bannerbanner
А еще был случай… Записки репортера
А еще был случай… Записки репортераполная версия

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 31

Я поблагодарил парня за выручку.

– Давай знакомиться. Я живу в этом доме. Там есть общежитие. Заходи ко мне, когда будет время.

Мой спаситель рассказал о себе. Он из Бийска. Это на Алтае. Наверное, там все такие здоровяки. Учится здесь, в Хабаровске, в медицинском институте. Будет доктором.

Мы подружились. Вместе шатались по городу, ходили на танцульки. Бывало, я ночевал у него в общежитии – в комнате всегда находилась пустующая койка загулявшего студента.

* * *

Если хочешь узнать человека, не слушай, что о нем говорят другие. Послушай, что он говорит о других.

Вуди Аллен.

Вызвали меня к директору. До того я его никогда не видел, не знал – добрый он или злой. Но это значения не имело – начальство, оно всегда выволочку задаст. А за что?

В кабинете у директора сидел секретарь комсомольской организации – его я знал, платил ему членские взносы. Сидели еще люди – незнакомые мне.

– У нас есть к тебе дело. – сказал директор. – Завтра будет отчетно-выборное профсоюзное собрание. Нынешний профорг уходит по семейным причинам, а заменить его некем. От войны, сам знаешь, еще не оправились. Кругом одни женщины, вдовы с детишками. Какой из них профорг?

Так вот, у нас появилась идея выдвинуть тебя от администрации, партии и комсомола в председатели профкома. Ты парень молодой, без семьи, не пьяница, хороший работник. К тебе люди по доброму относятся. Да ты еще и комсомолец…

Как отнесешься к такому предложению?

– Спасибо, но я не могу. Никогда общественными делами не занимался, да их у нас в войну и не было. Затем главное. Меня прислали сюда, потому что некому набирать газету. Я не жалею своего времени для этого. Лишнего не остается. И потом, у меня двое учеников. За их успехами лично следит ваш начальник. Это – будущее линотипного цеха. Я уеду домой, но газета без набора не останется.

– Поверь, мы все это знаем и учли. Общественная нагрузка не будет отнимать у тебя много времени. Мы и заместителя тебе хорошего подберем – подружитесь, будет помогать.

Они назвали имя того человека. Я его знал. Молодой парень, работал в печатном цехе.

Словом, уговорили.

Вечером меня поджидал в общежитии мой приятель-студент. С первого взгляда я понял: он чем-то расстроен.

– Что случилось?

– У меня хлебную карточку украли… Через несколько дней начнется сессия – на пустой желудок ее не вытянуть. А денег – одна стипендия. С ней на рынок соваться нечего.

Знаешь что я придумал? Поеду домой в Бийск. Там у родителей перезимую, а в будущем году снова сдам вступительные экзамены.

– Нет, так нельзя! – возразил я. – Надо еще подумать, поискать выход. Я бы тебе сам помог, но мой паек едим втроем, с девчонками. Приходи в обед – будем делить на четверых. Не много, но все же еда.

– Я не смогу, спасибо. У меня лекции… Не пропускать же.

– Тогда все равно не спеши. Надо у теток поспрашивать – может, картошку найдем недорогую.

…Утром я подошел к своим мазурикам:

– Ребята, у меня очень важное дело. Но сначала: вы знаете, как я отношусь к вашей прежней “работе”. Дембель, значит дембель. У меня есть очень свежий пример вам для науки. У нас во дворе жил парень. Тоже на руку не был чист. Попался он с приятелями на очень дерзкой краже. Они прорыли тоннель в универмаг и унесли оттуда много меховых вещей. На суде сосед сказал в последнем слове, что раскаивается в преступлении, хочет искупить кровью и просит послать его на фронт в штрафной батальон.

Перед отъездом в Хабаровск я встретил его во дворе. Вся грудь парня сплошь была покрыта орденами и медалями. Такое я видел первый раз в жизни.

Он мог бы и погибнуть в своем штрафном батальоне, но для него дембель из воровского мира был дембелем даже там, где лилось много крови.

А сейчас раскиньте мозгами.

Я рассказал им о моем приятеле-студенте. Рассказал всю историю, начиная с ночного спасения, украденной хлебной карточки и кончая его намерением бросить институт.

– Подумайте, как можно помочь парню. Не обязательно хлебом – любыми продуктами, лишь бы он набил живот и сдал экзамены. Если продержится несколько недель, в следующем месяце по закону получит карточку и будет учиться дальше.

