поблизости живет?

Через некоторое время они выбрели на кафе, рядом с которым стояли хиппи и еще какие-то тусовщики.

– Выпьем кофе? – делая ударение на "кофе", сказал В.

Они стояли за столиком, мимо шел волосатый юноша.

– Погоди, – сказал Л.

– Да? – волосатый повернулся к нему.

– Ты – хиппи?

– Да! – радостно улыбнувшись, сказал тот.

– А мы из того города, где вас очень не любят.

Хиппи помрачнел.

– Не обращай на него внимания, – сказал В., – он такой ужасный любер, да и я тоже любер. Ты что тут делаешь, – вдруг грозно сказал он.

Хиппи смотрел под ноги и молчал.