– Мы подумаем, – сказали ученики.

И, действительно, через два-три дня парни пришли к моему линотипу и протянули пачку пятидневных хлебных талонов. Их выдавали, когда человек уезжал в командировку или по каким-то делам. В таком случае он не мог пользоваться обычной карточкой – по ней можно было получать хлеб только в том магазине, где владелец был на учете.

Я взвесил на руке талоны.

– Кто-то остался голодным?

– Нет, мы свое слово держим.

– Тогда откуда они взялись?

– Извини, но это уж не твое дело. У кого взяли, тот голодать не будет. У него еще много ворованного осталось.

И брали не мы. Рассказали твою историю, и нам помогли. Отдай ему. Пусть учится. Может, и нас когда-нибудь от чего-нибудь вылечит.

Что оставалось делать? Я отпросился на час и побежал в мединститут.

Мой приятель в Бийск не поехал.

* * *

Кто может – делает.

Кто не может – учит.

Кто не может учить – управляет.

Бернард Шоу

Да, так я все-таки закончу историю о профсоюзе. Хотя, предупреждаю, финал получился не героический.

Собрание состоялось. Проводили старого профорга. Парторг предложил мою кандидатуру. Народ заволновался: мы его не знаем, со стороны прислали, пусть покажется…

Я встал. Собрание успокоилось: знаем мы его, в линотипном работает, хороший парень.

Так я стал председателем профсоюзного комитета.

На следующее утро ко мне подошла женщина, сказала, что работает в переплетном цехе.

– У меня просьба к тебе, как к профсоюзу. Я вдова – на мужа похоронка пришла. Где могила – не знаю. У нас сынок подрастает. В первый класс идти надо, а на ноги надеть нечего. Старые галоши веревками привязываем. Пойдет так в школу, засмеют ребенка – на всю жизнь рана в душе останется. Может профсоюз подсобит?

– Сколько денег надо?

– Не знаю…

– Пойдите в магазин, узнайте цену ботинок и приходите. Твердо не обещаю, потому что не знаю, как это делается. Но постараюсь помочь.

Мальчонка пошел в школу в новых ботинках.

Через какое-то время подошла еще одна работница. Тоже вдова. Тоже ребенок сирота. Скоро грянут морозы. На голове панамка. Другого нет. На улицу не выпустишь. Нужна ушанка, а денег нет.

Выписали мы постановление на ушанку.

Но просьбы не кончались. Народ бедствовал после войны. Без мужей, без отцов…

Мы помогали – сил не было отказывать. Правда, другие нужды не удовлетворяли – берегли деньги. Но сиротам помогали от души.

Однажды ко мне подошел незнакомый мужчина. Представился:

– Я из краевого комитета профсоюза. Ревизор. Мне нужно получить документы вашего профсоюза для проверки.

– Хорошо. Приходите в конце смены, я вам все передам.

– Вы меня не поняли. Я ревизор. Это срочно. У меня нет времени ждать конца смены.

– Это вы меня не поняли. Я сейчас набираю завтрашний номер краевой партийной газеты. За три часа у вас ничего страшного не случится. Но если выпуск газеты опоздает на три часа – представьте, что будет и с вами, и с вашим краевым комитетом.

…На следующий день ревизор пришел к концу смены.

– Нам нужно серьезно поговорить!

– Сейчас?

– Да, срочно!

– Хорошо. Я заканчиваю работу. Пойдем в партком и там поговорим.

В парткоме ревизор каким-то посуровевшим тоном сказал:

– Я должен зафиксировать в акте, что у вас совершено тяжкое преступление.

– Нельзя ли подробнее?

– У вас исчезли все профсоюзные деньги…

– Они не исчезли. На каждый рубль есть протокол. Я передал вам папку с документами.

– Протоколы подписаны двумя людьми. Таких бумажек можно составить сколько хочешь.

– Вы обвиняете нас в том, что мы с заместителем поделили между собой казенные деньги?

– Я пока не обвиняю. Только фиксирую.

– Мне кажется, ревизор должен не просто фиксировать, а фиксировать правду. Пойдите по протоколам к сиротам домой и убедитесь, есть ли у них новая обувь, одежда, портфели, тетради…

– Я без вас знаю, что мне делать. Вам не удастся меня запутать. Но если представить, что хищения не было, что вы тогда сегодня сделаете, если срочно потребуются деньги?

– Не понимаю…

– Ну, допустим, кто-нибудь умрет. Надо помочь с похоронами.

– Я думаю, похорон еще нужно ждать, да и случатся ли они в ближайшем будущем? А сироты убитых солдат сегодня могут вырасти безграмотными или сидеть дома взаперти, спасаясь от холода. Ну, а если срочная помощь все-таки потребуется, попросим у директора – он не откажет.

Мы так и не поняли друг друга – наверное, у нас истории жизни были разные.

А потом случилось профсоюзное собрание. Нас в преступлении не обвиняли. Это было бы глупо, потому что все, получившие помощь, находились в зале. Но трепку для порядка устроили крепкую. И как бы ни кричали матери сирот в нашу защиту, нас выгнали с треском из профсоюзного комитета.

* * *

На своем дворе всякая собака лает.

Киплинг.

Зима поторопилась. Начались ранние заморозки. Преждевременно выпал первый снежок. И это было только начало.

Утром я вышел из дому – спешил к началу смены. С порога увидел: ночью прошел большой снегопад. Все вокруг было белым-бело. Ступил на землю – снег выше колен. И нигде ни дорожки расчищенной, ни тропинки. О специальной технике для этого дела никто и слыхом не слыхал.

Пришлось самому, собственным телом прокладывать путь по снежной целине.

Добрался до перекрестка. Услышал пение. Прислушался – на громкоговоритель не похоже. Завернул за угол, а там – японцы. Много японцев. Человек двести, а, может, и триста. Они выстроились по-военному, заняли всю ширину проезжей части улицы и вроде бы шагали на одном месте. И пели. “Выходила на берег Катюша, выходила на берег крутой…” Впереди как бы шагал знаменосец и держал в руках развевающееся красное знамя.

Я присмотрелся: военнопленные не топтались на месте. Сантиметр за сантиметром они все же двигались вперед.

Подождал, пока вся когорта не протопала мимо меня под “Катюшу” и увидел за ними плотно укатанную дорогу.

Город освобождался от последствий стихии.

Я пожалел, что японцы пока утаптывали дорогу не в мою сторону. Пришлось снова пробираться на работу по снежному бездорожью.

* * *

Чтобы дойти до цели, надо прежде всего идти.

Оноре де Бальзак.

По выходным дням я время от времени ездил на побывку домой. Благо это было недалеко – часов шесть езды на поезде. Собрался и на тот раз.

Пошел по магазинам за покупками. В универмаге увидел крошечные белоснежные фетровые валенки. Они были кстати – кроме брата Кима у меня появилась сестренка Софа. Ей обновка будет в самый раз.

Купил валенки и отправился в путь. Но дома меня ждало разочарование. Родители рассказали, что уже купили ребенку точно такую же обновку.

– Возьми с собой в Хабаровск, – посоветовали они. – Вернешь в магазине, где купил.

В магазине, увы, покупку у меня не приняли.

– Отнеси на толкучку и продай, – сказали на работе.

В ближайший свободный день пошел на рынок. Там была неимоверной величины толкучка. Чего только ни продавал и ни покупал обнищавший послевоенный народ!

Я развернул свои валенки и стал на бойком месте в ожидании покупателя. Был уверен: дело нескольких минут. Но прошли минуты, часы, а покупателя как не было, так и не было. Подходили ротозеи. Со всех сторон рассматривали мой товар, спрашивали:

– Почем?

Я называл цену и интерес к софиным валенкам тут же пропадал.

– Дорого…

– Как же дорого? Я их купил неделю назад в универмаге по этой же цене. Копейка в копейку. Вот, у меня чек остался…

– Все равно дорого. Убавь половину – возьму.

Так и шла моя торговля: зевак полно, а покупатель не шел.

Под настроение с жалостью подумал о своем соседе по общежитию, чья койка стояла рядом с моей. Девчонки рассказали, что он работает в типографии вахтером только ради маскировки. На самом деле он барыга, спекулянт. Его настоящее рабочее место на толкучке.

И правда, однажды он по оплошности не захлопнул дверцу тумбочки. Я заглянул, а там – настоящий Елисеевский магазин. Сливочное масло, разная колбаса, сыр, сахар, много хлеба…

Жаль, но я оказался не барыгой. У меня торговля не шла.

Уже подумывал о возвращении домой, но тут около меня остановился человек с часами на ладони. Он постоял рядом и сокрушенно произнес:

– У тебя не покупают и у меня нет желающих. Мне все это уже надоело. Столько времени зря здесь проторчал. Давай хоть с горя махнемся и пойдем по домам. Я тебе часы – ты мне валенки.

Идея мне понравилась. Если говорить по совести, продажа софиной обновки меня не очень волновала – зарабатывал я достаточно, а тратить деньги в пустых магазинах было не на что. Разве, если покупал продукты на базаре. Цены, конечно, кусались, но меня не разоряли.

Я взял часы посмотреть поближе и мое сердце застонало.

Что это были за часы! Несколько стрелок бегали, как муравьи в летний день. Цифры крупные, яркие. Не часы, а заглядение.

– Согласен махнуться?

– Согласен, – не раздумывая, сказал я. – Бери валенки, ребенку пригодятся.

Надел часы на руку и поехал на вечернюю смену.

Работал я в тот день рывками – то и дело разглядывал свои замечательные часы. Если же кто-нибудь подходил к машине, выворачивал руку так, чтобы человек обязательно увидел мою замечательную обновку.

Да и как могло случиться иначе? Я был гол, как сокол. Не обладал ничем примечательным, кроме красивой авторучки. Даже больше. У меня не было и настоящего детства. Я и сейчас не умею ездить на велосипеде, потому что вместо него у меня в детстве был закопченный примус под котлом линотипа. И, конечно, у меня никогда не было собственных часов.

Впрочем, это досужие рассуждения.

В общежитие я прилетел, как на крыльях. Положил часы у изголовья и отправился смотреть радостные сны.

Утром первым делом потянулся посмотреть, сколько времени. А времени не было. Часы стояли. Ни одна стрелка не шевелилась. “Забыл завести, – с досадой подумал я. – Их же на ночь заводят.”

Покрутил колесико заводки. Стоят. Тряхнул. Стоят. Еще раз тряхнул…

Расстроенный, пошел на работу. Показал часы там. Никто ничего толкового сказать не мог.

– Наверное, что-то заело. Сходи в часовую мастерскую – они их запустят.

Вконец удрученный пошел в мастерскую. Часовщик открыл крышку, поднес часы к лупе и больше смотреть не стал.

– Слушай, парень, они пустые. Там сделали примитивный завод только на одни сутки во всей их жизни. Облапошили тебя мошенники. Но ты не расстраивайся – сейчас это бывает сплошь и рядом.

Пришел в общежитие, показал часы подружкам. Они в восторге заохали. Тогда рассказал, что со мной приключилось. И снова показал остановившиеся часы.

– Давай сразу выкинем в мусор, – закричали девчонки.

– Нет. Я повешу их над головой. Каждый день они будут говорить мне, что не надо быть дураком.

* * *

Кто роет яму, тот упадет в нее, и кто покатит вверх камень, к тому он и воротится.

Царь Соломон.

Вернулся с работы, а в общежитии соседки – из отпуска вернулись. Веселые, посвежевшие – мамкины харчи явно пошли на пользу.

Вывалили на стол домашней стряпни, сели пить чай. И рассказывать о своем поселке на реке Зее, о местных новостях, о родителях. И тут же прихвастнули:

– Теперь мы у тебя больше сидеть на шее не будем!

Одна из них взяла за гриф гитару – ее они привезли из отпуска.

– Смотри! – размахнулась и трахнула об пол. Гитара разлетелась на щепки.

– Ты что, чокнулась в отпуске? – Я смотрел на девушку и впрямь, как на умалишенную. Так, ни с того, ни с сего разбить инструмент…

– Не бойся! – закричали подружки в один голос. – Ты только посмотри…

Они подняли деку, перевернули тыльной стороной и показали мне.

Я ничего не понимал. Передо мной был кусок разбитой гитары.

– Присмотрись!

Я вгляделся. На поверхности фанеры были неровности. Пригляделся повнимательнее: неровности, похоже, были приклеены.

– Что это?

– Золото…

Я опешил. Вихрем пронеслось в голове, что их поселок находится на золотых приисках. Что мало мне было моих мазуриков, так теперь и эти две амазонки прибавились.

– Украли?

– Нет, отец дал.

– Расскажите обо всем по порядку.

Девочки рассказали. Их поселок очень бедный. Денег нет. Семьи большие. А золота вокруг хоть завались. Но взять не возьмешь: кругом охрана, обыски. Если куда поедешь, ни крупинки не пронесешь. Но народ там ушлый – каждый себе свою уловку придумал. Да и за золото это никто не считает. Как на заводе – человек делает гайки, так что он их гайками считает? Это для него продукция. А если дома гайка потребовалась – он гайку в карман и понес. Не украл – взял свое. У нас в типографии газету взял, а не украл. И книгу взял – тоже не украл.

Так и на прииске. По многу никто не берет – соседи скажут: ворует. А немного взять не грех. Еще с детства в памяти застряли такие слова: Если от многого взять немножко, это не кража, а просто дележка…

Отец дал несколько крупинок, сказал:

– Если сможешь продать, будет тебе небольшая поддержка. Пока учишься.

Думаешь, он дал бы мне эти золотые крохи, если бы мог предложить немного денег? Но денег в семье нет, а дочь с голода качает, да еще и неизвестно, где.

– Но все-таки это кража…

– А ты сегодня утром в типографии газету свежую взял или украл?

– Тут же разные ценности. И я эту газету сам делал…

– Так они золото тоже своими руками добывают. И ценность его на прииске не такая, как в ювелирном магазине.

Спору не было конца.

Сделаю небольшое отступление. Через несколько лет в другой типографии и в другом городе произошел со мной похожий случай.

Однажды наша спокойная жизнь была нарушена. На проходной сообщили, что отныне по распоряжению директора всех выходящих будут обыскивать.

Почему? Книги воруют…

Меня это возмутило. Ни в какой типографии людей не обыскивают. Ну, если и взял книгу, то это святая традиция полиграфистов.

Пошел сам через проходную. Попросили распахнуть одежду.

Со злости я пришил к куртке на спине карман, взял в переплетном цехе самую новую книгу, упаковал ее на спине и пошел на выход.

В проходной попросили распахнуть одежду. Я подчинился. Вахтер махнул рукой: проходи, мол.

Я вышел и двинулся к парадному входу. В кабинет директора. Там снял куртку, на его глазах вынул из ее заднего кармана новенькую книгу.

– Сотни людей оскорблены вашим недоверием. Любителей чтения в нашем коллективе не много, а под недоверие поставлены все.

– Отрицать не будешь, что воруют?

– Буду. Берут те, кто любят книгу. А остальные при чем?

– А как иначе?

– Себестоимость одной книги – копейки. Оплатите из директорского фонда полсотни книг в каждом тираже, и пусть себе берут. Зато все остальные перестанут вас ненавидеть и зауважают, как всегда.

Приказ об обысках был отменен в тот же день.

Девочки отколупывали от гитары крупинки золота. Я спросил:

– Так теперь и обедать не будем? Вы уже вон какие богачки.

– Нет, будем! Если хочешь, можешь себе забрать это золото. Обойдемся…

Конфликт был исчерпан.

* * *

Красивым быть – не значит им родиться,

Ведь красоте мы можем научиться.

Когда красив душою Человек —

Какая внешность может с ней сравниться?

Омар Хайям.

В конце смены я подошел к ребятам.

– Давайте найдем уголок – нам надо поговорить.

Мы отыскали пустующее помещение – там никто не мешал.

– С понедельника, – сказал я, – заканчивается ваша школа. Поздравляю! Теперь вы станете профессиональными линотипистами. Один из вас будет работать на моей машине, набирать газету. Если захотите, я поговорю с начальством, чтобы обоих назначили на нее посменно.

У нас теперь последнее занятие. Мы много говорили о технике. Сегодня я хочу побеседовать о другом.

Я читал, что в прежние времена линотиписты считались элитой рабочего класса. Его верхушкой, рабочей интеллигенцией. Они одевались, как буржуа, жили в хороших районах. Словом, были уважаемыми людьми.

Сейчас классов нет. Но хороший линотипист попрежнему остается в почете.

К чему я это говорю. Теперь ваша судьба зависит от вас. Будете хорошо работать, будет у вас и заработок, и премии, и портреты на доске почета. Не будете зазнаваться, не будете отказываться от любой работы, вас зауважают. А это очень много.

Я вынул из кармана одну вещицу.

– Хочу отдать вам свое секретное оружие. Эта штука надевается на шкив мотора, а затем на нее приводной ремень линотипа. Машина пойдет быстрее и станет давать не семь, а усредненно семь с половиной строк в минуту. В итоге вы набираете быстрее других и зарабатываете больше.

Эту штуку я придумал сам. Сегодня она вам еще не нужна. Но скоро линотип не будет успевать за вами. И тогда вы вспомните меня, найдете эту муфту и станете героями.

Недавно я ездил в лагерь военнопленных. В нем сидели немцы и японцы. Немцы – все специалисты в своем деле. Японцы – прислуга.

Нам очень нужен был хороший электрик. Прислали двоих. Как мы потом убедились, они были профессионалами очень высокого уровня.

Я наблюдал, с каким уважением к ним относились заключенные – немцы и японцы. Уважительно здоровались. Встречные останавливались и почтительно пропускали.

И ведь они были не штандартенфюреры, не обергруппенфюреры, они вообще не были ни офицерами, ни ефрейторами. Простыми солдатами. Но у них были золотые руки и золотые головы.

– Вам не надоела моя нотация?

– Нет, спасибо!

– Тогда у меня личная просьба. Через несколько дней я уеду домой. Навсегда. Уверен, у меня больше никогда не будет таких знакомых, друзей, как вы. Хороших наборщиков и таких же хороших карманных воров.

Знаете, мне бы очень хотелось посмотреть, как вы это делаете, как чистите карманы…

– Хорошо, покажем. Когда? Сейчас?

– Можно и сейчас.

– Тогда пошли.

Мы отправились в ближайший магазин. У прилавка толпилась очередь.

– Постой в сторонке и посматривай на нас, – сказали мне.

Ребята подошли к прилавку, встали на цыпочки посмотреть, что дают. Спросили что-то у женщин и один за другим отошли. Я напряженно следил за их руками, но ничего, что могло вызвать подозрение, не увидел.

Мазурики подошли ко мне:

– Пойдем на улицу.

За углом дома показали только что вытащенный из чужого кармана кошелек. Открыли. Там лежали хлебные карточки, немного денег и небольшой ключ. Наверное, от квартиры.

– Спасибо, парни, за учебу! Ну, что, кладем обратно?

– Конечно! – закивали они. – Пошли быстрее.

Мы вернулись в магазин. Там было спокойно. Значит, очередь владелицы кошелька еще не подошла. Пропажи она не хватилась.

Мои парни снова что-то разглядывали на прилавке. Когда отошли, кивнули мне: все в порядке.

Мы вышли из магазина. Мазурики протянули мне широкую свинцовую строку книжного набора.

– Это наше спасибо…

Я поднес строку к глазам. На ней были набраны имена и фамилии моих учеников. И даже втиснуто набранное крупными буквами слово: “Спасибо!”.

У меня екнуло сердце.

– Пусть она будет у тебя подольше. Вспоминай нас.

…Этот сувенир, действительно, сохранялся у меня долго.

Однажды я пришел в отдел кадров устраиваться на работу. Заполнил анкету. Кадровик спросил:

– Как вам работается? Быстро набираете?

– Со скоростью линотипа.

Похоже, он не поверил.

– А как в коллективе? С людьми ладите?

Я вынул из кармана строку мазуриков, протянул кадровику:

– Это мои ученики.

Тот поднес к глазам, медленно прочел и сказал:

– Идите к начальнику цеха. Он выделит вам машину и скажет, когда выходить на работу.

* * *

Истинное достоинство подобно реке: чем она глубже, тем меньше издает шума.

Мишель Монтень.

Пришло пренеприятнейшее сообщение. ТАСС передал, что на следующий день в стране начнется денежная реформа. По тексту выходило: если на руках есть деньги, их обменяют в такой пропорции, что останется горстка гознаковской пыли.

Я забеспокоился. До Ротшильда, понятное дело, я не дотягивал. Был всего-навсего пареньком, зарабатывавшим свою зарплату нелегким трудом.

Какие-то деньги у меня все-таки были и очень не хотелось отдавать их за так.

Первым делом я разыскал комсорга и заплатил ему комсомольские взносы за год вперед. Посчитал оставшуюся наличность – многовато.

“Может, что-нибудь купить?”, – подумал я.

Но купить было негде, да и в голову ничего путного не приходило.

Гадал я гадал и пошел к линотипу моей соседки.

– Слушай, ты когда-нибудь в ресторане была?

На страницу:
4 из 31